Психологи нашли «корень зла» в человеке. У садизма и нарциссизма одно происхождение
Нарциссизм, психопатия, садизм, ненависть и другие негативные проявления личности имеют общую природу появления. К такому выводу пришли авторы нового немецко-датского исследования, обнаружившие «тёмное ядро» личности. То есть у обладателя одного из проявлений, скорее всего, есть и другие из этого списка, сообщает EurekAlert.
Как в истории, так и в повседневной жизни есть множество примеров, когда люди поступают жестоко, злонамеренно или эгоистично. Как и в обычной речи, в психологии есть множество разных названий для дурных устремлений: нарциссизм (крайний эгоцентризм), макиавеллизм (убеждение, что цель оправдывает средства), психопатия (отсутствие эмпатии) составляют так называемую «тёмную триаду», но есть и много других терминов.
Как отметили исследователи, хотя на первый взгляд различия между этими чертами довольно существенны — быть эгоистом более «приемлемо», чем психопатом, — новое исследование демонстрирует, что все тёмные черты личности тесно связаны и опираются на одну общую тенденцию.
То есть большинство тёмных черт являются разными проявлениями одной предрасположенности — тёмного ядра личности.
Учёные пришли к выводу, что общий знаменатель всех тёмных черт — так называемый D-фактор — можно определить как склонность максимизировать собственную выгоду, игнорируя, провоцируя или принимая невыгоду других, в сочетании с убеждениями, которые служат оправданиями.
Иными словами, все тёмные черты сводятся к общей тенденции ставить свои цели и интересы выше чужих до той степени, что человек начинает получать удовольствие от причинения другим неудобств. К этому прилагается набор взглядов, которые служат оправданиями, тем самым защищая его от чувства вины, стыда и т. п.
Вот как этот общий знаменатель проявляется в девяти наиболее изученных тёмных чертах личности:
- Эгоизм: крайняя приверженность собственной выгоде за счёт других людей и общества в целом.
- Моральное разотождествление: тип когнитивной обработки данных, позволяющий поступать неэтично, не испытывая при этом дискомфорта.
- Макиавеллизм: манипулятивность, чёрствость и уверенность, что цель оправдывает средства.
- Нарциссизм: крайний эгоцентризм, чувство превосходства и крайняя потребность в чужом внимании.
- Психологическая претензия: постоянное убеждение, что субъект лучше всех остальных и заслуживает лучшего отношения.
- Психопатия: отсутствие эмпатии и самоконтроля в сочетании с импульсивностью.
- Садизм: желание причинять психический или физический вред другим ради собственного удовольствия или собственной выгоды.
- Корыстность: желание повышать и подчёркивать свой социальный и финансовый статус.
- Злоба: деструктивность и готовность причинять вред другим, даже если при этом наносится вред самому себе.
Примечательно, что еще за несколько веков до обнаружения учёными «корня зла» аналогичное понимание уже существовало в философии йоги и Веданты. Согласно представлениям древних мудрецов, в основе всех негативных черт человека лежит гордыня.
В древних текстах на санскрите можно найти 40 проявлений гордыни:
1.Я всегда прав. Но если я даже неправ- я всё равно буду иметь только это своё мнение, и не буду слушать советов. Поэтому я вообще не люблю слушать других, а только себя. Нежелание вести и поддерживать разговор, перебивание собеседника, игнорирование в разговоре других.
3.Чувство собственной важности.
4.Унижение других.
5.Мысли о том, что ты лучше других. Хвастовство по поводу и без повода. Желание быть везде первым и лучшим.
6.Умение поставить соперника в невыгодное положение.
7.Контроль над ситуацией, но нежелание взять ответственность на себя. Навязывание человеку своих желаний, когда заставляют действовать других «как хочу я».
8.Надменное отношение, суетность, желание смотреться в зеркало.
9.Выставление напоказ достатка, одежды и прочего.
10.Непозволение другим помогать себе и работать с другими. Нежелание слушать мнение других о себе, а также о собственных недостатках.Обида на замечания других относительно своего характера и поведения.
12.Работа без меры, в этом кроется желание угодить начальству и стать первым.
13.Привлечение к себе внимания.
14.Обидчивость (причина обидчивости — это желание контролировать всех и подчинять своим желаниям других).
15. Чрезмерная болтливость или разговоры только о своих проблемах, мало заботясь о состоянии другого человека.
16.Излишняя чувствительность. Или наоборот бесчувственность и равнодушие к чужой боли, чужим проблемам и переживаниям.
18.Мысли о том, что о тебе думают и говорят другие.
19.Использование слов, которые слушатели не понимают, и ты знаешь это. Обзывание человека, особенно матом.
20.Ощущение своей никчёмности.Саможаление.
21.Непрощение себя или других.
22.Сотворение кумира из себя или из других.
23.Изменение манеры поведения в зависимости от того, с кем мы говорим.
24.Неблагодарность- самый большой грех. Способность отвергнуть и обидеть человека за какой-либо проступок, забывая все его хорошие стороны и его добрые дела по отношению к себе. Воздаяние злом за добро, а также злом за зло.
26.Невнимательность к людям, их состоянию, их переживаниям. Ставить себя и своё состояние выше переживаний другого человека.
27.Наличие раздражительного тона и гнева.
28.Повышение голоса в злобе и досаде.
29.Неподчинение воле Бога .
30.Недостаток самоуважения (совершение греховных поступков — при этом мы действуем как животные).
31.Безрассудство и безумство (делаем по инерции, не задумываясь).
33.Неспособность пойти на компромисс с человеком. Нежелание узнать сначала его желание, настаивание всегда на своём. Желание подчинить себе другого, желание командовать и повелевать.
34.Желание всегда оставить последнее слово за собой (Вы правы, но у меня свое мнение).
35.Нежелание делиться своими знаниями, чтобы контролировать ситуацию.
36.Невнимание или чрезмерное внимание к физическому телу.
37.Мысли о необходимости решать чужие проблемы (когда нас об этом не просят).
39.Чрезмерное самовозношение перед другими.
40.Сарказм, стремление уколоть другого, пошутить, посмеяться над другим. Постоянные шутки и подколы, непонятные или обидные собеседникам.
Таким образом, как на основании современных исследований учёных, так и в соответствие с древними духовным текстами, существует две концепции бытия, прокомментировал «ЯСНО» публицист, автор премии за доброту в искусстве «На благо мира» Александр Усанин.
«Одна из них болезненная. Это концепция «независимости» — представление о том, человек может быть счастливым независимо от других, за счёт других или в ущерб другим. Именно следуя этой концепции многие пытаются строить своё счастье за счёт благополучия других, принижая их. Другая же концепция, противоположная ей — это взаимозависимость, понимание, что все мы – части единого целого и благополучие каждого человека зависит от благополучия всех окружающих. Здоровье и благополучие каждого органа в теле зависит от здоровья и благополучия других органов. Поэтому представления о том, что кто-то может быть счастлив за счёт принижения других – это философия больного органа, который перетягивает ресурсы на себя. Он не понимает, что этим вредит не только другим, но так же себе» — отмечает публицист.
Александр Усанин считает, что прекрасной иллюстрацией двух указанных философий является текущая ситуация в мире. Так, Запад сейчас насаждает мировоззрение индивидуализма, провозглашая, что не только человек может быть якобы счастлив без связи с другими, но и отдельные государства могут вести агрессивную политику, разрушая другие страны, перекачивая себе их ресурсы. «В противоположность этому Россия провозглашает принцип взаимозависимости, утверждая, что настоящее благополучие может строиться только в заботе о благополучии всех остальных», — поделился Усанин.
Психологи нашли «тёмное ядро личности». И от него — все плохое в каждом из нас
Вот что делает людей плохими.
Эгоизм, макиавеллизм, нарциссизм, психопатия, садизм, злоба и другие черты описывают тёмную сторону человеческой личности.
Как показывают результаты нового немецко-датского исследования, эти черты восходят к общему «тёмному ядру». То есть у обладателя одной из них, скорее всего, есть и другие из этого списка, сообщает EurekAlert.
И в истории, и в повседневной жизни есть множество примеров, когда люди поступают жестоко, злонамеренно или эгоистично. Как и в обычной речи, в психологии есть множество разных названий для дурных устремлений: психопатия (отсутствие эмпатии), нарциссизм (крайний эгоцентризм), макиавеллизм (убеждение, что цель оправдывает средства) составляют так называемую «тёмную триаду», но есть и много других терминов.
Хотя на первый взгляд различия между этими чертами довольно существенны — быть эгоистом более «приемлемо», чем психопатом, — новое исследование демонстрирует, что все тёмные черты личности тесно связаны и опираются на одну общую тенденцию.
То есть большинство тёмных черт являются разными проявлениями одной предрасположенности — тёмного ядра личности.
На практике это означает, что если у вас есть одна из этих наклонностей, то вы с большой долей вероятности будете обладать и некоторыми другими.
Учёные пришли к выводу, что общий знаменатель всех тёмных черт — так называемый D-фактор — можно определить как склонность максимизировать собственную выгоду, игнорируя, провоцируя или принимая невыгоду других, в сочетании с убеждениями, которые служат оправданиями.
Иными словами, все тёмные черты сводятся к общей тенденции ставить свои цели и интересы выше чужих до той степени, что человек начинает получать удовольствие от причинения другим неудобств. К этому прилагается набор взглядов, которые служат оправданиями, тем самым защищая его от чувства вины, стыда и т. п.
Вот как этот общий знаменатель проявляется в девяти наиболее изученных тёмных чертах личности:
- Эгоизм: крайняя приверженность собственной выгоде за счёт других людей и общества в целом.
- Макиавеллизм: манипулятивность, чёрствость и уверенность, что цель оправдывает средства.
- Моральное разотождествление: тип когнитивной обработки данных, позволяющий поступать неэтично, не испытывая при этом дискомфорта.
- Нарциссизм: крайний эгоцентризм, чувство превосходства и крайняя потребность в чужом внимании.
- Психологическая претензия: постоянное убеждение, что субъект лучше всех остальных и заслуживает лучшего отношения.
- Психопатия: отсутствие эмпатии и самоконтроля в сочетании с импульсивностью.
- Садизм: желание причинять психический или физический вред другим ради собственного удовольствия или собственной выгоды.
- Корыстность: желание повышать и подчёркивать свой социальный и финансовый статус.
- Злоба: деструктивность и готовность причинять вред другим, даже если при этом наносится вред самому себе.
А вы знаете людей с такими чертами? Присмотритесь внимательнее…
Никита СкоробогатовЗа всем злом нашего мира может стоять фактор D
Специально для mixstuff – Светлана Бодрик
Возможно, вы слышали о «темной триаде» черт личности — макиавелизме, нарциссизме и психопатии, которые являются базой любого вредоносного поведения. Оказывается, за этими негативными чертами скрывается одна тайная злодейская сила – «темное ядро личности». То есть у многочисленных тёмных черт есть что-то общее, что и является этим ядром.
Темные силыВ новом исследовании, опубликованном в журнале Psychological Review, исследователи Мортен Мошаген, Бенджамин Хилбиг и Инго Э. Цеттлер объясняют, как связаны между собой самые мрачные черты личности. Для этого они расширили свои поиски за пределы темной триады и обнаружили полный набор из девяти темных черт, которые можно связать воедино.
Коротко о каждой из них. Макиавеллизм приписывают типу личности, которая является мастером манипуляций, нарциссизм — это свойство характера, заключающееся в чрезмерной самовлюблённости и завышенной самооценке, а психопатия проявляется в бессердечии по отношению к окружающим и отсутствии самоконтроля. Кроме того, эгоизм — это предпочтение личных интересов интересам других, а корыстность проявляется в преследовании своих корыстных интересов в значимых сферах общества, например, преследование материальных выгод, социального статуса, признания, достижений и успеха. Садизм и злобность происходят от стремления причинить вред другим — первое — ради вашего собственного удовольствия или выгоды, второе — независимо от вреда, который вы наносите себе. Невротическая претензия — это стойкое убеждение, что вы заслуживаете бо́льшего, чем другие люди. Наконец, моральное разотождествление — это общая способность не прислушиваться к своей совести и вести себя неэтично, не испытывая при этом чувства вины. Кто знал, что существует так много разных способов быть плохим?
Темная лошадкаЗа этим непривлекательным набором личностных черт вырисовывается одна темная фигура: фактор D («D» — от английского слова «dark» — темный). В ходе четырех исследований 2500 участников прошли индивидуальные тесты, предназначенные для выявления каждой из этих девяти характерных черт. Когда исследователи провели статистический анализ людей, которые получили высокие оценки по этим признакам, они обнаружили, что личности, у которых явно проявляется какая-либо одна темная черта, чаще всего также наделены в высокой степени и другими злыми качества, что дает возможность предположить существование общего темного ядра. Учёные пришли к выводу, что все черты характера, которые мы относим к разряду «неприятных», связаны в человеке «тёмным ядром личности». Обладатели «ядра» склонны ставить свои собственные цели и интересы над интересами других, иногда даже получая удовольствие от причинения вреда. И этому они всегда находят оправдание, избегая чувства вины или стыда.
.
Техника «Разотождествление»
Примите удобное положение, расслабьтесь, сделайте несколько медленных и глубоких вдохов. Затем медленно и вдумчиво произнесите следующее.
У меня есть тело, но я не тело
«Мое тело может пребывать в разных состояниях: быть здоровым или больным, отдохнувшим или усталым. Но оно не имеет ничего общего с моим подлинным «Я». Я отношусь к своему телу как к драгоценному инструменту — оно позволяет мне действовать во внешнем мире, но это только инструмент. Я хорошо обращаюсь с ним, стараюсь делать все, чтобы мое тело было здорово. Тем не менее это не я. У меня есть тело, но я — не тело».
Теперь закройте глаза и повторите про себя основные моменты. Затем сконцентрируйтесь на главном: «У меня есть тело, но я — не тело». Постарайтесь как можно сильнее закрепить этот факт в сознании. Затем откройте глаза и проделайте все в той же последовательности с двумя следующими этапами.
Я испытываю эмоции, но я не эмоции
«Мои эмоции многообразны, они могут меняться, становиться своей противоположностью. Любовь может перейти в ненависть, спокойствие в гнев, радость в печаль. При этом моя сущность, мое подлинное «Я» остается неизменным. «Я» всегда «Я».
Хотя волна гнева может на время захлестнуть меня, я знаю, что это пройдет, потому что я не есть этот гнев. Я способен наблюдать за своими эмоциями и понимать их истоки, а значит, я могу научиться управлять ими и гармонизировать их. Я испытываю эмоции, но я — не эмоции».
У меня есть разум, но я не разум
«Мой разум — средство познания и выражения, но он не является сущностью меня самого. Приобретая новые знания и опыт, впитывая идеи, он находится в непрерывном развитии. Иногда разум отказывается подчиняться мне, поэтому он не может быть мной, моим «Я». С точки зрения как внешнего, так и внутреннего мира это орган познания, но это не я. У меня есть разум, но я не разум».
Теперь начинается этап отождествления. Повторите медленно и вдумчиво: «После отделения своего «Я» от ощущений, эмоций и мыслей я признаю и утверждаю, что я — центр абсолютного самосознания, я — центр воли, способный наблюдать и подчинять себе все психологические процессы и свое тело, а также управлять ими».
Тест на темное ядро личности
Для чего вам нужно пройти тест на темное ядро личности и определить ваш или вашего близкого D-фактор (Dark-factor)?
В каждом человеке есть и положительные и отрицательные черты личности (характера), есть достоинства и недостатки — Бог и Дьявол, добродетель и пороки, добро и зло существуют везде в мире — главное, чтобы был баланс, равновесие хорошего и плохого.
Но в отдельном индивиде бывает скрытое (часто и для самого человека), внутреннее темное ядро личности, т.н. «Темная триада» — это Макиавеллизм (манипулирование), Нарциссизм (эгоцентризм) и Психопатия (точнее — Социопатия, т.е асоциальность).
Для того, чтобы лучше познать себя, свое внутреннее, бессознательное «Я» — каков ваш D-фактор, есть ли у вас темная триада, вам и предложено пройти онлайн тест на темное ядро личности.
Предложенный вам тест на темное ядро личности — это адаптированный в России Датский тест Short Dark Triad (SD3), разработанный психологами из Копенгагена.
Кроме макиавеллизма, нарциссизма и социопатии (психопатии) в темную триаду ядра личности входят такие порочные качества человека как садизм, моральное разотождествление, психологическая претензия, эгоизм, корыстность и злоба — всего 9.
Тест на темную личность покажет вам, насколько у вас (или у ваших знакомых) присутствует общий знаменатель всех 9-ти темных черт души — т.н. D-фактор.
Вы можете сразу пройти тест на темное ядро личности (ниже на странице), или прежде узнать, что собой представляет «Темная триада души» — и чем опасен высокий показатель D-фактора.
Темная триада ядра личности Short Dark Triad (SD3) — это Макиавеллизм, Нарциссизм и Социопатия
Общий же знаменатель, или уровень D-фактора — это все 9 негативных личностных качеств, которые заложены в онлайн тест на темное ядро личности.
В данном тесте на темную личность всего 45 вопросов, на которые нужно честно ответить за себя или объективно и не предвзято за другого человека.
Данный тест на определение темной стороны души не претендует на точную психодиагностику личности, но является неким показателем и мотиватором для того, чтобы задуматься о себе и своем окружении.
Начали проходить тест на темное ядро личности:
Вы можете пройти отдельные тесты на личность из «Темной триады», а также почитать про них:
моральный статус и практические конкретизации
Прокофьев А.В.
Проект РГНФ, 2014–2015, проект № 14-03-00189
Итоги проекта (краткое резюме)
В течение 2014 г. в рамках осуществления предварительного этапа исследования было разработано описание этически значимых сторон основных практических контекстов, в которых применение силы претендует на моральную оправданность. Среди них: силовое пресечение продолжающегося покушения в ходе индивидуальной самообороны или защиты другого человека; организованная коллективная самооборона, в том числе справедливая война; воздающее применение силы, в том числе наказание; применение силы к тем людям, которые в силу стечения обстоятельств, а не по собственному умыслу препятствуют устранению угроз, а также к тем, физическое воздействие на которых оказывается непременным условием устранения угрозы. В продолжение этой работы в 2015 г. году было проведено сопоставление практики справедливой войны и института наказания. В его итоге определены следующие морально значимые характеристики войны, которые не позволяют рассматривать ее как воздаяние агрессору: 1) в случае войны-наказания пострадавшая сторона оказывается судьей и распорядителем процесса исполнения приговора, что недопустимо; 2) значительная часть страдающих от такого наказания людей не тождественна лицам, которые принимали решение, повлекшее за собой воздаяние. Установлено, что даже компромиссные интерпретации справедливой войны, сравнивающие ее не с наказанием, а с полицейской деятельностью по задержанию преступника (Д.Любэн), не ускользают от критики, построенной на основе разотождествления практических контекстов применения силы.
В течение 2014 г. в рамках осуществления первого этапа исследования была проанализирована роль принципа согласия в обосновании этики ненасилия. Одним из центральных аргументов в пользу предложенной в ней абсолютистской и широкой интерпретации запрета на применение силы является утверждение о том, что любые формы силового воздействия на другого человека недопустимы, поскольку тот не мог бы согласиться на такое к себе отношение. Согласие на применение силы рассматривается сторонниками этики ненасилия как противоречивое понятие: готовность согласиться с применением силы невозможно представить без совершения человеком тех поступков, которые делают применение силы излишним. Однако противоречие применения силы принципу согласия имеет место только в том случае, если в качестве критерия допустимости рассматривается исключительно нынешнее и действительное согласие. Если в той же роли способны выступать и другие виды согласия, то в некоторых случаях возникает конфликт между утверждениями, выражающими отношение человека к совершению другими людьми одного и того же действия, затрагивающего его интересы. Например, действительное нынешнее несогласие на применение силы может конфликтовать с действительным предварительным или действительным прогнозируемым согласием на ее применение (согласием ex ante и ex post). В результате проведенного исследования продемонстрировано, что такие конфликты превращают вопрос о допустимости применения силы в неразрешимый, поскольку однозначный приоритет какого-то из видов действительного согласия доказать невозможно. Выходом из данного тупика является признание санкционирующей роли не действительного, а гипотетического, точнее – разумного гипотетического согласия.
В ходе осуществления этой части проекта в 2014 г. проанализированы сложившиеся в современной этике подходы к использованию критерия разумного гипотетического согласия к проблеме применения силы (более конкретно – к вопросам обоснования самообороны, наказания и причинения вреда в ситуации крайней необходимости). Модель Дж.Ролза предполагает помещение идеализированного субъекта, выносящего решение об оправданности затрагивающих его интересы действий, в идеальную ситуацию (ситуацию информационных ограничений). Модель Т.Скэнлона ограничивается идеализацией субъекта. Обе они дают возможность обосновать перечисленные выше формы применения силы и тем самым создают альтернативу интерпретации принципа согласия, сложившейся в этике ненасилия. По ряду причин модель, предложенную Т.Скэнлоном, следует рассматривать как предпочтительный вариант. Успех скэнлонианского обосновании самообороны и наказания является, на наш взгляд, мощным аргументом против этики ненасилия.
В течение 2014 г. в рамках осуществления второго этапа исследования начат анализ деонтологических концепций этики силы. Они являются результатом попыток теоретиков найти среднюю позицию между этикой ненасилия, то есть абсолютистским и расширенным пониманием требования воздерживаться от применения силы, которое ведет к драматическому росту непредотвращенных бедствий и потерь, и консеквенционалистской позицией, которая лишает это требование абсолютного статуса и грозит обернуться вседозволенностью при выборе средств для достижения морально оправданных целей (готовностью совершать любые виды насильственных действий и в любых масштабах). Деонтологическая этика силы шаг за шагом отступает от этики ненасилия, пытаясь при этом а) не потерять отчетливые границы морально допустимого, б) не разойтись полностью с нравственным здравым смыслом. В итоге она формулирует абсолютистское понимание запрета на применение силы, но дает ему узкую интерпретацию. Существует три основных теоретических обоснования деонтологической этики силы: концепция гипотетического разумного согласия, концепция виновной потери права на неприкосновенность, концепция (доктрина) двойного эффекта.
В качестве центрального предмета исследования была проанализирована та версия деонтологической этики силы, которая опирается на доктрину двойного эффекта. Эта доктрина предполагает, что действие, причиняющее предвидимый вред другому человеку, является оправданным, если 1) благие следствия действия достаточно весомы, чтобы можно было допустить причинение ущерба, 2) вред причиняется в связи с безвыходностью ситуации, но не является прямым предметом воления, 3) благие следствия порождены самим действием, а не представляют собой результат последовавшего за ним ущерба. Исторически доктрина двойного эффекта сформировалась на основе осмысления лакун и недостатков аргументации, присутствующей в рассуждении Ф.Аквинского об оправданности самообороны частного лица. Существенные этапы в ее формировании связаны с именами кардинала Каетана, Ф. де Виториа, богословов-кармелитов из Саламанки. Как существенная часть моральной теологии католицизма доктрина двойного эффекта была окончательно оформлена создателями компендиумов XIX в. Во второй половине XX – начале XXI вв. произошла ее секуляризация и соединение с теоретическими посылками деонтологии кантианского типа. Для операционализации доктрины были разработаны специальные приемы, такие как контрфактуальный тест. Адекватность связанных с ней практических критериев оценивается на примере серийных мысленных экспериментов, таких как «Устрашающая и стратегическая бомбардировка», «Трамвай», «Возвращающийся трамвай», «Пешеходный мост» и т.д. Установлены две основных проблемы, препятствующие построению этики силы на основе доктрины двойного эффекта. Во-первых, она заставляет рассматривать в качестве допустимых некоторые действия, ухудшающие положение всех сторон, чьи интересы затронуты исходной ситуацией. Во-вторых, она опирается на такой критерий разграничения намеренного и ненамеренного в поведении человека, который легко позволяет манипулировать им и оправдывать даже те случаи применения силы, которые традиционно рассматривались как противоречащие доктрине двойного эффекта (индивидуальная месть, устрашающее насилие в ходе войны и т.д.). Эти недостатки могут быть нейтрализованы, если принцип двойного эффекта превратится из основного критерия деонтологической этики силы во вспомогательный.
В течение 2015 г. в рамках реализации третьего этапа исследования была реконструирована система аргументации консеквенциалистской этики силы. С точки зрения представителей этой нормативно-этической позиции, все формы поведения, связанные с применением силы, регулируются с помощью двух критериев: принципа отсутствия ненасильственных альтернатив и принципа пропорциональности, то есть перевеса позитивных следствий насильственного действия над негативными. Первая из проанализированных версий консеквенциалистской этики силы сложилась в рамках утилитаристской традиции. В ней принцип пропорциональности привязан к беспристрастному суммированию благосостояния задействованных в определенной ситуации лиц. В качестве аутентичного (то есть имеющего меньше внутренних противоречий и не скатывающегося к замаскированной деонтологической позиции) рассматривался двухуровневый утилитаризм Хэара–Сингера. Первый из реконструированных аргументов утилитаристской этики силы – доказательство ограниченной роли согласия/несогласия страдающих от насильственного действия лиц среди прочих факторов, определяющих морально оправданное решение. Утилитаризм рассматривает согласие/несогласие в качестве лишь одного из обстоятельств, учитывающихся при суммировании интересов. Отсюда следует вывод о допустимости некоторых действий, не вызывающих одобрения затронутых ими лиц. Второй реконструированный аргумент – обоснование равной или сопоставимой значимости моральной ответственности за причиненный и непредотвращенный вред. Утилитаристы демонстрируют поверхностный характер всех четырех способов доказательства неравной значимости этих видов ответственности, использующихся в деонтологической этике. Третий реконструированный аргумент – демонстрация абсурдных следствий отказа от суммирования интересов в тех случаях, когда достижение благоприятных последствий опосредствовано причинением вреда. Четвертый реконструированный аргумент – сведение общераспространенных интуитивных суждений, подтверждающих существование абсолютного запрета на некоторые способы применения силы, к не имеющим морального значения особенностям эволюционной истории человечества.
Вторая версия консеквенциалистской этики силы, проанализированная в течение 2015 г, – моральная теология католического пропорционализма. Он, как и утилитаризм, пытается показать всю относительность разграничения положительных (таких как «ты должен уважать и защищать жизнь») и отрицательных (таких как «ты не должен убивать») предписаний и невозможность закрепить статус «безусловного зла» за тем или иным физическим действием (например, насильственным причинением смерти). В ходе осуществления проекта систематизирована аргументация пропорционалистов против доктрины двойного эффекта и реконструированы их попытки продемонстрировать, что основной философский авторитет католической традиции – Фома Аквинский – был пропорционалистом. Выявлено основное отличие пропорционализма от современного и классического утилитаризма: для пропорционалистов соразмерность насильственного действия его положительным последствиям определяется на основе широкого ряда ценностей, которые должен признавать любой моральный субъект.
В течение 2015 г. в рамках осуществления четвертого этапа исследования была проведена критика утилитаристской этики силы. Было выявлено, что утилитаристам не удается показать случайность интуитивных суждений, поддерживающих деонтологическую этику, и отождествить уважение к достоинству другого человека с приданием его интересам и потребностям равного веса в рамках суммирования. В связи с этим на повестку дня встает проведение синтеза двух основных версий этики силы. В качестве основы синтетической этики силы выступает утилитаризм, но он подвергается существенной модификации. Во-первых, последствия поступков оцениваются не в свете максимизации благосостояния, а в свете возможностей реализовывать разные ценности, в том числе, добиваться более полного соблюдения прав (или исполнения запретов). Во-вторых, устанавливаются пороговые величины ущерба, за которыми предотвращающее этот ущерб применение силы может уже не считаться с деонтологическими ограничениями, то есть не принимать их в качестве безусловных запретов. Тем самым отдается дань тем моральным соображениям, которые являются предметом озабоченности деонтологической этики силы, но при этом сохраняется возможность эффективно предотвращать катастрофические последствия.
Итоги проекта (развернутое изложение)
Запрет на применение силы (то есть причинение вреда посредством физического воздействия на другого человека) выступает в качестве центрального элемента нормативного содержания морали. Хотя он отсутствует в исторически сложившихся кодексах виде прямой формулировки «не применяй силу и не грози ее применением», на его центральную роль указывает то значение, которое придается в них норме, запрещающей убийство. То, что совершение насильственных действий выступает как приоритетный предмет морального осуждения определяется несколькими обстоятельствами. В сравнении с неоказанием помощи, оно привносит в мир дополнительные источники вреда другому человеку, а в сравнении с иными способами причинения вреда – оставляет менее всего возможностей от него уклониться.
Конкретно-практическое содержание нормы «не применяй силу и не грози ее применением» зависит от морального статуса, который придается ей нравственными деятелями, а также от выделяемой для нее сферы действия. В первом случае речь идет о том, что она может рассматриваться в качестве безусловного запрета (абсолюта) или же в качестве важного вторичного правила, исполнение которого корректируется другими вторичными правилами либо напрямую – предельно общим нормативным основанием морали. Во втором случае имеется в виду то, что при сохранении абсолютного статуса запрета, последний может применяться ко всем проявлениям силового воздействия на другого человека или быть ограниченным строго определенным рядом практических контекстов. Если некоторые формы применения силы выпадают из-под действия запрета, то норма «не применяй силу и не грози ее применением» получает суженную, небуквальную интерпретацию, но в отношении оставшихся табуированными действий она остается столь же жесткой и непререкаемой.
Соответственно, перед ними оказываются три нормативно-теоретические ниши. Абсолютизация широкого понимания запрета представлена в этике ненасилия. Абсолютизация различных версий его узкого понимания присутствует в деонтологической этике силы. Релятивизация запрета в качестве вторичного правила (правила-презумпции) имеет место в консеквенциалистской этике силы. Оценка этих подходов к проблеме использования силы должна производиться на основе применения двух критериев. Первый: насколько адекватно в них отражается основная, предельно общая интуиция нравственного сознания, связанная с признанием неинструментальной ценности интересов и потребностей каждой человеческой личности (с уважением к ней)? Второй: насколько они соответствуют системе частных интуитивных суждений, определяющих оценку тех или иных действий обладателями общераспространенных моральных убеждений?
Этика ненасилия построена на основе предположения, что единственным способом полноценно выразить уважение к личности другого человека является полный отказ от инициативных или реактивных насильственных действий. Она опирается на два ключевых утверждения. А. На тезис о том, что моральная оправданность действия определяется согласием человека, интересы которого затронуты этим действием, на подобное обращение с собой. В отсутствие такого согласия принимающее решение лицо должно воздержаться от планируемого им действия. Применение силы по определению является тем действием, которое пренебрегает согласием другого, и, значит, оно представляет собой заведомое неуважение к его человеческому достоинству (использование его в качестве средства). Данное обстоятельство предопределяет недопустимость любых насильственных действий. Б. На тезис о том, что моральная ответственность действующего лица распространяется на весь тот вред другим людям, который оно причинило своими поступками, но не на весь вред, причинение которого оно могло предотвратить. Непредотвращение потерь другого человека рассматривается в рамках этики ненасилия как проявление неуважения к его человеческому достоинству (как использование его в качестве средства) только в том случае, если доступный способ их предотвращения не сопряжен с намеренным причинением вреда кому-либо. В противном случае бездействие не влечет за собой морального порицания. Отсюда вытекает убеждение в том, что применение силы к одним людям является изначально негодным способом помощи другим. В отечественной этической мысли последних десятилетий оба аргумента артикулированы в «негативной этике» А.А.Гусейнова.
Этика ненасилия как абсолютистское и расширенное толкование запрета на применение силы сталкивается со следующими затруднениями. Во-первых, она игнорирует целый ряд устойчивых моральных интуиций, связанных с реактивным применением силы, таких как допустимость самообороны, наказания преступников, силового воздействия на невольных создателей угроз или на тех людей, без применения силы к которым угрозы не могут быть предотвращены. Причина игнорирования состоит в том, что они рассматриваются сторонниками этики ненасилия как недопустимое отклонение от предельно общей нормативной основы морали. Однако при таком понимании последней оказывается потеряна связь между нормативной этикой и живым нравственным опытом. Во-вторых, этика ненасилия опирается на ту интерпретацию принципа согласия, которая использует в качестве критерия действительное согласие подвергающегося воздействию человека. Однако тот, кто опирается на действительное согласие, неизбежно
сталкивается с конфликтами между предварительными, нынешними и будущими его проявлениями. В силу этого он не может ни обосновать, ни аргументировано отвергнуть допустимость той или иной стратегии поведения. Принятая этикой ненасилия логика обоснования моральных принципов ведет не к подтверждению ее ключевых тезисов, а к нормативному тупику. Этот тупик мог бы быть преодолен, если бы в основной нормативный критерий превратилось не действительное, а гипотетическое разумное согласие. Но этот ход мысли (реализованный в контрактуалистской этике) несовместим с признанием любых насильственных действий нравственно предосудительными. Примечательно, что сторонники этики ненасилия, прибегающие к критерию гипотетического разумного согласия, сближаются с общераспространенными моральными представлениями (например, одобряют юридическое наказание). В-третьих, столь резкое разделение ответственности за причиненный и непредотвращенный вред, скорее всего, является следствием стремления человека, избирающего расширенную интерпретацию запрета на применение силы, устранить из своей жизни моральный риск (риск потерять ощущение моральной правоты в случае ошибочной оценки причиненных и предотвращенных потерь). А это можно рассматривать как выбор ключевого нравственного принципа на основе собственной психологической прагматики, а не основе той моральной ценности, которой обладает каждый человек (в том числе те, кому можно помочь с помощью силового пресечения агрессивных действий).
Деонтологичекая этика силы предполагает допустимость некоторых вынужденных, реактивных силовых воздействий, но устанавливает предельно строгие границы в отношении других. Так допустимой считается индивидуальная и коллективная оборона в тех случаях, когда угроза неминуема и нападение продолжается, однако, признается недопустимым непропорциональное применение силы или применение силы в случаях, когда сохраняется альтернатива силовому решению конфликта. Кроме того, коллективная самооборона должна исключать некоторые виды воздействий на нападающую сторону (например, использование вооружений, не соответствующих «принципу гуманности», или пыток для получения стратегически важной информации). В случае с воздающим применением силы считаются безусловно недопустимыми наказание заведомо невиновных, наказание без судебной процедуры, наказание с применением унижений и издевательств. Нанесение ущерба третьим лицам для устранения серьезных угроз значительному количеству людей признается допустимым, однако в строго ограниченном ряде случаев. Граница соответствует различию мысленных экспериментов, обсуждение которых инициировали Ф.Фут и Дж.Дж.Томсон, «Трамвай» (допустимое применение силы) и «Пешеходный мост» (недопустимое). В первом случае спасти пятерых человек от движущегося трамвая можно только перенаправив его на стрелке в сторону одного человека, во втором случае спасти пятерых можно только сбросив под трамвай человека, стоящего на мосту, и тем самым остановив его дальнейшее движение. Та же граница имеет место в случае со стратегическим (осуществляемым в ходе атаки на военные объекты) и устрашающим (осуществляемом в ходе атаки на невоенные объекты) применением силы к нонкомбатантам.
Обоснование узкой и абсолютистской интерпретации запрета на применение силы производится на основе трех основных теоретических моделей: контрактуалистской версии принципа согласия, концепции моральных прав и доктрины двойного эффекта. Они могут быть по-разному представлены в нормативной этике. Часто они рассматриваются как отдельные, несовместимые и конкурирующие между собой концепции, которые претендуют на полноценный вывод всех регулирующих применение силы норм. Иногда теоретики воспринимают их в качестве удачных объяснений разных деонтологических принципов, что ставит вопрос он необходимости их соединения в единую концепцию. Наконец, бывает и так, что одна из них воспринимается в качестве базовой, а другие признаются ее частными выражениями.
Контрактуализм предполагает, что применение силы в определенной ситуации оправдано, если на него дал бы согласие разумный (рациональный) человек, оказавшийся на месте того, к кому применяется сила. В некоторых версиях контрактуализма предполагается использование информационных ограничений, которые скрывают от разумного (рационального) субъекта, выражающего свое мнение по поводу определенного принципа, его действительное место среди тех, кого затрагивает реализация этого принципа. Он заранее не знает того, агрессор он, или жертва нападения, или претерпевающее ущерб третье лицо, что автоматически заставляет его искать набор нормативных принципов, выражающих идею беспристрастности. Этот вариант этики силы сложился на основе применения методологии, предложенной Дж.Ролзом. В других версиях разумный (рациональный) субъект знает о своем месте, но в силу своей разумности соглашается лишь с тем принципом, который не мог бы на разумных основаниях отвергнуть ни один из затронутых его действием людей. Те, ради кого применяется сила, не могли бы согласиться на альтернативный принцип, который продвигает их интересы в меньшей мере. Те, к кому применяется сила, не могли бы отвергнуть предлагаемый принцип, ссылаясь на свои потери, но могли бы это сделать по отношению к принципу, который допускал бы более свободное применение силы. На этой основе согласие на физическое воздействие может быть получено как от агрессора, подвергающегося пресекающим или воздающим воздействиям, так и от третьих лиц в ситуации «Трамвай», но не в ситуации «Пешеходный мост». Данный вариант этики силы сложился на основе методологии, предложенной Т.Скэнлоном.
Теория моральных прав опирается на факт существования безусловно защищенных нравственными принципами и нормами потребностей и интересов человека. При определенном прочтении этой теории она могла бы стать основой не просто абсолютистского, но абсолютистского и расширенного понимания запрета на применение силы (слиться с этикой ненасилия). Однако есть два рассуждения, которые не дают реализоваться этой возможности. Первое касается возможности потери определенных прав теми, кто нарушает права других людей. Так как нарушитель потерял свой иммунитет от силовых воздействий благодаря злоупотреблению собственной свободой, то в меру общественной необходимости или исключительно в меру тяжести нарушения к нему может быть применена сила. Вместе с тем, есть и такие воздействия, которые никак не могут быть вписаны в деятельность по защите прав, и есть такие права, которые невозможно потерять ни при каком стечении обстоятельств. В этих случаях мы наталкиваемся на абсолютную границу морально допустимого. У истоков данного подхода стоит И.Кант с его рассуждением о допустимости противодействия противодействию свободы, и он принимается подавляющим большинством теорий моральных прав. Второе рассуждение связано с предполагаемым приоритетом негативных прав над позитивными и относится к мотивированному моральными соображениями применению силы к третьим лицам. В части таких случаев действия спасителя являются безусловно запрещенным исполнением позитивного права в ущерб негативному (как в ситуации «Пешеходный мост»). Другая их часть интерпретируется как вполне допустимый выбор между вынужденным нарушением двух негативных прав, который решается на основе соображений, связанных с количеством тех, кто в итоге избегнет вреда (ситуация «Трамвай»). Это рассуждение, коренящееся в традиционном для европейской теории естественного права разграничении совершенных и несовершенных прав, было предложено Ф.Фут. В качестве основы для приписывания прав может выступать принцип согласия (и тогда две концепции сливаются межу собой) или иные, не связанные с ним критерии.
Принцип двойного эффекта предполагает, что действие, причиняющее вполне предвидимый вред другому человеку, является оправданным, 1) если благие следствия действия достаточно весомы, чтобы можно было допустить причинение вреда, 2) если вред причиняется в связи с безвыходностью ситуации, но не является прямым предметом воления, 3) если благие следствия порождены самим действием, а не являются результатом последовавшего за ним вреда. Статус ненамеренного вреда закрепляется в итоге за вредом агрессору, который порожден пропорциональным применением силы при самообороне, и за вредом третьим лицам, который причиняется в ходе достижения масштабной благой цели, но от которого не зависит его достижение (как в случаях «Трамвай» и «Стратегическая бомбардировка»). Если же вред от причинения силы опосредствует достижение цели, то он рассматривается как намеренный, и действия попадают под категорический запрет на применение силы. Исторически доктрина двойного эффекта сформировалась на основе осмысления лакун и недостатков аргументации, присутствующей в рассуждении Ф.Аквинского об оправданности самообороны частного лица. Существенные этапы в ее формировании связаны с именами кардинала Каетана, Ф. де Виториа, богословов-кармелитов из Саламанки. Как существенная часть моральной теологии католицизма доктрина двойного эффекта была окончательно оформлена создателями компендиумов XIX в. Во второй половине XX – начале XXI вв. произошла ее секуляризация и соединение с теоретическими посылками деонтологии кантианского типа. Для операционализации доктрины были разработаны специальные приемы, такие как контрфактуальный тест – процедура, которая позволяет определить, действительно ли неблагоприятные последствия входили в замысел определенного поступка.
Необходимость вреда для достижения благой цели может рассматриваться вне вопроса о намеренности – как действующий прямо критерий недопустимости действия. Так как причинение смерти в ситуациях «Пешеходный мост» и «Устрашающая бомбардировка» является обязательной частью цепи событий, ведущей к благу, то жизнь другого человека выступает только как средство достижения цели (к ее обладателю проявляется неуважение). А в ситуациях «Трамвай» и «Стратегическая бомбардировка» причинение смерти не входит в эту цепь, оно происходит не перед достижением цели, а после него или одновременно с ним, поэтому жизнь другого человека средством спасения не является. Анализ места причиняемого вреда в причинно-следственных цепочках, порождаемых морально мотивированным действием, оказывается в центре деонтологической этики силы в связи с работами Ф.Кэмм. В этом виде, как показывает пример концепции Т.Скэнлона, доктрина двойного эффекта может поглощаться контрактуалистской версией принципа согласия. Вместе с тем, следует указать на то, что нормативные ориентиры, предложенные доктриной двойного эффекта, не являются очевидными для всех сторонников проведения границ допустимого в соответствии с местом поступка в причинном ряду, ведущем к благим последствиям. Та же Ф.Кэмм считает нужным провести уточнение границ допустимого и недопустимого, получившее название «доктрина тройного эффекта».
Итак, деонтологичекая этика силы снимает или смягчает некоторые проблемы этики ненасилия. Она порождает гораздо более соответствующий частным интуициям набор норм. Она снимает противоречия между типами действительного согласия, заменяя его гипотетическим согласием разумного субъекта. Наконец, она значительно уменьшает количество случаев, которые можно было бы проинтерпретировать как игнорирование значимости другого в ситуации, где можно предотвратить вред. И все же каждый из формирующих ее подходов проблематичен. Доктрина двойного эффекта не позволяет объяснить все случаи интуитивного одобрения применения силы. Так в рамках наказания ущерб заведомо не выступает как побочный эффект. Кроме того, она очень уязвима для сугубо языковых переоформлений ситуации, сдвигающих границу допустимого в сторону ослабления или ужесточения. Теория моральных прав создает принципиальную неопределенность правил соотнесения нарушенных и потерянных прав, не позволяющую определять масштаб допустимого применения силы. Так же она неизбежно вытесняет в область недопустимого ответное применение силы к тем, кто создает угрозы без вины (душевнобольным или людям, ошибочно считающим себя обороняющимися). Это резко расходится с интуитивно очевидными суждениями. Наконец, контрактуалистское понимание принципа согласия опирается на недостаточно очевидный набор оснований разумности отрицания принципов.
Наряду со специфическими недостатками отдельных концепций, есть и те, которые свойственны им всем. Так любая версия деонтологической этики силы настаивает на недопустимости причинения ущерба (например, смерти) небольшому количеству людей ради спасения значительного их количества даже в том случае, когда в результате бездействия погибнет как и меньшинство, так и большинство. Любая версия деонтологичекой этики силы провозглашает недопустимость предотвращения катастрофических потерь с помощью действий, которые противоречат категорическим запретам, но сопряженных с радикально меньшими потерями. В этой связи у некоторых деонтологов возникает так называемая катастрофическая оговорка. Однако как только мы начинаем определяться с ее местом в общей системе норм деонтологический характер их концепций нарушается.
Консеквенциалистская этика рассматривает в качестве единственно правильного подхода к воплощению морального уважения к каждому человеку в тех ситуациях, когда интересы и потребности разных людей противоречат друг другу, использование принципа, предписывающего увеличивать благополучие (или уменьшать потери) наибольшего количества людей. На этом уровне рассуждения применение силы и отказ от него являются равноправными стратегиями достижения более общей цели. Запрет на применение силы возникает на менее общем уровне как вероятностная презумпция, выведенная на основе опыта. В некоторых случаях она ограничивается иными вторичными правилами, регулирующими поведение в типичных ситуациях. Таковы правила, позволяющие или предписывающие пресечение нападений или устанавливающие порядок назначения наказаний. В других случаях презумпция неприменения силы преодолевается не вторичными правилами, а прямым использованием расчета суммированного благополучия (или суммированных потерь) в уникальной ситуацию. Именно так построен двухуровневый утилитаризм Р.Хэара или П.Сингера. В рамках консеквенциалистской этики силы полностью и безболезненно преодолевается проблема нечувствительности к вреду, который можно предотвратить: все виды вреда изначально находятся на одних весах. Также полностью снимается парадокс «насилия по согласию»: ведь согласие на то или иное обращение превращается из ведущего критерия моральной оправданности/неоправданности действий в один из вторичных факторов, влияющих на благополучие людей. Исчезает несоответствие с моральными интуициями, касающимися катастрофических ситуаций. Однако появляются очень острые противоречия с другими интуициями – например, с теми, которые заставляют однозначно осуждать действия в ситуации «Пешеходный мост» или устрашающие бомбардировки на войне. Сторонники консеквенциалистской этики силы не усматривают никаких моральных различий между поступками там, где большинство обладателей нравственного чувства видят фундаментальную границу между допустимым и абсолютно недопустимым. У теоретиков утилитаристского толка есть ответ на подобную трудность. Противоречащие их позиции интуитивные суждения рассматриваются ими как результат морально безразличных эволюционных или психологических факторов (например, как следствие разной роли различных видов применения силы в ранний период существования человечества) (мнение П.Сингера и Т.Тоншо). Однако эти объяснения не достаточно убедительны и порождают вполне обоснованное опасение в том, что в сфере выбора средств для достижения морально оправданных целей консеквенциалистская этика силы создает эффект вседозволенности.
Если недостатки этики ненасилия заставляют полностью отказаться от нее, то деонтологическая и консеквенцилистская этика требуют соединения. Наиболее перспективные направления их синтезирования таковы. А. Создание такой версии консеквенциализма, в которой последствия поступков оцениваются не в свете максимизации благосостояния, а в свете возможностей более полного соблюдения прав (или исполнения запретов). Подобное расширение ценностных оснований консеквенциалистской этики было осуществлено в моральной теологии католического пропорционализма. Он, как и утилитаризм, пытается показать всю относительность разграничения положительных (таких как «ты должен уважать и защищать жизнь») и отрицательных (таких как «ты не должен убивать») предписаний и невозможность закрепить статус «безусловного зла» за тем или иным физическим действием (например, насильственным причинением смерти). Однако пропорционалисты полагают, что соразмерность насильственного действия формируется его отношением к широкому ряду ценностей, которые должен признавать любой моральный субъект. Б. Выявление пороговых величин ущерба, за которыми предотвращающее этот ущерб применение силы может уже не считаться с деонтологическими ограничениями, то есть не принимать их в качестве безусловных запретов. После того, как ситуация преодолевает такой порог, решение принимается на основе консеквенциалистских расчетов, в которых ущерб, вынужденно причиненный с нарушением деонтологических ограничений, рассматривается как обладающий большим удельным весом, чем ущерб предотвращенный. Тем самым отдается дань тем моральным соображениям, которые являются предметом озабоченности деонтологической этики силы, но при этом сохраняется возможность предотвращать катастрофические последствия. Движение в эту сторону было отчасти осуществлено нормативными этиками, позицию которых принято называть «пороговой деонтологией».
Краткая аннотация на английском языке
There are three main interpretations of the principle prohibiting the use of force: the non-violence ethics, the deontological ethics of force, and the consequentialist ethics of force. Their arguments were reconstructed and scrutinized in this research. The non-violence ethics interprets the prohibition on the use of force broadly (i.e. as forbidding all cases of killing, maiming, inflicting physical pain) and in an absolutist way. It is based on two main theses: 1) it is absolutely impermissible to treat a person in such a way that she rejects, and she can not give consent on the use of force, 2) we are not responsible for the unprevented harm if its prevention requires us to use force. The first thesis would be right if the sole criterion of moral permissibility was an actual consent on some treatment given in the moment of the action that affects somebody’s interest. If, on the contrary, a hypothetical (reasonable) consent can also be employed as the criterion, then the use of force can be morally justified, at least in some cases. We proposed arguments for the priority of a hypothetical (reasonable) consent in moral evaluation of the most cases of the use of force. Within such a framework the broad understanding of the prohibition characteristic of the non-violence ethics turns out to be very vulnerable. The second thesis would be right if there were some compelling reasons for the absolute priority of the principle ‘do no harm’ over the principle ‘prevent harm’. But they are definitely missing. That is the basis for discarding the ethics of nonviolence.
The deontological ethics of force proposes a broad but, nevertheless, an absolutist interpretation of the prohibition. Some cases of the use of force remain absolutely impermissible, but others become a matter of exception. This theory rests upon the idea of inviolability of rights and (or) different versions of the double effect reasoning. The latter based on the distinction between intentional bad effects of an action and foreseen but unintentional ones. If some action leading to good effects is accompanied by unintentional bad effects, this action is morally permissible provided that bad effects are proportional to the goals pursued. The consequentionalist ethics of force regards the prohibition as a secondary inferential norm thereby relativizing it. This theory is represented by the simplest utilitarian version and the more complicated conception of the Catholic proportionalism. Consequentionalists argue that the idea of moral rights belongs to the first level of moral thinking that is valid only in some normal circumstances, while in extraordinary situations the principle of minimizing aggregate harm should be employed. They show also that distinctions inferred on the basis of the double effect reasoning are not clear and strict but vague and qualitative. This critique is generally persuasive, but it can not justify an absolute insensitivity of the normative ethical theory to the moral intuitions that lead to an emergence of the deontological ethics of force. This implies that there is a necessity to construct a synthetic approach that should be consequentialist by its general structure but adapted to some distinctions advanced by deontologists. These distinctions change substantially the weight of some types of harm within moral calculations and create some thresholds of harm that should be overcome before the simple logic of lesser evil could shape our decisions.
Публикации по результатам проекта
Прокофьев А.В. Интерпретации запрета на применение силы в нормативной этике (природа расхождений и возможности синтеза) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия Философия. 2015. № 2. С. 16–23.
Прокофьев А.В. Моральная теология пропорционализма и запрет на применение силы // Ценности и нормы в потоке времени: материалы VI Международной научной конференции (Курган, 9-10 апреля 2015 г.) / отв. ред. Б.С. Шалютин. Курган: Изд-во Курганского гос. ун-та, 2015. С. 100–103.
Прокофьев А.В. Проблема применения силы в утилитаристской этике // Этическая мысль. 2015. Том. 15. № 2. С. 88–107.
Прокофьев А.В. Справедливая война как наказание агрессора // Проблемы этики: философско-этический альманах / Философский факультет МГУ имени М.В.Ломоносова / ред. А.В. Разин. И.А. Авдеева. Вып. V. Ч. 1. М.: Издатель Воробьев, 2015. С. 146–160.
Прокофьев А.В. Моральный абсолютизм и доктрина двойного эффекта в контексте споров о допустимости применения силы // Этическая мысль. 2014. Вып. 14. С. 43–64.
Прокофьев А.В. Принцип согласия и применение силы // Вопросы философии. 2014. №. 12. С. 35–44.
Прокофьев А. В. Использование принципа согласия в теоретическом обосновании этики ненасилия (некоторые критические соображения) // «Дні науки філософського факультету – 2014», Міжн. наук. конф. (2014 ; Київ) : [матеріали доповідей та виступів] / редкол.: А. Є. Конверський [та ін.]. – К. : Видавничо-поліграфічний центр «Київський університет», 2014. – Ч. 6. С. 195–198.
философия права Психология. Свобода выбора, гала-эффект, гетерономная мораль, гештальт, беспомощность
Психолог, директор Института развития индивидуальности, писатель, социальный философ Максим Ефимов: свобода выбора, гала-эффект, гетерономная мораль, гештальт-терапия, усвоенная беспомощность, устойчивость к стрессу.Комментируйте! Делитесь видео с друзьями! Подписывайтесь на канал!
Приобретайте книги для умных, глубоких, весёлых и социально озабоченных писателя, социального философа, психолога Максима Ефимова!
Философские беседы (в соавторстве с Арсеном Меликяном)
https://ridero.ru/books/filosofskie_b…
Любите своих крокодилов. Психологический социализм. (в соавторстве с Владимиром Кукком)
https://ridero.ru/books/lyubite_svoik…
Прикольный ислам
https://ridero.ru/books/prikolnyi_islam/
философия права Психология. Свобода выбора, гала-эффект, гетерономная мораль, гештальт, беспомощность | |
| 17 Likes | 17 Dislikes |
| 234 views views | 38.3K followers |
| People & Blogs | Upload TimePublished on 26 May 2019 |
Related keywords
свобода слова ictv,original tv shows,психологини,philosophy books,максим ефимов блогер,максим ефимов семья,гештальты,free thinking school,писатель гудвин,свобода слова последний выпуск,максим ефимов коммерсант,свобода выбора ярославль,писательское мастерство,писатель довлатов,гештальт институт,философия экзистенциализма,психология 3000,гештальт психолог,гештальт терапия книги,философия книги,свобода слова ютуб,свобода слова ictv 2019 последний выпуск,философия чуда,моральные принципы,original tv show swat,максим ефимов дети,философия платона,психологини 1 сезон,максим ефимов инстаграм,писатель алексей иванов,гештальтпсихологія,писатель астафьев,free thinking zone,original tv ears,психология влияния,писатель александр цыпкин википедия,психология похудения,психология цвета,free thinking definition,original tv series mission impossible,гештальт клуб,психотерапия книги,philosophy tube twitch,free thinking podcast,свобода слова в україні,моральный ущерб,free thinking of you images,максим ефимов фото,свобода выбора это иллюзия,максим ефимов партия,философия стоицизма,гештальт сознание,максим ефимов бпп,свобода слова це,свобода слова ictv 2018 последний выпуск,психотерапия виды,максим ефимов фейсбук,психология жертвы,original tv stands,психология личности,психология отношений,гештальт молитва,максим ефимов эстония,философия канта,моральные нормы,original tv series lost in space,максим ефимов краматорск биография,free thinking ministries,свобода выбора книга,philosophy synonym,психотерапия вк,philosophy face wash,психотерапия это,психологические триллеры,гештальт терапия,гештальт психология это,свобода слова на ictv,гештальт закрыт,free thinking festival,свобода слова в россии,гештальт терапия обучение,свобода выбора в симс 4,психологическое айкидо,психология общения,писатель гудвин текст,психологическое насилие,свобода слова против страха и унижения,психотерапия отзывы,моральное насилие,philosophy tube,free thinking games,психология вредных привычек,free thinking design,максим ефимов жж,philosophy cleanser,моральный кодекс,максим ефимов википедия,психология бедности,philosophy meaning,свобода выбора на английском,original tv wonder woman,психология женщин,философия ит,philosophy talk,моральная измена,free thinking bbc radio 3,психология по английски,свобода выбора человека,свобода выбора путь чакры,философия жизни,свобода слова айситиви,психологические фильмы,philosophy clothing,original tv batman cast,психотерапия депрессии,свобода слова это,философия в будуаре,моральная поддержка,free thinking leader coalition,свобода слова английский,мораль и нравственность,психология мужчин,philosophy berkeley,морально,максим ефимов армавир,original tv remote,писатель водолазкин,максим ефимов биография,original tv shows on netflix,психология болезней,моральный кодекс где ты,писательница,максим ефимов украина,писательницы,моральный кодекс первый снег,философия гегеля,свобода слова 15.04 19,психотерапия минск,original tv superman,philosophy podcast,свобода слова ictv онлайн,моральное разотождествление,психология народов и масс,свобода выбора религии,original tv dinner,свобода выбора занятия,free thinking of you ecards,философия нового времени,свобода выбора синоним,психотерапия спб,original tv shows on amazon prime,гештальт это,свобода выбора места жительства,free thinking synonym,психология это наука,free thinking maps,свобода выбора конституция,original tv scripts for sale,свобода слова ictv сегодня онлайн,психология,максим ефимов депутат,философия истории,свобода слова онлайн смотреть прямой эфир,писатель быков,свобода слова конституция,философия ницше,original tv batman,психологический возраст,свобода выбора философия,free thinking festival 2019,писатель сорокин,писательский челлендж,свобода выбора втб,психотерапия панических атак,моральный вред,free thinking meaning,моральный износ,philosophy quotes,психологические тесты,психолог по скайпу,философия науки,свобода выбора цитаты,free thinking quotes,психология детей,писатель ефремов,свобода слова ictv youtube,гештальт терапия киев,свобода выбора фридман,психолог онлайн,свобода выбора в исламе,original tv channels,philosophy major,психологини 2 сезон,психотерапия. системный поведенческий подход,моральный кодекс строителя коммунизма,original tv hulk,free thinking radio 3,мораль сей басни такова,philosophy definition,психотерапия методы,original tv joker,писательский стереотип,philosophy perfume,писатель фантаст,гештальт це,психотерапия при депрессии,психологический триллер,философия java pdf,philosophy of education,психотерапия обучение,philosophy truckee,психотерапия онлайн,писательство,максим ефимов донбассэнерго,психология любви,моральное разотождествление это,максим ефимова,психология книги,психотерапия учебник,гештальт психология книги,писательские курсы,моральные ценности,философия буддизма,philosophy amazing grace,свобода выбора одесса,моральное состояние,свобода слова онлайн,психотерапия детских травм,philosophy of mind,free thinking of you cards,философия java,психотерапия тревожно-фобических расстройств,писатель фадеев,гештальт спб,гештальт манга,психологини смотреть онлайн,философия йоги,свобода выбора это,original tv coverstore,моральный кодекс песни,психотерапия характера,психология толпы,philosophy of science,free thinking bbc,писатель синоним,гештальтпсихология,психотерапия москва,original tv guide,психотерапия киев,свобода выбора религии это,максим ефимов краматорск,философия диогена,гештальт значение,
Может ли плохой начальник стать самим собой?
Ядовитые начальники наносят вред сотрудникам бесчисленным количеством способов, и, по оценкам, злоупотребление надзором обходится организациям в миллионы долларов из-за потери производительности, текучести кадров и судебных разбирательств каждый год. Хотя исследования показали, что поведение лидера может «просачиваться вниз» и влиять на действия сотрудников на более низких уровнях организации, конечно, не все руководители, подвергшиеся насилию, жестоко обращаются со своими подчиненными. Итак, когда руководители увековечивают злоупотребления в организациях, а когда нет и почему? Исследования показывают, что люди, которые перестают отождествлять себя со своим ядовитым начальником, с меньшей вероятностью примут плохое поведение, особенно если у этого человека высокая порядочность и моральные принципы.
Токсичные начальники наносят вред сотрудникам бесчисленным множеством способов — например, понижая моральный дух, ухудшая благосостояние и усиливая конфликт между работой и семьей. По оценкам, злоупотребление надзором ежегодно обходится организациям в миллионы из-за потери производительности, текучести кадров и судебных разбирательств. Хотя предыдущие исследования показали, что поведение лидера может «просачиваться вниз» и влиять на действия сотрудников на более низких организационных уровнях, конечно, не , что все подвергшихся насилию руководителей злоупотребляют своими подчиненными.Итак, когда руководители увековечивают злоупотребления в организациях, а когда нет и почему?
Чтобы начать отвечать на эти вопросы, мы обратились к существующим исследованиям из некоммерческого мира. Психолог Альберт Бандура, например, разработал социальную когнитивную теорию, чтобы объяснить, как поведение, в том числе оскорбительное, учится на ролевых моделях. Бандура утверждал, что для того, чтобы моделирование было успешным, наблюдатель должен обращать внимание на моделируемое поведение, помнить поведение и быть мотивированным, чтобы воспроизвести его.В том, что сейчас считается классическим исследованием, Бандура и его коллеги поддержали его теорию, моделируя агрессивное или неагрессивное поведение детей из яслей Стэнфордского университета. Дети, которые наблюдали, как взрослый (модель) бросает, пинает и бьет молотком надувную куклу Бобо, значительно чаще делали то же самое (13 актов агрессии), чем дети, которые наблюдали, как взрослый спокойно играет с игрушками-мастерами (одно действие агрессии).
Однако, несмотря на то, что предлагает теория, другие исследования показывают, что многие люди не моделируют наблюдаемое поведение.Например, исследования в области психологии развития показывают, что взрослые дети жестоких родителей могут реагировать таким образом, что это указывает на то, что другой процесс — дезидентификация — мотивирует их собственный стиль воспитания. Эти родители сообщают, что хотят поступать правильно со своими детьми и решают не повторять шаблон насилия.
Эти противоречивые исследования показывают, что процессы, прерывающие циклы злоупотреблений, изучены недостаточно. Поэтому мы обратились к исследованиям идентичности и идентификации, чтобы понять, когда и почему оскорбленные руководители, в частности, могут изменить курс, будучи менее жестокими и более этичными лидерами.
Мы проверили нашу идею в нескольких исследованиях. В одном эксперименте мы попросили 288 онлайн-участников сыграть роль супервайзера в кафе. Им сказали, что в кафе есть программа, которая предусматривает поощрение предложений сотрудников, и что они поделились с руководителем идеей по повышению эффективности кафе. На некоторых участников менеджер рассердился и преуменьшил их идею перед другими руководителями. Для других менеджер просто передал свою идею высшему руководству. Мы также манипулировали степенью дезидентификации участников со своим менеджером — например, гордились ли они тем, что не были похожи на своего менеджера, и дистанцировались ли они от своего менеджера психологически или нет.
Затем мы дали участникам возможность продемонстрировать свой стиль руководства: в сценарии один из их подчиненных отправил им электронное письмо с предложением улучшить кафе. Сотрудник создал рекламу для кампании в Facebook, но в ней было много опечаток и грамматических ошибок. Оценит ли участник, действующий в качестве руководителя, добрые намерения сотрудника или критикует плохое исполнение? После кодирования ответов участников мы обнаружили, что, когда они перестали идентифицировать себя со своим менеджером, те, кто столкнулся с насилием, демонстрировали более этичное лидерское поведение, чем те, с кем плохо обращались.Другими словами, когда вымышленный менеджер подвергал себя жестокому обращению и считал себя отличным от него или нее, участники на были более этичными, чем участники, с которыми менеджер вообще не обращался плохо.
Чтобы определить, применимы ли наши результаты к реальной работе, мы также опросили 500 сотрудников и их руководителей, работающих в различных организациях и отраслях в Индии. Мы обнаружили, что в целом оскорбительное поведение со стороны менеджера привело к увеличению его отождествления с этим человеком на 12%.Но самые сильные тенденции к дезидентификации наблюдались среди тех руководителей, которые полагались на свою мораль и честность — то, что исследователи называют сильной моральной идентичностью. Среди этих людей оскорбительное поведение менеджера привело к увеличению дезидентификации на 14%, что немного выше, чем у всей группы. Важно отметить, что, когда руководители смогли дезидентифицироваться, это психологическое дистанцирование привело к увеличению этического поведения на 8% и снижению оскорбительного поведения по отношению к членам команды руководителей.
Напротив, когда руководители меньше полагались на свою моральную идентичность, злоупотребления со стороны их руководителей не приводили к какой-либо значительной дезидентификации. Эти результаты подтверждают идею о том, что надзиратели, подвергшиеся насилию, ведут себя более этично и менее оскорбительно со своими подчиненными, потому что они не идентифицируются со своими оскорбительными менеджерами, и что это более вероятно, если руководители обладают сильной моральной идентичностью.
Итак, что сотрудники и руководители должны извлечь из нашего исследования? Хотя мы, конечно же, не рекомендуем оскорбительное обращение как способ стимулировать этическое поведение, наше исследование указывает на одну серебряную подкладку, которую можно найти в темном облаке, брошенном жестоким надзором.То есть люди могут сделать себе прививку от злоупотреблений своего руководителя путем дезидентификации, что может привести к более этичному и менее жестокому поведению. Это говорит о том, что цикл жестокого обращения в организациях не является неизбежным, так же как исследования психологии развития показывают, что жестокое воспитание не всегда приводит к тому, что следующее поколение родителей становится преступником.
Но если усилия по сокращению моделирования плохого поведения должны быть успешными, организациям следует выбирать руководителей с сильной моральной идентичностью или работать над укреплением моральной идентичности нынешних менеджеров.18-месячное этнографическое исследование программы развития лидерских качеств предполагает, что один из способов, которым организации могут это сделать, — это «аннулировать» личности руководителей, которые увековечивают злоупотребления. Другая работа предполагает, что организации могут повысить этическое поведение, напоминая людям об организационных или профессиональных стандартах — например, демонстрируя кодексы этики или поведения в офисе.
Независимо от того, что организации могут сделать, чтобы обуздать оскорбительное поведение, лидеры, которые подвергаются жестокому обращению со стороны своего менеджера, должны знать следующее: вы не ваш начальник, и его или ее стиль руководства не должен определять ваш.По крайней мере, вы можете рассматривать свой опыт как возможность узнать, как , а не , вести команду. С таким отношением плохой начальник может сделать вас великим.
ПРАЙМ PubMed | Разрыв цикла жестокого надзора: как дезидентификация и моральная идентичность помогают постепенному изменению
Citation
Тейлор, Шеннон Г. и др. «Прерывание цикла злоупотреблений надзором: как дезидентификация и моральная идентичность помогают курсу постепенных изменений».» The Journal of Applied Psychology, vol. 104, no. 1, 2019, pp. 164-182.
Taylor SG, Griffith MD, Vadera AK, et al. идентичность помогает курсу постепенных изменений. J Appl Psychol .2019; 104 (1): 164-182.
Тейлор, С.Г., Гриффит, Мэриленд, Вадера, А.К., Фолджер, Р., и Летвин, ЧР ( 2019). Разрыв цикла оскорбительного надзора: как дезидентификация и моральная идентичность помогают постепенному изменению курса. Журнал прикладной психологии , 104 (1), 164-182. https://doi.org/10.1037/apl0000360
Taylor SG, et al. Прерывание цикла оскорбительного надзора: как дезидентификация и моральная идентичность помогают курсу постепенных изменений. J Appl Psychol. 2019; 104 (1): 164-182. PubMed PMID: 30321031.
TY — JOUR T1 — Прерывание цикла жестокого надзора: как дезидентификация и моральная идентичность помогают постепенному изменению курса. AU — Тейлор, Шеннон Дж., AU — Гриффит, Мэтью Д., AU — Vadera, Abhijeet K, AU — Фолджер, Роберт, AU — Летвин, Хаим Р, 1 год — 2018/10/15 / PY — 2018/10/16 / pubmed PY — 2019/3/21 / medline PY — 2018/10/16 / entrez СП — 164 EP — 182 JF — Журнал прикладной психологии JO — J Appl Psychol ВЛ — 104 IS — 1 N2 — Исследования показывают, что оскорбительное поведение лидеров «просачивается» на более низкие организационные уровни, но это исследование игнорирует тот факт, что многие оскорбленные руководители не увековечивают насилие, причиняя вред своим подчиненным.Опираясь на социально-когнитивную теорию и связанные с ней исследования, мы предполагаем, что руководители, подвергшиеся жестокому обращению, могут игнорировать, а не подражать жестокому поведению своих руководителей. В частности, мы предсказали, что некоторые подвергшиеся насилию руководители, а именно те, кто обладает сильной моральной идентичностью, могут фактически «изменить курс», участвуя в меньших злоупотреблениях или демонстрируя этическое лидерство со своими подчиненными в той степени, в которой они перестают идентифицировать себя со своими жестокими руководителями. В двух экспериментах (n = 288 и 462 работающих взрослых соответственно) и полевом исследовании (n = 500 сотрудников и их руководители) мы показали, что отношения между жестоким обращением со стороны руководителей и оскорбительным и этичным поведением руководителей были связаны с их дезидентификацией, и что прямые и косвенные последствия злоупотреблений со стороны руководителей были сильнее для руководителей со сравнительно более высоким уровнем моральной идентичности.Мы обсуждаем значение наших выводов и возможности для будущих исследований. (Запись в базе данных PsycINFO (c) 2018 APA, все права защищены). СН — 1939-1854 гг. UR — https://neuro.unboundmedicine.com/medline/citation/30321031/breaking_the_cycle_of_abusive_supervision:_how_disidentification_and_moral_identity_help_the_trickle_down_change_course_ L2 — http://content.apa.org/journals/apl/104/1/164 БД — ПРЕМЬЕР DP — Unbound Medicine ER —
Расширение кругов дезидентификации. О психо- и социогенезе ненависти к далеким незнакомцам; Размышления о Руанде
Почему люди так часто проявляют такие сильные чувства к другим людям, далеким незнакомцам, которых они никогда не встречали и, скорее всего, никогда не встретят? Эти сильные привязанности на расстоянии вполне могут быть совсем недавним явлением, эмоциональным дополнением индивидуального опыта крупных социальных преобразований.
Идентификации и дезидентификации
В «сопутствующей статье» к этой статье я утверждал, что идентификация — это когнитивный и эмоциональный процесс, в ходе которого люди все чаще начинают воспринимать других как похожих на самих себя (de Swaan, 1995).
Самый ранний биогенетический и социогенетический контекст идентификации был основан на родстве в группах выживания [1]. Только с распространением оседлого земледелия в контексте крестьянской деревни возникла вторая социогенетическая матрица идентификации: близость.Эти два, «кровь» и «почва», на протяжении тысячелетий оставались основными нитями идентификации, и по сей день они обеспечивают мобилизующие метафоры для вызова чувства сходства в гораздо более широком масштабе: «дети одного отца», «братья по оружию». , «отечество» или «родной язык» и «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Сильно ощущаемые отождествления за пределами семьи и деревни оставались довольно редкими вплоть до современной эпохи построения нации, появления классового сознания и расовых идеологий.
Возможно, были и ранние исключения, такие как солидарность, которая связала весьма отдаленных членов династических и аристократических сетей, или среди разрозненных монашеских орденов, или в рядах больших армий. Все время верующих призывали отождествлять себя со своими дальними братьями и сестрами по вере, точно так же, как жителям королевства напоминали об их долге быть верными своему правителю и его многочисленным, широко распространенным подданным. Все эти отождествления на расстоянии были сформулированы в метафорах родства и близости, но для подавляющего большинства простых людей они несли лишь случайное и ограниченное эмоциональное значение.
Идентификация — это эмоциональное дополнение формирования группы. Это влечет за собой аффективное осознание того, что другие похожи на него и принадлежат к его собственной группе, и что все же другие люди разные, не принадлежат и, следовательно, должны быть исключены. Этим посторонним приписываются негативные наклонности, то есть сексуальные, агрессивные или корыстные наклонности, которые отрицаются в себе и своих сверстниках. Это сочетание отрицания и приписывания называется в психоаналитической теории «проекцией».В более сложной версии предполагается, что проецируемые характеристики затем опосредованно переживаются теми, кто ранее проецировал их другим, в процессе, называемом «проективной идентификацией». Настоящий термин «дезидентификация» относится к процессу отрицания, проекции и, в зависимости от обстоятельств, замещающего опыта [2].
В этой статье я концентрируюсь на последнем процессе, процессе социального исключения и эмоциональной дезидентификации с сопровождающим его аффектом: ненавистью [3].Обсуждение будет сосредоточено на событиях, приведших к геноциду 1994 года в Руанде. В заключительном разделе социально-психологический анализ будет помещен в политический контекст распада государства и внешних военных угроз.
Идентификация и дезидентификация не являются противоположностями друг друга, скорее, они занимают две стороны эмоционального треугольника, в основе которого лежат невежество и безразличие. Подавляющее большинство людей совершенно неизвестны друг другу. На протяжении всей истории большинство людей не подозревало о самом существовании большей части своих собратьев, и только в последние несколько столетий это начало меняться ускоренными темпами.Но даже если преобладает смутное осознание присутствия других людей в далеких странах, царит безразличие, иногда в сочетании с расплывчатыми фантазиями, которых не очень сильно придерживаются. Таким образом, чтобы люди даже начали испытывать какие-либо чувства к далеким незнакомцам, они должны сначала узнать об их существовании, а если в следующий раз они захотят их возненавидеть, им нужно сначала рассказать об их ненавистных качествах.
Все это было бы довольно бессмысленным и бесплодным упражнением, если бы не было реальной взаимозависимости между одной группой и другой.Унизительные привычки лудиманго, способы, которыми мужчины эксплуатируют женщин, их каннибализм, запекание оленей и птиц заживо, насмерть дразнить угрей, кошек и быков, пытать мальчиков-подростков, вырезать молодых девушек , сожжение вдов, ничто из этого не вызовет особого энтузиазма в других группах, пока они не имеют дела с лудиманго. Именно трансформация социальных отношений влечет за собой трансформацию чувств в двойном движении идентификации и дезидентификации, которое заменяет предшествующее неосознавание и безразличие.
Увеличение объема этих эмоциональных проблем соответствует увеличению масштаба социальных отношений, то есть отношений завоевания, обращения, торговли и правления, но, прежде всего, с расширением конфликта. Конфликт — это двойственная игра. Это влечет за собой сходство стремлений и различие интересов. Когда европейские торговцы-работорговцы и их сообщники-африканцы выслеживали, депортировали, продавали и эксплуатировали десятки миллионов африканцев, они делали это именно потому, что они нуждались в них не как в сырье или в качестве корма, а как рабочие, как рабочие, как разумные существа. , компетентные люди, которые понимают приказы, ожидают награды и наказания, овладевают сложными ремеслами плантационного земледелия и тонкими навыками домашнего обслуживания.
Другими словами, работорговцы и владельцы должны были сразу отождествить себя со своими жертвами как с одинаково оснащенными людьми и перестать отождествлять себя с ними как с существами с похожими чувствами, моральными ценностями и человеческой душой. Рабство было сопутствующим подъемом современной мировой системы, то есть возникновением большого атлантического торгового треугольника между Европой, Африкой и Америкой. Чтобы превратить африканцев в рабов, требовалась огромная социальная и эмоциональная работа. Их нужно было признать человеческими существами и исключить из них как «рогатый скот», как «обезьян» (по-прежнему наиболее близкую к человеку породу), как квазивотных, как недочеловеческих существ.В лучшем случае их считали «похожими на детей», то есть «еще не полностью» людьми, но, несомненно, на пути к полному человечности под опекой суровых, но доброжелательных опекунов.
Тема рабства затронута здесь лишь вскользь, чтобы продемонстрировать два двойных движения, которые составляют динамику расширяющейся шкалы эмоциональных проблем: увеличение масштаба социальных конфигураций, то есть появление треугольной атлантической торговли, которая идет с появлением настроений все более широких масштабов; и двойной социально-эмоциональный процесс идентификации и дезидентификации, который превосходит неосознавание и безразличие.Плантационное рабство было в некотором смысле «первородным грехом современности»: одним из великих полигонов для массовой депортации, массовой эксплуатации и крайних лишений, все более узаконенных расистскими теориями. Это был первый пример социально-эмоциональной работы по идентификации и дезидентификации в трансконтинентальном масштабе.
Расширение сферы политической власти
Эмпирический референт этого исследования — подготовка к геноциду в Руанде в начале девяностых годов.Первоначально западное мнение восприняло массовые убийства в Руанде как спонтанный и катастрофический всплеск давно закипающей «межплеменной ненависти». В настоящее время имеется достаточно документальных свидетельств того, что массовое истребление руандийских граждан явилось кульминацией тщательно подготовленной, хорошо организованной бюрократической кампании с использованием современных средств массовой коммуникации, пропаганды, гражданской администрации и военной логистики.
Разделение жителей Руанды (и Бурунди) на «туутси» и «хуту» претерпело ряд изменений в течение прошлого столетия и повлекло за собой множество пересекающихся значений, которые почти невозможно отделить друг от друга, изменяющиеся во времени и от времени. одно сообщество к другому.Охватывающий социальный контекст был одним из политических и экономических преобразований в направлении большей взаимозависимости. Последний пункт обсуждается в первую очередь.
Это правда, что задолго до европейского завоевания немецкими захватчиками земель, которые сейчас являются Руандой и Бурунди, в районе Великих озер преобладала довольно стабильная и запутанная политическая система. Таким образом, существовали «королевства», которые обладали некоторой властью над значительными частями региона (Sagan, 1985: 3-58; Lemarchand, 1996 [4]; Newbury, 1988; Prunier, 1995).Однако эти так называемые центральные королевства не оказали большого влияния на повседневную жизнь в деревнях и мало повлияли на умы своих подданных. Бэк (1981: 30) заключает:
Руанда была представлена большинством более ранних авторов как «священное королевство» или как «абсолютная монархия». В свете более поздних эмпирических исследований выясняется, что роль умвами и суда, непосредственно связанного с ним, могла быть более ограниченной даже в девятнадцатом и двадцатом веках, когда монархия преуспела в значительном увеличении своего влияния…
И Trouwborst (1991: 99) пишет: «По всем этим причинам трудно без оговорок утверждать, что политическая экономия внутриакустринских государств имела централизованный характер и могла рассматриваться как единое целое с централизованным управлением». Автор продолжает: «Таким образом, я пришел к выводу, что и в отношении расходов перераспределение носило очень децентрализованный характер. Это правда, что король стоял в центре государства, но это было правдой в основном только в символическом смысле.'(то же самое: 102). Trouwborst (1991: 105) заключает с некоторыми оговорками: «Политическая экономия в смысле государственного управления интересами государства и его субъектов почти не существовала». Очевидно, что за последние полтора столетия регион Великих озер пережил серьезную социальную трансформацию, значительно ускорившуюся в колониальную и постколониальную эпоху, от существенно сегментированных и децентрализованных государств и экономик до гораздо более централизованных государств и рынков современных Уганда, Руанда и Бурунди.Но этот процесс, далеко не исключительный для африканского континента, был нормальным процессом формирования государства и экономического развития там (ср. Bayart, 1989).
Таким образом, увеличение масштаба социальной организации Руанды само по себе не может служить объяснением экстраординарных (хотя и не уникальных) событий, которые там произошли. Это одно из необходимых условий для такого развития. Социальная трансформация, как говорится в настоящем аргументе, формирует контекст для трансформации эмоциональных проблем [5].Следующий шаг требует обсуждения меняющихся значений основного противостояния, которое настраивает руандийцев друг против друга: конфликта между «туутси» и «хуту». Здесь можно представить лишь довольно схематический обзор того, что остается непонятной сложностью развивающихся и сквозных социальных отношений (см., Однако, Newbury, 1988 и Malkki, 1995).
Взгляд посторонних — превратности мнения ученых
Современные ученые единодушно отвергают более ранние интерпретации концептуальной пары «туутси» / «хуту» как относящуюся к фиксированным расовым категориям.Но, как это ни парадоксально, это то, что эти термины стали обозначать в современном политическом дискурсе под влиянием более ранних научных работ.
Это вполне может быть одним из самых ироничных и трагических примеров ситуации, реализуемой в результате определений и ожиданий тех, кто является ее частью [6]. Ранние миссионерские и этнографические авторы выбирали в качестве своих информаторов почти исключительно придворных аристократов, которые называли себя «туутси», и предполагали, что их сверстники всегда руководили наследственной правящей группой.Скорее всего, это была выдумка ex post из тех, которые обычно представляют собой установившиеся олигархии (и сами себе верят через одно или два поколения).
Ранние немецкие антропологи определили этот наследственный правящий класс с определенными физическими характеристиками, с «типом соматической нормы» (Hoetink, 1962), такими как высокий телосложение, высокий лоб, узкие, удлиненные руки и ноги, длинный и тонкий нос. сравнение с «банту» из крестьянского класса «хуту» с плоским широким носом, толстыми губами и коротким коренастым телосложением.Члены правящей группы разделили образ, который представили им зарубежные эксперты.
Современные «туутси» отвергают бинарное, наследственное разделение на «туутси» и «хуту», предпочитая использовать политические и социально-экономические категории, но это вполне может быть «публичной позицией» [7]. И само отрицание врожденных различий между двумя группами больше всего приводило в ярость идеологов «власти хуту». Эти образы напоминают расистские теории о французской аристократии, которая, как говорили, принадлежала к «германскому» происхождению, высокая, голубоглазая и светловолосая, в отличие от простых людей Франции, которые изображались смуглыми, низкорослыми, коренастыми и коренастыми. кельтского происхождения, согласно расистским теоретикам того времени, прежде всего де Гобино (1853 г.).Немецкие антропологи предположили, что первоначальное население озерных королевств (Уганда, Руанда и Бурунди) было банту или негроидным по происхождению, в то время как туутси относились к эфиопской или нилотской расе, происходящей от хамитских племен. ‘или’ семитские ‘корни [8].
Бельгийцы переняли взгляды немецких ученых и внедрили их в административную практику. В соответствии со своей политикой «местного самоуправления» они отдавали предпочтение представителям коренных народов в качестве местных администраторов, многие из которых были набраны из придворной аристократии, отождествляемой с «туутси» (хотя значительная часть считалась представителями «хуту»). ‘ источник).С 1926 г. они ввели в действие муниципальный ЗАГС, в который вошли картотеки всех граждан с фотографией и указанием их этнической принадлежности [9]. Современные ученые полностью опровергли категоризацию своих предшественников. Во-первых, до сих пор не найдено никаких доказательств вторжения скотоводов туутси и их расселения среди народов банту в районе Великого озера. Во-вторых, учитывая нынешние почти полностью идентичные лингвистические, религиозные и культурные обычаи и распределение физических черт, которое не соответствует нынешним категориям, ученые склоняются к мнению, что «туутси» и «хуту» должны были принадлежать одному и тому же человеку. одна и та же культурная и эндогамная сущность на протяжении многих веков, и что они вполне могут принадлежать к одной и той же генетической группе [10].Краткое изложение нынешних взглядов экспертов на руандийцев, сделанное Люсьеном Бэком (1981: 17), заслуживает того, чтобы его процитировать достаточно подробно:
«Население обычно делится на три отдельные группы: хуту (составлявшие 82,7 процента от общей численности населения в 1956 году), тутси (16,6 процента) и тва (0,7 процента) … Пространственное распределение неравномерное. На севере а на северо-западе страны подавляющее большинство составляют хуту. В других местах туутси и большинство тва живут вперемежку с хуту. Несмотря на особенности, относящиеся к регионам и группам, можно сказать, что все руандийцы имеют общую культуру.Это особенно подтверждается тем фактом, что все они говорят на общем языке с небольшими местными вариациями, икиньяруанда, который тесно связан с икирунди, идиомой, на которой говорят в соседнем Бурунди. Говорят, что эти три группы различаются по своим физическим характеристикам. Хуту обычно называют банту, туутси — эфиопами, а тва — пигмоидами … Однако антропометрические данные не могут систематически подтвердить это описание … Таким образом, разделение на хуту, туутси и тва кажется по сути социальная реальность »[11].
Бэк (1981: 18) заключает свое резюме недавних открытий по истории руандийского населения следующим образом: «… тот факт, что хуту и туутси говорят на одном языке и имеют общую культуру, предполагает, что они долгое время жили вместе. дольше, чем несколько столетий, если они на самом деле не принадлежат к обыкновенным людям ». И еще в 1988 году этническое разделение отнюдь не было единичным и универсальным расколом в сельских районах Руанды. Даже в «смешанной компании» крестьяне позволяли себе этнические шутки, «безобидные шутки», поскольку деревенская политика настраивала местных жителей против посторонних чиновников, а не против одного этноса против другого.Но вскоре это изменилось под воздействием этнических столкновений в соседней Бурунди и пропаганды в руандийских СМИ [12].
Интерлюдия об идентификации
из ОстальныеОбсуждение внешних различий между социальными категориями справедливо считается неприятным в современном приличном обществе. Но это не повод для вежливой беседы. Эмоциональная идентификация с и аффективная дезидентификация от других людей предполагают прежде всего отождествление с остальных.Аффективные и моральные категории требуют предварительного когнитивного или псевдокогнитивного построения. В Руанде до настоящего времени это происходило в повседневном общении на основе репутации, опыта, интуиции и впечатлений. С 1920-х годов эта неформальная практика была дополнена административными методами идентификации: записи актов гражданского состояния, документы, удостоверяющие личность, паспорта, фотографии и т. Д. Но это не исключало публичных дискуссий, вечных вопросов о том, кто такие «туутси», а кто такие «хуту», и как отличить их друг от друга.Напротив, как мы увидим, именно самые фанатичные сторонники наследственного разделения на «туутси» и «хуту» одержимы возможностью «туутси» выдавать себя за «хуту», чтобы запутать и разделить их.
По-видимому, даже сегодня, даже людям, чье жизненное призвание состоит в проведении различия, очень трудно принять решение по одному лишь взгляду. Вместо этого они полагаются на удостоверения личности, которые основаны на записях актов гражданского состояния, и в то же время сожалеют о том, что их все время подделывали.Итак, все разделения, влияющие на общество, даже те, которые близко соответствуют легко наблюдаемым соматическим различиям и которые вполне могут быть основаны на генетических различиях, являются «по существу социальными».
И, с другой стороны, могут быть четкие физические характеристики, которые « наследуются » от одного поколения к другому и не обязательно имеют какую-либо генетическую основу: длина тела является хорошим примером, поскольку она тесно коррелирует с высшими характеристиками. воспитывать. До недавнего времени во многих регионах мира полноценное питание было привилегией богатых, которые передавали свое состояние и свой рост своим потомкам.Чистая кожа, твердый взгляд, прямая осанка, звонкий голос, энергичная походка, короче говоря, весь «габитус», который, кажется, полностью характеризует внешность и особенно подчеркивает контраст между внешностью сильных и сильных мира сего. низко, может передаваться от родителей к детям и все же не иметь всей генетической основы [13]. Таким образом, между социальными группами могут быть существенные унаследованные различия во внешнем виде, которые происходят не от разного генетического происхождения, а от социально унаследованных различий в богатстве, престиже и власти.
Через социальный процесс полового отбора, то есть путем избирательного спаривания, эти социальные различия могут в конце вызвать генетическое расхождение между различными эндогамными группами [14]. Наконец, один тип соматической нормы вполне может отсутствовать, и, тем не менее, социальная группа может быть узнаваемой благодаря «семейному сходству» как в буквальном, так и в витгенштейновском смысле (ср. Blok, 1975). Может даже существовать ряд совершенно разных соматических типов, каждый из которых считается характерным для группы, каждый из которых представляет собой узел в сети семейных сходств и, возможно, происходит из определенной сети смешанных браков.Последнее, похоже, так и в случае с европейскими евреями: они совершенно не похожи друг на друга, и тем не менее некоторые из них кажутся заинтересованному наблюдателю «очень еврейскими», то есть демонстрируют семейное сходство с одним из дюжины или около того «евреев». типы », которые он запомнил в форме гештальт . Таким образом, вполне может случиться так, что некоторые «туутси» выглядят вполне «туутси», что означает в то же время, в отличие от «хуту», не подразумевая ранее другого генетического материала. Вполне может быть несколько совершенно разных типов туутси.Каждый тип «туутси» был бы результатом социально унаследованных различий в воспитании и социализации, усиленных избирательными смешанными браками, с незначительной, но видимой генетической дифференциацией в качестве конечного результата.
Это объясняет, что руандийцы иногда могут успешно идентифицировать «туутси» и, следовательно, также «хуту», но часто они не могут принимать решения или делать ошибочные назначения. Это также объяснило бы главный парадокс пропаганды «силы хуту»: с одной стороны, «туутси», как говорят, сильно отличаются от «хуту», также по внешнему виду, по причинам генетической наследственности, но с другой стороны, они очень отличаются от «хуту». обвиняются в том, что они вечно пытаются выдать себя за «хуту» по собственным зловещим причинам и преуспевают в этом.Поскольку это такая центральная тема в социально-эмоциональной работе пропаганды хуту, кажется необходимым занять тщательно аргументированную агностическую позицию по этому вопросу, типографически выраженную здесь путем последовательного использования кавычек вокруг терминов концептуальной пары. «Туутси» / «Хуту».
«Хуту» и «Туутси»: от личных связей к общим стереотипам
Но к чему эти термины относились изначально, до того, как они были поглощены европейским дискурсом физической антропологии, а затем вновь введены в политический словарь Интерлакустрии? Эти ранние коннотации очень трудно реконструировать, поскольку практически нет письменных источников доколониальных времен, которые могли бы дать некоторое представление о том, что означают эти термины.Немногочисленные оставшиеся информаторы, которые пережили ранний колониальный период и все еще помнят старые значения этих терминов, невольно впитали последующие коннотации, которые стали актуальными при бельгийском и постколониальном правлении.
Тем не менее, некоторые подсказки к сохраняющимся множественным значениям концептуальной пары существуют благодаря великолепному отчету Лийзы Малкки о ее исследованиях среди беженцев-хуту в Танзании в 1986 году (Malkki, 1995) [15] и кропотливым интервью Кэтрин Ньюбери с пожилыми жителями города. район Киньяга (Ньюбери, 1988).Не отдавая должного тонкому описанию Малки, можно выделить как минимум три смысловых слоя. Первый считает само собой разумеющимся существование «туутси» и «хуту» как наследственно различных категорий:
». Очевидно, что тутси появляются в мифо-истории прежде всего как иностранцы — исторически недавние прибывшие «с севера», «из Сомали» или «из Нила». В этой связи часто утверждали, что тутси на самом деле были «хамитами», которые не принадлежали к земле хуту «банту».(Малки, 1995: 68). »
Захватчики туутси захватили земли, которые когда-то принадлежали хуту. Но они осуществили это присвоение не просто насильственным путем. И здесь начинается второй слой значений пары «Туутси» / «Хуту»: они, «Туутси», сделали это обманом: «… тутси, обладающие« врожденной сообразительностью »в искусстве обмана, обманом привлек в рабство коренных жителей Бурунди, подарив им коров »(там же). Грубо говоря, этот термин здесь относится к клиентским отношениям или долговой кабале между скотоводом, владеющим скотом, который сдает часть своих коров земледельцу, который платит за это частью продукции и услугами рабочей силы.Отношения, кажется, встроены в сеть политической власти, которая превращает экономический обмен в долговременные узы рабства.
«… до прихода тутси хуту вовсе не были хуту; они были просто abantu , что … в Kirundi означает » народы банту «или просто» люди «… Имя Беженцы сказали, что хуту была привезена тутси из их дома на севере и означает «раб» или «слуга». Таким образом … «мы стали их рабами.»(Малки, 1995: 71).
Это то, что бурундийские « хуту » в Танзании сделали из этого для Малкки, и существуют значительные исторические свидетельства, подтверждающие преобладание таких неравных отношений обмена и уважения, навязанных политической властью и военным господством, также в Руанде в доколониальный и колониальный периоды. раз. Ньюбери указывает, что в Киньяге, на юго-западе Руанды, клиентура изначально накладывала коллективные обязательства на родословную, но эти связи umuheto постепенно были заменены отношениями ubuhake , которые включали индивидуальные обязательства и требования.В условиях колониального правления эти рамки становились все более жесткими и эксплуататорскими (Newbury, 1988: 115–140). Помимо «этнической» или «культурной» коннотации, по крайней мере в Бурунди, термин «хуту» имел и до сих пор имеет дополнительное, перекрывающееся значение:
» В последнем смысле Хуту относится к «социальному подчиненному» по отношению к кому-то более высокому по иерархической лестнице … «социальный сын», возможно, даже более точен, поскольку он обозначает не только социальную неполноценность, но и меру аффективности. … Таким образом, тутси, играющий роль клиента по сравнению с более богатым покровителем, будет называться «хуту», даже если его культурная идентичность остается тутси.(Lemarchand, 1996: 10) »[16].
На этом уровне пара «Туутси» / «Хуту» обозначает конкретные, контекстуализированные, политические и экономические отношения, вроде как, скажем, домовладелец и арендатор, кредитор и должник или хозяин и слуга. Обмен происходил между скотоводом и крестьянином, и он повлек за собой использование коров против оказания трудовых услуг. Представление о конкретных, локальных, даже если они неравноправны и вызывали возмущение, лицом к лицу отношений между двумя людьми, было преобразовано в концепцию обобщенных и деконтекстуализированных отношений между двумя вневременными, непримиримо враждебными категориями [17].
Это было достигнуто путем введения «мифо-истории» завоевания «инопланетными туутси» и их подчинения «коренным хуту». Этот слой значений, хотя и относится к далекому прошлому, использовался для преобразования второго слоя значений, который относится к гораздо более недавнему и действительно запомненному прошлому, в третий уровень значений, который должен служить для переосмысления настоящего опыта: в этом последнем смысле все предки «туутси» были завоевателями и эксплуататорами всех предшественников «хуту», и если бы некоторые из них не были таковыми, они не могли бы в действительности быть «туутси».Все присутствующие «туутси» стремятся восстановить свое политическое и экономическое господство любыми возможными способами, и если это не так, они не могут быть «туутси». Это обязательно должно быть так, это не зависит от прежних отношений между «туутси» и «хуту», это даже не является следствием прошлых вторжений и угнетений, это неумолимый результат эссенции «туутси» [18].
В этом последнем слое значений все «туутси» имеют общие характеристики как по внешнему виду, так и по своей внутренней психике.Самая главная их черта — жажда власти, определяющая все их стремления. Но удивительно, что некоторые характеристики «туутси» делают их выше «хуту», согласно той же идеологии «власти хуту»: «туутси» умнее, чем «хуту»; они более верны себе подобным; и женщины туутси более привлекательны. Однако эти свойства используются только для удовлетворения жажды власти «туутси». Следовательно, «туутси» используют свой разум только для того, чтобы обмануть «хуту», они «коварные» или «хитрые» [19].И не столько голой силой они покорили хуту, сколько обманом они украли их землю. (Малки, 1995: 68-73). «Хуту» описывают себя как «простых», «бережливых» и «честных» людей, но также как «примитивных», «наивных» и «нецивилизованных» [20]. Взаимная лояльность «туутси» служит им только в их открытая и скрытая борьба за власть. Точно так же красота их женщин эксплуатируется, заманивая мужчин «хуту» жениться на них, так что рано или поздно их можно заставить шпионить за своими мужьями и предавать их (Malkki, 1995: 82-8) [21].
Мобилизация фантазии
Респонденты Малкки «хуту» из Бурунди в танзанийских лагерях беженцев в середине восьмидесятых, возможно, были «наивными» идеологами-дилетантами, но почти дословно их темы были снова затронуты профессиональными репортерами обзора «Власть хуту» Кангура и их коллеги из Radio Mille Collines в Руанде в начале девяностых. Агитаторы ни в коем случае не были отчуждены от простых людей, но высказывали идеи, которые были широко распространены среди «хуту» в течение многих лет.Начиная с первых выпусков, Kangura переработала знакомые темы «Туутси» как коварных манипуляторов, женщин «Туутси» как коварных соблазнительниц, служащих завоеванию власти. Но, кроме того, в этих текстах звучит повторяющийся гул, настойчивая гипербола гипнотической риторики:
Каждому хуту следует знать, что женщина туутси, где бы она ни находилась, работает на оплату своей нации тутси. Как следствие, каждый хуту является предателем — если он женится на женщине туутси; — если он живет с женщиной туутси; — кто нанимает туутси своим секретарем или поддерживает ее (…) Каждый хуту должен знать, что каждый туутси ведет себя нечестно в своих делах. У него нет другой цели, кроме превосходства своей нации. (Кретьен, 1995: 39-40) [22].
В тексте есть одно серьезное противостояние, противопоставление между «туутси» и «хуту», и небольшое противостояние между мужчинами и женщинами. Эти противопоставления не являются исключениями и являются всеобъемлющими, поскольку повторение слова «каждый» неумолимо ведет к дому. Вводится новый элемент: «Хуту должны перестать жалеть туутси». (Кретьен, 1995: 40).Это почти буквальная приверженность дезидентификации, которая, тем не менее, предполагает, что идентификация происходила раньше, по крайней мере, среди некоторых «хуту». В этот момент всплывает тревожная инвектива « inyenzi », которую можно перевести знакомым « cafard », что означает «таракан». Тараканы продолжают наступать, они продолжают есть, и крестьянин должен продолжать их убивать [23]. На этом этапе «Туутси» были преобразованы в общую категорию, абстрагированную от какого-либо конкретного местного эпизода или исторического опыта, отделенную от какого-либо конкретного знакомого, деконтекстуализированную и детемпорализованную.Идентификация «туутси», отождествление от «туутси» и избежание всякого отождествления с «туутси» — вот необходимые условия для установления идентичности «хуту». Через проекцию все злые, но все же человеческие характеристики были приписаны «Туутси», преувеличением они были демонизированы до сверхчеловеческих масштабов зла, и, наконец, посредством дегуманизации они были превращены в паразитов. Процесс дезидентификации завершен, он вышел даже за рамки ненависти и достиг уровня беспристрастной деструктивности.И тем не менее, даже на этом этапе дополнительный процесс идентификации продолжается, создавая столь же абстрактную категорию «хуту», которые должны быть связаны взаимной лояльностью, независимо от места или ранга:
» Каждый хуту должен считать другого хуту своим братом. Если завтра произойдет извержение одного из вулканов, хуту из Рукиги сможет приехать и поселиться в Ндуге и благодаря этому самому факту стать одним из тамошних людей. И если он ожидал голода в Ндуге, хуту из Ндуги может поехать и остаться в Рукиге и стать одним из них.Но что бы он ни делал, хуту не может стать тутси или наоборот. (Кретьен, 1995: 98) »[24].
Таковы были сообщения, которые непрерывно передавались новым средством связи, радио. В конце 80-х правительство распространило приемники в большом количестве среди крестьянского населения (Chrétien, 1995: 57) [25]. Как и везде в Африке, люди носили их, куда бы они ни пошли, прижимая к голове. Quia ex auditu fides, non ex visu , по словам великого пропагандиста Мартина Лютера: Вера приходит от слышания, а не от видения.
Новая стандартная модель этнического конфликта — пояснительный контекст
Расширение возможностей идентификации и дезидентификации было необходимым условием для последующего геноцида, но как такового недостаточно. Полное объяснение потребовало бы полного описания экономической, политической и военной констелляции и точного анализа взаимосвязи между движением «власть хуту» и политическим режимом в Руанде [26]. В этом случае было бы легкомысленным не пытаться отличить страхи перед фактическим военным вторжением, с одной стороны, от фантазий о демонической природе «Туутси» — с другой.В то время РПФ, армия беженцев-туутси из резни 1959 года и последующих массовых убийств, которые жили в изгнании в Уганде и сражались там в победоносных рядах повстанцев Мусевени, действительно представляли реальную военную угрозу для Северные границы Руанды [27]. И, конечно же, все это время меньшинство туутси в соседней Бурунди оставалось в правительстве и продолжало контролировать армию. Угнетение большинства «хуту» в Бурунди привело к массовым убийствам, кульминацией которых стал «геноцид» «хуту» 1972 года, который повторяется по сей день (Lemarchand, 1996: 76 ff.) [28]. Вдобавок существовали обоснованные опасения, что оставшиеся в Руанде «туутси» могут сформировать пятую колонну, как только начнется вторжение с севера. Тем не менее, целевое население кампании геноцида ненависти не обязательно должно представлять угрозу в каком-либо « реальном » смысле: евреи в Германии — нет, кулаки могли быть экспроприированы вместо истребления, и трудно понять, как жертвы Культурная революция в Китае угрожала коммунистическому режиму Китая. В этом смысле относительная автономия фантазии подтверждается.Но диалектика идентификации и дезидентификации разыгрывается в конкретном политическом контексте внутренней дезинтеграции и внешней угрозы.
Динамику этого процесса можно кратко охарактеризовать как «новая стандартная модель этнического конфликта ». Развитие транснациональной системы государств подрывает монополию государства на насилие на определенной территории. Если им удастся мобилизовать сторонников под каким-то знаменем, это будет воспринято как угроза для тех, кто исключен из группы, собранной под этим новым ярлыком, поскольку государство больше не может эффективно защищать их от насилия.Если в условиях анархии и аномии кто-то становится свидетелем того, как другие объединяются как «сербы», лучше найти убежище у родственных «антисербов», даже если их придется заново изобрести в процессе как боснийских мусульман или боснийских хорватов [29]. . Но такие ярлыки могут быть эффективно применены только в том случае, если они, среди прочего, являются элементами коллективно сконструированного прошлого [30]. Но помимо политического контекста распадающейся государственной монополии на насилие, в случае Руанды было также экономическое обстоятельство крайней нехватки одного незаменимого экономического ресурса: земли.Руанда с населением около 300 человек на квадратный километр является одним из самых густонаселенных районов мира, и, более того, вряд ли существует альтернатива сельскому хозяйству. Это придает любому конфликту интересов особенно взрывоопасное качество с нулевой суммой: земля, которую выигрывает один человек, обязательно теряется другим. Таким образом, становится трудно представить, что взаимный компромисс и согласие между соперничающими сторонами могут когда-либо принести пользу всем заинтересованным сторонам. Это материальная база для крайнего «либо» / «или» характера взаимных групповых восприятий [31].
Когда диалектика отождествлений и дезидентификаций задействована в полную силу, фантазии взаимно усугубляют друг друга. На этом этапе активисты прибегают к насилию в своих собственных целях: чтобы вытеснить членов противоположной группы с выгодных позиций, захватить их дома, магазины, работу и землю. Это аспект «рационального действия» нарастающего насилия. Изнасилование является важной, символической и сексуальной частью этой экспроприации. Все эти насильственные действия подтвердят худшие опасения другой группы и побудят ее ответить тем же.Каждый инцидент преувеличивается и звучит в фантазиях заинтересованных сторон. Присутствие враждебных соседних государств и угроза вторжения армий усиливают и ускоряют этот процесс. Любое внешнее вмешательство, которое должно умиротворить враждующие группировки, воспринимается по крайней мере одной из них как акт войны. Это вынуждает внешние силы либо полностью держаться подальше от драки, либо вторгаться с огромной силой и подчинять все население военными средствами. Если никакая внешняя сила не желает и не способна совершить этот подвиг, только инерция или усталость битвы могут положить конец битве.У каждого в Руанде (и Бурунди) было достаточно причин для опасений насильственных нападений, когда государство могло или больше не могло гарантировать безопасность. Правительство «хуту» в Руанде оказалось в ловушке между бандами «власти хуту», с одной стороны, и угрозой со стороны армии беженцев на севере. Режим «туутси» в Бурунди, почти полностью контролируемый армией, не мог позволить себе отказаться от своей монополии меньшинства без опасности быть сметенным большинством «хуту».
Каждая страна жила в страхе, что то, что произошло в соседнем государстве, в следующий раз может быть совершено там с помощью соседнего режима.С годами круги идентификации и дезидентификации расширились от села и родословной до обобщенных категорий «туутси» и «хуту» в национальном и даже транснациональном масштабе. С каждым раундом насилия новые воспоминания давали сырье для последующих фантазий о природе дополнительной группы. Таким образом, была подготовлена почва для следующего пожара.
В Руанде отношения между движением «власть хуту» и правительственными кругами были запутанными, но близкими.Государство тайно поддерживало милицию, даже если иногда ее публично упрекали. В конце концов, правительство потворствовало геноциду, и армия участвовала в массовых убийствах. Но массовые убийства были подготовлены задолго до этого в рамках организованной кампании, которая тщательно следовала линиям разломов ранее существовавших и широко распространенных моделей идентификации и дезидентификации, которые развивались в течение почти столетия.
Абрам де Суан, Теория, культура и общество 1997 (SAGE, Лондон).Vol. 14 (2) п. 105-122.
Не совсем утопические дезидентификации, в память о Муньосе
Как и многие другие, я был шокирован и встревожен недавними новостями о безвременной кончине Хосе Эстебана Муньоса (4 декабря) в раннем возрасте 46 лет. (См. Также уведомления здесь, здесь и здесь.) Я всегда думал там. было бы время встретиться с Муньосом лично, так как он провел так много времени с его сочинениями и работой, которую он редактировал за последние несколько лет.Как ведущий ученый в области квир-теории, исследований производительности и критических расовых исследований, особенно (хотя и не только) в латиноамериканских исследованиях, Муньос многое оставил для нас, чтобы мы обдумали, запомнили и пересмотрели. В различных поворотах к альтернативным темпоральностям многие квир-читатели нашли вдохновение в его последней работе, Cruising Utopia: The Then and There of Queer Futurity (2009). Учитывая мою предыдущую борьбу в (якобы) контркультурных сценах, я часто частично идентифицировал (подробнее об этом чуть позже) с его размышлениями о своей юности в стиле панк.Когда я попытался проследить, как изменились квир-теории и подходы за последние годы (с историческими связями с феминистскими теориями и без них), он работал с Дэвидом Энгом и Дж. Халберштамом, задавая вопрос: «Что такое квир в квир-исследованиях сейчас?» (2005) реорганизовал мои идеи, подтвердил другие и восстановил веру в критические возможности квир-работы как внутри, так и за пределами религиоведения.
Но работа, которая произвела на меня наибольшее впечатление, — это первый крупный проект Муньоса, Disidentification: Queers of Color and the Performance of Politics (1999).Я часто пересматривал этот текст в течение последних нескольких лет, и когда я недавно начал годичный отпуск в новом городе, моим первым выбором для перечитывания автобусной остановки была Disidentifications . Хотя в этой книге есть много проясняющих отрывков, провокационных сопоставлений и соблазнительных мест, в которые можно попасть, ее введение по-прежнему остается для меня своего рода пробным камнем, поскольку я пытаюсь представить, чем я занимаюсь как ученый. с моими собственными обязательствами и переговорами о библейских традициях, в частности, но не только, поскольку они связаны с динамикой пола, сексуальности и воплощения.
В этом введении Муньос представляет свою концепцию дезидентификации, утверждая:
«Дезидентификация — это третий способ борьбы с доминирующей идеологией, который не стремится ассимилироваться в рамках такой структуры и не выступает категорически против нее; скорее, дезидентификация — это стратегия, которая работает на доминирующей идеологии и против нее. Вместо того, чтобы поддаваться давлению доминирующей идеологии (идентификация, ассимиляция) или пытаться вырваться из ее неизбежной сферы (контридентификация, утопизм), эта « работа над и против » — это стратегия, которая пытается трансформировать культурную логику изнутри, всегда прилагая усилия, чтобы осуществить постоянные структурные изменения, в то же время оценивая важность местной или повседневной борьбы с сопротивлением »(1999: 11-12).
Этот способ дезидентификации помогает прояснить, что еще можно делать с траекториями библейской аргументации, особенно когда кто-то идентифицирует себя как занимающийся феминистской, постколониальной, расовой критикой и / или квир-работой над ними. Учитывая их влияние, нельзя просто согласиться с разрушительными и бесчеловечными интерпретациями и использованием библейских материалов. Тем не менее, эти воздействия пересекли время, затрагивая людей как в исторических, так и в современных ситуациях. Таким образом, нельзя просто избежать такой аргументации; это просто не уходит.Как и в формулировке Муньоса, можно работать над репрессивными формами и нормами и против них, трансформировать их, использовать по-другому и переносить в другое место, не игнорируя их опасности и не подписываясь на ложные альтернативы.
Здесь Муньос напоминает мне о некоторых из лучших работ по библейским исследованиям, о которых я писал ранее. Ведущий феминистский библеист Элизабет Шюсслер Фиоренца, например, утверждала, что содержание библейских текстов должно быть помечено надписью: «Осторожно, может быть опасно для вашего здоровья и выживания» ( Rhetoric and Ethic , 1999: 14).Таким образом, не следует тратить энергию на отождествление с библейскими текстами или авторитетными фигурами, созданными на их основе, но вместо этого следует отчитываться перед широкой публикой и последствиями такой аргументации. В то же время Шюсслер Фиоренца отказывается отказываться от возможностей истории через критическую феминистскую практику воспоминания. Официальная версия событий — это далеко не вся история (и, по сути, формирует и искажает наши взгляды на прошлое).
Хотя Шюсслер Фиоренца доказывала это на протяжении десятилетий, ее парадигмы переосмысления библейской интерпретации редко рассматривались подавляющим большинством ученых и пользователей этих текстов.Одно исключение можно найти в работе квир-библеиста Кена Стоуна, в частности, в его Практика безопасных текстов: еда, секс и Библия в странной перспективе (2005). Стоун соглашается с отказом Шюсслер Фиоренца выбирать между непризнанием негативных последствий толкования и отказом от Библии из-за этих опасностей. Именно это сочетание этической оценки с настойчивой критикой (а не отказом) Стоун связывает с удивительно удачным каламбуром в названии — научиться «практиковать более безопасные тексты».Подход Schüssler Fiorenza может быть расширен посредством этой аналогии с подходом «безопасного секса» современных активистов по борьбе со СПИДом, поскольку безопасный секс также предлагает путь помимо отрицания рисков определенных практик передачи ВИЧ или полного отказа от сексуальной активности ( Practicing Safer Тексты , 2005: 8-13). И Стоун, и Шюсслер Фьоренца работают на репрессивных идеологиях и против них, с явной приверженностью как локальной, так и транслокальной борьбе. Подобно тому, как Муньос описывает дезидентификацию, они отказываются принимать термины этих идеологий, но они также отрицают, что нет никаких возможностей для другого использования этих материалов.
Кроме того, когда библейские интерпретации идут по этому пути, они идут путями, которые перекликаются с работой советницы Муньоса, Евы Кософски Седжвик, чей собственный уход (в 58 лет), хотя и менее внезапный, все же кажется слишком ранним даже четыре года спустя. Однажды Седжвик тщательно проследил две разные практики чтения для квир-исследований, дерзко охарактеризовав их как параноидальную и репаративную. Здесь Седжвик настаивает на своей собственной форме: когда кто-то настаивает на тщательной критике, он также должен учитывать возможность связи, удовольствия в настоящем и будущем.В сфере библейских исследований это также перекликается с герменевтическими трудами Шюсслер Фиоренца, где она описывает ряд шагов для феминистской интерпретации Библии, включая как герменевтику подозрения, так и герменевтику воспоминания. Баланс между такими герменевтическими усилиями очень похож на своего рода дезидентификацию.
Квир-формы библейской интерпретации, обучение на основе феминистских и квир-подходов (как в религиозных исследованиях, так и за их пределами), могут отдавать приоритет критическому анализу нормализующих и натурализующих аргументов, а также находить странные способы отношения к фигурам во времени.Здесь согласованные отождествления и частичные связи в Муньосе перекликаются с сопоставимыми размышлениями, обнаруженными в работе его коллеги из Нью-Йоркского университета Кэролайн Диншоу. Диншоу прекрасно демонстрирует потенциал «прикосновений во времени», представляя, что «квиры могут создавать новые отношения, новые идентификации, новые сообщества с прошлыми фигурами, которые ускользают от нас, но с которыми мы можем быть связаны частично благодаря общей маргинальности, квир-позиционности. ”( Получение Средневековья , 39).Прошлое не совсем прошлое, и его нельзя назвать идентичным сегодняшним формам меньшинства и маргинализации. Кажется, что немногие в библейских исследованиях так думают (по крайней мере, до сих пор, см. Мою статью в Biblical Interpretation 19), но способы дезидентификации, а не идентификация, все же могут быть одним из способов создать еще один вид проблем с историями. которые давно беспокоят (по крайней мере, некоторых) людей.
На мой взгляд, работа Хосе Эстебана Муньоса и сеть связей вокруг него, определенным образом очерченная и растянутая моими мыслями сегодня, отражают возможности трансформации фокуса идентификаций в феминистских и квир-моделях интерпретации.Жизнь и творчество Муньоса не могут быть сведены к тем резонансам, которые звучали кратко в моих всегда лишь частичных повествованиях. И, во многих отношениях, я могу лишь частично идентифицировать себя с ним и его работой (даже если мы связаны более тесными узами потенциальной связи и подотчетности). Но Муньос также осознавал потенциал таких различий в процессах идентификации и интерпретации. Возможно, это было бы не то, что он сделал бы, но я надеюсь, что его разотождествления могут вдохновить меня и других не просто согласовать нашу интерпретационную работу с библейскими материалами или против них, но преобразовать наше использование их в других целях.Или, по словам его коллеги Барбары Браунинг: «Сегодня мы начинаем работу и заботимся о работе, которая будет уважать его на всю оставшуюся жизнь. Мы должны делать это со всем удовольствием и утопизмом, которым он нас учил ». Я думаю, что многие из нас могут (не) отождествлять себя с этим.
Project MUSE — Excremental Desire, Queer Allegory и Disidentified Audience of Mankind
Средневековые моральные пьесы, драматизируя ловушки на пути к христианскому спасению, побуждают своих зрителей присоединиться к главным героям их повествовательного действия.Зрители — обыватели Обыватели ; они — Человечество и Человечество , и Замок Настойчивости . Таким образом, они призваны вставлять себя в драматический сюжет, рассматривая моральный выбор действий главных героев как непосредственно относящийся к их собственной жизни. Как объясняет Дэвид Бевингтон, средневековые пьесы о морали «в первую очередь характеризовались использованием аллегории для передачи морального урока о религиозном или гражданском поведении, представленного посредством абстракций или репрезентативных социальных персонажей.Наиболее распространенным сюжетом этих нравоучений, пересказываемым в пьесе за игрой, был сюжет аллегорического состязания за духовное благополучие героя человечества ». ловушки на своем пути к искуплению, многие критики считают их теологически консервативными.
Тем не менее, путь к спасению в Mankind изображен как откровенно грязный и чрезмерно странный, требующий от главного героя исследования желаний, как экскрементов, так и гомоэротических, и, следовательно, чтобы зрители тоже отправились в такое странное путешествие.Аллегории зависят от их поверхностного текста, предлагающего связанные, но дискретные интерпретации, однако, раскрывая такие двойные (и даже множественные) значения, они часто приглашают к странному чтению, настроенному на капризы эротического выражения между их (предположительно нормативным) текстом и их (подрывным) подтекстом. поскольку эти структуры и субструктуры не могут не создавать герменевтических трещин. Как поясняет Ангус Флетчер об аллегории: «Проще говоря, аллегория говорит одно, а означает другое», как он затем уточняет: «Весь смысл аллегории в том, что не нужно читать экзегетически, часто имеет смысл. буквальный уровень, который сам по себе имеет смысл.Но каким-то образом эта буквальная поверхность становится намного богаче и интереснее [End Page 457] , если дана интерпретация ». 2 Эта двойная структура порождает внутренний парадокс аллегории, поскольку ее вторичный семантический уровень часто содержит потенциал, чтобы подорвать ее буквальный чтение. 3 В традициях аллегорического театра и средневековых пьес о морали это удвоение значения неизбежно снова удваивается из-за вероятного отождествления зрителей с главным героем повествования, а также из-за разрыва между желаниями, ожидаемыми от вымышленного персонажа, и их вуайеристские желания, наблюдая за его моральным прогрессом.По сути, аудитория должна постоянно колебаться внутри этого удвоения аллегорической формы и ее подтекста, а также внутри удвоения повествовательной идентификации с моральным путешествием главного героя и их личного вклада в извращенные заговоры.
Итак, в то время как некоторые могут представить средневековые аллегории как привлекательные текстовые и подтекстовые чтения, которые одновременно согласуются с христианским учением, различные образцы формы свидетельствуют о присущей ей странности, а поверхностный уровень повествования маскирует эротически заряженный и потенциально извращенный подтекст. , что очевидно в таких шедеврах, как «Роман де ла Роз » Гийома де Лорриса и Жана де Мена, «Пахарь » Уильяма Ленгланда и « Pearl » Уильяма Ленгланда и «Жемчужина » Поэта. 4 Гленн Бургер объясняет литературную эксцентричность тем, что идеологии, как средневековые, так и сегодняшние, ограничивают различные конструкции желания и самости в этой культуре, требующей «принудительных проявлений сексуальности и идентичности [таких], что сопротивление очень велико. временно принят (никогда не обеспечен абсолютно) в круговороте власти «. 5 Внутри таких властных структур квир-энергия и уклонения предлагают критическую стратегию для переоценки значения преобладающих культурных сценариев, при этом жанр функционирует как такой культурный сценарий, который регулирует эротическое выражение, но одновременно становится восприимчивым к его подрывной деятельности изнутри.Несколько критиков прокомментировали «вырождение», очевидное в драматическом действии Mankind , с этим красноречивым словом признавая гомоэротические темы пьесы, но в основном отказываясь от понимания культурного значения такого вырождения как неожиданного пути к искуплению. 6 Как признает Человечество, его муки касаются «мятежника [его] плоти» (l. 313), фраза, которая не может избежать эротических коннотаций, и Милосердие предостерегает Человечество от его шумных товарищей: «Что как, Mankynde! Fle at felyschyppe…
Дезидентификация в споре о мужественности черных и гомосексуализме — Пример бесплатного эссе
Муньос (1999) утверждал, что дезидентификация — это механизм, используемый маргинализованными группами для выживания в мире, в который они не вписываются или не обязательно хотят соответствовать, и который наказывает, подвергает остракизму, высмеивает или даже убивает упомянутых «маргинальных членов». доминирующей группы.
Посредством дезидентификации те, кто находится в маргинальном положении, участвуют в своего рода «представлении», которое позволяет развить идентичность, которая не обязательно требует, чтобы они, как квадратный колышек, вписывались в круглое отверстие.Муньос также отмечает, что некоторые идентификаторы, такие как «раса, сексуальность, [и] пол», уходят корнями в «фобические энергии» (Введение, разделение идентичности, параграф 3), потому что
Наши авторы могут помочь вам с любым сочинением. На любую тему
Получите свою ценуэти отклонения и связанное с ними воспринимаемое бунтарское поведение, кажется, угрожают тщательно выстроенной гегемонии, в которой власть имущие пользуются определенным элементом привилегий, комфорта и авторитета.Специально для цветных квиров (далее QPOC), Муньос отмечает, что «репрезентативный контракт» нарушается, когда те, кто попадает в маргинальные группы, заявляют о своем присутствии, «и социальный порядок получает толчок, который может отразиться громко и широко, или менее драматичными, но необходимыми на местном уровне способами »(Введение,« Распад идентичности », пункт 3).
Что сразу же пришло в голову в связи с вышеупомянутым «нарушением» «репрезентативного контракта», так это вопрос о мужественности и гомосексуализме чернокожих.Муньос сделал заявление, которое нашло отклик у меня по этому поводу: «Идентификация меньшинств часто пренебрежительна или антагонистична по отношению к позициям других меньшинств» (Введение, Разрушение идентичности, параграф 8). Хотя в целом растет поддержка прав ЛГБТК и качества жизни, все еще существуют проблемы с принятием гомосексуализма, особенно в черном сообществе и, в частности, среди чернокожих мужчин.
В своем исследовании отношения чернокожих МСМ (мужчин, практикующих секс с мужчинами) к гомосексуализму и мужественности, Fields, et.al. (2015) определили маскулинность как «социальную конструкцию, включающую переговоры о власти и авторитете, в которой доминирующие в обществе мужчины, которые придерживаются гендерных ролевых норм, подчиняют других мужчин, женщин и женственность». Интересно, что мужественность черных не так четко определяется этими терминами. Скорее, из-за исторического (и современного) подчинения чернокожего мужчины и лишения доступа к «власти и авторитету» — элементам, которые Ареднт (1986) далее квалифицирует как расширение прав и возможностей и уважение — мужественность черных считается «компенсирующей» маскулинностью, основанной преимущественно на в откровенно физических проявлениях сверхмужественности (например,д., спортивные, сексуальные и т. д.), так что можно получить аналогичное чувство власти и власти, которое ощущается более осязаемо.
Муньос уделяет особое внимание термину «маскулинность», обвиняя тех, кто использует или соблюдает его, в эффективной цензуре тех, кто осмеливается игнорировать его, «объявляя недействительным, исключая и подавляя гомосексуальность, женственность и сексуальность». странно покрытая мясистость »(Муньос, Часть I, Фотографии траура, параграф 2). Fields, et. al. далее предположил, что такие проявления сверхмаскулинности чернокожими мужчинами, в том числе черными геями, являются предпочтительными или даже желаемыми.Таким образом, многие черные геи не идентифицируют себя со стереотипным гомосексуальным поведением и активно скрывают или сдерживают свою сексуальную ориентацию. Поступая таким образом, они развивают то, что известно как гендерно-ролевая деформация (GRS), которая связана с навязыванием гетеронормативных идеалов и моделей поведения, которым, как ожидается, будут придерживаться чернокожие мужчины. Во многих чернокожих семьях быть геем — это нормально, если вы не являетесь геем на публике.
Недавним вызовом мужской гегемонии стала показная модная демонстрация на церемонии вручения премии «Оскар» удостоенного премии «Черный Тони» актера Билли Портера, удостоенного премии «Черный Тони».На нем был наряд, созданный квир-латиноамериканским модельером Кристианом Сориано, верхняя половина которого состояла из смокинга, накрахмаленной белой рубашки и галстука-бабочки, а нижняя половина — роскошного вечернего платья, сохраняя при этом очевидные физические характеристики мужественности. например, коротко остриженная стрижка и борода. Выбор одежды Портера был преднамеренным актом дезидентификации, поскольку он стремился скрыть барьеры, которые так жестко определялись (или, скорее, определялись гегемонистски) как мужские и женские.
До 24 февраля 2019 года ни один мужчина, гей, натурал или кто-либо другой, не осмеливался надевать платье на Красную дорожку (то есть не в шутливой манере). Я лично видел в этом тонкую перебранку в адрес Кевина Харта, который изначально был назначен хозяином Оскара, но ушел в отставку после того, как вновь всплыли старые гетеронормативные и гомофобные комментарии. Особое внимание было уделено стендап-ритуалу Харта, когда он сказал, что у его тогдашнего сына был «веселый момент», и он «толкнул его» и крикнул ему: «ЭЙ! ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ! ЭТО ГЕЙ! » (Капуто и Хартман, 2010).Возможно, это была мягкая попытка юмора, но она также опасна.
Учитывая его положение влияния — я бы не стал говорить «власть» — в господствующей культуре он подсознательно укрепил идею о том, что насилие в отношении геев (и их союзников) допустимо и уместно, и что любое внешнее проявление поведения в прямом отличие от гетеронормативной парадигмы неуместна.
Судя по отзывам в социальных сетях, многие чернокожие мужчины согласны с последним. Они осудили демонстрацию Портера как еще один пример выхолащивания и обесценивания черных.То есть, как будто быть геем было недостаточно, он надел платье на публике. Он не только «вышел из дома в таком виде» (как сказала бы моя покойная арканзианская бабушка, принадлежащая к разным расам), он сделал это в учреждении, с которым у многих чернокожих уже возникли разногласия. Многие чернокожие считают, что чернокожие актеры и актрисы не должны искать подтверждения своего искусства — и, соответственно, своего существования — в Киноакадемии, где доминируют белые.
Но вот загвоздка когнитивного диссонанса: то, что эти самые критики удобно игнорировали, так это их собственное покровительство фильмам и пьесам Тайлера Перри, в которых главный герой изображен черным мужчиной ростом 6 футов 5 дюймов в драпировке.Или запойный просмотр повторов одноименного ситкома Мартина Лоуренса середины 90-х, в котором он изображает несколько стереотипных черных женских персонажей и от души смеется. Или повторяется зрительская аудитория Шоу Флипа Уилсона, в то время как титульный исполнитель появляется как «Джеральдин» и называет это «классической комедией». Допустимы ли эти дисплеи, потому что они являются вымышленными персонажами? Неужели это «просто развлечение»? Кажется, это оправдание всякий раз, когда я разговаривал с чернокожими мужчинами. Это заставляет меня задаться вопросом, почему гомофобный стендап-ритуал Кевина Харта можно преподносить и воспринимать как истину и правильность, хотя это тоже развлечение.И наоборот, как модное заявление Билли Портера представляет собой угрозу мужественности черных, которая сама по себе является гегемонистской парадигмой, которой, по большей части, подчиняются чернокожие геи (и воспринимают GRS как одно из многих последствий)?
Хотя Келли (1994) может предположить, что бунт не всегда должен быть политическим, для чернокожих, и особенно черных QPOC, почти все является политическим. Само существование QPOC каждый день ставится под сомнение благодаря мерам и действиям, направленным на то, чтобы держать их в маргинальном положении, а выжить, оставаясь черными поверх этого, — это чудо.Своей демонстрацией дезидентификации Билли Портер бросил вызов гетеронормативным ожиданиям мужчин, даже геев, носящих смокинги на официальных мероприятиях. По его собственным словам, «Моя цель — каждый раз быть ходячим произведением политического искусства». Бросить вызов ожиданиям »(Allaire, 2019). Эти последние три слова, по мнению автора, суммируют призыв Муньоса к оружию для QPOC.
Список литературы
- Аллер, К. (24 февраля 2019 г.). Билли Портер о том, почему на церемонии вручения премии «Оскар» он носил платье, а не смокинг.Получено с https://www.vogue.com/article/billy-porter-oscars-red-carpet-gown- christian-siriano.
- Арендт, Х. (1986). Коммуникативная власть. В Стивене Льюксе (ред.), Власть (59-74). Нью-Йорк, Нью-Йорк: Издательство Нью-Йоркского университета.
- Филдс, Э. Л., Богарт, Л. М., Смит, К. К., Малебранш, Д. Дж., Эллен, Дж., И Шустер, М. А. (2015). «Я всегда чувствовал, что должен доказать свою мужественность»: гомосексуальность, мужественность, гендерное ролевое напряжение и риск заражения ВИЧ среди молодых чернокожих мужчин, имеющих половые контакты с мужчинами.Американский журнал общественного здравоохранения, 105 (1), 122-131.
- Капуто М. (Продюсер). И Хартман, С. (директор). (2010). Кевин Харт: Серьезно смешно [Motionpicture]. США: Codeblack Entertainment.
- Келли Р. (1994). Расовые повстанцы: культура, политика и черный рабочий класс [версия для Kindle]. Получено с https://read.amazon.com/?asin=B001D201QC .
- Муньос, Дж. Э. (1999). Дезидентификации: цветные педики и политическая деятельность [версия Kindle]. Получено с https: // read.amazon.com/?asin=B00IK7WSKA
Взгляд Au Pair на мораль и аморальность в отношениях с Au Pair
Статья специального выпуска
Автор:
Катерина Роде-Абуба
Центр немецких и европейских исследований, Университет Билефельда, Германия
X закрыть
Абстрактные
В этой статье исследуется точка зрения помощников по хозяйству на конфликты и эксплуатацию во время пребывания в отеле.Теоретически, основываясь на концепции моральной экономии, будет показано, что помощницы по хозяйству не идентифицируются с профессиональными домашними работниками и работниками по уходу, чтобы сохранить свою идентичность иностранного студента, действующего в качестве помощника для местной семьи, которая борется с уходом за детьми. Ссылаясь на моральные нормы, помощницы по хозяйству реагируют на конфликты, используя стратегию «позора», чтобы протестовать против неудовлетворительных условий семейной жизни, или они решают перейти в другую семью. Эти формы сопротивления узаконены в рассказах, которые в процессе общения устанавливают моральную иерархию между помощницей по хозяйству и семьей, чтобы отвергать виктимизацию эксплуатации и демонстрировать свою собственную способность действовать как независимый взрослый человек. Как цитировать: Роде-Абуба, К., 2016. «Хорошая девочка из России может все»: Взгляд Au Pair на мораль и безнравственность в отношениях с помощницей по хозяйству . Северный журнал исследований миграции , 6 (4), стр. 215–223. DOI: http://doi.org/10.1515/njmr-2016-0033Опубликован в 01 декабря 2016.
Экспертная оценка