ФГБНУ НЦПЗ. ‹‹Психопатии и акцентуации характера у подростков››
Термин «суицидальное поведение», распространившийся в последние годы [Stanley E., Barter J., 1970], объединяет все проявления суицидальной активности — мысли, намерения, высказывания, угрозы, попытки, покушения. Этот термин особенно применим к подростковому возрасту, когда суицидальные проявления отличаются многообразием.
С 60-х годов нашего столетия суицидальное поведение подростков стало весьма актуальной проблемой в развитых капиталистических странах. В США на долю подростков до 1958 г. приходилось 8 % суицидных попыток, а после 1960 г.—более 20 % [Stevenson E et al, 1972] Во многих европейских странах самоубийства подростков занимают 2—3-е место среди причин смерти в этом возрасте [Самоубийства…, 1977].
Отмечается, что до 13 лет суицидные попытки чрезвычайно редки. С 14—15 лет суицидальная активность резко возрастает, достигая максимума в 16—19 лет [Otto U., 1972]. По нашим данным, 32 % попыток приходится на 17-летних, 31 % —на 16-летних, 21 %—на 15-летних, 12 % — на 14-легних и 4 % — на 12—13-летних. По одним данным, суицидные попытки более часты у мальчиков [Michaux L, 1953], по другим — у девочек «[Otto U, 1972].
Во Франции 0,4 % подростковой популяции совершают суицидные попытки [Davidson F., Choquet M., 1978] Обследование юношей перед призывом в армию в Швейцарии показало, что 2 % из них в подростковом возрасте совершали суицидные попытки и еще у 24 % хотя бы однократно появлялись суицидные мысли [Widmer A, 1979]. Частота суицидов и суицидных попыток, видимо, от года к году подвержена значительным колебаниям. В Чехословакии в период с 1961 по 1969 г. величины завершенных суицидов в возрасте 15—19 лет на 100 тыс. общего населения были в разные годы от 13 до 36 для мужского и от 6 до 15 для женского пола. Соответственно число незавершенных попыток было от 80 до 158 и от 192 до 386 [Drdkova S., Zemek P., 1978].
Суицидальное поведение у подростков — это в основном проблема «пограничной психиатрии», т. е. области изучения психопатий и непсихотических реактивных состояний на фоне акцентуации характера. Лишь 5 % суицидов и попыток падает на психозы, в то время как на психопатии — 20—30 %, а все остальное — на так называемые «подростковые кризы» [Michaux L., 1953; Otto U., 3972]. По нашим данным, среди совершивших попытки подростков соотношение числа психопатий и акцентуаций характера приблизительно одинаково.
Лишь в 10 % у подростков имеется истинное желание покончить с собой (покушение на самоубийство), в 90 % суицидальное поведение подростка — это «крик о помощи». Неслучайно 80 % попыток совершается дома, притом в дневное или вечернее время, т. е. крик этот адресован к ближним прежде всего.
Частота завершенных суицидов по сравнению с попытками в подростковом возрасте относительно невелика. По американским данным [Jacobziener H., 1965], завершается лишь 1 % попыток, по скандинавским — 25 % у мальчиков и 3 % у девочек [Otto U., 1972]. Величина, указанная для мальчиков, несомненно представляется завышенной. Суицидные действия у подростков часто носят «несерьезный», демонстративный характер, могут приобретать черты «суицидального шантажа» [Michaux L, 1953]. Однако именно в подростковом возрасте дифференциация между истинными покушениями и демонстративными действиями бывает чрезвычайно затруднена. Нашим сотрудником А. А. Александровым (1973), наряду с истинной суицидальностью и демонстративным поведением, у подростков выделен особый тип «неясных» попыток, где все действия определялись необыкновенно сильным аффектом при угнетении рассудочной деятельности. В силу этого отнести эти попытки к истинным, обдуманным или к демонстративным часто бывает совершенно невозможно. Малоопасный для жизни способ мог быть выбран чисто случайно. Например, 14-летний подросток в суицидных целях принял несколько таблеток пипольфена — попытка могла быть расценена как несерьезная, однако выяснилось, что несколько лет назад от одной таблетки пипольфена у него развилась тяжелая аллергическая реакция и он посчитал несколько таблеток «верным средством]».
Известным французским детским психиатром L. Michaux (1953) было выделено пять типов суицидных попыток (импульсивные, гиперэмотивные, депрессивные, паранойяльные и шизофренические) и 3 типа «суицидального шантажа» (истинный, аффективный и импульсивный). Построенная на интересных наблюдениях, эта классификация все же трудна для практического использования. Критерии разграничения разных типов недостаточно четки, отсутствует единый принцип выделения типов.
Наш материал свидетельствует о том, что суицидальное поведение является одной из распространенных форм нарушений при психопатиях и при непсихотических реактивных состояниях на фоне акцентуаций характера в подростковом возрасте. Среди 300 обследованных нами подростков мужского пола суицидальное поведение отмечено у 34 %. Из них демонстративное поведение констатировано у 20 %, аффективные попытки — у 11 %, истинные, заранее обдуманные покушения — лишь у 3 % (от общего числа суицидных попыток это составляет соответственно 59, 32 и 9 %).
Демонстративное суицидальное поведение. Это — разыгрывание театральных сцен с изображением попыток самоубийства безо всякого намерения действительно покончить с собой, иногда с расчетом, что вовремя спасут. Все действия предпринимаются с целью привлечь или вернуть утраченное к себе внимание, разжалобить, вызвать сочувствие, избавиться от грозящих неприятностей (например, наказаний за совершенные правонарушения или проступки), или, наконец, чтобы наказать обидчика, обратив на него возмущение окружающих, или доставить ему серьезные неприятности. Место, где совершается демонстрация, свидетельствует обычно о том, кому она адресована: дома — родным, в компании сверстников — кому-либо из ее членов, при аресте — властям и т. п. Примером могут послужить демонстративные сцены, разыгранные Алексеем Б. (стр. 14) и Никитой Б. (стр. 17).
Следует, однако, учитывать, что демонстративные по замыслу действия вследствие неосторожности, неправильного расчета или иных случайностей могут обернуться роковыми последствиями. Оценка поступка как демонстративного требует тщательного анализа всех обстоятельств. Аффективное суицидальное поведение. Сюда относятся суицидные попытки, совершаемые на высоте аффекта, который может длиться всего минуты, но иногда в силу напряженной ситуации может растягиваться на часы и сутки В какой-то момент здесь обычно мелькает мысль, чтобы расстаться с жизнью, или такая возможность допускается. Тем не менее здесь обычно имеется большой или меньший компонент демонстративности. Существует целая гамма переходов or импровизированного на высоте аффекта суицидального спектакля до почти лишенного всякой демонстративности истинного, хотя и мимолетного желания покончить с собой. В первом случае речь идет о демонстративном поведении, но развертывающимся на фоне аффекта — аффективная демонстрация (см. Владимир Б., стр. 113). В других случаях аффективная суицидная попытка может быть обрамлена демонстративными действиями, желанием, чтобы смерть «произвела впечатление» (см. Михаил Б., стр. 18). Наконец, истинное покушение на самоубийство может совершаться также на высоте аффективной реакции интрапунитивного типа (см. Александр О., стр. 127).
Истинное суицидальное поведение. Здесь имеет место обдуманное, нередко постепенно выношенное намерение покончить с собой. Поведение строится так, чтобы суицидная попытка, по представлению подростка, была эффективной, чтобы суицидным действиям «не помешали». В оставленных записках обычно звучат идеи самообвинения, записки более адресованы самому себе, чем другим, или предназначены для того, чтобы избавить от обвинений близких (см. Юрий П., стр. 103).
Социально-психологические факторы играют важную роль в стимуляции всех видов суицидального поведения. Например, в мае 1968 г. во время «молодежного бунта» во Франции суицидные попытки среди подростков почти исчезли. Среди социально-психологических факторов на первое место выдвигается семейная дезорганизация [Otto U., 1972]. Подчеркивается значение утраты родителей, особенно в возрасте до 12 лет, распад семьи вследствие развода. Отец в семье вообще часто отсутствует или играет пассивную роль при властной и деспотичной матери.
Обращается также внимание на «школьные проблемы», на роль дезадаптации в учебе и труде, особенно у мальчиков, на утрату контактов с товарищами [Otto U., 1972].
Эти проблемы часто возникают у подростков, у которых невысокий интеллект сочетается с выраженной сенситивностью.
«Сексуальные» проблемы обычно бывают дополнены другими, не менее важными факторами дезадаптации. Разрыв с возлюбленными толкает на суицидные попытки, если этот разрыв сочетается с унижением чувства собственного достоинства или если имелась чрезвычайно сильная эмоциональная привязанность, встречающаяся у подростков из разбитых семей или у эмоционально-лабильных подростков, которые в родительской семье ощущали эмоциональное отвержение (см. Анатолий П., стр. 196). Стыд из-за раскрывшейся мастурбации, обнаружившейся беременности, импотенции, страх стать гомосексуалистом («гомосексуальная паника») также может толкнуть на суицидную попытку [Glaser К., 1965]. L. Zumpe (1959) нашел, что суициды у подростков 11 —16 лет, выросших без отца, чрезмерно привязанных к матери, чаще связаны с проблемами, обусловленными половым созреванием. В возрасте 16—19 лет больше встречается выходцев из полных семей, но в которых не было хорошего контакта. Трудности этих подростков более сопряжены с социальной адаптацией, отсутствием близкого человека, который мог бы послужить им моральной опорой. По мнению Л. Я. Жезловой (1978), «семейные» проблемы более значимы в препубертатном, а «сексуальные» и «любовные» — в пубертатном возрасте.
По нашим данным, значение разного рода «проблем» неодинаково в зависимости от типа суицидального поведения. «Семейные» проблемы послужили причиной при демонстративном и аффективном суицидальном поведении в 51—52 % и только в 13 % — при истинных покушениях на самоубийство. «Сексуальные» проблемы оказались в основе истинного суицидального поведения в 61 %, а при аффективном — в 28 % и при демонстративном — в 24 %. При истинном суицидальном поведении речь шла, как правило, вовсе не о неудачной любви, а о переживании своей сексуальной неполноценности. «Школьные» проблемы в наших условиях занимают сравнительно небольшое место: 29 % аффективного, 26 % демонстративного и лишь 12 % истинного суицидального поведения было связано с ними. Угроза наказания за делинквентность толкнула на демонстративные действия в 12 %, на аффективное суицидальное поведение — в 4 % и ни разу не побудила к истинным покушениям.
У мальчиков «развязывающим» фактором для суицидального поведения может послужить алкогольное опьянение: по нашим данным, при истинном и аффективном суицидальном поведении алкогольное опьянение имело место в 26—27 %, а при демонстративном — в 16 %.
Наиболее частыми способами, к которым прибегают подростки как при истинных, так и при демонстративных попытках, раньше считались отравление у девочек и повешение у мальчиков [Michaux L., 1953]. Последние зарубежные данные указывают на то, что как у девочек, так и у мальчиков более 90 % попыток совершается путем отравления [Otto U., 1972].
По нашим данным, способы, выбираемые подростками мужского пола, тесно связаны с типом суицидального поведения. При демонстративном поведении чаще всего используются порезы вен, затем отравление неядовитыми лекарствами и реже изображение попыток самоповешения, дефенестрации и т. п. При аффективном суицидальном поведении скорее прибегают к попыткам самоповешения или отравления и гораздо реже — к порезам вен. При истинном суицидальном поведении чаще других используется самоповешение. В выборе способов попыток немаловажную роль играет реакция имитации — подражание поступкам сверстников, услышанному или увиденному, особенно недавно.
У подростков обнаруживается определенная склонность к повторению суицидных попыток и особенно суицидальных демонстраций. Среди наблюдавшихся нами 92 подростков с суицидальным поведением у 34 % в анамнезе уже были те или иные проявления суицидального поведения.
Катамнестические исследования в Швеции [Otto U, 1972] выявили определенные особенности подростков, пытавшихся совершить суицид. По сравнению с общей подростковой популяцией достоверно чаще были в последующем направление в исправительные школы (т. е. делинквентность), уголовные преступления, агрессивные акты. Отмечена также склонность относительно рано — в 17—18 лет — вступать в браки и большая частота разводов. При призыве на военную службу среди юношей, совершивших суицидные попытки, было признано негодными 46 % по сравнению с 7 % в не совершавшей суициды популяции. И, несмотря на это, число досрочно уволенных с военной службы среди совершавших суицидные попытки до призыва превышало таковое в контроле в 50 раз!
С типом личности, в значительной мере определяемом типом акцентуации характера, у взрослых также связаны особенности суицидального поведения [Амбрумова А. Г.,1981]. По мнению U Otto (1972), среди подростков, совершавших суицидные попытки, преобладали истероиды (36 %) и инфантильные эмоционально-лабильные субъекты (33 %), еще у 13 % отмечены астенические черты. Шизоиды и циклоиды встречались крайне редко.
По нашим данным, частота, с которой встречаются разные типы психопатий и акцентуаций характера, существенно отличаются от того, имело ли место демонстративное поведение, аффективная попытка или истинное покушение. При демонстративном суицидальном поведении 50 % оказались представителями истероидного, истероидно-неустойчивого, гипертимно-истероидного типов, в 32 % — эпилептоидного и эпилептоидно-истероидного типов и лишь в 18 % — были представители всех других типов, причем шизоидных, циклоидных и сенситивных подростков не было вовсе При аффективном суицидальном поведении первое место заняли лабильный и лабильно-истероидный типы (37 %), на втором месте были другие варианты истероидного типа (23 %), по 18 % пришлось на сенситивный и конформно-неустойчивый типы и лишь 4 % на эпилептоидный. Истинные покушения в большинстве случаев совершались представителями сенситивного (63 %) и циклоидного (25 %) типов. Обращает внимание чрезвычайно низкая суицидальная активность шизоидов в подростковом возрасте.
5. Психические расстройства / КонсультантПлюс
Освидетельствование граждан, страдающих психическими расстройствами, проводится после медицинского обследования в амбулаторных или стационарных условиях в специализированной медицинской организации (специализированном отделении медицинской организации).
По окончании лечения в амбулаторных или стационарных условиях в специализированной медицинской организации (специализированном отделении медицинской организации) независимо от его продолжительности сотрудники подлежат обязательному направлению на военно-врачебную комиссию для решения вопроса о категории годности к службе.
Для оценки структуры и степени выраженности нарушений когнитивной сферы, интеллектуального снижения или недостаточности, эмоционально-личностных расстройств освидетельствование проводится с обязательным привлечением медицинских психологов с использованием клинико-психологической беседы и экспериментально-психологического обследования.
Освидетельствуемым с болезнями нервной системы проводится нейропсихологическое исследование: проведение оценки по краткой шкале оценки психических функций MMSE (Folstein М. et al., 1975) и шкале оценки регуляторных функций (Dubous В. et al., 2000), может дополняться и другими методиками.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
органические психические расстройства: | |||||
а) при резко выраженных стойких психических нарушениях | |||||
б) при умеренно выраженных психических нарушениях | поступающие — В сотрудники — Б-4 | ||||
в) при легких кратковременных болезненных проявлениях | |||||
г) при стойкой компенсации болезненных расстройств после острого заболевания головного мозга или закрытой черепно-мозговой травмы | поступающие — Б-4 сотрудники — А-2 |
Статья предусматривает ряд психических расстройств, сгруппированных вместе на основании общей четкой этиологии, заключающейся в церебральных заболеваниях, мозговых травмах или других повреждениях, приводящих к церебральной дисфункции. Дисфункция может быть первичной (как при болезнях, травмах головного мозга и инсультах, непосредственно или избирательно поражающих головной мозг) и вторичной (как при системных заболеваниях или нарушениях, когда головной мозг вовлекается в патологический процесс наряду с другими органами и системами).
Факт лечения (обращения) по поводу травм, нейроинфекции, органических заболеваний и поражений головного мозга должен быть подтвержден медицинскими документами с предоставлением ранее проведенных исследований головного мозга.
Для вынесения экспертного решения обязательно проведение не менее трех исследований функций головного мозга (электроэнцефалография (далее — ЭЭГ), эхоэнцефалография (далее — ЭХО-ЭГ, М-ЭХО), ультразвуковая допплерография (далее — УЗДГ), магнитно-резонансная томография (далее — МРТ), компьютерная томография (далее — КТ) и другие), психологического экспериментального исследования когнитивных функций на момент освидетельствования.
К пункту «а» относятся резко выраженные, затяжные психотические состояния, а также психические расстройства, проявляющиеся стойкими выраженными интеллектуально-мнестическими нарушениями или резко выраженными изменениями личности по психоорганическому типу.К пункту «б» относятся состояния с умеренно выраженными астеническими, аффективными, диссоциативными, когнитивными, личностными и другими нарушениями, а также психотические состояния с благоприятным течением.К пункту «в» относятся преходящие, кратковременные психотические и непсихотические расстройства, возникающие вследствие острых органических заболеваний или травм головного мозга, завершившиеся выздоровлением или незначительно выраженной астенией при отсутствии признаков органического поражения центральной нервной системы.К пункту «г» относятся состояния стойкой (не менее 1 года) компенсации болезненных проявлений после острого заболевания или травмы головного мозга при отсутствии психических расстройств и явлений органического поражения центральной нервной системы, когда имеются лишь отдельные рассеянные органические знаки, без нарушения функций.В отношении сотрудников, освидетельствуемых по пункту «а» или «б», а также пункту «г» графы II настоящей статьи, ВВК одновременно с заключением о категории годности к службе выносит заключение об их отстранении от исполнения служебных обязанностей, связанных с ношением оружия, суточными дежурствами, допуска к секретным материалам.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
эндогенные психозы: шизофрения, шизотипические расстройства, шизоаффективные, бредовые, острые и преходящие психотические расстройства и аффективные расстройства (расстройства настроения) |
При впервые выявленных признаках психических расстройств, предусмотренных данной статьей, освидетельствование проводится только после медицинского обследования и лечения в стационарных условиях в специализированной медицинской организации (специализированном отделении медицинской организации).
При наличии эндогенного заболевания, подтвержденного медицинскими документами о лечении и наблюдении в специализированной медицинской организации (специализированном отделении медицинской организации), вопрос о категории годности к службе граждан, освидетельствуемых по графе I Расписания болезней, может быть решен без медицинского обследования в стационарных условиях.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
симптоматические и другие психические расстройства экзогенной этиологии: | |||||
а) при резко выраженных стойких болезненных проявлениях | |||||
б) при умеренно выраженных, длительных или повторных болезненных проявлениях | |||||
в) при умеренно или незначительно выраженном, затянувшемся астеническом состоянии | поступающие — В сотрудники — Г | ||||
г) при легком и кратковременном астеническом состоянии, закончившемся выздоровлением | поступающие — Б |
Статья предусматривает психозы и другие психические расстройства вследствие общих инфекций, интоксикаций (кроме вызванных употреблением психоактивных веществ), соматических заболеваний различного генеза, ВИЧ-инфекции, других причин.
В документах о результатах медицинского обследования и освидетельствования указывается причина, которая повлекла за собой развитие психического расстройства.
К пункту «а» относятся психотические расстройства с резко выраженными клиническими проявлениями и длительным течением, в том числе с выраженными изменениями личности.К пункту «б» относятся умеренно выраженные или повторные психотические и непсихотические расстройства, приводящие к патологическим изменениям личности по органическому типу или выраженному длительному (более 3 месяцев) астеническому состоянию (церебрастении), в том числе с явлениями органического поражения центральной нервной системы.В случае благоприятного течения заболевания, когда наступает стойкая компенсация болезненных проявлений, сотрудники органов принудительного исполнения могут быть признаны годными к службе с незначительными ограничениями.
К пункту «в» относятся умеренно или незначительно выраженные, затянувшиеся (до 3 месяцев) астенические состояния после перенесенной инфекции при отсутствии явлений органического поражения центральной нервной системы.В отношении лиц, перенесших острое отравление алкоголем или наркотическими (токсическими) веществами, заключение о необходимости предоставления отпуска по болезни не выносится.
К пункту «г» относятся психические расстройства, возникающие в результате острого заболевания, протекающие с легкой и кратковременной (до 2 — 3 недель) астенией и закончившиеся выздоровлением.К этому же пункту относится наличие указанных в статье психических расстройств в анамнезе при отсутствии патологии со стороны нервно-психической сферы и внутренних органов. Благоприятный исход этих психических расстройств должен быть подтвержден медицинским обследованием в медицинских организациях.В отношении сотрудников, освидетельствуемых по пункту «а» или «б», а также пункту «г» графы II настоящей статьи, ВВК одновременно с заключением о категории годности к службе выносит заключение об их отстранении от исполнения служебных обязанностей, связанных с ношением оружия, суточными дежурствами, допуска к секретным материалам.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
Невротические, связанные со стрессом, и соматоформные расстройства: | |||||
а) при резко выраженных стойких болезненных проявлениях | |||||
б) при умеренно выраженных, длительных или повторных болезненных проявлениях | |||||
в) при умеренно выраженных, кратковременных болезненных проявлениях | поступающие — В сотрудники — Б-2 | ||||
г) при легких и кратковременных болезненных проявлениях, закончившихся выздоровлением | поступающие — Б-4 сотрудники — А |
Статья предусматривает невротические, связанные со стрессом, диссоциативные и соматоформные расстройства, психогенные депрессивные состояния и реакции, невротическое развитие личности, хронические постреактивные изменения личности (этиопатогенетическим фактором всех заболеваний являются невроз и психологические причины), а также посттравматическое стрессовое расстройство.
К пункту «а» относятся реактивные состояния с затяжным течением, а также резко выраженные невротические, диссоциативные и соматоформные расстройства, не поддающиеся лечению.К пункту «б» относятся психотические расстройства с кратковременным благоприятным течением, умеренно выраженные, длительные (не менее 40 дней) или повторные невротические расстройства, когда болезненные проявления удерживаются, несмотря на проводимое лечение в стационарных условиях, и выражены в степени, затрудняющей исполнение служебных обязанностей.К пункту «в» относятся умеренно выраженные, кратковременные невротические расстройства с благоприятным течением, закончившиеся компенсацией.К пункту «г» относятся незначительно выраженные, кратковременные невротические расстройства, хорошо поддающиеся лечению и закончившиеся выздоровлением, также невротические расстройства легкой степени выраженности, выявленные в момент освидетельствования, не затрудняющие исполнение служебных обязанностей.Если у гражданина, поступающего на службу в органы принудительного исполнения, в анамнезе имеется указание на аутоагрессивное, демонстративно-шантажное поведение (шрамирование, модификации тела, тоннели в ушах, пирсинг языка, сплит языка), заключение выносится по пункту «в».
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
расстройства личности: | |||||
а) резко выраженные, со склонностью к повторным длительным декомпенсациям или патологическим реакциям | |||||
б) умеренно выраженные | |||||
в) явные акцентуации характера |
Статья предусматривает расстройства личности; расстройства привычек и влечений; расстройства половой идентификации и сексуального предпочтения; поведенческие расстройства, связанные с сексуальной ориентацией; поведенческие и эмоциональные расстройства, начинающиеся в детском и подростковом возрасте; нарушения психологического развития.
Освидетельствование сотрудников проводится после медицинского обследования в стационарных условиях в условиях специализированной медицинской организации (отделения), изучения личного дела, служебной и медицинской характеристик.
К «а» относятся:резко выраженные, не поддающиеся компенсации расстройства, требующие повторного и длительного лечения в стационарных условиях и (или) диспансерного наблюдения;
расстройства, сопровождающиеся коморбидной психиатрической патологией;
татуировки на шее, лице или голове.
умеренно выраженные формы личностных расстройств, проявляющиеся аффективными срывами, реактивными состояниями, выраженностью вегетативных реакций;
транзиторные (парциальные) расстройства личности, в том числе со стойкой компенсацией эмоционально-волевых и других патологических проявлений;
инфантильное расстройство личности;
расстройства половой идентификации и сексуального предпочтения, при этом сама по себе сексуальная ориентация не рассматривается как расстройство.
К пункту «в» относятся явные акцентуации характера, являющиеся крайними вариантами нормы, при которых отдельные характерологические черты чрезмерно усилены, вследствие чего обнаруживается избирательная уязвимость в отношении одних психогенных воздействий при сохранении хорошей устойчивости к другим.По пункту «в» после комплексного психолого-психиатрического медицинского обследования в стационарных условиях (в специализированном отделении) освидетельствуются граждане, поступающие на службу в органы принудительного исполнения, сотрудники, имеющие татуировки (агрессивно-угрожающего характера, демонстративно-протестного типа, татуировки больших размеров, криминального, оккультного, нецензурного, расистского, анти- или асоциального и другого специфического смыслового содержания), за исключением перечисленных в пункте «а».Татуировками больших размеров считаются татуировки площадью более 5% поверхности тела.
Освидетельствуемые с психопатоподобными состояниями (изменениями личности), причинно связанными с конкретными внешними факторами (инфекциями, интоксикациями, травмами и другими), освидетельствуются по тем статьям Расписания болезней, которые предусматривают соответствующие нозологические формы нервно-психической патологии.
Случаи установочного, нарочитого поведения, проявления недисциплинированности, не вытекающие из всей патологической структуры личности, не могут оцениваться как признаки личностного расстройства.
В отношении сотрудников, освидетельствуемых по пунктам «а», «б» или «в» настоящей статьи, одновременно с заключением о категории годности к службе выносится заключение об их отстранении от управления транспортными средствами, работ на высоте, у движущихся механизмов, открытого огня, водоемов, от исполнения служебных обязанностей, связанных с ношением оружия, суточными дежурствами, допуска к секретным материалам.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
психические расстройства и расстройства поведения, вызванные употреблением психоактивных веществ: | |||||
а) с выраженными и умеренными стойкими психическими нарушениями | |||||
б) с незначительными психическими нарушениями и (или) отчетливыми вредными для психического или физического здоровья последствиями |
Статья предусматривает психические и поведенческие расстройства, тяжесть которых варьируется (от злоупотребления психоактивными веществами с вредными последствиями без синдрома зависимости до психотических расстройств и деменции), но при этом все они являются следствием употребления одного или нескольких психоактивных веществ (исключается зависимость от табака и кофеина).
Освидетельствование проводится после медицинского обследования в стационарных условиях.
Экспертная оценка выявленных фактов употребления наркотических средств в немедицинских целях в практической деятельности базируется на диагностических критериях эпизодического употребления наркотических средств или злоупотребления наркотическими средствами, таких как частота употребления и время употребления.
хронические алкогольные психозы;
хронический алкоголизм, наркомания и токсикомания с выраженными и умеренными изменениями личности, интеллектуально-мнестическими нарушениями.
При внутривенном введении наркотического вещества независимо от периодичности, количества употреблений и их давности выносится заключение по пункту «а».острые алкогольные психозы, хронический алкоголизм, наркомания и токсикомания с незначительно выраженными изменениями личности;
патологическое алкогольное опьянение;
злоупотребление наркотическими и токсическими веществами (случаи повторного приема психоактивных веществ, сопровождающиеся отчетливыми вредными последствиями при отсутствии синдрома зависимости).
Единичное употребление психоактивных веществ в анамнезе не может служить основанием для применения настоящей статьи.
В отношении сотрудников, освидетельствуемых по пунктам «а» или «б» настоящей статьи, одновременно с заключением о категории годности к службе выносится заключение об их отстранении от исполнения служебных обязанностей, связанных с ношением оружия, суточными дежурствами, допуска к секретным материалам.
Статья расписания болезней/Код заболеваний по | Наименование болезней, степень нарушения функции | Категория годности к службе в органах принудительного исполнения | |||
умственная отсталость: | |||||
а) в глубокой, тяжелой и умеренной степени выраженности | |||||
б) в легкой степени выраженности |
Статья предусматривает все формы умственной отсталости.
При значительных и явных дефектах интеллекта вопрос о негодности к службе может быть решен без медицинского обследования в стационарных условиях.
При установлении диагноза определяющее значение имеют клинические диагностические критерии в сочетании с результатами экспериментально-психологического исследования мышления и интеллекта (коэффициент умственного развития в диапазоне 50 — 69 по результатам полного психометрического исследования интеллекта по Д. Векслеру). Если при установлении диагноза результаты врачебного медицинского обследования не соответствуют другим данным, характеризующим поведение освидетельствуемого в быту, на производстве, в подразделении, медицинское обследование в стационарных условиях обязательно.
Клинико-психопатологическая оценка состояния освидетельствуемого должна быть дополнена результатами соматоневрологического обследования и данными лабораторных и инструментальных методов исследования (ЭЭГ, ЭХО-ЭГ, рентгенография черепа, ультразвуковая допплерография сосудов головного мозга (далее — УЗДГ экстракраниальных и интракраниальных сосудов), ультразвуковое дуплексное сканирование брахиоцефальных артерий, КТ и другие). Выбор методов определяется диагностическими задачами, которые обозначаются в процессе освидетельствования.
К пункту «а» относятся все формы глубокой, тяжелой и умеренной умственной отсталости.К пункту «б» относится умственная отсталость легкой степени.На черноморском ТВД*: Демонстративно-шантажное суицидальное поведение: kr_eho — LiveJournal
Тимофей МАЙОРОВ
На уходящей неделе авианосец ВМС США USS Eisenhower прошел через пролив Гибралтар и вышел в Средиземное море. Об этом сообщают СМИ со ссылкой на данные портала по отслеживанию судов Marine Traffic. В состав группы помимо авианосца входят ракетный крейсер Monterey, эсминцы Mitscher и Thomas Hudner, а также судно снабжения Arctic.
Ранее, как следует из сообщения на сайте ВМС США, эта группа провела совместные учения с вооруженными силами Марокко в Атлантическом океане вблизи Канарских островов. В настоящее время корабли идут по Средиземному морю в восточном направлении.
Практически одновременно через Гибралтар в Средиземное море вошла российская дизель-электрическая подводная лодка Черноморского флота «Ростов-на-Дону». Российская субмарина идет в надводном положении в сопровождении спасательного буксира «Профессор Николай Муру». Военное ведомство не сообщает, куда следует «Ростов-на-Дону», однако, предполагают эксперты, наиболее вероятен вариант с возвращением подлодки на боевое дежурство к сирийскому побережью после проведенного в Кронштадте планового ремонта, на который ДЭПЛ была отправлена летом прошлого года.
Всего парой дней спустя отдел информационного обеспечения Черноморского флота распространил информацию о том, что экипажи подводных лодок «Колпино» и «Великий Новгород» вышли в море из пунктов постоянного базирования Севастополь и Новороссийск, соответственно, для проведения совместного учения. Учение проводится в соответствии с планом боевой подготовки подводных сил флота в морских полигонах в акватории Чёрного моря.
В рамках учения, которое продлится до 18 марта, подводники отработают алгоритм действий по поиску субмарины условного противника, примут участие в совместных тренировках с противолодочными и тральными силами ЧФ, а также поочерёдно проведут глубоководные погружения с покладкой на грунт на глубину более 200 метров.
Занятная получается диспозиция. У «Эйзенхауэра» и сопровождающего его ордера в непосредственной близи в Средиземном море – «Ростов-на-Дону», а в чуть подальше, в Черном море — «Колпино» и «Великий Новгород». Напомним, все три подлодки несут на борту по 12 крылатых ракет «Калибр», до Восточной части Средиземноморья «достающих» не просто, а очень просто (помните реальный залп по террористам в Сирии из акватории Каспия данными ракетами?).
И пусть не каждый «Калибр», с учетом мощной ПВО американской авианосной группировки, до нее долетит, но большинство из нескольких десятков состоящих на вооружении черноморских подводников боеголовок потенциально способны достигнуть главной цели. Не говоря уже о постоянной Средиземноморской группировке ЧФ и других силах, сосредоточенных в Крыму.
Вот так просто Черноморский флот в его сегодняшнем виде способен взять пока «на сопровождение» угрожающие в военном отношении объекты в относительно далеком от черноморского ТВД регионе.
И даже странно вспоминать, что еще в 2014 году все было совсем не так.
Жаль, но все еще находятся, с позволения сказать, деятели, которые живут вчерашним днем и упрямо не желают считаться с давно изменившимися реалиями. К примеру, президент Украины Владимир Зеленский со своими генералами вдруг вздумал демонстрировать воинственную агрессивность, в которой прежде как-то не сильно был замечен. Сеть в последние дни заполонили видео, на которых жители Украины фиксировали перемещения тяжелой военной техники к границам Донбасса и Крыма – танков, реактивных и ракетных систем, артиллерийских орудий. Причем, переброска осуществлялась в дневное время и без всяких правил маскировки.
Журналисты пишут, в частности, что за последнее время на юг Херсонщины были переброшены ОТРК 9К79-1 «Точка-У», буксируемые 122-мм гаубицы Д-30А, большое количество грузовиков, тягачей и всевозможной бронетехники.
Здравомыслящие пользователи сети уже назвали увиденное бессмысленным бряцаньем оружия. Они сомневаются, что 400-километровый марш-бросок 107-й реактивной артбригады из Кременчуга (Полтавская область) в Новоалексеевку (Херсонская область) сказочно укрепит обороноспособность Украины.
Одновременно с этим Киев якобы развернул недалеко от Крыма почти все свои хилые ВМС, предварительно призвав необстрелянных моряков «готовиться к бою». В странных эволюциях задействована также 11-я вертолетная бригада армейской авиации из Чернобаевки. Возле райцентра Чаплинка вроде бы развернут 1039-й полк ПВО, а прямо у КПП «Чонгар» разместился 20-й батальон РЭБ.
Некоторые эксперты предполагают, что таким образом Киев готовится к военным действиям на Донбассе, одновременно пытаясь хоть как-то укрепить свои рубежи на юге, однако большинство аналитиков сходятся во мнении, что происходящее – не более, чем попытка психологического давления на политических оппонентов в виду огромного желания Зеленского и иже с ним переписать Минские соглашения, которые на Украине упёрто (именно так) не желают выполнять.
Вот такое демонстративно-шантажное суицидальное поведение демонстрируют в Киеве.
Впрочем, именно к нему Украину всячески поощряют и в НАТО, и за океаном, открыто демонстрируя свою поддержку Незалежной, прежде всего в военной области.
В минувшую среду, 10 марта, в Одессу впервые в текущем году прибыли корабли НАТО, относящиеся ко второй противоминной группе альянса. Это четыре минных тральщика, принадлежащие ВМС Турции, Испании и Румынии. В состав группы входят два турецких корабля – TCG Ayvalik (флагман) и TCG Sokullu Mehmet Pasa, а также испанский тральщик TSPS Tajo и представитель ВМС Румынии ROS Lt Lupu Dinescu. Эскадрой командует капитан первого ранга ВМС Турции Юсуф Карагюлле.
С утра в тот же день самолеты стран НАТО тренировались по взаимодействию в боевых условиях над Черным морем. Два французских истребителя Rafale поднялись с авианосца «Шарль де Голль» в Средиземном море и имитировали воздушную атаку на следующую в Одессу группу тральщиков НАТО. По маршруту следования французские самолеты дозаправились в воздухе от итальянского самолета-заправщика KC-76. В это время от условных противников корабли обороняли в небе три румынских истребителя F-16. К тому же, за ситуацией над морем следил вылетевший из турецкой Коньи самолет дальнего радиолокационного обнаружения АВАКС.
«Кооперация в Черном море является очень важной для НАТО, мы и в дальнейшем планируем развивать наши взаимоотношения с Украиной. Наша главная цель как постоянной противоминной группы и нашего пребывания здесь – это увеличение совместимости с кораблями ВМС ВС Украины», – заявил по прибытию в Одессу командир тральной группы Юсуф Карагюлле.
В рамках визита запланирована встреча командования противоминной группы НАТО с руководством ВМС Украины, а также совместные военно-морские учения с участием украинских кораблей. Правда, из-за пандемии COVID-19 на иностранные корабли никто из посторонних допущен не будет.
Военкор Дмитрий Стешин, комментируя вояж противоминной группы кораблей НАТО в Одессу, позубоскалил в своем Telegram-канале: «Завтра Украина будет возвращать Крым. Сильно торопятся, даже заседание СНБО решили перенести на день раньше. Будут заниматься разработкой стратегии». «Уже в пятницу они уйдут от греха подальше», — пообещал Стешин, отметив, что даже это не отменит «праздничных» настроений в Киеве.
Между тем, на прошлой неделе телеканал «Звезда» впервые обнародовал видео, демонстрирующее работу в черноморском регионе комплекса разведки надводной и воздушной обстановки, оснащенного многофункциональной радиолокационной станцией «Монолит». Из репортажа недвусмысленно следует: все, что находится над Черным морем и на его поверхности, давно «под колпаком» у российских военных.
«Аппаратуры на командном пункте комплекса столько, что разбегаются глаза. Экипаж КП состоит из пяти человек, которые отвечают за наблюдение, классификацию и сопровождение… целей и принятие решений о работе с ними», — говорится в репортаже.
Об эффективности работы комплекса свидетельствует такой факт. Как сообщил журналистам начальник сектора предприятия-изготовителя «Тайфун» Сергей Пиуновский, антенна «Монолита» в памятном году Крымской весны обнаружила и взяла на сопровождение американский эсминец Donald Cook, находившийся в Черном море.
«По нашему излучению экипаж понял, что он обнаружен и в любой момент по нему может быть нанесен ракетный удар, чего они и испугались», — сказал специалист.
После этого Donald Cook резко изменил курс и поспешил ретироваться подальше от берегов «восставшего» полуострова.
Не вызывает сомнений, что и нынешние маневры НАТО в Черном море не остаются без внимания российских военнослужащих. Это заставляет североатлантический блок предпринимать лихорадочные усилия для противостояния нынешним возможностям России в регионе.
Эсминцы типа Arleigh Burke (упомянутый выше Donald Cook из этой же серии – авт.) Военно-морских сил США, базирующиеся в Испании, располагают системами радиоэлектронной борьбы AN/SLQ-62 Transportable Electronic Warfare Module-Speed To Fleet (TEWM-STF), якобы способные «убивать» российские противокорабельные ракеты П-800 «Оникс», сообщило на неделе американское издание The Drive.
Журналисты называют упомянутые противокорабельные ракеты одними из самых мощных и многочисленных в России и сообщают, что, по их данным, наши Вооруженные Силы располагают модернизированными П-800 «Оникс» не только в Средиземном море (Сирия), но и в Черном (Крым). Издание также пишет, что оснащенные подобным оружием и его аналогами надводные и подводные корабли, самолеты и береговые ракетные комплексы способны превратить Черное море в зону сплошного поражения, «потенциально сокрушающую даже защиту самых передовых боевых кораблей».
Высокая оценка возросших возможностей России, не так ли?
Тем не менее, желающих продемонстрировать демонстративно-шантажное (или не очень) суицидальное поведение на черноморском ТВД, увы, в мире меньше не становится.
На уходящей неделе СМИ обнародовали некий план ряда политиков и общественных деятелей США и Украины, получивший название «12 пунктов стратегического двустороннего партнерства» упомянутых стран. Среди его «подписантов» с американской стороны – небезызвестные нам Ян Бжезинский, Александр Вершбоу, Курт Волкер, Джон Хербст, Пола Добрянская, Майкл Макфол, Стивен Пайфер, Роман Попадюк, Наталья Яресько и прочие, с украинской – столь же скандальные Роман Бессмертный, Ирина Геращенко, Владимир Горбулин, Ярослав Железняк, Иванна Климпуш-Цинцадзе, Маркиян Лубкивский, Владимир Огрызко, Андрей Парубий, Оксана Сыроид, Александр Турчинов и даже, держитесь, Арсений Яценюк.
В общем, полный набор отъявленных русофобов.
В 12 пунктах документа, практически в каждом из которых с ног до головы «облизывается» нынешнее руководство США, типа «мы считаем, что приход президента Соединенных Штатов Америки Джозефа Байдена и новой американской администрации открывает возможность углубить стратегическое партнерство и обязательства между Соединенными Штатами и Украиной, а также продвигать интересы обоих государств», упоминаются, в частности, «демократические ценности», «восстановление суверенитета и территориальной целостности Украины», «агрессия России», «возвращение Крыма», «санкции», «Северный поток-2», ну и привычное «тэ-пэ».
В контексте же данной статьи наибольший интерес представляет пункт № 6. Приведем его полностью.
«Соединенные Штаты и Украина должны вести консультации относительно шагов для укрепления безопасности и стабильности в Черноморском регионе, в частности при поддержке НАТО и европейских партнеров. Соединенные Штаты вместе с союзниками по НАТО должны продолжать регулярное размещение воздушных, сухопутных и морских сил в регионе, где сходятся Россия, Европа, Ближний Восток, Балканы и Кавказ. Регион находится в центре четырех больших сил: демократия на его западной оконечности, военная агрессия России на севере, финансовое влияние Китая на востоке и нестабильность на Ближнем Востоке – с южной стороны. Украине и США следует сотрудничать с другими союзниками в регионе, чтобы защищать общие интересы и снижать напряженность», — считают «подписанты», рекомендующие взять данный, как и все другие 11 пунктов программы «на вооружение» истеблишменту США и Украины.
Только у России как доминирующего в регионе игрока мнение спросить забыли. Ну, это как-то привычно уже.
Ну, а в завершение – о том, что крымчанам, мнение которых и на Украине, и за океаном тоже как-то упрямо игнорируют, есть чем гордиться, особенно сейчас, в преддверии очередной годовщины воссоединения полуострова с Россией. Помните нашумевшую историю с отказом Франции передать России практически построенные вертолетоносцы типа «Мистраль» в связи с «крымскими» событиями в 2014-м?
Намерение России построить универсальные десантные корабли обернулись возмущением на Западе, написало несколько дней китайское издание Sohu. Перевод соответствующей статьи опубликовала «ПолитРоссия».
«Некоторое время назад из России пришли хорошие новости: в стране началась закладка двух крупных военных кораблей – вертолетоносцев проекта 23900 ”Иван Рогов”», — напоминают авторы Sohu.
Китайские аналитики констатируют, что вертолетоносцы, в отличие от авианосцев, обладают более скромными боевыми возможностями, однако функционал этих кораблей гораздо шире. Также стоимость их разработки и производства на порядок ниже, что является важным фактором для России.
«В России утверждают, что корабли проекта 23900 будут значительно превосходить французские вертолетоносцы типа “Мистраль”», — сообщают эксперты Sohu.
Аналитики также обращают внимание на то, что довольно амбициозные обещания России насчет возможностей будущих кораблей возмутили военное сообщество Запада, особенно представителей США. Дело в том, что американцы пессимистично относятся к возможностям российской кораблестроительной промышленности. Они полагают, что после распада Советского Союза россияне утратили способность стоить большие надводные корабли.
В советское время основные кораблестроительные площадки находились на Украине, и РФ потеряла к ним доступ. Более того, из-за санкций страна не может получить доступ и к иностранным военным технологиям.
Новости о закладке Россией десантных кораблей порядком удивили экспертов в США.
Отрадно, что в статье упоминается керченский завод «Залив», который и строит российские вертолетоносцы. Данное предприятие, напоминает, Sohu, обладает самым большим в РФ сухим доком, да к тому же демонстрирует прекрасную экономическую динамику, а потому нет никаких сомнений, что в итоге наши вертолетоносцы будут построены.
«Российские специалисты получат хороший опыт и в будущем смогут взяться за более крупные проекты, включая авианосцы», — резюмируют авторы Sohu.
Да будет так.
Фото ДЭПЛ «Ростов-на-Дону», с сайта topwar.ru
*ТВД – театр военных действий
На черноморском ТВД*: Демонстративно-шантажное суицидальное поведение
404 — Псилогия
Трамвайный проезд, 5а
1 этаж№ кабинета | Температура |
---|---|
1 | 19°С |
2 | 18°С |
3 | 18°С |
4 | 18°С |
5 | 19°С |
6 | 18°С |
7 | 18°С |
8 | 19°С |
9 | 18°С |
10 | 19°С |
11 | 19°С |
12 | 20°С |
13 | 19°С |
14 | 18°С |
15 | 18°С |
16 | 18°С |
Холл | 17°С |
Трамвайный проезд, 5а
2 этаж№ кабинета | Температура |
---|---|
17 | 19°С |
18 | 19°С |
19 | 20°С |
20 | 18°С |
21 | 18°С |
22 | 19°С |
23 | 20°С |
24 | 19°С |
25 | 18°С |
26 | 19°С |
27 | 19°С |
Холл | 18°С |
Переулок Фабричный, 23а
№ кабинета | Температура |
---|---|
1 | 18°С |
2 | 18°С |
3 | 18°С |
4 | 18°С |
5 | 18°С |
6 | 19°С |
7 | 18°С |
8 | 19°С |
9 | 18°С |
Демонстративно-шантажное суицидальное поведение — Студопедия
Демонстративно-шантажное поведение относится к суицидальному с некоторой долей условности, лишь постольку, поскольку здесь имеет место сознательная манипуляция жизнеопасными действиями. Разработка, т.е. возникновение и развитие суицидальных представлений, и их реализация происходят как бы в «условной» форме на фоне сохраняющейся высокой ценности собственной жизни и страха смерти.
Личностный смысл подобных попыток состоит в оказании психологического давления на окружающих значимых лиц с целью изменения конфликтной ситуации в благоприятную для суицидента сторону (разжалобить, вызвать сочувствие, избавиться от грозящих неприятностей и т.п.). Целью может быть и наказание обидчика, стремление обратить на него возмущение окружающих, чтобы таким способом доставить ему серьезные неприятности. При таких попытках человек понимает, что его действия не должны повлечь за с собой смерть, и для этого предпринимает все меры предосторожности.
Практически все попытки совершаются в присутствии окружающих. На демонстративно-шантажный характер суицидальных действий указывают и способы их реализации, среди которых преобладают самопорезы предплечий (как правило, множественные и поверхностные).
Выделяются две разновидности демонстративно-шантажных суицидальных действий:
ü Рациональные
ü Аффективные
Рациональные (запланированные) суицидальные попытки отличаются более длительным подготовительным периодом. Содержанием этого периода является анализ возможных выходов их сложившейся конфликтной ситуации и принятие решения и необходимости продемонстрировать тяжесть своих переживаний в суицидальной форме.
Решение о суицидальной попытке вынашивается относительно долго (иногда до месяца и более) и не всегда обусловливается каким-либо провоцирующим конфликтом.
Повод зачастую подыскивается с целью маскировки под истинный суицид. Обстоятельства предстоящего покушения тщательно продумываются: от выбора места и способа до источников возможного оказания медицинской помощи.
Для аффективной (демонстративно-шантажной) попытки характерны ускоренная динамика, отсутствие глубокой рациональной разработки. Но даже в условиях реальных переживаний аффект не достигает силы, свойственной истинным суицидентам. Под внешним выражением чувств скрывается сознательная манипуляция человеком окружающими, обстоятельствами, а также своими собственными действиями, что и делает эти действия «разыгранным драматическим спектаклей».
Тем не менее, этот «спектакль» нередко приводит к трагическим последствиям (серьезным увечьям и даже к смертельному исходу), когда различного рода случайности и неправильный расчет определяют конечный результат попытки.
Суицидальное поведение осужденных — презентация онлайн
1. Тема № 6: Суицидальное поведение осужденных
Вопросы1.Понятие
суицида и причины его возникновения у
осужденных
2.Теории
3.Виды
суицидов
суицидов осужденных
4.Психологический
5.Профилактика
портрет осужденного-суицидента
суицидального поведения осужденных
2. Под суицидальным поведением следует понимать осознанные действия личности, конечной целью которых является покушение на самоубийство ил
Под суицидальным поведением следует пониматьосознанные действия личности, конечной целью которых
является покушение на самоубийство или акт
самоубийства.
Структура суицидального поведения
Суицид
Суицидальные
попытки
Суицидальные
проявления
Суицидент – человек, совершивший самоубийство или
покушение на самоубийство.
3. Факторы суицидальной активности осужденных
предрасположенность личности к аутоагрессивным проявлениям, т.е.наличие определенных индивидуально-психологических особенностей,
склонность к употреблению алкоголя или наркотических веществ,
семейный анамнез и т.д.;
критическая ситуация, аутоагрессивные проявления – внутренний или
внешний конфликт;
наличие условий в ИУ, способствующих совершению аутодеструктивных
действий (изоляция от близких, тюремная субкультура со своими
законами и правилами, окружение, состоящее из лиц с криминальным
опытом и т.д.).
4. Виды критических ситуаций, приводящих к суициду осужденных
Осознаниевины за совершение преступления
Межличностные
конфликты (издевательства и
унижения человеческого достоинства)
Лично-семейные
конфликты (измена, развод,
смерть близких)
Смертельная
болезнь или инвалидность
5. Факторы, увеличивающие риск суицида у осужденных
наличиепсихической патологии
злоупотребление
алкоголем и наркотиками
Дополнительные факторы
возникновения суицидов
Время
Пол
Супружеский статус
6. Теории суицидов
Социологический подход: суицидальное поведение обусловленосоциальными условиями.
Психопатологический подход: суицид — проявление острых или хронических
психических расстройств.
Социально-психологический подход:
суицидальное поведение — следствие социально-психологической
дезадаптации личности в условиях микросоциального конфликта. Суицид
представляет собой один из крайних вариантов поведения человека в
критической ситуации.
7. Виды суицидов
истинныйдемонстративный
аффективный
скрытый
8. Демонстративно-шантажное поведение осужденных
Демонстративно-шантажное поведение осужденных – этоосознанные преднамеренные попытки лишить себя
здоровья или жизни с целью получения каких-либо
выгод.
Формы:
голодовка
членовредительство
симуляции
суицид
9. Цели демонстративно-шантажного поведения осужденных
Добиться помещения в больницуДобиться улучшения условий отбытия наказания
Протест против действий администрации
Нежелание выполнять требования администрации и др.
Причина демонстративно-шантажного поведения –
отсутствие возможности решить проблему законными
способами.
10. Черты личности, склонной к суициду
тревожностьмежличностная сензитивность
склонность к самообвинению
болезненное самолюбие в сочетании с комплексом
неполноценности
слабость механизмов психологической защиты
эгоцентризм
высокая потребность в любви
инфантильность и незрелость личности
11. Характеристики психического состояния человека в пресуицидальный период
невыносимость страдания,нестерпимая боль,
переживание безнадежности и собственной беспомощности,
самообвинения,
искаженное восприятие реальности,
зацикленность на проблеме,
«туннельное зрение»,
состояние экзистенциального вакуума.
12. Признаки приближающегося суицида
замкнутость;внезапные перепады настроения;
отказ от пищи;
дарение любимых, значимых вещей;
депрессия, безнадежность;
рассуждения о смысле жизни, о смерти;
образы смерти в творчестве;
прямые угрозы совершить самоубийство и др.
13. Этапы беседы с осужденным суицидентом
1. Установление эмоционального контакта с осужденным.2. Выстраивание последовательности событий, в
результате которых сложилась кризисная ситуация.
Дается четкая формулировка проблемы.
3. Оказание активной психологической поддержки.
14. Необходимо убедить осужденного в следующем:
тяжелое эмоциональное состояние, переживаемое им в настоящиймомент, является временным, что другие люди в аналогичных ситуациях
чувствовали себя также тяжело, но со временем все нормализовалось;
его жизнь нужна не только ему самому, но и его родным, близким и его
уход из жизни станет для них тяжелой травмой;
что он, безусловно, имеет право распоряжаться своей жизнью, но
решение этого вопроса в силу его крайней важности лучше отложить на
некоторое время, спокойно его обдумать.
СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ!
В воронежских образовательных организациях усилят профилактику суицидального поведения у подростков
Управление образования и молодежной политики Воронежа совместно с «Центром развития образования и молодежных проектов» провело 14 апреля семинар «Профилактика суицидального поведения среди несовершеннолетних», собрав специалистов Воронежа, Липецка и Московской области.
Устаревшая профилактика
Руководитель отдела сопровождения педагогов-психологов АНО ДПО «Воронежский институт повышения квалификации и профессиональной переподготовки» Артур Джакобия рассказал о видах девиантного поведения подростков и профилактических рекомендациях родителям. По его словам, часто причиной девиантного поведения детей является следствие взаимоотношений родителей. Капризами и двойками в школе подростки нередко просто хотят помирить маму с папой, которые решили расстаться, к примеру. Такие ситуации возможно выявить уже на первичной консультации, поэтому эксперт предлагает родителям в следующий раз прийти вдвоем, чтобы попробовать обсудить их межличностный конфликт.
Артур Джакобия уверен, что существующая профилактика девиантного поведения устаревает, поэтому следует обращаться к разнообразным инновационным методам, позволяющим влиять на проблему, а также, по его мнению, важно грамотно преподносить информацию о таких негативных явлениях как алкоголизм и наркомания.
– Запугивание и уговаривание давно не работают. Не стоит говорить детям, что употребление – это плохо, лучше говорить, что ЗОЖ – это хорошо, – уверен Джакобия.
Воронежский институт повышения квалификации и профессиональной переподготовки несколько лет назад решил приглашать в школы людей, прошедших через химическую зависимость, но в организации «Анонимные наркоманы» ему отказали. Люди, для которых теперь трезвая жизнь в приоритете, не хотят быть в глазах школьников успешным пособием по реабилитации от зависимости, потому что так бывает не всегда, есть множество историй с печальным концом.
– После разговора с представителями организации «Анонимные наркоманы» я задумался и понял, что в нашем подходе действительно могла оказаться скрытая пропаганда. Это была неудачная идея, зато мы стали взаимодействовать с «Анонимными наркоманами» на уровне школьных педагогов и психологов, – заметил Артур Джакобия.
Не молчи, а говори
Докладчик – психолог БУЗ ВО «Воронежский областной клинический центр общественного здоровья и медицинской профилактики» Елена Чуйкова – обратилась к теме буллинга как форме проявления детской и подростковой агрессии, отметив, что нередко, когда дети не могут «убежать» от проявления буллинга, они выбирают суицид в качестве возможности прекратить травлю. Но это – не выход, потому что всегда есть люди, готовые помочь ребятам справиться со сложностями. По данным исследований, которые привела Чуйкова, 63% подростков (из 1057 опрошенных) готовы рассказать о проблеме родителям, если столкнутся с таковой. И всего 0,5% респондентов сказали о намерении заявить в полицию.
Елена Чуйкова считает, что любая ситуация проявления буллинга требует индивидуальной работы, но, пожалуй, гораздо труднее понять, как вести себя тем родителям, ребенок которых оказался буллером (тот, кто травит). Если травит ваш ребенок, говорит Чуйкова, не наказывайте его и не обвиняйте, это «убьет» доверие между вами, однако пускать на самотек тоже нельзя. Эксперт как один из действенных способов обсуждения проблемы предлагает разговор на равных.
Начальник отдела социально-психологических практик и сопровождения ТПМПК «Центр развития образования и молодежных проектов» Любовь Шахова отметила, что чаще всего ей приходится работать с ребятами 12-15 лет. Основную причину, почему происходят детские и подростковые суициды, а также буллинг, специалист видит в слабом институте семьи и пристрастиях к пагубным привычкам.
В центре работают по методике «Сигнал» – это психологическая экспресс-диагностика высокого суицидального риска. С января по март у Шаховой было 17 обращений, из которых в 5 случаях диагностировано истинное суицидальное поведение (дети лечатся в психиатрических отделениях), еще у 5 детей установлено демонстративно-шантажное поведение, еще 7 – с самоповреждениями, хотя изначально запрос, с которым обратились, звучал как просто «повышенная тревожность».
Поддерживать и разговаривать
На семинаре своим опытом поделились директор ГБУ Центра «СемьЯ» Оксана Драганова из Липецка и педагог-психолог МБОУ СОШ № 1 Сергиева Посада Марина Власова. Оксана Драганова уверена, что начинать любую профилактику необходимо с нормативной базы, чтобы каждый педагог и родитель мог воспользоваться прописанными там рекомендациями.
Марина Власова в своей школе разработала комплексный подход в теме профилактики буллинга и суицидального поведения среди несовершеннолетних. С 1 по 4 класс, когда дети только учатся понимать и взаимодействовать с миром, классные руководители проводят с ними занятия «Познай себя», где можно научиться как выражать, так и контролировать свои эмоции, понимать и лучше узнавать своих одноклассников. В 5-м классе, когда начинается более серьезная учеба с большим объемом домашних заданий, школьникам, по словам Власовой, тоже нужно помочь. В их школе проводятся занятия «Учись учиться», где прорабатываются вопросы по снижению уровня тревожности. В 6-м классе вводится программа «Этика общения», с 7-го класса – «Конфликтология». С девятиклассниками обсуждают вопросы профессионального самоопределения, а с десятого – и уроки по половому просвещению.
Марина Власова говорит, что классные руководители стали ее помощниками, да и родители стали внимательнее относиться к эмоциональному состоянию детей. Для учителей эксперт проводит семинары, а также разработала для них карту наблюдений, в которой напротив наблюдаемой позиции педагоги ставят галочку – был ребенок грустен или весел и пр. Подобные маркеры в динамике могут помочь в работе. Для родителей Марина Власова создала родительские клубы и «Семейную гостиную».
Фото предоставлено организаторами
границ | Дивергентные процессы восприятия киберзапугивания между жертвами и агрессорами: построение объяснительных моделей
Введение
Отсутствие согласия при определении и разграничении концепции киберзапугивания вызывает все более явные споры о критериях, которые его определяют (Slonje and Smith, 2013). К существующим расхождениям между исследователями в концептуализации киберзапугивания мы должны добавить различные точки зрения подростков на эту конструкцию.В этом смысле мы можем обнаружить, что молодые люди классифицируют определенные виртуальные агрессии как эпизоды киберзапугивания, не становясь ими. Или, что еще хуже, проявления киберзапугивания могут интерпретироваться как безобидное поведение. С другой стороны, влияние опыта агрессии или виктимизации в определении кибербуллинга еще недостаточно проверено. Исследование восприятия подростками киберзапугивания показало, что тип участия в любой конкретной ситуации киберзапугивания существенно влияет на то, какие критерии подросток считает определяющими эту конструкцию (Vandebosch and Van Cleemput, 2008; Dredge et al., 2014).
Определение критериев киберзапугивания
Главным достижением, казалось бы, является общее согласие по пяти критериям, которые отличают киберзапугивание от агрессивного поведения в онлайновом контексте. Эти критерии можно резюмировать следующим образом: дисбаланс сил, намерение причинить другому человеку социальный или психологический вред, повторение агрессивного поведения, анонимность и публичность (Thomas et al., 2015).
Повторение
Thomas et al. (2017) считали повторение агрессивного поведения определяющим критерием киберзапугивания и считают, что оно существует, когда происходит непрерывная отправка угрожающих или оскорбительных сообщений через виртуальные форумы, мобильную телефонию и т. Д.Другие исследователи, однако, предупреждают об ограниченном значении этого критерия при определении и идентификации эпизодов киберзапугивания, утверждая, что единичная агрессия, которая распространяется бесконтрольно (вирусность), может причинить повторяющийся вред жертве аналогично тому, как если бы такое поведение было выполнено. непрерывно (Hutson, 2016). Хотя смущающий частный контент мог быть отправлен только одному получателю, его могут увидеть и затем перенаправить другие, не только увеличивая стойкость вреда (Pieschl et al., 2015), но также и восприятие его серьезности (Schultze-Krumbholz et al., 2014; Wright et al., 2017).
Дисбаланс мощности
В киберсценарии восприятие власти связано с относительным владением навыками ИКТ (Barlett et al., 2017b). Знание этих инструментов облегчает доступ к частным материалам, манипулирование ими и их распространение, а также создает препятствия для идентификации агрессора (Casas et al., 2013). Тем не менее, владение жертвой ИКТ не мешает ей подвергаться эпизодам киберзапугивания, так что актуальность этого критерия может быть меньше, чем может показаться на первый взгляд.
Намерение причинить вред
Отсутствие личного общения вызывает предвзятость в интерпретации смысла сообщения, а это, в свою очередь, приводит к частым заблуждениям относительно намерений человека, с которым они взаимодействуют или обмениваются сообщениями. Однако, несмотря на эти трудности в выявлении преднамеренности киберповедения, Кросслин и Голман (2014) отмечают, что подростки считают намерение причинить вред основным фактором, определяющим эпизод агрессии как киберзапугивание.
Анонимность
Kowalski et al. (2012) утверждают, что анонимность может побудить определенных людей действовать так, как они никогда бы не подумали в реальной жизни. Восприятие безнаказанности, которую допускает сокрытие личности, способствует принятию предосудительного с этической точки зрения поведения, включая совершение агрессии и других видов киберпреступности (Compton et al., 2014; Barlett et al., 2017a).
Реклама
Наконец, критерий публичности определяется как открытое и неконтролируемое распространение агрессивного поведения.Для таких исследователей, как Patchin и Hinduja (2010), это один из критериев, наиболее часто используемых в киберзапугивании. Для Nocentini et al. (2010), однако, хотя они признают актуальность этого критерия как отражающего серьезность киберпреступлений, он не является фактором, определяющим или ограничивающим конструкцию киберзапугивания. Стикка и Перрен (2013) сообщают, что швейцарские подростки и Чен и Ченг (2016), что молодые тайваньцы придают особое значение публичному измерению киберпреступлений и что они считают его определяющей характеристикой киберзапугивания, в свою очередь определяющей серьезность вреда.
Сочетание и взаимодействие критериев как ключевых показателей для выявления киберзапугивания
Многие исследования, посвященные этой теме, используют небольшие выборки и прибегают к исследовательскому анализу, чтобы определить, какие критерии для подростков имеют прямое отношение к киберзапугиванию, какие критерии имеют косвенное отношение, а какие нет. Эти данные будут способствовать построению предварительной теоретической структурной модели, которая позволит понять восприятие подростками феномена киберзапугивания (Palladino et al., 2017). Эти исследования проводились в странах с разными культурами. Но это не означает, что культура — это переменная, которую следует считать ответственной за обнаруженные расхождения, поскольку в сегодняшнем глобализированном мире представления быстро распространяются независимо от культуры или этнической принадлежности.
В частности, Baas et al. (2013) сосредоточили внимание на критериях преднамеренности и повторения и пришли к выводу, что восприятие этих критериев детьми в возрасте 11–12 лет неоднозначно и произвольно, и поэтому невозможно определить, является ли связь между этими двумя критериями наиболее вероятной. используется при определении киберзапугивания.Вместо этого Menesini et al. (2012) отмечают, что многие европейские подростки понимают, что если поведение повторяется, то его нельзя классифицировать как непреднамеренное, что будет отражать взаимосвязь между повторением и критериями преднамеренности.
Соответствие определенных критериев изучалось Nocentini et al. (2010). Они отметили важность, которую европейские подростки придают таким критериям, как преднамеренность и несбалансированность, при дифференцировании акта кибер-агрессии от эпизода киберзапугивания.Однако Dredge et al. (2014) обнаружили, что очень немногие австралийские подростки считают намерение причинить вред и дисбаланс сил важными компонентами определения киберзапугивания.
Результаты, касающиеся восприятия других критериев, таких как анонимность или предание гласности агрессии, редки и противоречивы. Schultze-Krumbholz et al. (2014) утверждают, что подростки осознают влияние анонимности и гласности на серьезность кибер-агрессии, но не считают эти два фактора определяющими характеристиками киберзапугивания.
Куадрадо и Фернандес (2016) показывают, что восприятие подростками киберзапугивания зависит от той роли, которую они играют в агрессоре или жертве: жертвы считают, что преднамеренность, гласность и дисбаланс сил напрямую связаны с киберзапугиванием, причем преднамеренность оказывает наибольшее влияние на три; агрессоры считают дисбаланс сил наиболее важным параметром, определяющим киберзапугивание, за которым следует намерение причинить вред. Наконец, такие исследования, как Betts and Spenser (2017), отмечают нормализацию агрессивного поведения как модели социальных отношений и взаимодействия среди подростков.Это искаженное восприятие может быть предиктором киберзапугивания (Cuadrado and Fernández, 2016). Эти результаты вместе с результатами упомянутых выше работ позволяют подойти к построению предварительной теоретической структурной модели восприятия подростками киберзапугивания.
Исследование
Многочисленные споры и противоречия, которые все еще существуют в отношении определения границ конструкции киберзапугивания, демонстрируют необходимость дальнейших исследований, направленных на определение критериев, формирующих структуру восприятия подростками этого феномена, и на поиск объяснений такого поведения.В предыдущих исследованиях анализировались отношения зависимости между парами критериев, определяющих киберзапугивание, особенно между дисбалансом и преднамеренностью. Однако, чтобы понять основные механизмы, которые определяют восприятие подростками этой конструкции, недостаточно проанализировать пары критериев. Также необходимо изучить сеть потенциальных отношений, которая включает в себя все возможные факторы, как непосредственно наблюдаемые, так и скрытые, которые могут быть отнесены к конструкции киберзапугивания.Что касается жертв, обзор научной литературы показывает, что продолжающееся экспериментирование с ущербом, причиненным кибератаками (критерий повторения), усиливает восприятие намерения агрессора причинить психологический, эмоциональный, социальный ущерб и т. Д. Таким образом, критерий повторения может поддерживать косвенную связь с киберзапугиванием, осуществляемым через критерий преднамеренности. Точно так же отсутствие технических знаний, позволяющих выявить личность агрессоров, сделало бы эту технологическую область (дисбаланс сил) критерием первого порядка и критерием анонимности, зависящим от него.Кроме того, в случае агрессоров нормализация унижающего поведения как модели отношений между подростками может привести к тому, что критерии мести и рекламы будут поддерживать косвенную связь с конструкцией киберзапугивания, опосредованной этими неадаптированными социальными отношениями со сверстниками. Цели настоящего исследования заключались в том, чтобы: (i) построить возможные объяснительные модели восприятия киберзапугивания на основе выявления и соотнесения критериев, формирующих эту конструкцию; (ii) определить прогностические значения критериев повторения, дисбаланса, преднамеренности, гласности, анонимности, мести и социальных отношений для восприятия подростками киберзапугивания; и (iii) проанализировать влияние предыдущего опыта кибервиктимизации и киберагрессии на построение объяснительных моделей восприятия киберзапугивания.
Методы
Образец
Выборка состояла из 2148 подростков (50,9% мальчиков и 49,1% девочек; SD = 0,5) в возрасте от 12 до 16 лет ( M = 13,9; SD = 1,2).
Для отбора участников мы применили стратифицированную многоступенчатую, приблизительно пропорциональную процедуру выборки с конгломератами и случайным отбором групп в государственных средних школах, в которых преподается обязательное среднее образование (ESO). Рассматриваемые страты включали провинции и географические районы Эстремадура (Испания) с выбором городов на севере, юге, востоке и западе региона и с учетом их различных социокультурных контекстов.Используемые конгломераты были средними школами. В каждой школе случайным образом был выбран один из четырех курсов, составляющих ESO (1-й год — возраст 12–13 лет; 2-й год — 14 лет; 3-й год — 15 лет; 4-й год — 16 лет).
Дизайн анкеты
Инструмент, использованный для сбора данных, представлял собой анкету из 28 вопросов, сгруппированных в девять блоков. Первый блок состоит из трех вопросов, которые позволяют определить, считают ли подростки себя агрессорами, жертвами или свидетелями киберзапугивания.Исходя из этого определения, мы можем проанализировать, как они себя ведут в оставшейся части анкеты, то есть как они воспринимают феномен киберзапугивания. Эти первые три вопроса также дают представление о том, как часто в течение последних 3 месяцев они совершали, становились жертвами или наблюдали эпизоды киберзапугивания. Используемая шкала включала четыре значения: «никогда», «один или два раза», «один раз в неделю» и «несколько раз в неделю». Эта шкала использовалась во многих исследованиях, анализирующих распространенность кибербуллинга (например,г., Hemphill et al., 2012; Хуанг и Чоу, 2013; Del Rey et al., 2015). Считается, что респондент играл роль агрессора, жертвы или свидетеля, если он говорит, что хотя бы один или два раза участвовал в некоторых из представленных им форм поведения. Важно отметить, что подростки, которые проявили себя как жертвы, так и агрессоры в любой из модальностей, которые будут представлены ниже, были исключены как из подвыборки агрессора, так и из подвыборки жертвы, поскольку они играют некоторую другую роль, такую как хулиган / жертва, которая мы не анализируем в настоящем исследовании.Ниже мы представляем в качестве примера вопрос, который позволяет идентифицировать подростков, считающих себя жертвами киберзапугивания. Им было предложено указать, как часто в течение последних 3 месяцев они страдали от любого из следующих видов поведения: «(1) меня оскорбляли по мобильному телефону или через Интернет; (2) мне угрожали или шантажировали с помощью мобильного телефона или Интернета; (3) ложь и ложные слухи распространяются обо мне через мобильный телефон или Интернет; (4) Меня удалили из списков контактов в социальных сетях, групповых чатах или электронных письмах, чтобы исключить меня; (5) Кто-то притворился мной, и доступ к моей электронной почте, приватным чат-комнатам или профилю в социальной сети был осуществлен без моего разрешения; (6) они отправили по мобильному телефону или через Интернет изобличающие фотографии или видео, которые порочат или унижают меня; (7) они записывали драки, в которых я участвовал, и распространяли их через мобильные телефоны, социальные сети или другие кибер-средства; (8) они прислали материалы сексуального или эротического характера, в которых я принимал участие.«Если подросток отвечает на один или несколько из этих вопросов, указывая частоту« по крайней мере один или два раза », и не заявляет о совершении какого-либо из этих нарушений, его относят к подвыборке потерпевших. Аналогично идентифицируется подвыборка агрессора.
Анализ надежности прибора показал удовлетворительную внутреннюю согласованность блоков пунктов, направленных на идентификацию агрессоров, жертв и свидетелей (альфа Кронбаха: α = 0,87; α агрессия = 0,84; α виктимизация = 0.90; α свидетельствует = 0,77).
Помимо исчерпывающего обзора научной литературы по этой теме, для подготовки вопросов, направленных на определение восприятия подростками кибербуллинга, были задействованы занятия в фокус-группах с выборкой из 49 подростков (16–18 лет), сгруппированных в команды по 7 человек. На этих занятиях подросткам давали 15 описаний различных видов кибератак, и их просили интерпретировать их, анализируя цель агрессора, возможные причины, которые заставили его или ее совершить этот определенный тип насилия, а также последствия. для жертвы.Из объяснений, которые были даны для каждого из представленных описаний, мы классифицировали ответы в соответствии с отсутствием или наличием критериев, которые подростки связывают с концептуализацией киберзапугивания. На основе этих ответов был проведен анализ главных компонентов для извлечения критериев, объясняющих большую часть общей изменчивости. В результате этого анализа были выбраны семь критериев (Таблица 1): намерение агрессора причинить вред (Компонент 1), дисбаланс сил между агрессором и жертвой (Компонент 2), публичность агрессии (Компонент 3), социальные отношения и формы общения, используемые подростками в кибер-мире (Компонент 4), повторение насилия (Компонент 5), анонимность, за которой скрываются те, кто насилует других (Компонент 6), и месть (Компонент 7), чья альфа Кронбаха значения надежности варьировались от 0.71 и 0,83.
Таблица 1 . Общая дисперсия, объясненная компонентами.
Эти критерии были включены в форме пунктов в 25 оставшихся вопросов анкеты, направленных на определение восприятия кибербуллинга и способов его проявления. 25 вопросов сгруппированы в 8 тематических блоков, соответствующих различным формам проявления этого явления в соответствии с критерием «типа поведения»: оскорбления (включая гомофобию), угрозы (включая шантаж), распространение ложных слухов, исключение (из списки контактов, социальные сети и т. д.), кража личных данных, секстинг, публикация порочащих изображений или видео, а также запись и распространение случаев физического насилия (Willard, 2006; Huang and Chou, 2010; Rivers and Noret, 2010; Kowalski et al., 2012). Каждый из этих блоков, кроме одного, состоит из трех вопросов. Исключением является режим «оскорбления», для которого есть 4 вопроса, чтобы попытаться охватить большое разнообразие типов оскорблений, которые были встречены. С помощью этих вопросов мы можем определить восприятие подростками поведения, рассматриваемого как проявление киберзапугивания, и критерии, которые они используют для определения такого поведения.Шкала включает 5 значений, чтобы указать степень согласия с каждым из представленных пунктов (полностью согласен, согласен, ни согласен, ни не согласен, частично не согласен и не согласен). Измерения по нескольким пунктам помогают свести к минимуму предвзятость восприятия респондента (Selkie et al., 2015). Такие авторы, как Asún et al. (2016) считают, что переменную можно рассматривать как (непрерывную) шкалу, когда ее значения представляют упорядоченные категории со значением метрики. Эти авторы утверждают, что в исследованиях социальных наук и психологии можно было бы рассматривать порядковые переменные как непрерывные переменные, понимая как значения точки отсечения непрерывной переменной.
После того, как черновик из 25 вопросов был подготовлен, его представили группе из 78 подростков, чтобы определить надежность вопросов, а также степень понимания и знакомства с терминами, используемыми в вопросах. Анализ надежности показал удовлетворительную внутреннюю согласованность в блоке элементов, предназначенных для оценки восприятия киберзапугивания (α Кронбаха = 0,79). Мы также рассчитали степень внутренней согласованности для каждого из этих восьми тематических блоков. Вот результаты: оскорбления (α = 0.82), угрозы (α = 0,71), распространение ложных слухов (α = 0,76), исключение (α = 0,78), кража личных данных (α = 0,85), секстинг (α = 0,79), публикация порочащих изображений или видео (α = 0,77). ), а также регистрацию и распространение случаев физического насилия (α = 0,82). Впоследствии, как только данные общей выборки были введены, коэффициенты внутренней согласованности были пересчитаны. Результаты существенно не различались. Ниже приведены некоторые примеры вопросов, включенных в эти тематические блоки.
Примером такого типа вопросов является: «Как вы думаете, почему одни сверстники угрожают другим через телефонные звонки? (1) Потому что они не осмеливаются сделать это лицом к лицу из страха репрессий; (2) Потому что они могут скрывать свою личность и наводить страх на других, кто сильнее; (3) Потому что это их способ отношения; (4) Потому что так они чувствуют себя сильнее; (5) Потому что это единственный способ получить то, что они хотят; (6) Потому что они чувствуют себя более принятыми своими друзьями; (7) Потому что это способ отомстить; (8) Потому что они записывают телефонные разговоры, а затем распространяют их так, что жертва постоянно испытывает страх; (9) Потому что им нравится видеть, как страдают другие; (10) Это шутки или другие способы развлечься, типичные для подростков.”
Другой пример: «Когда сверстник постоянно оскорбляет другого человека по мобильному телефону или через Интернет, я считаю такое поведение… (1) чем-то нормальным среди подростков; (2) обычный способ общения; (3) безобидное поведение, если оно происходит спорадически; (4) что-то не относящееся к делу, если человек, который меня оскорбляет, мне не важен или неизвестен; (5) безобидное поведение, если оно происходит наедине; (6) агрессия, когда она причиняет вред другому человеку; (7) форма мести другим людям, которые вам не нравятся или которые напали на вас; (8) агрессия со стороны популярного человека; (9) агрессия, если оскорбление сопровождается оскорбительным изображением.”
Впоследствии был проведен подтверждающий факторный анализ подвыборок жертв и агрессоров, чтобы подтвердить размеры анкеты в применении к определенным группам.
Процедура
Поскольку это исследование проводилось с участием несовершеннолетних, требовалось согласие родителей, а также одобрение инспекторов образования областной администрации и различных управленческих групп школ.
Чтобы получить согласие родителей, им было отправлено письмо с описанием характера исследования, использования данных и обязательств по соблюдению конфиденциальности и анонимности.К этому письму прилагалась форма, которую родители должны были отправить в школу, если они не хотят, чтобы их дети участвовали в исследовании.
Инспекторам по образованию и руководящим группам был направлен отчет, в котором были подробно описаны цели исследования, процедуры и гарантии анонимности участников. Таким образом, это полностью соответствовало этическим нормам средних школ. Ранее как цели исследования, так и используемые процедуры, инструменты и методы контролировались и утверждались Комитетом по этике Университета Эстремадуры (Испания).
Процедура сбора данных, выполняемая после того, как родители и руководство школы были проинформированы, заключалась в том, что исследователи посещали каждую из выбранных школ по очереди, где они распределяли анкеты в каждом из классов и оставались в этих классах до тех пор, пока все участники добровольно пожелавшие принять участие вернули их заполненные. Для фокус-групп отбирались только участники (16–18 лет), родители которых дали информированное согласие. Этот документ о согласии объясняет родителям деятельность, которую собираются выполнять их сыновья и дочери, как будет использоваться собранная информация и гарантии анонимности, которые мы предлагаем.
Анализ данных
В соответствии с целями, изложенными в этой статье, мы создали различные структурные модели, которые ранее были протестированы подтверждающим факторным анализом. Эти анализы проводились на: (i) подвыборке кибер-жертв и (ii) подвыборке кибер-агрессоров. Полученные модели структурных уравнений были подвергнуты оценке максимального правдоподобия. Чтобы проверить их соответствие, мы использовали статистику хи-квадрат, индекс сравнительного соответствия (CFI), индекс согласия (GFI), индекс Такера-Льюиса (TLI), среднеквадратичную ошибку аппроксимации (RMSEA). ), и средний остаток (RMR).Чтобы проверить наличие переобучения в полученных моделях, мы применили меры подгонки экономичности: индекс скупости нормированной подгонки (PNFI) и индекс качества подгонки (PGFI). Мы также оценили стандартизированные коэффициенты регрессии, включенные в модели.
Результаты
Подвыборка Cyber Victim
В результате была получена подвыборка кибер-жертв из 328 участников (131 мальчик и 197 девочек), которые утверждали, что подвергались кибер-агрессии или агрессии по мобильному телефону со стороны своих сверстников за последние 3 месяца.Те, кто идентифицировал себя как жертвы и агрессоры, были исключены из исследования как играющие роли, которые можно было бы уподобить роли хулигана-жертвы или жертвы-агрессора, что расходится с целями настоящей работы.
Подтверждающий факторный анализ измерений, которые составляют восприятие жертвами кибер-агрессии, показал адекватное соответствие факторного решения: χ 2 / df = 1,064, p <0,01; RMSEA = 0,043; RMR = 0.031; CFI = 0,968; TLI = 0,953; GFI = 0,952.
Корреляционный анализ показал положительное прямое влияние дисбаланса ( r = 0,31, p <0,05), преднамеренности ( r = 0,69, p <0,001), гласности ( r = 0,41, p ). <0,01) и месть ( r = 0,27, p <0,05) на переменную киберзапугивания и прямое негативное влияние социальных отношений ( r = -0,51, p <0.01) (таблица 2).
Таблица 2 . Корреляции между переменными, которые формируют восприятие жертвами поведения киберзапугивания.
Модель структурного уравнения, полученная в результате анализа данных о кибер-жертвах, включала семь стандартизованных наблюдаемых переменных и одну скрытую переменную, киберзапугивание (рис. 1). Рассчитанные индексы подгонки показали, что подгонка модели верна: χ 2 = 19,425; χ 2 / df = 1,284, p = 0.136; RMSEA = 0,033; RMR = 0,001; CFI = 0,976; TLI = 0,987; GFI = 0,981; NFI = 0,980.
Рисунок 1 . Модель структурного уравнения кибер-жертвы.
Рассчитанные индексы соответствия позволяют утверждать, что полученная модель не является переобученной: PGFI = 0,56; PNFI = 0,64.
Стандартизированные коэффициенты регрессии показали положительную прогностическую связь переменной киберзапугивания с преднамеренностью переменных (β = 0,691, p <0.001), дисбаланс (β = 0,248, p <0,01) и публичность (β = 0,409, p <0,01), а также отрицательная связь с переменной социальных отношений (β = -0,252, p <0,01 ). Эта последняя переменная также, в свою очередь, предсказывает публичность кибер-агрессии (β = 0,290, p <0,05).
Важно отметить, что модель также указывает на то, что жертвы связывают киберзапугивание с местью (β = 0,167, p <0.05), и что влияние повторения на переменную киберзапугивания не прямое, а косвенное через переменную преднамеренности (β = 0,476, p <0,05). Наконец, что касается переменной анонимности, жертвы предсказывают ее существование через дисбаланс сил (β = 0,118, p <0,05), хотя они не верят, что анонимность является предиктором киберзапугивания.
Отношения между переменными в этой модели объясняют 53% дисперсии переменной киберзапугивания.
Подвыборка Cyber Aggressor
Подвыборка кибер-агрессоров состояла из 380 участников (232 мальчика и 148 девочек), которые сообщили, что в течение последних 2 месяцев совершали кибер- или телефонные злоупотребления с намерением нанести вред некоторым из своих сверстников.
Подтверждающий факторный анализ измерений, составляющих восприятие агрессорами кибер-агрессии, показал правильное соответствие факторного решения: χ 2 / df = 1,425, p <0.01; RMSEA = 0,039; RMR = 0,028; CFI = 0,975; TLI = 0,962; GFI = 0,971.
Корреляционный анализ показал прямое влияние на восприятие кибербуллинга трех переменных, две из которых положительные — дисбаланс ( r = 0,45, p <0,01) и преднамеренность ( r = 0,27, p <0,05). ) - и один отрицательный - социальные отношения ( r = -0,19, p <0,05). На основе этих результатов и корреляций, обнаруженных между параметрами, которые формируют восприятие кибер-агрессии, была построена модель структурного уравнения, состоящая из семи стандартизованных наблюдаемых переменных и одной скрытой переменной - киберзапугивания (рис. 2).Рассчитанные индексы подгонки показали правильность подгонки модели: χ 2 = 19,425; χ 2 / df = 1,521, p = 0,186; RMSEA = 0,042; RMR = 0,018; CFI = 0,970; TLI = 0,977; GFI = 0,974; NFI = 0,969.
Рисунок 2 . Модель структурного уравнения кибер-агрессора.
Рассчитанные индексы соответствия экономичности позволяют утверждать, что полученная модель не является переобученной: PGFI = 0,58; PNFI = 0,67.
Стандартизированные коэффициенты регрессии, отраженные в этой модели, показывают, что есть две переменные (анонимность и повторение), которые предсказывают дисбаланс сил между агрессором и жертвой, и, в свою очередь, эта асимметрия власти сильно предсказывает восприятие киберзапугивания (β = 0 .548, р <0,01). Кроме того, можно наблюдать взаимосвязь между дисбалансом переменных и преднамеренностью, которые предсказывают киберзапугивание. Переменная социальных отношений, тесно связанная с публичностью, является отрицательным предиктором киберзапугивания (β = -0,437, p <0,01). Наконец, выделяется связь между местью и социальными отношениями (β = 0,092, p <0,05).
Обсуждение
В современном технологическом обществе, в котором 97% подростков в возрасте от 12 до 18 лет используют социальные сети для общения, обмена любой информацией, общения или просто для развлечения (Garmendia et al., 2011), появляются новые формы и кодексы власти, новые способы управления эмоциональными состояниями, принятия решений о дружбе и т.д. распространены в киберпространстве, не всегда совместимы с существующими в физическом мире, новые формы конфликтов и насилия, по-видимому, вызваны неправильным толкованием этих правил или их преднамеренным игнорированием (Udris, 2014).
Результаты, представленные в этой статье, выявили сеть взаимодействий, которые подростки устанавливают между критериями, определяющими их восприятие киберзапугивания. В отличие от пяти критериев (преднамеренность, дисбаланс, повторение, публичность и анонимность), которые многие исследователи считают ключевыми факторами при идентификации этого феномена (Kowalski et al., 2012), модель восприятия этих испанских подростков показала, что только три из них критерии имеют прямое влияние на их определение киберзапугивания: преднамеренность, несбалансированность и гласность.
Таким образом, в этой модели повторение агрессивного поведения исключено из определяющего фактора, чтобы стать фактором, вторично связанным с критерием публичности. Незначительное значение, которое подростки придают повторению киберпреступлений, можно объяснить характеристиками новых средств и форм общения, преобладающих в киберпространстве. Скорость и отсутствие контроля над распространением агрессивного поведения после того, как оно было опубликовано в социальных сетях или передано по мобильному телефону, могут, как указано Mishna et al.(2010), приводят к повторному причинению вреда жертве, хотя насилие как таковое имело место только один раз.
Еще один критерий, который подростки отводят на второй план — анонимность. Несмотря на результаты некоторых других исследований, указывающих на то, что молодые люди считают сокрытие личности агрессора предиктором киберзапугивания (Hoff and Mitchell, 2009; Udris, 2014), знания или разумные подозрения многих жертв и свидетелей в отношении авторства злоупотребление объяснило бы, почему этот критерий релятивизируется и вторично связан с дисбалансом сил, понимаемым под последним как умение использовать технологические ресурсы для сокрытия личности агрессора.
В дополнение к этим пяти критериям и их взаимосвязям, Compton et al. (2014) указали, что для некоторых молодых людей развлечения или развлечения могут быть решающими или прогностическими факторами киберзапугивания. Однако в настоящем исследовании мы обнаружили, что подростки узаконивают некоторую кибер-агрессию, ссылаясь на появление новых форм взаимодействия и общения, характерных для их поколения, и поэтому не классифицируют такое поведение как эпизоды киберзапугивания.Избирательное применение моральных стандартов объяснило бы, как одно и то же насилие может быть истолковано временами как способ развлечься, а иногда как преднамеренная агрессия. Эта противоречивая форма двойного рассуждения может быть мотивирована либо обнаружением низкого уровня этической компетентности (Müller et al., 2014), либо попыткой избежать чувства вины или принятия определенных обязанностей (Sticca and Perren, 2015). Отрицательная связь, установленная подростками в этом исследовании между критерием социальных отношений и конструктом киберзапугивания, свидетельствует о существовании определенного дисбаланса в их моральных рассуждениях.
Наконец, в объяснительной модели восприятия киберзапугивания, построенной на основе результатов этого исследования, появляется новый фактор: месть. Хотя Кросслин и Голман (2014) предположили, что американские подростки понимают месть как мотив или причину появления киберзапугивания, испанские подростки считают месть оправданной реакцией жертв на пережитые ими киберзапугивания.
Но, несомненно, одним из факторов, оказывающих наибольшее влияние на определение восприятия кибербуллинга, является предыдущий опыт кибер-агрессии и кибервиктимизации.Об этом свидетельствуют основные различия между объяснительными моделями восприятия агрессорами и жертвами киберзапугивания. Хотя и агрессоры, и жертвы совпадают в указании на дисбаланс и преднамеренность в качестве предикторов киберзапугивания, агрессоры подчеркивают дисбаланс, тогда как жертвы подчеркивают преднамеренность. Возможная неосведомленность агрессоров или их неспособность предвидеть последствия, которые их действия или оскорбительные комментарии будут иметь для их сверстников, может привести к тому, что совершенная агрессия не будет восприниматься как моральное нарушение.В результате они не приписывают этим действиям намерение причинить вред (Talwar et al., 2014). Также возможно, как отмечают Staude-Müller et al. (2012), что подростки усвоили и нормализовали оскорбительное поведение как кажущиеся безобидными паттерны социальных отношений со своими сверстниками, и поэтому они не только не ощущают никакого намерения причинить вред, но и устанавливают сильную антагонистическую связь между социальными отношениями и киберзапугивание. По мнению Парка и др., Для жертв отнесение критерия дисбаланса к менее важным критериям может.(2014), объясняется их представлением о типе отношений между агрессором и жертвой, в котором не всегда есть какое-либо подтверждение асимметрии власти.
Объяснительные модели восприятия киберзапугивания агрессором и жертвой также различаются по тому, как учитывается критерий публичности. Злоумышленники тесно связывают этот критерий с механизмами социального взаимодействия, тогда как жертвы считают его предсказанием киберзапугивания. Неоднократный опыт причинения вреда в результате распространения и огласки злоупотреблений, которым они подверглись, может объяснить, почему жертвы включают этот критерий в качестве ключевого фактора при определении киберзапугивания.
Другие различия между агрессорами и жертвами заключаются в их восприятии критерия анонимности. Кибер-агрессоры восприняли анонимность как действие, способствующее усилению дисбаланса сил. Однако жертвы считают анонимность очевидным результатом того же дисбаланса сил. Только те, кто в совершенстве владеет навыками ИКТ, могут эффективно анонимно заявить о себе.
Что касается различий по критерию повторения агрессивного поведения, то кибератаки считают повторение злоупотреблений явным проявлением демонстрации власти.Стремление к общественному признанию и принятию со стороны сверстников порождает у этих подростков потребность постоянно демонстрировать свою силу, даже если им приходится прибегать к предосудительному с этической точки зрения поведению. Однако жертвы считают повторение явным признаком намерения причинить вред. Как отмечают Menesini et al. (2012), если злоупотребление происходит неоднократно, его нельзя рассматривать как случайное безвредное действие, а как преднамеренное действие, направленное на причинение вреда другим.
Наконец, мы обнаружили важные различия в интерпретации критерия мести агрессорами и жертвами.Те, кто совершает насилие по отношению к своим сверстникам, воспринимали поведение мести как механизм социального взаимодействия, в котором отсутствует какое-либо подразумеваемое намерение причинить вред. Казалось бы, это свидетельствует о том, что агрессоры менее требовательны к моральной оценке своего поведения, и, как указывает Talwar et al. (2014), они могут оказаться в положении риска моральной дезадаптации с повышенной вероятностью интерпретировать агрессивные и мстительные ситуации как развлечение или развлечение. Напротив, жертвы убеждены, что кибер-злоупотребления вызывают чувство мести, которое отчасти связано с существовавшим ранее дисбалансом сил.На основании этих результатов и в соответствии с König et al. (2010) и Runions (2013), месть или кибер-месть для жертв могут стать способом восстановления баланса сил и усиления чувства контроля и безопасности. Однако не следует забывать, что чувство мести возникает не в чистой и изолированной форме, а, напротив, окрашено другими чувствами и эмоциями, которые вызывают непропорциональную реакцию на перенесенное страдание.
Выводы
Поиск объяснений агрессивного и кибер-агрессивного поведения подростков — повторяющаяся тема в психологических исследованиях.Тем не менее, несмотря на предпринятые усилия и разнообразие подходов, остается много вопросов. Настоящее исследование направлено на попытку понять основные структуры и механизмы, которые определяют восприятие агрессорами и жертвами явления киберзапугивания. Это явление, хотя и относительно новое, представляет собой серьезную проблему общественного здравоохранения, от которой страдают дети, подростки и даже взрослые. Последствия этих проблем не являются виртуальными, они действительно и напрямую влияют на население либо через симптомы, которые могут быть внутренними (тревога, печаль, депрессия, страх, бессонница,…) или внешними (поведенческие проблемы, гиперактивность, правонарушения), либо через появление новых психологических и соматических симптомов симптомов неясной этиологии (Aboujaoude et al., 2015).
Результаты показали, что предыдущий опыт кибер-виктимизации и кибер-агрессии приводит к серьезным различиям в объяснительных моделях, которые подростки создают для интерпретации кибер-оскорбительного поведения либо как эпизоды киберзапугивания, либо как механизмы социальных отношений, либо как реакцию мести на агрессию. пострадал.
В этой связи отметим, что объяснительная модель агрессоров основана, прежде всего, на двух факторах: дисбаланс власти над жертвой и намерение причинить вред.Также была обнаружена сильная взаимная связь между двумя факторами, демонстрирующая важность и взаимозависимость этих критериев в структуре восприятия агрессоров. Однако асимметрия власти становится более заметной, если принять во внимание, что она функционирует как связующее звено, способствующее косвенным причинно-следственным связям факторов анонимности и повторения с конструкцией киберзапугивания.
Структура восприятия жертвы основана на трех критериях: несбалансированность силы, преднамеренность и гласность.Но, в отличие от агрессоров, ключевым фактором в этой структуре является не асимметрия власти, а намерение причинить вред. Этот фактор, в дополнение к поддержанию прочной причинно-следственной связи с киберзапугиванием, может объяснить существование и актуальность других критериев, таких как несбалансированность власти или публичности в восприятии этими подростками киберпреступлений. Наконец, его статус как ключевого элемента дополнительно подтверждается косвенной связью, которую он опосредует между повторением и киберзапугиванием.
Еще одно расхождение, обнаруженное в возможных объяснительных моделях восприятия агрессора и жертвы, заключается в их интерпретациях фактора социальных отношений. Те, кто время от времени совершал кибер-злоупотребления, пытаются узаконить агрессивность своих моделей социального взаимодействия, ссылаясь на ранее испытанное чувство мести. В других случаях эти насильственные формы взаимоотношений интерпретируются как модели поведения, которые широко распространились среди подростков и стали приниматься как нормализованный и безвредный способ общения с другими подростками по сети и с помощью других технологических ресурсов. .
Но когда жертвы оправдывают насильственный аспект своих кибервзаимодействий и не классифицируют их как оскорбительные ситуации, они обычно прибегают к объяснениям, связанным с приписыванием более игривого и забавного персонажа, чем они получают при общении лицом к лицу. Тем не менее, они отмечают, что, когда эти типы отношений становятся массово расширенными, они могут косвенно быть причиной ситуаций киберзапугивания.
С помощью этих структур прямого и косвенного взаимодействия между наблюдаемыми и латентными факторами можно построить возможные объяснительные модели, которые могут помочь понять восприятие агрессорами и жертвами киберзапугивания.Тогда можно будет разработать более эффективные меры профилактики и вмешательства, тесно связанные с непосредственным воздействием на факторы, которые считаются предикторами риска.
Ограничения
Одно из ограничений настоящего исследования заключается в составе выборки. Использованный кластер позволил включить в исследование подростков как из сельских, так и городских районов, в различных социально-культурных контекстах. Но при этом не учитывались ни доступность технологических ресурсов, ни уровень владения ИКТ участниками.Было бы интересно рассмотреть эти переменные в будущих исследованиях, особенно если сравнивать две группы, такие как агрессоры и жертвы. Повышение технологической компетентности одной из групп может привести к переориентации интерпретации некоторых результатов.
Авторские взносы
IF-A и IC-G отвечают за все задачи, связанные с дизайном и разработкой статьи, а также за сбор и анализ проанализированных данных.
Заявление о конфликте интересов
Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.
Список литературы
Aboujaoude, E., Savage, M. W., Starcevic, V., and Salame, W. O. (2015). Киберзапугивание: обзор старой проблемы, ставшей вирусной. J. Adolesc. Здоровье 57, 10–18. DOI: 10.1016 / j.jadohealth.2015.04.011
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Асун, Р. А., Рдз-Наварро, К., и Альварадо, Дж. М. (2016). Разработка многомерных шкал Лайкерта с использованием факторного анализа заданий: случай четырехбалльных заданий. Sociol.Методы Рез. 45, 109–133. DOI: 10.1177 / 004
14566716CrossRef Полный текст | Google Scholar
Барлетт К., Чемберлин К. и Витковер З. (2017a). Предсказание совершения киберзапугивания среди молодых людей: теоретическая проверка нееврейской модели киберзапугивания Барлетта. Агрессия. Behav. 43, 147–154. DOI: 10.1002 / ab.21670
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Барлетт, С.П., Прот, С., Андерсон, К.А., Джентиле, Д.А. (2017b). Эмпирическое исследование гипотезы силы киберзапугивания. Psychol. Насилие 7, 22–32. DOI: 10.1037 / vio0000032
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Баас, Н., де Йонг, М. Д., и Дроссарт, К. Х. (2013). Взгляды детей на киберзапугивание: выводы, основанные на совместных исследованиях. Cyberpsychol. Behav. Soc. Netw. 16, 248–253. DOI: 10.1089 / cyber.2012.0079
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Беттс, Л.Р., Спенсер К. А. (2017). «Люди думают, что это безобидная шутка»: понимание молодыми людьми воздействия технологий, цифровой уязвимости и киберзапугивания в Соединенном Королевстве. Дж. Чайлд. Медиа 11, 20–35. DOI: 10.1080 / 17482798.2016.1233893
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Касас, Дж. А., Дель Рей, Р., и Ортега, Р. (2013). Издевательства и киберзапугивание: сходящиеся и расходящиеся предикторы. Comput. Гм. Behav. 29, 580–587. DOI: 10.1016 / j.chb.2012.11.015
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Чен, Л., Ченг, Ю. (2016). Воспринимаемая серьезность киберзапугивания: различия между полами, оценками и ролями участников. Educ. Psychol. 37, 599–610. DOI: 10.1080 / 01443410.2016.1202898
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Комптон, Л., Кэмпбелл, М. А., Мерглер, А. (2014). Восприятие учителем, родителями и учениками мотивов кибербуллерства. Soc.Psychol. Educ. 17, 383–400. DOI: 10.1007 / s11218-014-9254-x
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Кросслин, К., и Голман, М. (2014). «Может быть, ты не хочешь с этим сталкиваться» — мнение студентов колледжа о киберзапугивании. Comput. Гм. Behav. 41, 14–20. DOI: 10.1016 / j.chb.2014.09.007
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Куадрадо И. и Фернандес И. (2016). Восприятие подростками характерных аспектов киберзапугивания различий между восприятием хулиганов и жертв. Comput. Гм. Behav. 55, 653–663. DOI: 10.1016 / j.chb.2015.10.005
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Del Rey, R., Casas, J. A., Ortega-Ruiz, R., Schultze-Krumbholz, A., Scheithaver, H., Smith, P., et al. (2015). Структурная проверка и межкультурная устойчивость анкеты Европейского проекта по борьбе с запугиванием. Comput. Гм. Behav. 50, 141–147. DOI: 10.1016 / j.chb.2015.03.065
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Дредж, Р., Глисон, Дж., И де ла Пьедад, X. (2014). Киберзапугивание в социальных сетях: взгляд жертвы-подростка. Comput. Гм. Behav. 36, 13–20. DOI: 10.1016 / j.chb.2014.03.026
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Гармендиа М., Гаритаонандия К., Мартинес Г. и Касадо М. А. (2011). Riesgos y Seguridad в Интернете: Los Menores Españoles en el Contexto Europeo . Бильбао: Университет дель Паис Васко.
Хемпхилл, С.А., Котевски, А., Толлит, М., Смит, Р., Херренкол, Т.И., Тумбуру, Дж. У. и др. (2012). Продольные предикторы кибер-издевательств и традиционных издевательств среди австралийских школьников. J. Adolesc. Здравоохранение 51, 59–65. DOI: 10.1016 / j.jadohealth.2011.11.019
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Хофф, Д. Л., Митчелл, С. Н. (2009). Киберзапугивание: причины, последствия и средства правовой защиты. J. Educ. Администрат. 47, 652–665. DOI: 10.1108 / 095782301107
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Хуанг, Y-.Ю., и Чжоу, К. (2010). Анализ множества факторов киберзапугивания среди учеников младших классов на Тайване. Comput. Гм. Behav. 26, 1581–1590. DOI: 10.1016 / j.chb.2010.06.005
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Хуанг, Y-Y., И Чжоу, C. (2013). Возвращаясь к киберзапугиванию: перспективы тайваньских учителей. Comput. Educ. 63, 227–239. DOI: 10.1016 / j.compedu.2012.11.023
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Хатсон, Э.(2016). Интернет-травля в подростковом возрасте. Анализ концепции. Adv. Nurs. Sci. 39, 60–70. DOI: 10.1097 / ANS.0000000000000104
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст
Кениг А., Голлвитцер М. и Штеффген Г. (2010). Интернет-травля как акт мести? Aust. J. Guid. Советник. 20, 210–224. DOI: 10.1375 / ajgc.20.2.210
CrossRef Полный текст
Ковальский, Р. М., Лимбер, С. Э., и Агатстон, П. У. (2012). Киберзапугивание: издевательства в эпоху цифровых технологий, 2-е изд. .Молден, Массачусетс: Wiley-Blackwell.
Menesini, E., Nocentini, A., Palladino, B.E., Frisén, A., Berne, S., Ortega-Ruiz, R., et al. (2012). Определение киберзапугивания среди подростков: сравнение в шести европейских странах. Cyberpsychol. Behav. Soc. Netw. 15, 455–463. DOI: 10.1089 / cyber.2012.0040
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Мишна, Ф., Кук, К., Гадалла, Т., Дачюк, Дж., И Соломон, С. (2010). Кибер-издевательства среди учащихся средних и старших классов. Am. J. Orthopsychiatry 80, 362–374. DOI: 10.1111 / j.1939-0025.2010.01040.x
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Мюллер, К. Р., Пфетч, Дж., И Иттель, А. (2014). Этическая медиакомпетентность как фактор защиты от киберзапугивания и кибервиктимизации среди немецких школьников. Cyberpsychol. Behav. Soc. Netw. 17, 644–651. DOI: 10.1089 / cyber.2014.0168
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Ночентини, А., Кальмаэстра, Дж., Шульце-Крумбхольц, А., Шайтхауэр, Х., Ортега, Р., и Менезини, Э. (2010). Киберзапугивание: ярлыки, поведение и определение в трех европейских странах. Aust. J. Guid. Советник. 20, 129–142. DOI: 10.1375 / ajgc.20.2.129
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Палладино, Б. Э., Менезини, Э., Ночентини, А., Луйк, П., Нарусков, К., Учанок, З., и др. (2017). Предполагаемая серьезность киберзапугивания: различия и сходства в четырех странах. Фронт. Psychol. 8: 1524. DOI: 10.3389 / fpsyg.2017.01524
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Park, S., Na, EY., And Kim, E. (2014). Связь между онлайн-активностью, сетевым этикетом и киберзапугиванием. Ребенок. Молодежь Серв. Ред. 42, 74–81. DOI: 10.1016 / j.childyouth.2014.04.002
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Патчин, Дж. У., и Хиндуджа, С. (2010). Изменения в поведении подростков в социальных сетях с 2006 по 2009 гг. Comput. Гм. Behav. 26, 1818–1821. DOI: 10.1016 / j.chb.2010.07.009
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Pieschl, S., Kuhlmann, C., and Porsch, T. (2015). Остерегайтесь огласки! Воспринимаемое страдание от негативных киберинцидентов и последствия для определения киберзапугивания. J. Sch. Насилие 14, 111–132. DOI: 10.1080 / 15388220.2014.971363
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Риверс, И., и Норет, Н. (2010). Результаты пятилетнего исследования случаев запугивания с помощью текстовых сообщений и электронной почты. Br. Educ. Res. J. 36, 643–671. DOI: 10.1080 / 014119201918
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Runions, К. С. (2013). К концептуальной модели мотивов и самоконтроля в кибер-агрессии: ярость, месть, вознаграждение и отдых. J. Youth Adolesc. 42, 751–771. DOI: 10.1007 / s10964-013-9936-2
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Schultze-Krumbholz, A., Höher, J., Fiebig, J., and Scheithauer, H.(2014). Wie Definieren Jugendliche in Deutschland Cybermobbing? Eine Fokusgruppenstudie unter Jugendlichen einer deutschen Großstadt. Praxis Kinderpsychol. Детский психиатр. 63, 361–378. DOI: 10.13109 / prkk.2014.63.5.361
CrossRef Полный текст
Селки, Э. М., Фалес, Дж. Л., и Морено, М. А. (2015). Распространенность кибербуллинга среди подростков среднего и старшего школьного возраста в США: систематический обзор и оценка качества. J. Adolesc. Здоровье 58, 125–133.DOI: 10.1016 / j.jadohealth.2015.09.026
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Слонье Р., Смит П. К. и Фризен А. (2013). Природа киберзапугивания и стратегии предотвращения. Comput. Гм. Behav. 29, 26–32. DOI: 10.1016 / j.chb.2012.05.024
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Стикка Ф. и Перрен С. (2013). Киберзапугивание хуже, чем традиционное издевательство? Изучение различных ролей средств массовой информации, гласности и анонимности с точки зрения предполагаемой серьезности издевательств. J. Youth Adolesc. 42, 739–750. DOI: 10.1007 / s10964-012-9867-3
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Стикка Ф. и Перрен С. (2015). Курица и яйцо: продольные ассоциации между моральными недостатками и издевательствами: модель скрытого роста параллельного процесса. Merrill Palmer Q. 61, 85–100. DOI: 10.13110 / merrpalmquar1982.61.1.0085
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Штауде-Мюллер, Ф., Хансен, Б., и Восс, М. (2012). Насколько стрессовым является онлайн-виктимизация? Влияние личности жертвы и свойств происшествия. Eur. J. Dev. Psychol. 9, 260–274. DOI: 10.1080 / 17405629.2011.643170
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Талвар В., Гомес К. и Шарифф С. (2014). Моральные оценки и рейтинги киберзапугивания подростками: влияние правдивости и преднамеренности события. Comput. Гм. Behav. 36, 122–128. DOI: 10.1016 / j.chb.2014.03.046
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Томас, Х. Дж., Коннор, Дж. П., Багули, К. М. и Скотт, Дж. Г. (2017). Две стороны истории: взгляды подростков и родителей на вредные намерения при определении школьных издевательств. Агрессия. Behav. 43, 352–363. DOI: 10.1002 / ab.21694
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Томас, Х. Дж., Коннор, Дж. П. и Скотт, Дж. Г. (2015). Объединение традиционных издевательств и киберзапугивания: проблемы определения и измерения у подростков — обзор. Educ. Psychol. Ред. 27, 135–152. DOI: 10.1007 / s10648-014-9261-7
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Удрис Р. (2014). Киберзапугивание среди старшеклассников в Японии: разработка и проверка онлайн-шкалы сдерживания. Comput. Человеческое поведение. , 41, 253–261. DOI: 10.1016 / j.chb.2014.09.036
CrossRef Полный текст | Google Scholar
Vandebosch, H., и Van Cleemput, K. (2008). Определение киберзапугивания: качественное исследование восприятия молодежи. Cyberpsychol. Behav. 11, 499–503. DOI: 10.1089 / cpb.2007.0042
PubMed Аннотация | CrossRef Полный текст | Google Scholar
Уиллард, Н. Э. (2006). Киберзапугивание и киберугрозы. Юджин, Орегон: Центр безопасного и ответственного использования Интернета.
Google Scholar
Райт, М. Ф., Янагида, Т., Аояма, И., Севчикова, А., Мачачкова, Х., Дедкова, Л. и др. (2017). Различия в степени серьезности и эмоциях для публичных и частных лиц лицом к лицу и кибервиктимизации в шести странах. J. Cross Cult. Psychol. 48, 1216–1229. DOI: 10.1177 / 0022022116675413
CrossRef Полный текст | Google Scholar
различных процессов восприятия при киберзапугивании между жертвами и агрессорами: построение объяснительных моделей
Front Psychol. 2018; 9: 396.
Психология и антропология, педагогический факультет, Universidad de Extremadura, Бадахос, Испания
Редактор: Клаудио Лонгобарди, Università degli Studi di Torino, Италия
Рецензент: Василис Баркукис, Греческий университет Аристатлеон ; Бернар Кадет, Университет Кан-Нормандии, Франция
Эта статья была отправлена в раздел «Психология образования» журнала «Границы в психологии»
Поступила в редакцию 20 октября 2017 г .; Принята в печать 9 марта 2018 г.
Авторские права © 2018 Фернандес-Антило и Куадрадо-Гордильо.Это статья в открытом доступе, распространяемая в соответствии с условиями лицензии Creative Commons Attribution License (CC BY). Использование, распространение или воспроизведение на других форумах разрешено при условии указания автора (авторов) и правообладателя и ссылки на оригинальную публикацию в этом журнале в соответствии с принятой академической практикой. Запрещается использование, распространение или воспроизведение без соблюдения этих условий.
Эта статья цитируется в других статьях в PMC.Abstract
Понимание причин агрессивного поведения подростков с помощью технических средств и ресурсов требует тщательного анализа критериев, которые, по их мнению, определяют и определяют киберзапугивание, а также сети взаимосвязей, установленных между различными критериями. Настоящее исследование направлено на попытку понять основные структуры и механизмы, которые определяют восприятие агрессорами и жертвами явления киберзапугивания.Выборка состояла из 2148 подростков (49,1% девочек; SD = 0,5) в возрасте от 12 до 16 лет ( M = 13,9; SD = 1,2). Данные собраны с помощью проверенной анкеты для этого исследования, размеры которой были подтверждены на основе данных, извлеченных из фокус-групп, и CFA подвыборок жертв и агрессоров. Анализ данных завершается CFA и построением структурных моделей. Результаты показали важность и взаимозависимость дисбаланса силы и намерения причинить вред в структуре восприятия агрессора.Критерии анонимности и повторения связаны с асимметрией власти, что делает этот фактор более заметным. В его структуре восприятия также появляется критерий «социальные отношения», который указывает на то, что проявления киберзапугивания иногда интерпретируются как модели поведения, которые стали массово распространяться среди подростков и стали приниматься как нормализованный и безвредный способ общения. с другими подростками. В структуре восприятия жертвы ключевым фактором является намерение причинить вред, тесно связанное с асимметрией власти и гласности.Анонимность, месть и повторение также присутствуют в этой структуре, хотя ее связь с киберзапугиванием является косвенной. Эти результаты позволяют разрабатывать более эффективные меры профилактики и вмешательства, тесно связанные с непосредственным воздействием на факторы, которые считаются предикторами риска.
Ключевые слова: киберзапугивание, агрессор, жертвы, моделирование восприятия, преднамеренность
Введение
Отсутствие согласия при определении и разграничении концепции киберзапугивания вызывает все более явные споры о критериях, которые его определяют (Slonje and Smith, 2013).К существующим расхождениям между исследователями в концептуализации киберзапугивания мы должны добавить различные точки зрения подростков на эту конструкцию. В этом смысле мы можем обнаружить, что молодые люди классифицируют определенные виртуальные агрессии как эпизоды киберзапугивания, не становясь ими. Или, что еще хуже, проявления киберзапугивания могут интерпретироваться как безобидное поведение. С другой стороны, влияние опыта агрессии или виктимизации в определении кибербуллинга еще недостаточно проверено.Исследование восприятия подростками киберзапугивания показало, что тип участия в любой данной ситуации киберзапугивания существенно влияет на то, какие критерии подросток считает определяющими эту конструкцию (Vandebosch and Van Cleemput, 2008; Dredge et al., 2014).
Определение критериев киберзапугивания
Главным достижением, по-видимому, является общее согласие по пяти критериям, которые отличают киберзапугивание от агрессивного поведения в онлайновом контексте.Эти критерии можно резюмировать следующим образом: дисбаланс сил, намерение причинить другому человеку социальный или психологический вред, повторение агрессивного поведения, анонимность и публичность (Thomas et al., 2015).
Повторение
Thomas et al. (2017) считали повторение агрессивного поведения определяющим критерием киберзапугивания и считают, что оно существует, когда происходит непрерывная отправка угрожающих или оскорбительных сообщений через виртуальные форумы, мобильную телефонию и т. Д. Однако другие исследователи предупреждают об опасности ограниченное значение этого критерия при определении и выявлении эпизодов киберзапугивания, утверждая, что единичная агрессия, которая распространяется неконтролируемо (вирусность), может причинить повторяющийся вред жертве таким же образом, как и при постоянном поведении (Hutson, 2016).Хотя смущающий частный контент мог быть отправлен только одному получателю, его могут увидеть и затем перенаправить другие, не только увеличивая стойкость вреда (Pieschl et al., 2015), но и восприятие его серьезности (Schultze-Krumbholz et al., 2014; Wright et al., 2017).
Дисбаланс сил
В киберсценарии восприятие власти связано с относительным владением навыками ИКТ (Barlett et al., 2017b). Знание этих инструментов облегчает доступ к частным материалам, манипулирование ими и их распространение, а также создает препятствия для идентификации агрессора (Casas et al., 2013). Тем не менее, владение жертвой ИКТ не мешает ей подвергаться эпизодам киберзапугивания, так что актуальность этого критерия может быть меньше, чем может показаться на первый взгляд.
Намерение причинить вред
Отсутствие личного общения вызывает предвзятость в интерпретации смысла сообщения, что, в свою очередь, приводит к частой путанице в отношении намерений человека, с которым они взаимодействуют или обмениваются сообщениями. Однако, несмотря на эти трудности в выявлении преднамеренности киберповедения, Кросслин и Голман (2014) отмечают, что подростки считают намерение причинить вред основным фактором, определяющим эпизод агрессии как киберзапугивание.
Анонимность
Kowalski et al. (2012) утверждают, что анонимность может побудить определенных людей действовать так, как они никогда бы не подумали в реальной жизни. Восприятие безнаказанности, которую допускает сокрытие личности, способствует принятию предосудительного с этической точки зрения поведения, включая совершение агрессии и других видов киберпреступности (Compton et al., 2014; Barlett et al., 2017a).
Публичность
Наконец, критерий публичности определяется как открытое и неконтролируемое распространение агрессивного поведения.Для таких исследователей, как Patchin и Hinduja (2010), это один из критериев, наиболее часто используемых в киберзапугивании. Для Nocentini et al. (2010), однако, хотя они признают актуальность этого критерия как отражающего серьезность киберпреступлений, он не является фактором, определяющим или ограничивающим конструкцию киберзапугивания. Стикка и Перрен (2013) сообщают, что швейцарские подростки и Чен и Ченг (2016), что молодые тайваньцы придают особое значение публичному измерению киберпреступлений и что они считают его определяющей характеристикой киберзапугивания, в свою очередь определяющей серьезность вреда.
Комбинация и взаимодействие критериев в качестве ключевых показателей для выявления киберзапугивания
Многие исследования, посвященные этой теме, используют небольшие выборки и прибегают к исследовательскому анализу, чтобы определить, какие критерии для подростков, которые имеют прямую связь с киберзапугиванием, какие критерии имеют косвенные отношения, и которые не имеют отношения. Эти данные будут способствовать построению предварительной теоретической структурной модели, которая позволит понять восприятие подростками феномена киберзапугивания (Palladino et al., 2017). Эти исследования проводились в странах с разными культурами. Но это не означает, что культура — это переменная, которую следует считать ответственной за обнаруженные расхождения, поскольку в сегодняшнем глобализированном мире представления быстро распространяются независимо от культуры или этнической принадлежности.
В частности, Baas et al. (2013) сосредоточили внимание на критериях преднамеренности и повторения и пришли к выводу, что восприятие этих критериев детьми в возрасте 11–12 лет неоднозначно и произвольно, и поэтому невозможно определить, является ли связь между этими двумя критериями наиболее вероятной. используется при определении киберзапугивания.Вместо этого Menesini et al. (2012) отмечают, что многие европейские подростки понимают, что если поведение повторяется, то его нельзя классифицировать как непреднамеренное, что будет отражать взаимосвязь между повторением и критериями преднамеренности.
Релевантность определенных критериев была изучена Nocentini et al. (2010). Они отметили важность, которую европейские подростки придают таким критериям, как преднамеренность и несбалансированность, при дифференцировании акта кибер-агрессии от эпизода киберзапугивания.Однако Dredge et al. (2014) обнаружили, что очень немногие австралийские подростки считают намерение причинить вред и дисбаланс сил важными компонентами определения киберзапугивания.
Результаты, касающиеся восприятия других критериев, таких как анонимность или предание гласности агрессии, редки и противоречивы. Schultze-Krumbholz et al. (2014) утверждают, что подростки осознают влияние анонимности и гласности на серьезность кибер-агрессии, но не считают эти два фактора определяющими характеристиками киберзапугивания.
Куадрадо и Фернандес (2016) показывают, что восприятие подростками киберзапугивания зависит от той роли, которую они играют в агрессоре или жертве: жертвы считают, что преднамеренность, гласность и дисбаланс сил напрямую связаны с киберзапугиванием, причем преднамеренность оказывает наибольшее влияние на травлю. три; агрессоры считают дисбаланс сил наиболее важным параметром, определяющим киберзапугивание, за которым следует намерение причинить вред. Наконец, такие исследования, как Betts and Spenser (2017), отмечают нормализацию агрессивного поведения как модели социальных отношений и взаимодействия среди подростков.Это искаженное восприятие может быть предиктором киберзапугивания (Cuadrado and Fernández, 2016). Эти результаты вместе с результатами упомянутых выше работ позволяют подойти к построению предварительной теоретической структурной модели восприятия подростками киберзапугивания.
Исследование
Многочисленные споры и противоречия, которые все еще существуют в отношении определения границ конструкции киберзапугивания, демонстрируют необходимость дальнейших исследований, направленных на определение критериев, формирующих структуру восприятия подростками этого феномена, и на поиск объяснений этому явлению. это поведение.В предыдущих исследованиях анализировались отношения зависимости между парами критериев, определяющих киберзапугивание, особенно между дисбалансом и преднамеренностью. Однако, чтобы понять основные механизмы, которые определяют восприятие подростками этой конструкции, недостаточно проанализировать пары критериев. Также необходимо изучить сеть потенциальных отношений, которая включает в себя все возможные факторы, как непосредственно наблюдаемые, так и скрытые, которые могут быть отнесены к конструкции киберзапугивания.Что касается жертв, обзор научной литературы показывает, что продолжающееся экспериментирование с ущербом, причиненным кибератаками (критерий повторения), усиливает восприятие намерения агрессора причинить психологический, эмоциональный, социальный ущерб и т. Д. Таким образом, критерий повторения может поддерживать косвенную связь с киберзапугиванием, осуществляемым через критерий преднамеренности. Точно так же отсутствие технических знаний, позволяющих выявить личность агрессоров, сделало бы эту технологическую область (дисбаланс сил) критерием первого порядка и критерием анонимности, зависящим от него.Кроме того, в случае агрессоров нормализация унижающего поведения как модели отношений между подростками может привести к тому, что критерии мести и рекламы будут поддерживать косвенную связь с конструкцией киберзапугивания, опосредованной этими неадаптированными социальными отношениями со сверстниками. Цели настоящего исследования заключались в том, чтобы: (i) построить возможные объяснительные модели восприятия киберзапугивания на основе выявления и соотнесения критериев, формирующих эту конструкцию; (ii) определить прогностические значения критериев повторения, дисбаланса, преднамеренности, гласности, анонимности, мести и социальных отношений для восприятия подростками киберзапугивания; и (iii) проанализировать влияние предыдущего опыта кибервиктимизации и киберагрессии на построение объяснительных моделей восприятия киберзапугивания.
Методы
Выборка
Выборка состояла из 2148 подростков (50,9% мальчиков и 49,1% девочек; SD = 0,5) в возрасте от 12 до 16 лет ( M = 13,9; SD = 1,2).
Для отбора участников мы применили стратифицированную многоступенчатую, приблизительно пропорциональную процедуру выборки с конгломератами и случайным отбором групп в государственных средних школах, в которых преподается обязательное среднее образование (ESO). Рассматриваемые страты включали провинции и географические районы Эстремадура (Испания) с выбором городов на севере, юге, востоке и западе региона и с учетом их различных социокультурных контекстов.Используемые конгломераты были средними школами. В каждой школе случайным образом был выбран один из четырех курсов, составляющих ESO (1-й год — возраст 12–13 лет; 2-й год — 14 лет; 3-й год — 15 лет; 4-й год — 16 лет).
Дизайн анкеты
Инструмент, использованный для сбора данных, представлял собой анкету из 28 вопросов, сгруппированных в девять блоков. Первый блок состоит из трех вопросов, которые позволяют определить, считают ли подростки себя агрессорами, жертвами или свидетелями киберзапугивания.Исходя из этого определения, мы можем проанализировать, как они себя ведут в оставшейся части анкеты, то есть как они воспринимают феномен киберзапугивания. Эти первые три вопроса также дают представление о том, как часто в течение последних 3 месяцев они совершали, становились жертвами или наблюдали эпизоды киберзапугивания. Используемая шкала включала четыре значения: «никогда», «один или два раза», «один раз в неделю» и «несколько раз в неделю». Эта шкала использовалась во многих исследованиях, анализирующих распространенность кибербуллинга (например,г., Hemphill et al., 2012; Хуанг и Чоу, 2013; Del Rey et al., 2015). Считается, что респондент играл роль агрессора, жертвы или свидетеля, если он говорит, что хотя бы один или два раза участвовал в некоторых из представленных им форм поведения. Важно отметить, что подростки, которые проявили себя как жертвы, так и агрессоры в любой из модальностей, которые будут представлены ниже, были исключены как из подвыборки агрессора, так и из подвыборки жертвы, поскольку они играют некоторую другую роль, такую как хулиган / жертва, которая мы не анализируем в настоящем исследовании.Ниже мы представляем в качестве примера вопрос, который позволяет идентифицировать подростков, считающих себя жертвами киберзапугивания. Им было предложено указать, как часто в течение последних 3 месяцев они страдали от любого из следующих видов поведения: «(1) меня оскорбляли по мобильному телефону или через Интернет; (2) мне угрожали или шантажировали с помощью мобильного телефона или Интернета; (3) ложь и ложные слухи распространяются обо мне через мобильный телефон или Интернет; (4) Меня удалили из списков контактов в социальных сетях, групповых чатах или электронных письмах, чтобы исключить меня; (5) Кто-то притворился мной, и доступ к моей электронной почте, приватным чат-комнатам или профилю в социальной сети был осуществлен без моего разрешения; (6) они отправили по мобильному телефону или через Интернет изобличающие фотографии или видео, которые порочат или унижают меня; (7) они записывали драки, в которых я участвовал, и распространяли их через мобильные телефоны, социальные сети или другие кибер-средства; (8) они прислали материалы сексуального или эротического характера, в которых я принимал участие.«Если подросток отвечает на один или несколько из этих вопросов, указывая частоту« по крайней мере один или два раза », и не заявляет о совершении какого-либо из этих нарушений, его относят к подвыборке потерпевших. Аналогично идентифицируется подвыборка агрессора.
Анализ надежности прибора показал удовлетворительную внутреннюю согласованность блоков пунктов, направленных на идентификацию агрессоров, жертв и свидетелей (альфа Кронбаха: α = 0,87; α агрессия = 0,84; α виктимизация = 0.90; α свидетельствует = 0,77).
Помимо исчерпывающего обзора научной литературы по этой теме, для подготовки вопросов, направленных на определение восприятия подростками киберзапугивания, были задействованы занятия в фокус-группах с выборкой из 49 подростков (16–18 лет), сгруппированных в команды по 7 человек. . На этих занятиях подросткам давали 15 описаний различных видов кибератак, и их просили интерпретировать их, анализируя цель агрессора, возможные причины, которые заставили его или ее совершить этот определенный тип насилия, а также последствия. для жертвы.Из объяснений, которые были даны для каждого из представленных описаний, мы классифицировали ответы в соответствии с отсутствием или наличием критериев, которые подростки связывают с концептуализацией киберзапугивания. На основе этих ответов был проведен анализ главных компонентов для извлечения критериев, объясняющих большую часть общей изменчивости. В результате этого анализа было выбрано семь критериев (таблица): намерение агрессора причинить вред (Компонент 1), дисбаланс сил между агрессором и жертвой (Компонент 2), публичность агрессии (Компонент 3), социальная отношения и формы общения, используемые подростками в кибер-мире (Компонент 4), повторение насилия (Компонент 5), анонимность, за которой скрываются те, кто оскорбляет других (Компонент 6), и месть (Компонент 7), чья альфа-надежность Кронбаха значения варьировались от 0.71 и 0,83.
Таблица 1
Общая разница по компонентам.
Начальные собственные значения | Сумма квадратов насыщенности экстракции | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Компонент | Итого | % отклонения 9065 Итого | % отклонения | Накоплено% | | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
1 | 5.13 | 21,18 | 21,18 | 5,13 | 21,18 | 21,18 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
2 | 4,68 | 19,32 | 40,50 | 4,68 | 40,50 | 4,68 | 4,68 | 4,68 | 57,14 | 4,03 | 16,64 | 57,14 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
4 | 2,95 | 12,18 | 69,32 | 2,95 | 12,18 | 69.32 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
5 | 2,07 | 8,55 | 77,87 | 2,07 | 8,55 | 77,87 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
6 | 1,74 | 7,18 | 1,74 | 7,18 | 1,74 | 7 | 1,23 | 5,08 | 90,13 | 1,23 | 5,08 | 90,13 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
8 | 0,87 | 3,59 | 93.72 | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
9 | 0,51 | 2,11 | 95,83 | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
10 | 11 | 0,32 | 1,32 | 99,13 | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
12 | 0,21 | 0,87 | 100 | 9069 9069 Пункты 25 оставшихся вопросов анкеты были направлены на определение восприятия кибербуллинга и способов его проявления.25 вопросов сгруппированы в 8 тематических блоков, соответствующих различным формам проявления этого явления в соответствии с критерием «типа поведения»: оскорбления (включая гомофобию), угрозы (включая шантаж), распространение ложных слухов, исключение (из списки контактов, социальные сети и т. д.), кража личных данных, секстинг, публикация порочащих изображений или видео, а также запись и распространение физического насилия (Willard, 2006; Huang and Chou, 2010; Rivers and Noret, 2010; Kowalski et al., 2012). Каждый из этих блоков, кроме одного, состоит из трех вопросов. Исключением является режим «оскорбления», для которого есть 4 вопроса, чтобы попытаться охватить большое разнообразие типов оскорблений, которые были встречены. С помощью этих вопросов мы можем определить восприятие подростками поведения, рассматриваемого как проявление киберзапугивания, и критерии, которые они используют для определения такого поведения. Шкала включает 5 значений, чтобы указать степень согласия с каждым из представленных пунктов (полностью согласен, согласен, ни согласен, ни не согласен, частично не согласен и не согласен).Измерения по нескольким пунктам помогают свести к минимуму предвзятость восприятия респондента (Selkie et al., 2015). Такие авторы, как Asún et al. (2016) считают, что переменную можно рассматривать как (непрерывную) шкалу, когда ее значения представляют упорядоченные категории со значением метрики. Эти авторы утверждают, что в исследованиях социальных наук и психологии можно было бы рассматривать порядковые переменные как непрерывные переменные, понимая как значения точки отсечения непрерывной переменной. После того, как черновик из 25 вопросов был подготовлен, он был представлен группе из 78 подростков, чтобы определить надежность вопросов, а также степень понимания и знакомства с терминами, используемыми в вопросах.Анализ надежности показал удовлетворительную внутреннюю согласованность в блоке элементов, предназначенных для оценки восприятия киберзапугивания (α Кронбаха = 0,79). Мы также рассчитали степень внутренней согласованности для каждого из этих восьми тематических блоков. Следующие результаты: оскорбления (α = 0,82), угрозы (α = 0,71), распространение ложных слухов (α = 0,76), исключение (α = 0,78), кража личных данных (α = 0,85), секстинг (α = 0,79). , размещение порочащих изображений или видео (α = 0,77), а также запись и распространение случаев физического насилия (α = 0.82). Впоследствии, после того как были введены данные об общей выборке, коэффициенты внутренней согласованности были пересчитаны. Результаты существенно не различались. Ниже приведены некоторые примеры вопросов, включенных в эти тематические блоки. Примером такого типа вопросов является: «Как вы думаете, почему одни сверстники угрожают другим через телефонные звонки? (1) Потому что они не осмеливаются сделать это лицом к лицу из страха репрессий; (2) Потому что они могут скрывать свою личность и наводить страх на других, кто сильнее; (3) Потому что это их способ отношения; (4) Потому что так они чувствуют себя сильнее; (5) Потому что это единственный способ получить то, что они хотят; (6) Потому что они чувствуют себя более принятыми своими друзьями; (7) Потому что это способ отомстить; (8) Потому что они записывают телефонные разговоры, а затем распространяют их так, что жертва постоянно испытывает страх; (9) Потому что им нравится видеть, как страдают другие; (10) Это шутки или другие способы развлечься, типичные для подростков. Другой пример: «Когда сверстник постоянно оскорбляет другого человека через мобильный телефон или Интернет, я считаю такое поведение… (1) чем-то нормальным среди подростков; (2) обычный способ общения; (3) безобидное поведение, если оно происходит спорадически; (4) что-то не относящееся к делу, если человек, который меня оскорбляет, мне не важен или неизвестен; (5) безобидное поведение, если оно происходит наедине; (6) агрессия, когда она причиняет вред другому человеку; (7) форма мести другим людям, которые вам не нравятся или которые напали на вас; (8) агрессия со стороны популярного человека; (9) агрессия, если оскорбление сопровождается оскорбительным изображением.” Впоследствии был проведен подтверждающий факторный анализ подвыборок жертвы и агрессора, чтобы подтвердить размеры анкеты применительно к конкретным группам. ПроцедураПоскольку это исследование проводилось с участием несовершеннолетних, требовалось согласие родителей, а также одобрение инспекторов образования областной администрации и различных команд руководства школ. Чтобы получить согласие родителей, им было отправлено письмо с описанием характера исследования, использования данных и обязательств по соблюдению конфиденциальности и анонимности.К этому письму прилагалась форма, которую родители должны были отправить в школу, если они не хотят, чтобы их дети участвовали в исследовании. Инспекторам по образованию и руководящим группам был направлен отчет, в котором были подробно описаны цели исследования, процедуры и гарантии анонимности участников. Таким образом, это полностью соответствовало этическим нормам средних школ. Ранее как цели исследования, так и используемые процедуры, инструменты и методы контролировались и утверждались Комитетом по этике Университета Эстремадуры (Испания). Процедура сбора данных, которая следовала после того, как родители и руководство школы были проинформированы, заключалась в том, что исследователи посещали каждую из выбранных школ по очереди, где они распространяли анкеты в каждом из классов и оставались в этих классах до тех пор, пока все участники, которые добровольно захотели принять участие, вернули их заполненные. Для фокус-групп были отобраны только участники (16–18 лет), родители которых дали информированное согласие. Этот документ о согласии объясняет родителям деятельность, которую собираются выполнять их сыновья и дочери, как будет использоваться собранная информация и гарантии анонимности, которые мы предлагаем. Анализ данныхВ соответствии с целями, изложенными в этой статье, мы создали различные структурные модели, которые ранее были протестированы с помощью подтверждающего факторного анализа. Эти анализы проводились на: (i) подвыборке кибер-жертв и (ii) подвыборке кибер-агрессоров. Полученные модели структурных уравнений были подвергнуты оценке максимального правдоподобия. Чтобы проверить их соответствие, мы использовали статистику хи-квадрат, индекс сравнительного соответствия (CFI), индекс согласия (GFI), индекс Такера-Льюиса (TLI), среднеквадратичную ошибку аппроксимации (RMSEA). ), и средний остаток (RMR).Чтобы проверить наличие переобучения в полученных моделях, мы применили меры подгонки экономичности: индекс скупости нормированной подгонки (PNFI) и индекс качества подгонки (PGFI). Мы также оценили стандартизированные коэффициенты регрессии, включенные в модели. РезультатыПодвыборка кибер-жертвВ результате была получена подвыборка кибер-жертв из 328 участников (131 мальчик и 197 девочек), которые утверждали, что подвергались кибер-агрессии или агрессии с мобильных телефонов со стороны своих сверстников за последние 3 месяца.Те, кто идентифицировал себя как жертвы и агрессоры, были исключены из исследования как играющие роли, которые можно было бы уподобить роли хулигана-жертвы или жертвы-агрессора, что расходится с целями настоящей работы. Подтверждающий факторный анализ измерений, которые составляют восприятие жертвами кибер-агрессии, показал адекватное соответствие факторного решения: χ 2 / df = 1,064, p <0,01; RMSEA = 0,043; RMR = 0.031; CFI = 0,968; TLI = 0,953; GFI = 0,952. Корреляционный анализ показал положительное прямое влияние дисбаланса ( r = 0,31, p <0,05), преднамеренности ( r = 0,69, p <0,001), публичности ( r = 0,41, p <0,01) и месть ( r = 0,27, p <0,05) на переменную киберзапугивания и прямое негативное влияние социальных отношений ( r = -0,51, p <0.01) (таблица). Таблица 2Корреляции между переменными, которые формируют восприятие жертвами поведения киберзапугивания.
Модель структурного уравнения, которая возникла в результате анализа данных кибер-жертв, включала семь стандартизованных наблюдаемых переменных и одну скрытую переменную (Фигура ).Рассчитанные индексы подгонки показали, что подгонка модели верна: χ 2 = 19,425; χ 2 / df = 1,284, p = 0,136; RMSEA = 0,033; RMR = 0,001; CFI = 0,976; TLI = 0,987; GFI = 0,981; NFI = 0,980. Модель структурного уравнения кибер-жертвы. Рассчитанные индексы соответствия экономичности позволяют утверждать, что полученная модель не является переобученной: PGFI = 0,56; PNFI = 0,64. Стандартизированные коэффициенты регрессии показали положительную прогностическую связь переменной киберзапугивания с преднамеренностью переменных (β = 0.691, p <0,001), дисбаланс (β = 0,248, p <0,01) и публичность (β = 0,409, p <0,01) и отрицательная связь с переменной социальных отношений (β = -0,252 , р <0,01). Эта последняя переменная также, в свою очередь, предсказывает публичность кибер-агрессии (β = 0,290, p <0,05). Важно отметить, что модель также указывает на то, что жертвы связывают киберзапугивание с местью (β = 0.167, p <0,05), и что влияние повторения на переменную киберзапугивания не прямое, а косвенное через переменную преднамеренности (β = 0,476, p <0,05). Наконец, что касается переменной анонимности, жертвы предсказывают ее существование через дисбаланс сил (β = 0,118, p <0,05), хотя они не верят, что анонимность является предиктором киберзапугивания. Отношения между переменными в этой модели объясняют 53% дисперсии переменной киберзапугивания. Подвыборка кибер-агрессоровПодвыборка кибер-агрессоров состояла из 380 участников (232 мальчика и 148 девочек), которые сообщили, что в течение последних 2 месяцев совершали кибер- или телефонные злоупотребления с намерением нанести вред своим сверстникам. Подтверждающий факторный анализ измерений, которые составляют восприятие агрессорами кибер-агрессии, показал правильное соответствие факторного решения: χ 2 / df = 1,425, p <0.01; RMSEA = 0,039; RMR = 0,028; CFI = 0,975; TLI = 0,962; GFI = 0,971. Корреляционный анализ показал прямое влияние на восприятие киберзапугивания трех переменных, две из которых положительные — дисбаланс ( r = 0,45, p <0,01) и преднамеренность ( r = 0,27, p < 0,05) - и одно отрицательное - социальные отношения ( r = -0,19, p <0,05). На основе этих результатов и корреляций, обнаруженных между параметрами, которые формируют восприятие кибер-агрессии, была построена модель структурного уравнения, состоящая из семи стандартизованных наблюдаемых переменных и одной скрытой переменной - киберзапугивания (рисунок).Рассчитанные индексы подгонки показали правильность подгонки модели: χ 2 = 19,425; χ 2 / df = 1,521, p = 0,186; RMSEA = 0,042; RMR = 0,018; CFI = 0,970; TLI = 0,977; GFI = 0,974; NFI = 0,969. Модель структурного уравнения кибер-агрессора. Рассчитанные индексы соответствия экономичности позволяют утверждать, что полученная модель не является переобученной: PGFI = 0,58; PNFI = 0,67. Стандартизированные коэффициенты регрессии, отраженные в этой модели, показывают, что есть две переменные (анонимность и повторение), которые предсказывают дисбаланс сил между агрессором и жертвой, и, в свою очередь, эта асимметрия власти сильно предсказывает восприятие киберзапугивания (β = 0.548, р <0,01). Кроме того, можно наблюдать взаимосвязь между дисбалансом переменных и преднамеренностью, которые предсказывают киберзапугивание. Переменная социальных отношений, тесно связанная с публичностью, является отрицательным предиктором киберзапугивания (β = -0,437, p <0,01). Наконец, выделяется связь между местью и социальными отношениями (β = 0,092, p <0,05). ОбсуждениеВ технологическом обществе, таком как сегодня, в котором 97% подростков в возрасте от 12 до 18 лет используют социальные сети для общения, обмена любой информацией, общения или просто для развлечения (Garmendia et al., 2011), появляются новые формы и кодексы власти, новые способы управления эмоциональными состояниями, принятия решений о дружбе и т.д. распространены в киберпространстве, не всегда совместимы с существующими в физическом мире, новые формы конфликтов и насилия, по-видимому, вызваны неправильным толкованием этих правил или их преднамеренным игнорированием (Udris, 2014). Результаты, представленные в этой статье, выявили сеть взаимодействий, которые подростки устанавливают между критериями, определяющими их восприятие киберзапугивания. В отличие от пяти критериев (преднамеренность, дисбаланс, повторение, публичность и анонимность), которые многие исследователи считают ключевыми факторами при идентификации этого феномена (Kowalski et al., 2012), модель восприятия этих испанских подростков показала, что только три из них критерии имеют прямое влияние на их определение киберзапугивания: преднамеренность, несбалансированность и гласность. Таким образом, в этой модели повторение агрессивного поведения исключено из определяющего фактора, чтобы стать фактором, вторично связанным с критерием публичности. Незначительное значение, которое подростки придают повторению киберпреступлений, можно объяснить характеристиками новых средств и форм общения, преобладающих в киберпространстве. Скорость и отсутствие контроля над распространением агрессивного поведения после того, как оно было опубликовано в социальных сетях или передано по мобильному телефону, могут, как указано Mishna et al.(2010), приводят к повторному причинению вреда жертве, хотя насилие как таковое имело место только один раз. Еще один критерий, который подростки отводят на второй план — анонимность. Несмотря на результаты некоторых других исследований, указывающих на то, что молодые люди считают сокрытие личности агрессора предиктором киберзапугивания (Hoff and Mitchell, 2009; Udris, 2014), знания или разумные подозрения многих жертв и свидетелей в отношении авторства злоупотребление объяснило бы, почему этот критерий релятивизируется и вторично связан с дисбалансом сил, понимаемым под последним как умение использовать технологические ресурсы для сокрытия личности агрессора. В дополнение к этим пяти критериям и их взаимосвязям Compton et al. (2014) указали, что для некоторых молодых людей развлечения или развлечения могут быть решающими или прогностическими факторами киберзапугивания. Однако в настоящем исследовании мы обнаружили, что подростки узаконивают некоторую кибер-агрессию, ссылаясь на появление новых форм взаимодействия и общения, характерных для их поколения, и поэтому не классифицируют такое поведение как эпизоды киберзапугивания.Избирательное применение моральных стандартов объяснило бы, как одно и то же насилие может быть истолковано временами как способ развлечься, а иногда как преднамеренная агрессия. Эта противоречивая форма двойного рассуждения может быть мотивирована либо обнаружением низкого уровня этической компетентности (Müller et al., 2014), либо попыткой избежать чувства вины или принятия определенных обязанностей (Sticca and Perren, 2015). Отрицательная связь, установленная подростками в этом исследовании между критерием социальных отношений и конструктом киберзапугивания, свидетельствует о существовании определенного дисбаланса в их моральных рассуждениях. Наконец, в объяснительной модели восприятия киберзапугивания, построенной на основе результатов этого исследования, появляется новый фактор: месть. Хотя Кросслин и Голман (2014) предположили, что американские подростки понимают месть как мотив или причину появления киберзапугивания, испанские подростки считают месть оправданной реакцией жертв на пережитые ими киберзапугивания. Но, несомненно, одним из факторов, оказывающих наибольшее влияние на определение представлений о киберзапугивании, является предыдущий опыт кибер-агрессии и кибер-виктимизации.Об этом свидетельствуют основные различия между объяснительными моделями восприятия агрессорами и жертвами киберзапугивания. Хотя и агрессоры, и жертвы совпадают в указании на дисбаланс и преднамеренность в качестве предикторов киберзапугивания, агрессоры подчеркивают дисбаланс, тогда как жертвы подчеркивают преднамеренность. Возможная неосведомленность агрессоров или их неспособность предвидеть последствия, которые их действия или оскорбительные комментарии будут иметь для их сверстников, может привести к тому, что совершенная агрессия не будет восприниматься как моральное нарушение.В результате они не приписывают этим действиям намерение причинить вред (Talwar et al., 2014). Также возможно, как отмечают Staude-Müller et al. (2012), что подростки усвоили и нормализовали оскорбительное поведение как кажущиеся безобидными паттерны социальных отношений со своими сверстниками, и поэтому они не только не ощущают никакого намерения причинить вред, но и устанавливают сильную антагонистическую связь между социальными отношениями и киберзапугивание. По мнению Парка и др., Для жертв отнесение критерия дисбаланса к менее важным критериям может.(2014), объясняется их представлением о типе отношений между агрессором и жертвой, в котором не всегда есть какое-либо подтверждение асимметрии власти. Модели объяснения восприятия кибербуллинга агрессором и жертвой также различаются по тому, как учитывается критерий публичности. Злоумышленники тесно связывают этот критерий с механизмами социального взаимодействия, тогда как жертвы считают его предсказанием киберзапугивания. Неоднократный опыт причинения вреда в результате распространения и огласки злоупотреблений, которым они подверглись, может объяснить, почему жертвы включают этот критерий в качестве ключевого фактора при определении киберзапугивания. Другие различия между агрессорами и жертвами заключаются в их восприятии критерия анонимности. Кибер-агрессоры восприняли анонимность как действие, способствующее усилению дисбаланса сил. Однако жертвы считают анонимность очевидным результатом того же дисбаланса сил. Только те, кто в совершенстве владеет навыками ИКТ, могут эффективно анонимно заявить о себе. Что касается различий по критерию повторения агрессивного поведения, кибератаки считают повторение злоупотреблений явным проявлением демонстрации власти.Стремление к общественному признанию и принятию со стороны сверстников порождает у этих подростков потребность постоянно демонстрировать свою силу, даже если им приходится прибегать к предосудительному с этической точки зрения поведению. Однако жертвы считают повторение явным признаком намерения причинить вред. Как отмечают Menesini et al. (2012), если злоупотребление происходит неоднократно, его нельзя рассматривать как случайное безвредное действие, а как преднамеренное действие, направленное на причинение вреда другим. Наконец, мы обнаружили важные различия в интерпретации критерия мести агрессорами и жертвами.Те, кто совершает насилие по отношению к своим сверстникам, воспринимали поведение мести как механизм социального взаимодействия, в котором отсутствует какое-либо подразумеваемое намерение причинить вред. Казалось бы, это свидетельствует о том, что агрессоры менее требовательны к моральной оценке своего поведения, и, как указывает Talwar et al. (2014), они могут оказаться в положении риска моральной дезадаптации с повышенной вероятностью интерпретировать агрессивные и мстительные ситуации как развлечение или развлечение. Напротив, жертвы убеждены, что кибер-злоупотребления вызывают чувство мести, которое отчасти связано с существовавшим ранее дисбалансом сил.На основании этих результатов и в соответствии с König et al. (2010) и Runions (2013), месть или кибер-месть для жертв могут стать способом восстановления баланса сил и усиления чувства контроля и безопасности. Однако не следует забывать, что чувство мести возникает не в чистой и изолированной форме, а, напротив, окрашено другими чувствами и эмоциями, которые вызывают непропорциональную реакцию на перенесенное страдание. ВыводыПоиск объяснений агрессивного и кибер-агрессивного поведения подростков является постоянной темой в психологических исследованиях.Тем не менее, несмотря на предпринятые усилия и разнообразие подходов, остается много вопросов. Настоящее исследование направлено на попытку понять основные структуры и механизмы, которые определяют восприятие агрессорами и жертвами явления киберзапугивания. Это явление, хотя и относительно новое, представляет собой серьезную проблему общественного здравоохранения, от которой страдают дети, подростки и даже взрослые. Последствия этих проблем не являются виртуальными, они действительно и напрямую влияют на население либо через симптомы, которые могут быть внутренними (тревога, печаль, депрессия, страх, бессонница,…) или внешними (поведенческие проблемы, гиперактивность, правонарушения), либо через появление новых психологических и соматических симптомов симптомов неясной этиологии (Aboujaoude et al., 2015). Результаты показали, что предыдущий опыт кибер-виктимизации и кибер-агрессии приводит к серьезным различиям в объяснительных моделях, которые подростки создают для интерпретации кибер-оскорбительного поведения либо как эпизоды киберзапугивания, либо как механизмы социальных отношений, либо как реакцию мести на агрессию. пострадали. В этой связи отметим, что объяснительная модель агрессоров основана в первую очередь на двух факторах: дисбаланс власти над жертвой и намерение причинить вред.Также была обнаружена сильная взаимная связь между двумя факторами, демонстрирующая важность и взаимозависимость этих критериев в структуре восприятия агрессоров. Однако асимметрия власти становится более заметной, если принять во внимание, что она функционирует как связующее звено, способствующее косвенным причинно-следственным связям факторов анонимности и повторения с конструкцией киберзапугивания. Структура восприятия жертвы основана на трех критериях: несбалансированность силы, преднамеренность и гласность.Но, в отличие от агрессоров, ключевым фактором в этой структуре является не асимметрия власти, а намерение причинить вред. Этот фактор, в дополнение к поддержанию прочной причинно-следственной связи с киберзапугиванием, может объяснить существование и актуальность других критериев, таких как несбалансированность власти или публичности в восприятии этими подростками киберпреступлений. Наконец, его статус как ключевого элемента дополнительно подтверждается косвенной связью, которую он опосредует между повторением и киберзапугиванием. Еще одно расхождение, обнаруженное в возможных объяснительных моделях восприятия агрессоров и жертв, заключается в их интерпретациях фактора социальных отношений. Те, кто время от времени совершал кибер-злоупотребления, пытаются узаконить агрессивность своих моделей социального взаимодействия, ссылаясь на ранее испытанное чувство мести. В других случаях эти насильственные формы взаимоотношений интерпретируются как модели поведения, которые широко распространились среди подростков и стали приниматься как нормализованный и безвредный способ общения с другими подростками по сети и с помощью других технологических ресурсов. . Но когда жертвы оправдывают насильственный аспект своих кибервзаимодействий и не классифицируют их как оскорбительные ситуации, они обычно прибегают к объяснениям, связанным с приписыванием более игривого и веселого персонажа, чем они получают при общении лицом к лицу. Тем не менее, они отмечают, что, когда эти типы отношений становятся массово расширенными, они могут косвенно быть причиной ситуаций киберзапугивания. С помощью этих структур прямого и косвенного взаимодействия между наблюдаемыми и скрытыми факторами можно построить возможные объяснительные модели, которые могут помочь понять восприятие агрессорами и жертвами киберзапугивания.Тогда можно будет разработать более эффективные меры профилактики и вмешательства, тесно связанные с непосредственным воздействием на факторы, которые считаются предикторами риска. ОграниченияОдно из ограничений настоящего исследования заключается в составе выборки. Использованный кластер позволил включить в исследование подростков как из сельских, так и городских районов, в различных социально-культурных контекстах. Но при этом не учитывались ни доступность технологических ресурсов, ни уровень владения ИКТ участниками.Было бы интересно рассмотреть эти переменные в будущих исследованиях, особенно если сравнивать две группы, такие как агрессоры и жертвы. Повышение технологической компетентности одной из групп может привести к переориентации интерпретации некоторых результатов. Вклад авторовIF-A и IC-G несут ответственность за все задачи, связанные с дизайном и разработкой статьи, а также за сбор и анализ проанализированных данных. Заявление о конфликте интересовАвторы заявляют, что исследование проводилось в отсутствие каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов. Ссылки
| 1107 [CrossRef] [Google Scholar]