Имморализм посттоталитарного общества в России – аналитический портал ПОЛИТ.РУ

Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции директора «Левада-Центра», главного редактора журнала «Вестник общественного мнения» Льва Гудкова на тему «Имморализм посттоталитарного общества в России. Характер и природа русского национализма», прочитанной 12 февраля 2015 в рамках Открытого гражданского лектория Сахаровского центра.

Екатерина Хмельницкая:Я рада в очередной раз приветствовать вас в Открытом гражданском университете. Сегодня Лев Дмитриевич Гудков, директор Левада-центра, прочитает вам лекцию «Имморализм посттоталитарного общества в России. Характер и природа русского национализма». Прошу любить и жаловать.

Лев Гудков: То, что я буду вам рассказывать, основано на материалах наших исследований — социологических опросов общественного мнения, которые наш центр ведёт с конца 1988 года.

Нынешний взрыв патриотизма, национализма, консолидации вокруг власти для либеральной, демократически настроенной публики оказался совершенно неожиданным. Первая реакция на это, конечно – «не верю я про эти 85%». Когда спрашиваешь – а сколько? – говорят – 60%, некоторые – 20%. Проблема, как мне кажется, не столько в сопротивлении данным опросов или в нежелании слышать то, что не нравится, сколько в неготовности нашей публики анализировать происходящее, понимать длительные процессы. Общий уровень понимания социальных проблем нашего общества не просто низкий, он – убогий. И это не случайно: само по себе социологическое знание, пришедшее из обществ другого типа, отражающее другие типы человеческих связей и отношений, оказывается более сложным, нежели массовое или интеллигентское сознание, воспроизводящие социальную структуру нашего общества. Поэтому даже якобы «более продвинутая» часть российского образованного и «мыслящего» сообщества не знает собственного состояния и не готова самостоятельно думать, а потому — всячески защищается от неприятных фактов, если они подрывают лестное мнение о самих себе, оказывающееся основой ее групповой идентичности. Крайне редкие исключения в этом плане, такие как Сергей Адамович Ковалев, лишь подчеркивают эту несостоятельность нашей образованщины.

Чтобы выбраться из этого состояния, первое, что, как мне кажется, необходимо вернуться к «сознанию большого времени», выйти из круга текущих вопросов, понимание того, что события важны не только за ближайшие два-три года, а что надо принимать во внимание, брать гораздо большие временные масштабы, чтобы понимать не только расстановку сил, но и те факторы, те силовые поля, которые складываются в гораздо более длительное время. Они устойчивы, хотя подчас не видны, поскольку образуют неконтролируемые, несознаваемые поля массового сознания. Вот этого как раз «большого времени» и не хватает для учёта нынешних процессов и явлений.

В первую очередь эти проблемы понимания возникают при попытках уяснить себе, чем вызвано нынешнее возбуждённое состояние общества, почему вдруг население консолидировалось вокруг власти, по отношению к которой оно до этого держалось очень критически и отчужденно. То есть все то, что связано с украинскими событиями, с авантюрой нынешнего руководства на Украине, присоединением Крыма и прочим. Я постараюсь попозже показать некоторые данные наших исследований.

Прежде всего, мне кажется, надо учитывать ту природу нашего общества, которая не понятна большинству ни аналитиков, ни публике. Действует установка, что в 1991 году произошла революция, переход к демократии и всё, что из этого следует. Раз революция, то далее действует, в лучшем случае, логика обычных транзитологических концепций, то есть одобренные наукой политической экономией или политологией рецепты, что надо сделать для того, чтобы произошли демократические преобразования, возникли соответствующие институты и прочее. Такое мышление по аналогии, как это происходило в других странах социалистического лагеря, со схожими режимами – Польше, Чехии, балтийских республиках и других местах. Но эти нормативные рекомендации (и применение самых общих понятий — авторитаризм, демократия, гражданское общество) и схемы не принимают во внимание особенности нашей страны. В первую очередь, разнородность и разнонаправленность институциональных изменений.

Как показывают данные наших многолетних исследований и их интерпретации, изменения в постсоветской, посткоммунистической России носят крайне неравномерный характер. Быстрее всего меняются те сферы жизни, те отношения, которые не связаны с коллективной идентичностью и с институтами, которые её воспроизводят.

Наиболее консервативной оказывается система власти, неподконтрольная обществу (да общество и не выработало механизмов для контроля, нет даже сознания необходимости этого контроля) и те институты, на которые эта власть опирается – это, прежде всего, судебная система, правоохранительные органы, армия (не смотря на все четырнадцать попыток её реформировать, в общем, не очень удачных). Также не менее важны в этом плане крайняя консервативность системы репродуктивных институтов – системы массового образования, воспитания, информации. Вот все эти институты в наименьшей степени изменились, если сравнивать с советским временем.

А что изменилось? Изменились экономические отношения, изменилась массовая культура, резко изменились характер и система потребления, приблизившись к уровню небедных европейских стран. В какой-то степени начала меняться система коммуникаций, но после 2003 года, после установления авторитарного режима бывших чекистов, вся эта система была постепенно взята под контроль, произведена информационная зачистка, и сфера информации и массовой коммуникации превратилась в систему пропаганды, практически полностью, монопольно контролируемой Кремлём. Надежды самоуверенных либералов на то, что интернет сам собой может быть альтернативой институту пропаганды, механизму пропаганды оказалась иллюзорной. Как впрочем, и реформаторов гайдаровского призыва, этих экономических детерминистов (постмарксистского толка), что рынок сам собой приведет к демократии. Само собой, по щучьему велению, не получается.

Для того чтобы понять, с чем мы имеем дело, давайте нарисуем исходную рамку соотнесения. Что такое тоталитарная система, из которой Россия как будто пытается выйти, или что есть тоталитарный режим?

Как правило, с «тоталитаризмом» связывается исключительно регрессии, ГУЛАГ, коллективизация, жёсткое давление власти на общество, все ужасы массового террора. На самом деле, это только очень небольшая часть, вторичных признаков тоталитарных систем.

Тоталитарные режимы представляют собой соединение нескольких очень важных плоскостей. В своё время, когда эти режимы только начали формироваться, первые попытки их описания были предприняты в Италии, итальянскими политологами самых разных направлений – социал-демократами, католиками, коммунистами и прочими. Затем – немецкими, как их называли в Германии, «ренегатами», то есть выходцами из прежней компартии. Именно они дали наиболее значимые описания новых формирующихся институтов – партии нового типа, системы доктринации населения, новых организационных форм консолидации отдельных групп и слоев населения вокруг нового режима (появление детских, юношеских женских, корпоративных объединений и т.п.). Попытка систематизации новых режимов – не описания отдельных сторон, допустим, системы воспитания, партийности, идеологии – а именно систематизация этих режимов приходится на 50-е годы. В 1953 году, 5 мая – отмечу это интересное совпадение – в Нью-Йорке состоялась вторая конференция по тоталитаризму, по концепциям тоталитаризма, где Карл Иоахим Фридрих, немецкий по происхождению социолог и политолог выдвинул первое описание так называемого тоталитарного синдрома. Потом, через несколько лет, со своим аспирантом, известным теперь Збигневом Бжезинским, они систематизировали это в виде концепции тоталитарного синдрома в книге «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956).

Очень важно, что они, в отличие от историков, не ставили перед собой задачи описания какого-то отдельного, конкретного жестокого режима – советского, нацистского или фашистской Италии. Они ставили совершенно другую задачу: дать основания для сравнительного, а потому — типологического, анализа различных репрессивных режимов принципиально новых типов. Их задачей была выработка теоретического языка для анализа таких форм и их сравнения для последующего изучения вновь возникающих систем господства. Таких режимов в середине 1950-х годов возникало всё больше и больше. К 70-80-м годам, по некоторым оценкам, можно было говорить, что порядка 40% из действующих политических систем, можно так или иначе могли включить ряд репрессивных тоталитарных режимов (помимо соцлагеря, сюда следовало или можно было отнести Китай, Кубу, Вьетнам, Иран, Ирак, пномпеневскую Камбоджу, многие африканские режимы, только-только освободившиеся от колонизации и пытающиеся начать модернизацию и т.п.).

Каковы признаки тоталитаризма? Что, собственно, входит в тоталитарную систему? Первое и самое главное – однопартийные системы господства: сращение государственного аппарата и партии и, соответственно, установление партийно-идеологического контроля над всей системой массового управления. Это очень важно, потому что возникает совершенно новое явление, так называемая «номенклатура». Это подготовка кадров, контроль исключительно по принципу идеологической лояльности режиму и расстановка партийных функционеров на все ключевые посты, что обеспечивает контроль над всеми социальными процессами, над всеми социальными перемещениями в обществе, от мобильности до экономики и систем воспитания. Возникает система капиллярного контроля над всеми сторонами жизни общества, начиная с детских садов и кончая управлением искусством, литературой, армией, идеологией и средствами массовой информации, государственным управлением и судопроизводством и всем прочим. Тем самым право и судейская система начинают подчиняться идеологическим установкам партии или фюрера, вождя, тем самым вводится очень важный принцип – фюрер всегда прав. Сегодняшние отзвуки этого вам должны быть хорошо знакомы: «Путин всегда прав». Это не я сказал, это Володин сказал.

Второй очень важный признак – это миссионерская, тотальная,эсхатологическая идеология (поскольку претендует на объяснение всего и всея). Эта идеология основана на строительстве «нового общества», на обещании нового, небывалого общественного состояния, будь то тысячелетний Рейх, будь то коммунистическое будущее. Важно, что этот мотив открывает (обещает, пробуждает надежды и иллюзии) некоторую перспективу, прежде всего – подрастающему поколению, и возможность вертикальной мобильности, «решения всех проблем», предлагаемую в ответ на демонстрацию лояльности режиму. Тоталитарные системы – это всегда идеологии молодых. Чуть попозже я скажу, почему это так важно.

Очень важный признак – это харизматический вождь, национальный лидер, подчас – революционный, стоящий надо всеми институтами и задающий все цели и все смыслы, импульсы для управления всей системой.

Следующий признак (называют всего шесть или семь этих признаков) – это всевластие тайной политической полиции, обеспечивающей тотальный контроль, дрессуру общества, принуждение несогласных, устранение оппозиции и любых критиков, создающих условия для принуждения к единому поведению и к всеобщему единомыслию. Всевластие тайной политической полиции чрезвычайно важно потому, что признание этого обстоятельства вводит принцип перманентного чрезвычайного состояния, то есть отмену для сотрудников ГБ норм действующего права или, по меньшей мере, радикально ограничивает его значимость. Это очень важное положение, которое определяет статус госбезопасности, политической полиции, его положение над правом, экстраординарность её положения по отношению ко всем другим институтам, неподконтрольность никакому другому институту. Она подчиняется исключительно вождю, либо высшему политическому руководству, которое тоже стоит над всеми институтами.

Следующий признак – это полная монополия власти на средства массовой информации и превращение их в систему пропаганды, обеспечивающей единомыслие.

Ещё одна важная вещь – это массовый террор, осуществляющийся политической полицией и репрессивной машиной. Массовые репрессии часто воспринимаются и интерпретируются как чисто иррациональное явление, а на самом деле – они чрезвычайно функциональны для такого социального устройства. Почему это важно? Потому что в обществе, пронизанном таким тотальным единством управления, фактически отсутствуют механизмы вертикальной мобильности, а значит — и смены власти. Это центральная проблема всех репрессивных режимов: отсутствие механизмов смены и упорядочивания власти. Это значит, что рано или поздно возникает ситуация склеротизации всех каналов управления и, что описано всеми социологами, то есть присвоение бюрократического статуса, использование его почти в феодальных целях. Для того чтобы разрешить проблему сращения статуса и его использование в собственных, чисто эгоистических целях, режим должен проводить периодические чистки. Это чрезвычайно важно. Конечно, есть некоторая логика саморазвития террора в интересах того или иного ведомства или отдельных функционеров, которые раскручивают эту машину. Но, в принципе, репрессии — очень важный механизм дисциплинирования номенклатуры, управляющего аппарата.

И, наконец, не всегда, но часто существующий признак – плановая экономика, то есть подчинение экономики политическим целям. Это тоже важная предпосылка, потому что она позволяет мобилизовать для политических целей ресурсы всего социума.

Пик авторитарных режимов приходится на конец 1930-х – 1940-е годы. Большинство работ, связанных с тоталитаризмом, как раз ограничиваются этим периодом. Большинство из них описывает отдельные системы террора, политическое и партийное устройство, экономику, системы воспитания и прочее, и прочее. Но главный вопрос, который возникает при этом, остается без ответа. А он чрезвычайно важен для нас: что происходит с тоталитарными режимами позже? Есть ли выход из этих структур господства?

Большая часть тех классических режимов, которые уже описаны, потерпели поражение и разрушены в результате военных поражений. Нацистская Германия, фашистская Италия и некоторые другие, близкие к ним. Почему я так акцентирую проблему «большого времени»? Для нас самое важное – понять, что происходит, какова логика дальнейшего развития, если режимы сохраняются? Каковы внутренние факторы разложения, преобразования этих режимов?

Но политическая, социологическая, политологическая мысль останавливается перед этим вопросом и не дает никакого ответа. Эта область оказывается совершенно неизученной.

Одной из важных задач нашего большого проекта, инициированного ещё Юрием Александровичем Левадой, – исследование «Простой советский человек», попытка проследить и понять процесс разложения этих режимов. Что происходит с такого рода системами с течением времени? Какова логика их распада или возможности реставрации, или рецидива?

С моей точки зрения, с начала 2000-х годов мы имеем дело с попыткой если не реставрации тоталитарного режима, то его модификации. Если сравнивать нынешний режим с классической схемой тоталитарного синдрома, то мы не видим некоторые его признаки, они выбыли. Это исчезновение идеологии и образа будущего, что очень важно. Второе – это прекращение террора, потому что террор заканчивается под влиянием интересов самой номенклатуры после смерти Сталина и некоторых пертурбаций в высшем руководстве. Принимается целый ряд законов, которые ограничивают репрессии в масштабе, запрещая возбуждение уголовных дел против членов высшего руководства, потом – против коммунистов и так далее. То есть, прежде всего, ограничиваются возможности тайной политической полиции заводить дела против членов самой системы. Для нас здесь самая главная задача – прослеживать последствия этих действий, которые не преднамеренны, которые рассчитаны на ближайшие цели самозащиты номенклатуры, оставшейся после Сталина. Но последствия этого оказываются чрезвычайно интересными.

Возьмём такой признак, как прекращение террора. Что из этого следует? По одному из исследований наших коллег, проведённом в 1993-1995 году (это исследование «Циркуляции элит», основанное на изучении биографий высшего руководства, во времена Сталина, Брежнева и Ельцина). Оказалось, что прекращение террора привело к склеротизации каналов вертикальной мобильности. По анализу биографий видно, что если в конце сталинского периода, скажем, в 1951 году, для того, чтобы занять первую номенклатурную должность кандидату в номенклатуру, например, претенденту на должность освобождённого секретаря большой организации или завода, необходимо было работать в статусе «ожидающего» три года, то в конце брежневской эпохи этот срок растянулся до 21 года. Иначе говоря, произошла полная закупорка и стагнация вертикальной мобильности. Что вызвало сильнейшее напряжение внутри самой бюрократии. Вы помните, что такое застой. Если не все помнят, то я вам скажу, что такое время застоя. Это интенсивное производство людей с высшим образованием, направленное, прежде всего, на обеспечение нужд военно-промышленного комплекса, это мощная инвестиция в систему образования во времена Хрущёва – (то был единственный период, с 1960 до 1965, когда инвестиции в образование составляли 6% ВВП; сегодня это в три, даже в четыре раза меньше). Именно тогда принимаются постановления ЦК о финансировании науки и решении об обязательном среднем образовании. Напомню, что в 30-е годы уровень образования населения в среднем составлял три года. К середине 50-х годов это уже была семилетка, а к концу советского периода это уже приближалось к одиннадцати годам. То есть образовательный капитал создавал ресурсы для подъёма, для мобильности, но одновременно с ростом слоя образованных людей возникали и напряжения в самой системе образования и управления, включая и производство, формировался относительный избыток образованного слоя. Опять-таки, чтобы была понятна природа общества – число людей с высшим образованием в начале 50-х годов составляло 0,2%. В 80-х годах эта доля составляла 8 или 9%. А сегодня это 23%. Общество радикально менялось и, соответственно, изменялись и запросы, и культурный капитал. Но поскольку социальная система не дифференцировалась в соответствии с функциональными запросами структурных образований, подсистем, не получавших статус автономных институтов (науки, образования, экономики), то накапливалось относительное перепроизводство этого образованного слоя. Оно никуда не девалось, поскольку каналов для развития не было. Я говорю только об очень ограниченном кусочке проблематики тоталитаризма.

Возникло то самое состояние застоя, безвыходности, бесперспективности, что сказывалось и на отношении внутри самой бюрократии. Слой геронтократии, который рос по понятным демографическим причинам, закрывал возможности карьеры для следующего поколения бюрократов, карьеристов и честолюбцев (а вне бюрократии в тоталитарных режимах, как мы знаем, ничего не было).

Первой задачей Горбачёва было именно необходимость устранить этот слой омертвелых геронтократов, разраставшийся с прекращением террора. Вы помните, с чего началась перестройка – он сложными интригами и маневрами убрал триста членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, секретарей обкомов, которые блокировали возможность изменений. Иначе говоря, первое следствие прекращения террора – это сильнейшее напряжение внутри самой тоталитарной системы управления, внутри номенклатуры, и появления мотивов для её трансформации, чисто бюрократической.

Это один из моментов. Можно было бы рассмотреть и другие, но времени тогда не хватит, поэтому я их опущу. Другое следствие, которое не так заметно, это изменения идеологии. Проспективная идеология, построение небывалого общества, обещание всеобщего благоденствия, благополучия и достатка, стухла уже к середине 1970-х годов. Уже почти никто не верил в то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, как обещал Хрущёв. Хронический дефицит, связанный с плановым распределением в экономике, создавал сильнейшее напряжение в сфере мотивации и, соответственно, производительности труда. Чем выше был образовательный и культурный уровень, тем выше были потребности и запросы населения. А экономика, ориентированная лишь на военно-промышленную модернизацию, не обеспечивала эти потребности и создавала сильнейшую неудовлетворённость, хронический дефицит и снижение готовности к труду, мотивации. Возникло то самое явление, которое выражалось формулой: «они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». То есть полное исчезновение производительной мотивации. Халтура как социальное явление приобрело тотальный характер, то же самое и следует сказать о коррупции. Но сама по себе идея нового, небывалого, исключительного общества никуда не делась. Она трансформировалась в сознание нашего «особого пути», представление, что мы выше всех, мы – особые, новые, резко отличаемся от всех. И через какое-то время это закрепилось уже без всякой связи с идеей нового общества, осталось лишь сознание, что мы – особые, отличные от всего мира. Это дало некое чувство, которое можно назвать имперской спесью, чувством этнического превосходства, чувством особости и внутренний изоляционизм по отношению ко всяким другим странам. Наконец, сама по себе коммунистическая идеология умерла естественным образом именно потому, что не могла реализоваться. Взамен неё где-то к концу 60-х – началу 70-х годов медленно, но отчётливо проступила идея русского национализма. Русский национализм связан с этой идеей особости нашего характера. Я потом подробнее остановлюсь на этой чрезвычайно важной вещи, а пока бегло очерчу иные последствия.

Из планово-распределительной экономики выросла не только коррупция, но и дефицитарное сознание. С одной стороны, закрепилась идея справедливости иерархического распределения, что каждому положено то, что соответствует занимаемой им должностью, местом в иерархии. С другой стороны, возникла сильнейшая социальная зависть и чувство несправедливости существующего порядка. Тотальное сознание, которое мы уловили уже на первых замерах, что система прогнила, мафиозная система привилегий изжила себя. (На этом, кстати говоря, взошёл Ельцин, который стал бороться с привилегиями начальства. Его чисто популистская демагогия, езда в троллейбусе, демонстративный отказ от служебной машины принималось населением с восторгом). Но это было явно недостаточным, потому что идея равенства распределения теснейшим образом была связана с закрытым обществом и с сознанием того, что государство обязано обеспечить и рабочее место, и определённый уровень жизни, и благосостояние, и прочее, и прочее. И эта идея сохранилась сегодня в виде патерналистского сознания, патерналистского отношения к государству. Она жива сегодня, но выражается она в очень стёртом виде, условно говоря, в виде приверженности к программам социал-демократических партий (как на Западе), но которая вообще-то не имеет ничего общего с европейской социал-демократией. Она скорее связана именно с идеей справедливости и долга государства обеспечения всех всем. Вот тогда это будет справедливое, заботливое государство. Если посмотреть на наши опросы, то мы увидим, что от двух третей до трёх четвертей опрошенных говорят, что они не в состоянии прожить без помощи государства, без его заботы. Однако, когда мы спрашиваем: «Рассчитываете ли вы на эту помощь?», — только небольшое число говорит, что да, рассчитывают. В основном же люди полагаются на самих себя.

И, наконец, ещё очень важная вещь. Это адаптация к репрессивному государству. Исчезновение террора не означает исчезновение системы принуждения и социального контроля. Человек через коррупцию, через халтуру, через двоемыслие научился уживаться с этой властью, обманывая его, обманывая себя, обманывая других, принимая то, что называется комфортной позой при насилии.

Насилие – чрезвычайно важная характеристика подобных систем. Можно сказать, что насилие – это доминантный код всех социальных отношений. Почему? Потому что государство монополизировало право на представление коллективных ценностей. Представление о национальном целом, коллективном целом, они все связаны с властью. А коллективное целое – это очень традиционные, очень важные для населения представления. Они всегда окрашены позитивно. Это наше «героическое прошлое», это — «большая страна». За счёт чего эта страна возникла? За счёт колонизации и завоеваний, прежде всего, подчинения других. Это империя. Это наше героическое прошлое, это войны, которые вела Россия с целью расширения своей территории, захвата чужих земель и установления системы внутренней колонизации, которое продолжалось до конца XIX века. Этот одна сторона. С другой стороны – по опросам – главная, опорная коллективная ценность и символ, то, на чём сходятся все респонденты, вне зависимости от своих политических или идеологических установок, это – победа в Великой отечественной войне. Торжество этой победы и принесённые жертвы сакрализуют победу. В этой системе идеологии, преподавания истории, воспитания они обратным светом озаряют и оправдывают всю советскую государственную машину: необходимость и коллективизации, и форсированной военно-промышленной модернизации, и принудительного труда, и принудительной урбанизации, и оправданность ведения превентивных войн, захвата части Финляндии, Манжурии, раздел Польши и прочее. Как вы помните, Вторая мировая война началась не 22 июня 1941 года, а 1 сентября 1939 года, с раздела Польши и совместного парада войск гитлеровской Германии и Советского Союза в Брест-Литовске. Героизм, требование самопожертвования, требование подчинения частных интересов коллективному целому, аскетизм, самоотверженность, характерные для военно-мобилизационного общества, – всё это предполагает безусловный приоритет коллективного начала, всего целого над индивидуальным. Повседневные интересы частного человека, индивидуальные или семейные – они всегда приносятся в жертву обеспечению коллективного целого. А право определять, что является коллективным целом и что есть его интересы полностью апроприировано властью или сохраняется властями. Поэтому насилие героизируется и очень позитивно оценивается, не случайно огромная часть нашей культуры связана именно с войной. Я не говорю о революции, вся тематика революционного насилия, её пафос забыты, я говорю о последней войне – «жила бы страна – и нету других забот», «а нам нужна одна победа, одна на всех и за ценой не постоим».

Этот позитивно окрашенный мотив насилия чрезвычайно важен. По сути, он означает полную дисквалификацию ценностей индивидуального, частного существования. Насилие, с точки зрения социологии, это и несть отказ индивидууму в признании его самодостаточности и самостоятельности. Западная культура вся строится на необходимости компромисса, взаимного учёта ценностей, потому что европейская культура возникла в конкуренции самых разных сил: городов – с императором, религиозных конфессий и церквей – между собой, отдельных земель – друг с другом, – то возникли механизмы компромисса, регуляции, права, прежде всего – рецепция римского права, потом – городского права как механизмов согласования. А здесь мы имеем дело с культивированием ценностей только одномерного коллективного сознания, то есть ценностей, по сути, насилия, и систематического отказа от значимости частного существования. Приспосабливаться к этому человек может только одним способом: лукавя, вступая в двусмысленные или коррупционные отношения с властью, обманывая, приспособляясь, имитируя лояльность и согласие подчинения. То есть тем самым задаётся двойной статус существования, двоемыслие – вещь, когда-то описанная Оруэллом, а ещё раньше, лет за семьдесят до него, как ни странно – Салтыковым-Щедриным. Только он называл это «двоеголосием» или «двоедушием», но описывал примерно ту же самую структуру сознания – вот эту самую двойственность учёта сил, лукавость, цинизм, возникающие при этическом релятивизме. Для того чтобы сохраниться в такой репрессивной системе, человек должен постоянно отказываться от идеи общего блага, не доверять другому или никому. Все международные исследования и сравнения показывают крайне низкий уровень доверия среди россиян, и личностного, и социального. Россия по этим параметрам находится где-то рядом с Чили, Филиппинами, Доминиканской республикой, Хорватией – всё это зоны межэтнических или межконфессиональных конфликтов, где очень сильна межличностная агрессия. А противоположным полюсом будут, естественно, скандинавские страны, протестантские страны Европы.

Возникло также чрезвычайно интересное явление коллективного заложничества, то есть сознания, что ты не можешь сам по себе выступать в защиту собственных интересов, поскольку любое твоё выступление против власти подставляет других людей. В тоталитарные, сталинские времена было понятно, что любое проявление нелояльности грозит не только действующему подобным образом человеку, но и его семье, коллегам, тянет за собой по цепочке всех близких и знакомых. Поэтому даже если человек думал по-другому, он был вынужден соответствовать этим нормам коллективного заложничества, имитировать и послушание, и лояльность. Это, конечно, стерилизовало все механизмы этики, принципы общей морали и общего блага, заставляя людей тем самым демонстрировать показную солидарность и обманывать всех и вся. Так возникла сильнейшая интенция выживания, или то, что мы называем «стратегией пассивной адаптации» через снижение запросов, через отказ от высших ценностей. Выжить можно, только если вы ограничиваете свои запросы, свои нормы и образ жизни простым выживанием. Тогда, действительно, не выскакивая из уравнивающей всех колеи, вы можете сохраниться.

Эти социальные навыки, социальные механизмы организации жизни чрезвычайно устойчивы и важны, и они сохранились до сих пор. Собственно, на этом и держится нынешняя культура – на таком низком уровне готовности к политическому участию, к отстаиванию своих прав, к проявлению солидарности. Ещё раз повторю: постоянное чувство общего произвола, зависимости, унижения, неполноценности, – все это чрезвычайно важно именно потому, что оно задает чувство неполноценности индивидуального существования, компенсирующееся возвышающим сознание м принадлежности к большому целому. Но развал СССР ликвидировал это чувство причастности к великой державе, к супердержаве, когда «нас все уважали, потому что боялись». Подчеркну этот мотив подавленной фрустрации, связанный с распадом СССР, с исчезновением этого компенсирующего уровня коллективных значений: как в песне – «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей». Мне нравится здесь это «зато», которое указывает на подавленность и хроническое чувство неполноценности. Также у Галича есть замечательные подобные примеры, помните его цикл про Клима Петровича? Когда тот добивается правды, чтобы его коллективу присвоили звание «Цеха коммунистического труда»,

«А так, – говорят, – ну, ты прав, – говорят, –

И продукция ваша лучшая!

Но все ж, – говоря, – не драп, – говорят, –

А проволока колючая!..»

Вы помните эту песню? Так вот, это сознание хронической ущербности чрезвычайно болезненно, оно оказалось не менее болезненным, чем падение жизненного уровня в середине 90-х годов. Вот эти ожидания чуда, быстрого процветания, как в «нормальных странах», которые были в начале перестройки, очень быстро растаяли под влиянием экономического кризиса, роста безработицы, задержек оплаты труда. Напомню, что по нашим данным в 1996-1997 году в отдельные месяцы до 60% страдали от задержек зарплаты, которые в среднем продолжались до семи месяцев. Даже не очень понятно, как люди выживали. Этот тяжелейший кризис выживания стёр всякие иллюзии относительно демократии, либеральных свобод, прав человека и прочего. Он создал мощный фон для прихода авторитарного лидера, который, «наконец, навёл бы порядок в стран» и «вывел страну из экономического кризиса». Первые три позиции из списка массовых требований к будущему президенту в 1998-1999 годах или ожиданий того, что должен в первую очередь сделать будущий национальный лидер, сводились именно к «выводу страны из кризиса» (об этом заявляли 72-74% населения), второе требование — это «восстановление статуса великой державы», об этом тогда говорили 62-63%. Меня удивило это, когда я недавно пересматривал наши старые данные. Не коррупция, не преступность, не административный произвол, не сокращение расходов на медицину, а именно восстановление статуса великой державы.

За этим стоял и стоит сильнейший комплекс национальной неполноценности, который оказался чрезвычайно сильным и значимым для основной массы людей. Большинство до 2012 или даже до 20013 года считало, что Россия утратила этот статус великой державы, что мы плетёмся в самом хвосте других, более развитых стран, превращаемся во второсортную державу. Все усилия Путина, все усилия официальной пропаганды сводились именно к восстановлению этого статуса, игре на этом комплексе ущербности. Отсюда очень умела, очень точная по своему социальному адресу, усиленная пропаганда Победы в войне, которая до этого (в 1990-х годах) не очень-то педалировалась.

Она началась примерно с 2004 года, с подготовки юбилея Победы в следующем, 2005 году. Отсюда — реабилитация Сталина, и очень важный тезис Путина– «нам нечего стыдиться своего прошлого», «у нас великая страна», «великое прошлое», «у каждой страны есть свои скелеты в шкафу». Всё это отвечало чрезвычайно болезненным комплексам ущемлённости массового сознания.

Оглядываясь назад, я думаю, что Путин — это в некотором смысле воплощение «среднего человека», «серости», со всеми его комплексами, со всем его садизмом и насилием, ограниченностью, и отсюда — повышенной склонностью к демонстрации силы. И что чрезвычайно важно – с готовностью унижать других и демонстрировать собственное торжество. Люди угадывают в его комплексах, жестах, скрытых проблемах себя. Не случайно наибольшей популярностью он пользуется как раз у молодёжи, ищущей в нём образец для самоидентификации. А наиболее критично к нему относятся люди пожилые, что интересно.

Поэтому нынешний взлёт патриотизма совершенно не случаен и, более того — он вполне оправдан. Сейчас я попробую показать вам наши данные. График 1.

 

Вы видите на этом графике что-то вроде кардиограммы массовых настроений или графика погоды. Данные представлены почти за двадцать лет. Тяжелейший провал в 90-х годах; затем – приход авторитарного лидера и «свеча» — рост надежд на изменение к лучшему в связи с новым начальством; а дальше спады, связанные с «Курском», с трагедией в Беслане. Дальше – восстановление и новый провал, связанный с монетизацией и с попыткой пенсионной реформы. Но если выровнять эти отдельные провалы, то мы получим общий тренд: устойчивый подъём с 2000 до 2008 года, до войны с Грузией. Август 2008 года — это пик поддержки, воинственная националистическая риторика тогда обеспечивала массовый подъём и поддержку населения. Напомню, что именно тогда была задействована риторика «фашистский режим Саакашвили», которая потом была очень успешна применена по отношению к Украине. А дальше, после кризиса 2008 года и возвращения Путина в президентское кресло начался довольно быстрый спад его поддержки и нарастание массового неудовольствия. Попытка залить это перед выборами деньгами, обещаниями и финансовыми вливаниями в социальную сферу, повышение социальных расходов немножко подняла массовые настроения, но всё равно это быстро свалилось – вплоть до января 2014 года. Недовольство росло, и мне казалось, что делегитимация режима уже носит совершенно необратимый характер. Это было время массовых протестов, выступлений городского класса.

Но после первого испуга режим развернул очень мощную деятельность по подавлению оппозиции, по установлению контроля над организациями гражданского общества, по дискредитации их как иностранных агентов, были приняты целый ряд дискредитирующих оппозицию репрессивных законов и так далее. Страх перед повторением в России «оранжевой революции» был очень сильным стимулом для усиления режима.

Но одних репрессий было недостаточно, поэтому резко усилилась традиционалистская риторика – «духовные скрепы», «возвращение» к православным традициям, к корням, и, самое главное, поношение Запада. Стали подвергаться дискредитации те идеи, те ценности, которые лежали в основе протестного движения или, по крайней мере, его значительной части.

В этой ситуации начавшийся Майдан представлял собой очень серьёзную угрозу для режима. И как альтернативная модель развития, и как крах планов восстановления доминантной роли России на постсоветском пространстве, то есть возвращении к роли «великой державы», к геополитическому проекту, который, собственно, питал легитимность Путина.

На первый взгляд, казалось, что развёрнутая пропаганда била только по Украине. Мы же живём сейчас в том информационном поле, где все сомнения в том, что к власти на Украине пришли «бандеровцы, фашисты, нацисты», что «киевские каратели» угрожают «геноцидом» русскому населения, что проводится политика дискриминации, что на Украине произошёл государственный переворот, возник хаос и т.п. Мысль, что «чрезвычайные обстоятельства» требуют защиты русских, что нарушать суверенитет нехорошо, но данные обстоятельства оправдывают это. И, наконец, утверждение, которое чуть позже я проиллюстрирую: что Россия не просто защищает «своих», но она возвращает свои исторические территории, восстанавливает свой статус великой державы, демонстрируя всему миру свою силу, свою способность к возрождению, к защите национальных интересов. Как сказал один из наших респондентов на фокус-группе: «мы показали всем им зубы, мы заставили их нас уважать».

Но одновременно сохраняется представление о политическом устройстве России как о закрытой авторитарной системе.

Как вы видите, представления о распределении влияния

 

 

 

 

в точности повторяют тоталитарную систему. Вся власть у Путина, он – «лидер», «вождь», «фюрер, дутче», «каудильо», опирающийся на политическую полицию, силовые структуры, на олигархов, бюрократию. А те организации, те силы, которые способны представлять «общество» в его многообразии, в его сложности, не пользуются у населения никаким влиянием.

И это не просто рецидив старого сознания, это ещё и возрождение тех патерналистских иллюзий, о которых я говорил – что государство должно нас обеспечивать, государство должно наводить порядок, а президент, как стоящий надо всеми институтами, он должен (и он в состоянии) обеспечить справедливость и гарантировать социальную справедливость.

И одновременно никаких иллюзий у населения в этом смысле

 

нет. Люди понимают, что Путин опирается на силовые структуры, на спецслужбы, на олигархов, на государственных чиновников, бюрократию и представляет, в свою очередь, их интересы. Однако, вопреки этому, ждут от власти помощи и заботы, сознавая, что власть вряд ли даст им это, что она обязательно их наколет, обманет, но другого и быть не может. Поэтому остается только надеется. Сознание иллюзорности надежд становится основанием для

 

 

сильного массового недовольства. Но это недовольство реализуется не в политической активности, не в собственном участии, а в смещенной агрессии: в ксенофобии. Вы видите, что

 

 

максимум напряжения, подъем ксенофобии, угроз и страхов приходится именно на октябрь 2013 года, не на 2014 год, когда ксенофобия и внутренняя агрессия были сфокусированы и канализированы на Украину. Аннексия Крыма дала такой мощный эффект торжества и самоудовлетворения, чувства демонстрации силы, что устранило или отодвинуло в сторону все претензии к власти. Присоединение Крыма и

 

 

 

 

 

 

 

 

 

политика в отношении Украины, война на Донбассе, противостояние и демонстрация силы в отношении Запада резко повысили уважение россиян к самим себе. Я бы сказал, вдвое увеличили. А претензии к власти и представления

 

 

 

 

о власти как о коррумпированной и эгоистичной не столько изменились, сколько взяты в скобки. То, что приводило к недовольству, к массовым протестам (вы помните эти лозунги: «Путин – вор», «Путина на нары» на демонстрациях протеста), оно никуда не делось, все это просто отодвинулось. Потом эйфория стала проходить, и к концу года, как видите, все индексы настроения,

 

 

 

экономического оптимизма пошли вниз. Пузырь начал немножко сдуваться. Чувство неудовлетворённости, тревоги, приближающегося кризиса

 

 

 

усилились к концу 2014 года, когда рубль рухнул, когда началась инфляция и сказались санкции, и ожидания будущего пошли вниз. Но запас терпения ещё

достаточно велик, и сохраняются все иллюзии в отношении власти, а значит — и поддержка власти.

 

 

Главным механизмом консолидации – это рост негативизма и антизападных настроений. Враждебность к Западу чрезвычайно велика, сегодня она работает как механизм укрепления коллективной идентичности. Список врагов показывает, что отношение к Западу непосредственно связано с его возможностями «оторвать от нас» тех, кто соблазняется «другим путем», тем самым «проявляя неуважение к нам», кто поворачивается к нам спиной. Если мы возьмём данные не за три года, как здесь, а чуть раньше, скажем, данные 2015 года, то на первом месте там были страны Балтии – Латвия, Литва, Эстония, страны «ренегаты» империи. Они

 

 

немного чередовались в зависимости от той компании, которую власть проводила – то «бронзовый солдат», то дискриминация русских в Латвии, ещё какой-то прецедент. Но главное, что вся ненависть обращалась на ближайшие страны, которые выбрали европейский путь развития и правовое государство и тем самым дистанцировались от России. Именно они, так же как и Грузия, как и Украина в первый период антиоранжевой пропаганды, стали главным врагом. Сегодня это связка «Соединённые Штаты и Украина». Отсюда — падение

 

 

позитивного отношения к Америке, Америка сегодня – главный враг. Мифы, которые сегодня распространяются по ТВ и другим СМИ, кремлевскими троллями в интернете совершенно фееричны: что Россия хочет извести большую часть населения России, оставив 18 миллионов для обслуживания трубы, ещё что-то подобное. Всё это всплывает в наших исследованиях совершенно фантастическим образом. То же самое по отношению к Евросоюзу.

На этом я закончу, я и так слишком долго говорил, поэтому давайте перейдём к вопросам.

Из зала:Добрый вечер. Спасибо за прекрасную лекцию, пять вам баллов с плюсом.

Лев Гудков: Спасибо, я запишу это в дневник.

Из зала: Сразу несколько вопросов. По «Вестнику» («Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии», издание Левада-Центра – прим.) – рекомендуете ли вы его для популярного чтения. Я думаю, что здесь сидят практики (в политическом смысле), я сам постоянно участвую в выборах. У себя в Крылатском я проводил соцопрос, брал всю навальновскую базу, так как я член «Партии прогресса» и, конечно, их социологическая служба – ФБК – мне помогала в этом. Кстати, как вы к ней относитесь? Будем, например, рассматривать Леваду-Центр и ФБК по выборам мэра. Мне будут нужны данные, скоро будут выборы, мне будут нужны данные по 2016 и по 2017 годам. Скорее всего, в Москве соединят и выборы в государственную думу, и выборы муниципальных депутатов.

 

Лев Гудков: По «Вестнику» – мне было бы приятно, если бы его читали. Я считаю, что это очень полезное чтение. Ещё более полезное чтение – работы Юрия Левады, к сожалению, они вне поля внимания. Это трудное чтение, но я думаю, что более глубокого понимания, анализа и интерпретации у нас сегодня в России просто нету. А «Вестник» – читайте, что уж тут можно сказать.

Насчёт выборов мэра. Мне тут трудно сказать, потому что мы в ту кампанию провели только два замера, на большее, на проведение регулярной серии опросов у нас не было денег – это был как раз период наших проверок. Замеры были только в начале июле и, кажется, 30 августа, перед самыми выборами. Это явно недостаточно для прогнозирования. Тем не менее последний замер оказался интересным, не в плане цифр для угадывания, а в плане определения масштабов электората Навального.

Собянин хотел сыграть в честные выборы, поэтому было резко ослаблено использование административного ресурса, давления на электорат. Это привело к снижению явки зависимого электората, собственно собянинского. По нашим опросам около 80% из тех, кто был готов голосовать за Навального, заявили о том, что они «точно придут голосовать». А в электорате Собянина таких было, насколько я помню, что-то около 40-45% готовых придти. То есть у последних мотивация была гораздо слабее. А так как не было обычной мобилизации, то значительная часть собянинских избирателей, его электората, просто не пришли на выборы, полагая, что все будет как всегда, тогда как сторонники Навального явились в гораздо большем числе, чем можно было предполагать. По нашим исходным данным за Навального были готовы голосовать 18% от всех потенциально решивших участвовать в выборах – это примерно 600 тысяч. Кажется, за него проголосовало 630 тысяч, да? То есть мы ошиблись совсем на чуть-чуть. Но при снижении явки за Собянина процент сторонников Навального вырос до 27%. Не за счёт неточности данных наших опросов, а за счёт снижения давления на избирателей.

Наверное, социологи Навального сработали неплохо. Тут я ничего не могу сказать, я не очень знаком с их методикой. Мне кажется, что корректнее и точнее срабатывала команда Коневой, которая еженедельно отслеживала динамику избирательских предпочтений и, в конечном счете, благодаря этому выстроила точный тренд снижения избирателей Собянина и роста поддержки Навального. Мне кажется, в этом случае она была наиболее профессиональна. Вот, собственно, только это я могу сказать, так как не очень знаком с работой команды Навального.

Из зала: Спасибо большое за лекцию. Позвольте мне вернуться в глобальное поле, с которого вы начинали, рассказывая о тоталитарных режимах, в том числе – об опыте нашей страны. У меня возник такой вопрос: вы упомянули то, что мы знаем из истории – самые яркие тоталитарные режимы прекратили своё существование благодаря некоему воздействию извне.

Лев Гудков: Два или три, если учитывать Хусейна.

Из зала: А есть ли данные о другом опыте – возможно ли из этого состояния выйти благодаря внутреннему развитию, благодаря трансформации страны, а не под воздействием насильственного вмешательства извне? Или это единственный вариант их разрушения?

Лев Гудков: Есть очень мало работ, которые показывают рост внутреннего напряжения в социалистических обществах. Это исследования Жоржа Крупника, французского социолога. Есть исследования Ежи Мачкува, польского социолога, сегодня живущего в Германии, преподающего в Регенсбургском университете. Ну и это почти всё. Нет исследований факторов внутреннего разложения.

Косвенным образом, сегодня интересны ранние опыты анализа польских социологов, группирующихся вокруг «Солидарности» и журнала «Сизифус», которые исследовали сохранение структур гражданского общества, ещё довоенных, прошедших через войну, через социалистическое время, тех, которые потом и привели к появлению «Солидарности». Это, прежде всего, костёл, некоторые организационные формы, которые возникли еще во время войны, в Сопротивлении – «Летучий университет», другие подпольные организации, носители этики сопротивления террору. В Чехии есть очень неплохая книжка Коровициной («Чешский человек в первом десятилетии 2000-х годов») анализ по гражданскому обществу в Чехии как основе модернизации, где проводится идея, что период тоталитаризма в Чехословакии был достаточно короткий, а потому он всё-таки не уничтожил какие-то гражданские структуры, подобие связи между предшествовавшим обществом и началом сопротивления, Пражской весны. Без этого полуживого, но все-таки сохранившегося гражданского общества, без ретрансляции и памяти невозможна была бы Бархатная революция 1989 года. Какой-то намёк на такие структуры есть и работах наших прибалтийских историков и политологов, но это плохо прописано в балтийских странах, где период тоталитаризма тоже был гораздо короче, чем в России, поэтому там сохранилась, во-первых, память о предшествующей государственности плюс передача фамильного опыта, а во-вторых – некоторая этика сопротивления в виде фольклорных сообществ, земляческих и прочего. Но это и всё.

Систематической работы, тем более, той, которая мне кажется важной, а именно: анализа невидимых следствий, которые образуют коллективное подсознание как в положительном, так и в негативном смысле – вот этого анализа нету. Что жалко, потому то мне это кажется очень важным в исследованиях тоталитаризма. Не описания «классических» тоталитарных режимов, а изучения выхода из них, факторов их внутреннего разложения, наличия внутреннего сопротивления.

Наш проект «Советский простой человек» начинался в 1989 году. Юрий Александрович Левада, начиная проект, думал, что вот, всё, конец, обвал, как он это называл – «аваланш», то есть горная лавина, всё, система посыпалась. И нам, социологам тогдашнего ВЦИОМ, остаётся только исследовать, как меняется человек, сформированный в советских условиях, или как он уходит (в силу демографических причин). Левада полагал, что собственно, уход этого человека (этого типа человека) и обрушил всю систему. И дальше, как по поплавкам по течению реки, мы можем отслеживать изменения. Однако, уже на следующем шаге, замере 1994 года – а мы их проводим каждые примерно пять лет, то есть у нас есть данные по пяти замерам – возникли проблемы с интерпретацией. Было видно, что этот «советский человек» воспроизводится, не уходит. А в 1999 году пришлось пересматривать уже пересматривать исходные посылки, поскольку возникли сильнейшие реставрационные ожидания, иллюзии, связанные с приходом авторитарного лидера. Поэтому уже в 2003 году, после следующего замера, Левада пришёл к выводу, что надо отказаться от идеи, что это «уходящая натура», как он сначала назвал этого «человека». Он писал, что дело не в том, что думает о себе молодое поколение, более образованное, более толерантное, более идеалистичное, более прозападно или либерально ориентированное, – а в том, что с этим молодым поколением делают сохранившиеся институты, как они его перемалывают. Результатом этого столкновения романтизма и либеральных установок с реальностью, с необходимостью вписываться в систему, оказывается имморализм, цинизм, апатия, приспособление и реставрация (в каком-то смысле) предыдущего мира. Чувства рессентимента, зависти, ущемлённости чрезвычайно сильны. Они воспроизводятся, передаются от дедов к внукам, через головы поколения родителей, которые поддерживали перестройку, но которые в результате, по их словам, оказались главными проигравшими.

Из зала: Здравствуйте, Лев Дмитриевич. Вы сказали, что первые, так сказать, здания тоталитарных режимов опираются на молодёжь, и обещали более подробно рассказать, но пока ещё не дошли до этого. Можете несколько слов об этом сказать?

Лев Гудков: Первые исследования тоталитаризма, которые, как я уже говорил, начались эмигрантами из Италии, позднее, Германии, обращали внимание не только на новые политические формы, например, сращение партии и государства, двуконтурность этих режимов, на новую идеологию этих партий, которые категорически отрицали все предшествующие институты — буржуазную демократию, формальное право, либерализм, просвещение, культуру, – как писал Джованни Джентиле, соавтор Муссолини, в «Основах фашизма», – нужна воля, железная воля и ничего, кроме воли в государстве для проведения диктатуры и устранения гнилой демократии. Эти исследования также затрагивали описание новых, непривычных техник и практик социализации, создание детских, подростковых, молодёжных организаций (типа нашей пионерской, октябрятской, комсомола), благодаря которым формировался новый тип человека: преданный партии, полностью лояльный, ориентированный в будущее, отрицающий всё прошлое как отжившее, как пережиток. В этом смысле – человек свободный от культуры. Это был не просто новый тип человека, формируемый новыми институтами, но и материал, из которого выстраивалась вся тоталитарная система. В поле внимания исследователей находились именно эти системы, грубо говоря, пионеры, комсомольцы, «Молодая гвардия», гитлерюгенд, а также – «идейные» женские, спортивные организации, объединения промышленников и профсоюзов, подчинение их партии, то есть их функционирование как частей того, что называлось в Италии «корпоративным государством», и установление таким образом, тотального контроля над всей социальной структурой, подчинение государственным целям экономики, милитаризация ее и т.п. Но главное при этом – благодаря установке на ликвидацию страх форм и институтов, на массовые репрессии нежелательных или объявленных врага ми групп — открывались каналы мобильности для молодёжи. Не нужно было длительное время учиться, работать в жестких структурах, осваивая по мере обретения компетентности и практического опыта необходимые знания управления и т.п. Здесь террор и идеологическая преданность открывали совершенно другие возможности для карьеры. Без этого стремительного продвижения абсолютно лояльных партии и вождю «новых кадров», без этой новой школы, такой, как она была создана в советское время, после всех педагогических экспериментов в 20-е годы, вообще после отмены и разрушения старой школы (гимназии) и систематического преподавания, отказа от всех учебных программ, без этих новых форм педагогики, сопровождавшихся целой системой ограничения доступа к высшему образованию (вы, надеюсь, помните, кто такие лишенцы и в чем, собственно, заключалось это «лишение»?) и прочего, не была бы создана та тоталитарная система. Если говорить о советском времени, то советская школа сложилась только к концу 20 – началу 30-х годов. Первая программа исторического, например, обучения относится к 1934 году, тогда преподавание истории было вновь введено в школы. Тип советской школы радикально отличался от предшествующих. Это было типовое, единообразное образование, рассчитанное на всех, очень жёстко, бюрократически устроенное, по единым учебникам, по единым стандартам. Новая школа не сразу функционировать и действовать, потому что сначала надо было создать систему подготовки учителей, а потому уже отправлять их в школы. Поэтому первые выпуски этого нового поколения приходятся на предвоенные годы, и это поколение практически всё погибло. Поэтому по-настоящему советская школа развернулась уже в послевоенное время. А это все означает разрастающуюся лакуну образования и культуры, цену которых до сих пор не осознали.

Все тоталитарные режимы работают над молодёжью. Возьмите кубинское общество, возьмите китайское, историю культурной революции, когда молодёжь натравливали на предшествующие поколения и использовали как инструмент террора и устранения старого поколения с его остатками революционного идеализма. Я сейчас не смогу обо всём этом рассказать, но это очень интересная тема — тоталитарной обработки молодёжи.

Из зала: Лев Дмитриевич, скажите, пожалуйста, – социология даже не как наука, а как инструмент измерения общественного мнения, в какой мере сама влияет, воздействует на общественные реакции, формирует какие-то тренды?

Лев Гудков: Никак. Честно вам скажу: никак не влияет. Наши исследования предлагают обществу зеркало для того, чтобы оно могло всмотреться в себя. Если вы смотритесь в зеркало, а зеркало – это очень интересная вещь именно с точки зрения социологии и культурологии. Где висит зеркало в нашем доме? В прихожей и ванной, правильно? Когда вы просыпаетесь, вы в ванной смотрите, всё ли у вас в порядке. Или когда приходите снаружи или уходите – тоже проверяете. То есть вы модифицируете себя, формируете под взгляд Другого, готовитесь к взаимодействию с внешним миром. Поэтому зеркало – не просто отражение, это ещё и представление себя другим. Это не случайная функция зеркала, с зеркалом вообще связано много интересного, оно символически чрезвычайно нагружено. Зеркало в магических процедурах –проводник в другой мир, либо в верхний, либо в нижний. Это магический кристалл. Не случайно в живописи, особенно возрожденческой, зеркало выступает как очень частый атрибут, показывая другую перспективу, либо другой вид, это очень сложная игра. Но для того, чтобы видеть себя с точки зрения Другого, нужно уметь представлять себе мир Другого или других, видеть все сложность общества или точнее – многообразие других. Социология — это возможность понять и учесть это многообразие других, мотивы и значимость других, отличных от нас.

Так что в той мере, социология действительна только в той мере, в какой вы используете социологию, готовы воспринять других, так вы её и оцениваете. Сама по себе социология не случайно возникает в конце XIX века, она появляется в результате процессов модернизации и усложнения общества, его дифференциации, когда внезапно для многих возникают совершенно новые явления: это время появления современного, модерного общества. Сословный порядок разрушается, возникают новые практики и новые отношения между людьми. Поэтому первое, что начинает описывать социология, это жизнь мегаполисов. Это работы Георга Зиммеля, из которых возникает позднее американская чикагская школа. Или Эмиль Дюркгейм. Его классическая работа — «Самоубийство», изучение процессов распада и компенсирующих его, вновь образуемых интегрирующих механизмов. Дюркгейм – классик французской социологии, он начинал с анализа интегративных форм. Он всё хотел написать социологию морали, но не закончил, а промежуточная работа – это как раз социология распада. И именно он ввел формулу: социология рождается из духа «общества». «Общества», а не населения, это частая ошибка. «Общество» – это совокупность социальных отношений, основанных на солидарности и на взаимных интересах. Но принципиально здесь: это отношения без насилия и господства. Вспомните русское слово «общество», оно родственно словам «содружество», «ассамблея», «сообщество», «шляхетство». В языке осталось старое понятие – общество «Самолёт», «высшее общество», «хорошее общество», торговое общество «Кавказ и Меркурий», «Вольное экономическое общество» и т.п. «Общество» – это всегда отношения равноправных или, точнее, – равнозначимых действующих лиц, а не господина и раба. При крепостном праве нет общества.

Сам по себе социология – это не техника измерений, это — способ видеть, понимать, интерпретировать. А измерения – техническая вещь. Так же, как химия не сводится к переливанию чего-то из пробирки в пробирку, в ней есть теория, то же самое и в социологии. Так что самое интересное в социологии – это, конечно, понимание человека и человеческих связей.

Из зала: А ведутся ли у вас, или велись какие-то исследования элиту? нынешнюю, конечно. Нам не повезло, в отличие от Прибалтики, там тоталитарный режим длился меньше времени, и там осталась всё-таки хоть какая-то элита, связанная, предположим, с Европой. У нас её практически не осталось. Но за двадцать лет сформировалась бизнес-элита, государственная. Их нынешние настроения полностью совпадают с настроением большинства? Население радуется – опустим железный занавес, закроемся от мира, будем есть свою сметану, всё это замечательно. А бизнес-элита? Как они на это смотрят? Есть ли у вас какие-то на этот счёт исследования, идут ли они тоже в этом тренде?

Лев Гудков: Мы два, даже три раза пытались проводить исследования элиты. Первое, я упомянул его, это – «Циркуляция элит» в 1993-1995 годах. То был не опрос, а анализ биографий, документов. Результаты чрезвычайно интересны. Они опубликованы в нашем журнале в 1995-1996 годах. Второй раз был опрос экспертов, которых представили как «элиту», он получился неинтересным. А третье – это большое исследование 2005-2007 годов, начатое по инициативе Евгения Григорьевича Ясина, «Либеральной миссии». Это был именно опрос представителей элит. Он проходил с колоссальным трудом. Мы опрашивали сами, это было невыносимо трудно. В 1993, 1994 годах всё было открыто. На сломе системы все были доступны, по привычке отказывались отвечать только «красные директора». А администрация и бизнес-элита были открыты. Но к 2005 году система уже закаменела, бетонировалась, и доступ был чрезвычайно труден. Поскольку я сам тоже вёл опросы, я знаю, что для получения согласия, допустим, члена Совета Федерации или руководителя департамента какого-нибудь министерства, на интервью надо было двадцать пять, тридцать раз звонить и добиваться. Первый вопрос, когда ты опрашиваешь какого-нибудь сенатора или думского чиновника – А зачем мне это надо? А что скажет моё начальство? Число отказов было совершенно фантастическим. А после этого система просто закрылась и стала совершенно недоступной. По результатам этих исследований 2005-2007 годов вышла книга, она есть в интернете, на сайте «Либеральной миссии», она называется «Современные элиты России». Там есть материалы опросов. Кратко могу вам сказать, что отличие элиты от массы – микроскопическое. Наша элита – массовидная, оппортунистична, цинична и ничем не отличается от массы населения. Тогда ещё был жив Левада и говорил, что это — не элита, а «назначенные быть элитой». Что не одно и то же.

Имморализм. Значение, течения, отражение в философии

Мораль — понятие, с которым знаком каждый. Это то, на чем зиждется нормальное цивилизованное общество. Негласный нравственный закон, нигде не прописанный, но свято чтимый личностью. А имморализм — это что такое? Характеризует ли он именно безнравственного человека? Есть ли ему место в философских течениях? Об этом мы предлагаем вам порассуждать вместе.

Имморализм — это…

Слово произошло от лат. immoralismus, где in — «не», moralis — «моральный», «нравственный». Сегодня имморализм — это цельная мировоззренческая позиция, которая заключается в отрицании всех моральных принципов.

Но если мы посмотрим на понятие с точки зрения философии, то выделим здесь совсем другое его значение. Имморализм — это критический тип мышления, независимый от царствующих моральных норм, являющийся равноправным участником культурного диалога.

Если мы рассмотрим термин под историческим углом, то увидим, что immoralismus — это та антитеза, инвариация. Она была довольно мощной социальной силой, оказывающей немалое влияние на общество.

Обратим ваше внимание и на то, что между имморализмом и аморализмом абсолютно неправильным будет поставить «равно». Последний термин означает только нежелание следовать общественным моральным нормам: как вообще, так и только в определенных ситуациях.

Течения имморализма

Разобрав, что такое имморализм, кратко представим два основных его течения:

• Относительный. Сторонники этого направления считают, что мораль не должна быть абсолютной догмой на все времена. Она меняется с течением времени, зависит от области применения, конкретного общества. Другими словами, устаревшие моральные нормы нуждаются в переосмыслении.
• Абсолютный. Приверженцы такого течения полностью исключают мораль как таковую. Вплоть до коренных различий между добром и злом.

Имморализм и философия

Вы уже знаете значение слова «имморализм» в философской трактовке. Такая неоднозначная система взглядов была характерна как для ранних, так и поздних ее форм. Давайте посмотрим на конкретные примеры:

• Релятивизм, нигилизм, агностицизм не исключали ряда позиций имморализма.
• В абсолютной форме его можно найти в учении скептиков, софистов. Свойственен он учению Ницше, Макиавелли, ранним трудам Шестова.
• Сторонниками относительного имморализма можно назвать стоиков, эпикурейцев, киников, детерминистов эпохи Нового времени и марксистов.

Что касается русской философии, то и здесь она показала свою некоторую самобытность. Последователями имморализма можно назвать Л. Шестова, К. Леонтьева. Относительное течение поддерживали В. Иванов, В. Розанов, Д. Мережковский. Исключительность русского понимания имморализма в том, что философы предлагали выйти за пределы морали, чтобы познать истинное бытие. Например, Шестов утверждал, что найти Бога можно, только покинув пределы установленных обществом нравственных границ.

Теперь мы с вами в общих чертах знаем, что такое имморализм. Понятие не характеризует человека, нарушающего нравственные законы общества. Его смысл более философский, зовущий к переосмыслению моральных принципов, отстраненному взгляду на них, отказу от этих границ ради более глубокого познания сущего.

ИММОРАЛИЗМ — Что такое ИММОРАЛИЗМ?

Слово состоит из 10 букв: первая и, вторая м, третья м, четвёртая о, пятая р, шестая а, седьмая л, восьмая и, девятая з, последняя м,

Слово имморализм английскими буквами(транслитом) — immoralizm

Значения слова имморализм. Что такое имморализм?

Имморализм

ИММОРАЛИЗМ отрицание обязательности принципов и предписаний морали. Относительный имморализм отрицает законы и предписания морали как имеющие значение доброго и злого в настоящее время, в определенный период и в определенном культурном круге…

Философская энциклопедия

ИММОРАЛИЗМ — отрицание обязательности принципов и предписаний морали. Относительный имморализм отрицает законы и предписания морали как имеющие значение доброго и злого в настоящее время, в определенный период и в определенном культурном круге…

Философская энциклопедия

Имморализм (лат. im — не, moralis — нравственный) – принципиальное, связанное с определённой философской позицией отрицание нравственных ценностей и тенденция к их дискредитации.

vocabulary.ru

ИММОРАЛИЗМ ПРАВОВОЙ

ИММОРАЛИЗМ ПРАВОВОЙ – зафиксированный в обыденном сознании моральный характер аргументов, используемых для оправдания пренебрежительного отношения к отдельным нормам закона.

Словарь конфликтолога. — 2009

Русский язык

Им/морал/и́зм/.

Морфемно-орфографический словарь. — 2002

Имморали́зм, -а.

Орфографический словарь. — 2004

---

1. иммобилизовать
2. иммобилизующий
3. иммобильный
4. имморализм
5. имморальный
6. иммортели
7. иммортель

• %d0%98%d0%bc%d0%bc%d0%be%d1%80%d0%b0%d0%bb%d0%b8%d0%b7%d0%bc

Когда в 80-х годах люди якудзы увидели, как легко брать ссуды и «делать» деньги, они создали компании и занялись операциями с недвижимым имуществом и куплей-продажей акций.

När yakuza såg hur lätt det var att låna och tjäna pengar på åttiotalet, bildade de egna bolag och började syssla med fastighetsaffärer och börsspekulationer.

jw2019

Обычно проводят связь между этим древним городом и современной Газой (Газза, Азза), расположенной примерно в 80 км к З.-Ю.-З. от Иерусалима.

Den forntida staden förbinds vanligtvis med det nutida Gaza (Ghazza; Azza), som ligger 80 km västsydväst om Jerusalem.

jw2019

Через 4 года предполагаемая капитализация достигнет 80 миллиардов долларов.

Om fyra år beräknar experter att den kommer vara värd över 80 miljarder dollar.

ted2019

Этот эффективный альтруист подсчитал, что на деньги, которые он предположительно сможет заработать за свою карьеру в качестве научного сотрудника, можно было бы вылечить 80 000 слепых людей в развивающихся странах, и при этом у него останется достаточно средств для поддержания достойного уровня жизни.

Han blev en effektiv altruist när han räknade ut att med den summa pengar han troligtvis skulle tjäna genom sin karriär, en akademisk karriär, kunde han skänka tillräckligt för att bota 80 000 människor från blindhet i utvecklingsländer och fortfarande ha tillräckligt mycket kvar för en helt fullvärdig levnadsstandard.

QED

Сегодня он фонтанирует в среднем через каждые 80 минут.

Nu för tiden är intervallens medellängd omkring 80 minuter.

jw2019

Мы отвечали за территорию, которая простиралась от демилитаризованной зоны между Северным и Южным Вьетнамом до Дананга и еще 80 километров на юг.

Vi var ansvariga för området från den demilitariserade zonen mellan Nordvietnam och Sydvietnam till omkring 80 kilometer söder om Da Nang.

jw2019

И потому что оставшиеся 80% были все-равно раз в сто больше того, что вы получили бы при разводе.

De återstående 80 procenten var 100 gånger mer än det du skulle fått i en skilsmässa.

OpenSubtitles2018.v3

Мы говорим здесь о волне высотой в 80 метров.

Vi pratar om en 80 meter hög våg här.

OpenSubtitles2018.v3

Нам нужно трудиться вместе с 80 тысячами ныне призванных миссионеров.

Vi behöver arbeta tillsammans med våra nästan 80 000 missionärer som nu verkar.

LDS

Однако торонтская газета «Глоб энд мейл» замечает: «В 80 процентах случаев одна или больше групп общества (включая друзей или сотрудников преступника по работе, семьи жертв, других детей, а также некоторых жертв) отрицали или приуменьшали случившееся».

Torontotidningen The Globe and Mail konstaterar emellertid: ”I 80 procent av fallen hade en eller flera sektorer i samhället (däribland vänner eller kolleger till gärningsmannen, offrens familjemedlemmar, andra barn och ibland offren själva) förnekat eller bagatelliserat övergreppet.”

jw2019

Во всем мире Свидетели Иеговы стали „сильным народом“. Их объединенное всемирное собрание по численности превосходит население не менее 80 отдельно взятых государств мира».

I global skala har Jehovas vittnen blivit ’en mäktig nation’ — som en förenad världsvid församling är de till antalet fler än antalet invånare i åtminstone 80 enskilda, självständiga stater i världen.”

jw2019

Вирулентность этого вируса необычайно высока — смертность составляет 80 процентов».

Det är ovanligt elakartat – det dödar upp till 80 procent av de drabbade.”

jw2019

В составленном Калифорнийским университетом (Сан-Франциско) списке самых кассовых фильмов, снятых в период с 1991 по 1996 год, 80 процентов главных героев-мужчин курят.

När man vid University of California i San Francisco granskade de mest inkomstbringande filmerna 1991–1996, såg man att 80 procent av de manliga huvudrollsinnehavarna spelade personer som rökte.

jw2019

Урок: Хорошая дикция (be с. 86, абз.

Talegenskap: Artikulation (be sid.

jw2019

В большинстве стран более 80 процентов опрошенных сказали, что вера в Бога делает человека лучше, а среди британцев это число составило лишь 56 процентов.

I de flesta av länderna sade över 80 procent att tron på Gud gör att man blir en bättre människa, men bara 56 procent av britterna instämde.

jw2019

Хотите, чтобы мы игнорировали то, что она потеряла 80% кожи?

Vill du att vi ska ignonera faktumet… att hon har förlorat 80% av sin hud?

OpenSubtitles2018.v3

* Бог дает детям человеческим строку за строкой, поучение за поучением (см. 2 Нефий 28:30; У. и З. 98:12).

* Gud ger till sina barn rad på rad, bud på bud (se 2 Nephi 28:30; L&F 98:12).

LDS

Под словом ада́м здесь понимается не человек Адам, а человечество вообще, поэтому выражение бен-ада́м, по сути, означает «человеческий сын; человек» (Пс 80:17; 146:3; Иер 49:18, 33).

Uttrycket ben-’adhạm betyder alltså ”son av människosläktet (människorna)”, ”en jordemänniskas son”, ”en människa”.

jw2019

Но вот мы и на площадке. Отсюда хорошо видно животных — перед нами 80 слонов, несколько буйволов и антилоп.

När vi kommer fram till utkikstornet, tar vi oss tid att titta på djuren – här finns mer än 80 elefanter, en del bufflar och några antiloper.

jw2019

Похоже, здесь около 80 брикетов.

Det är runt åttio kilo.

OpenSubtitles2018.v3

Участок в 102 гектара расположен в 80 километрах к северо-западу от ныне существующих зданий в Бруклине (Нью-Йорк), которыми Свидетели пользуются с 1909 года.

Det 102 hektar stora området ligger omkring 8 mil nordväst om de byggnader i Brooklyn i New York där man har haft sin verksamhet sedan 1909.

jw2019

98 8 Роль родителей

97 8 Er uppgift som förälder

jw2019

Сложно поверить, что отношения, которые завязались во время вечера караоке в стиле 80-х, перерастут в нечто большее, чем связь на одну ночь, но это случилось, и вот мы здесь, и это прекрасно.

Det är svårt att en relation — som började på McCormicks 80-tals karaokekväll — kan bli nåt mer än ett engångsligg, — men det gjorde det och nu är vi här, och det är perfekt.

OpenSubtitles2018.v3

Прямо как на 80-летии Тергуда Маршалла, с его судейским молотком из творожного сыра.

Nästan som ordförandeklubban av mjukost som Thurgood Marshall fick på 80-årsdan.

OpenSubtitles2018.v3

Для анализа ресурсов мы создали первую в истории мировую карту ветров, исходя из данных на высоте 80 метров.

Nu har vi, med avseende på resurserna, tagit fram den första världskartan för vindkraft, enbart från data, på 80 meter.

QED

Имморализм в политике – путь к большой беде?

Достаточно неожиданно, но совершенно закономерно кыргызский политический класс столкнулся с проблемой, имя которой ––имморализм.

Суть публикаций, теле- и аудиопередач последних недель и месяцев, если вдуматься, именно об этом. Я готов принять критику, если меня сочтут за идеалиста или вовсе за человека устаревших взглядов, но убежденно считаю, что именно наш тотальный имморализм вновь толкает нашу страну к опасной черте –– к реальным конфликтам и столкновениям.

Поясню попутно, что значит имморализм в научной литературе. Изобретенный еще Фридрихом Ницше, знаменитым атеистом и ярким философом, автором теории о сверхчеловеке, этот термин, если говорить проще, означает пренебрежение всякой моралью. Имморализм же, в свою очередь, тесно связан с эгоизмом, когда личный интерес или, как говорят в народе, шкурные приоритеты всегда ставятся выше общественных, государственных, национальных. «Личный эгоизм –– это родной отец подлости», ––сказал один мудрый человек.

Да, у нас никто не говорит и не пишет о такой определенно немодной и скучной материи как мораль, но смысл всех нынешних споров и политических коллизий связан именно с нею, вернее, с ее почти полным отсутствием. Мы живем в обществе, где не принято говорить о морали, о нравственности, особенно о нравственности в политике. Результат налицо: у нас в почете тот, кто при деньгах, кто плевать хотел на блага общества и кому абсолютно безразлично, как живут другие. Имморалистам в политике не столь важно, будет завтра хаос или какая-нибудь война, но крайне важно, чтобы не были задеты его личные интересы, лишь бы шуршали зелененькие в его кошельке.

Я много раз слышал из уст наших достаточно высокого уровня политиков, что, мол, в политике нет друзей, есть только интересы. А это и есть самый явный пример имморализма. По сути, эти слова — ни что иное как поверхностное и глупое прочтение слов знаменитого английского деятеля ХIХ века, лорда Генри Пальмерстона о том, что у Англии нет вечных союзников, но есть вечные интересы.

Оглянитесь вокруг: именно аморальные политики предают сегодня своих вчерашних союзников или друзей. Они вечно перескакивают из одной партии в другую, из одного политического лагеря в другой и т. д. Именно аморальные политики никогда не утруждали и не утруждают себя ни раскаянием за определенные прегрешения в прошлом, за содеянное по глупости или в здравом уме. И потом — для имморализма все приемлемо: и хаос в обществе, и дезинтеграция, даже война.

Но самая худшая форма имморализма –– это открытая игра с огнем, подталкивание страны к пропасти, полный выход из правового поля. Самый яркий пример –– Атамбаев образца лета 2019 года. Скажу сразу: моя статья не об Атамбаеве, моя статья об атамбаевщине как опасной и крайне радикальной форме политического поведения. Атамбаевщина — это когда говорят: «Закон—это я». И бьют себя в грудь.

Я не знаю, была ли лучше печально известная русская нечаевщина, которая всегда ненавидела всякое законодательство и которая в конечном своем итоге неизбежным образом привела Россию к революционному террору (например, убийство Александра ΙΙ) или к терроризму как способу борьбы с врагами или оппонентами. Но хочу предупредить: если атамбаевщина как явление расширится далее и найдет своих адептов в нашем обществе, то русская нечаевщина покажется вполне либеральной псевдореволюционной идеей.

Дело в том, что мы можем потерять свою государственность, свое национальное единство, даже территориальную целостность. Вполне можем. Скажу более: в этом заинтересованы не только те, кому у нас так нужна любая правовая анархия в стране, чтобы избежать ответственности. В этом заинтересованы и внешние силы. Надо помнить всем нам: кыргызская демократия давно мозолит глаза нашим определенным соседям как некий дурной пример, как опасная либеральная зараза. Поэтому в случае нового напряжения или нового хаоса они с большим удовольствием отдали бы нас в руки какому-нибудь кыргызскому сапармураду, который копировал бы давно опробованные политические сценарии, и в стране небесных гор воцарилась бы такая благостная тишина, охраняемая сотнями тысяч полицейских с собаками и вольнонаемными солдатами, которые заставили бы целовать руки новоявленному монарху и научили выходить за дверь его кабинета задним ходом.И еще. Се

Повторюсь: мы были и остаемся неким дурным примером для кое-каких соседей и президентствующих особ, которые, будь они у нас, давно были бы изгнаны или сидели в молдовановской тюрьме.

Сейчас много стали говорить о примирении бывшего и нынешнего президентов. Это опять же из области имморализма. Их примирение означает жизнь не по закону, а по понятиям. Такой образ жизни и поведения хорош в тюрьмах, но не в нормальном цивилизованном обществе. И потом — наши президенты поссорились не потому, что не поделили альчики в деревенском дворике, а по выявленным фактам очень серьезной коррупции, в которых Атамбаев тоже подозревается. Я, например, верю в личную порядочность Шамиля Атаханова, который дал показания на бывшего своего шефа.

Но все-таки хочу закончить статью свою на оптимистической ноте. Дело в том, что у нас в стране очень много значит общественное мнение. Это благо. Во всей огромной Центральной Азии только в Кыргызстане мнение народа продолжает иметь существенно важное значение. Вспомните недавний урановый вопрос, который был разрешен так, как того хотел народ. Вспомните весеннюю критику в адрес правительства М. Абылгазиева, которая чуть не привела кабинет министров к отставке. Гордиться? Конечно, да.

Поэтому в Кыргызстан есть еще вера. Вера в справедливость. Вера в закон, каким бы он ни был. Это наша столбовая дорога, которой нам нужно следовать. Пусть сияет звездное небо над нашими головами и восторжествует нравственный закон внутри нас. Нам не следует забывать прекрасные слова великого Иммануила Канта. Именно такой принцип жизни приведет нас если не к храму, то точно к спасению Кыргызстана как страны, как нации, как государства.

Discover Eckher Semantic Web Browser: «http://xmlns.com/foaf/0.1/Person», «http://schema.org/Organization», «http://www.w3.org/2004/02/skos/core#definition», «http://www.wikidata.org/entity/Q1».

Discover English pronunciations: «Macedonia», «mystique», «myosin», «myopathy», «Myomorpha», «myoclonus», «azole», «Ursula von der Leyen», «bureaux», «Yvonne».

Create sequence logos for protein and DNA/RNA alignments using Eckher Sequence Logo Maker.

Compose speech audio from IPA phonetic transcriptions using Eckher IPA to Speech.

Browse place name pronunciation on Eckher IPA Map.

Enter IPA characters using Eckher IPA Keyboard.

Navigate the Semantic Web and retrieve the structured data about entities published on the web using Eckher Semantic Web Browser.

Turn your phone into a compass using Eckher Compass.

Browse word pronunciations online using Eckher Dictionary.

Author, enrich, and query structured data using Eckher Database for RDF.

Create TeX-style mathematical formulas online with Eckher Math Editor.

Create knowledge graphs using Eckher RDF Graph Editor.

Send messages and make P2P calls using Eckher Messenger.

Build event-sourced systems using Eckher Database for Event Sourcing.

View PDB files online using Eckher Mol Viewer.

Listen to your text using Eckher Text to Speech.

View FASTA sequence alignments online with Eckher Sequence Alignment Viewer.

Convert Punycode-encoded internationalized domain names (IDNs) to Unicode and back with Eckher Punycode Converter.

Explore the human genome online with Eckher Genome Browser.

Edit text files online with Eckher Simple Text Editor.

Send test emails with Eckher SMTP Testing Tool.

Разбор слов по составу: «уборка», «хлебный», «украсить», «принести», «говорливый», «заколка».

What do you call a person from Barbados?

What do you call a person from New Zealand?

What do you call a person from Niger?

What do you call a person from Switzerland?

What do you call a person from Finland?

What do you call a person from Denmark?

Розбір слів за будовою: «ходити», «батько».

Разбор слоў па саставе: «рассыпаць», «крычаць», «засеяць», «асенні», «адбіраць», «ісці».

Синоним к слову имморализм

Все синонимы к слову «имморализм»

Синонимы к слову «имморализм» — 9 букв.

#	Синоним	Количество букв	Тип синонима
3	аморализм	9 букв.	Слово

Синонимы к слову «имморализм» — 17 букв.

3

Синонимы к слову имморализм — это слова близкие по значению к слову имморализм, которые с легкостью заменяют его в текстах и в разговоре. Всего найдено синонимов к слову имморализм — 5 шт. Среди них могут всречаться как слова, так и словосочетания. Из найденных синонимов, слов — 4 шт, а синонимичных словосочетаний — 0 шт.Очень часто, особенно при разгадывании кроссвордов встречается вопрос : «Синоним к слову имморализм», поэтому в нашем словаре также представлено количество букв из которых состоит тот или иной синоним. Самый маленький синоним к слову имморализм состоит из 9 букв, а самое длинное состоит из 17 букв. Найти нужное слово-синоним по количеству букв вы можете воспользовавшись таблицей сверху, а конкретно графой количество букв.

О синонимах

Без слов синонимов в текстах различного характера, будь то повествование, рассуждение, побуждение не обойтись в преодолении неоправданного повторения одного и того же слова. Также применение слов синонимов вместо имморализм используется в литературе, как способ связи соседних предложений в тексте. В стилистике русской словесности при письменном изложении текста повторение одних и тех же слов идентифицируется как тавтология и является грубой лексической ошибкой. Таким образом, при изложении текста на начальном этапе используется одно из ключевых слов синонима, а дальше по тексту уже применяются подходящие по смыслу слова синонимы, раскрывающие и усиливающие тематику текста для более обширного представления.

Например, изначальное слово «имморализм» далее уже в зависимости от необходимой применимости, заменяется на аморализм,безнравственность.

Не забываем, что по своим качествам синонимы могут быть применимы с использованием приставки «не» к словам антонимам, словам противоположным по значению. При этом лексическое значение образованного слова антонима с приставкой не- также характеризуется как синоним.

Характеризуют слово синоним и многозначные слова, образующие сложным словосочетанием слов в своей многозначности по лексическому значению одно из слов предлагаемого синонима в контексте.

В завершении сказанного, хочется подчеркнуть, какую важнейшую роль синонимы играют в речи людей. Применение слов синонимов и умение пользоваться дополнительными ресурсами в виде словарей, дает возможность не только предельно точного и многообразного выражения своих мыслей, но и ведет к обогащению, насыщению нашего родного русского языка.

Добавить синоним к слову имморализм

Добавление синонима к слову:

Если вы не нашли синоним в списке выше, но знаете его, то вы можете помочь нам сделать наш сайт лучше, введите слово в соответствующее поле и нажмите добавить, после модерации Ваш синоним обязательно будет добавлен.

---

Поиск синонимов

Поиск синонима к слову:

Популярные слова

Возврат к списку

Имморализм — Оксфордская стипендия

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ОКСФОРДА (oxford.universitypressscholarship.com). (c) Авторские права Oxford University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать одну главу монографии в формате PDF в OSO для личного использования. дата: 16 ноября 2021 г.

Глава:

(стр.99) 7 Имморализм

Источник:

Natural Goodness

Автор (ы):

Филиппа Фут

Издатель:

Oxford University Press

DOI: 10.1093 / 0198235089.003.0008

Foot обсуждает аморализм Ницше в свете вышеизложенного описания моральной оценки. Она начинает с предварительного описания реакции Платона на аморализм в первых двух книгах Republic . Фут выделяет три тезиса Ницше, которые можно назвать «аморалистскими»: отрицание свободы воли, атака на христианскую мораль или мораль «жалости» и отрицание внутренней порочности поступков; она обсуждает только последние два. Что касается нападок на христианскую мораль, Фут утверждает, что Ницше неправильно понимал факты о человеческой жизни; Что касается утверждения о том, что действие было правильным или неправильным только по отношению к природе человека, который его совершил, Фут утверждает, что это ядовитая доктрина, не имеющая прочной основы в психологии.Она заключает, что переоценка всех ценностей Ницше может быть верной для другого вида, но не может быть верной для людей.

Ключевые слова: Христианская мораль, справедливость, Ницше, жалость, Платон, Республика, душа, ценности

Для получения доступа к полному тексту книг в рамках службы для получения стипендии

Oxford Online требуется подписка или покупка. Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.

Пожалуйста, подпишитесь или войдите для доступа к полному тексту.

Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому заголовку, обратитесь к своему библиотекарю.

Для устранения неполадок, пожалуйста, проверьте наш FAQs , и если вы не можете найти там ответ, пожалуйста связаться с нами .

определение аморализма от The Free Dictionary

130): «Я считаю, что со стороны Платона несколько несправедливо отвергать аморализм Калликла таким образом.Однако реальное, основное различие заключается в религии аморализма … Таким образом, вообще говоря, нерелигиозный гуманизм обязательно включает в себя определенную предвзятость к аморализму, поскольку в нем нет места для концепции внутреннего морального зла и морального зла. Ножницы в человеческой природе. Термин « мораль » разбит на подкатегории: эмпирическая естественная мораль, христианская мораль, англиканская естественная мораль, нерелигиозный гедонистический аморализм и рационалистическая естественная мораль. склонны к некоему частичному аморализму или аморализму! Что может быть лучше доказательства того, что значение морали необходимо пересмотреть.Ее главы, каждая из которых содержит полезное резюме, обсуждают «естественное зло», ответственность, агрессию, судьбу и свободную волю, «я и тени», желание смерти Фрейда и зло в эволюции; В статье утверждается, что сократическая критика риторики основана на моральном нейтралитете софистской риторики, определяя ее сначала как инструмент, а затем как искусство манипуляции, которое могло бы ведут к аморализму, воплощенным Калликлом.Если вопрос человеческого достоинства, необходимость положить конец бесполезным страданиям, требование противостоять изменению климата и природа общего блага представляют собой одни из самых острых проблем дня и если разум колеблется между теодикийским аморализмом и заиканием идиотизмом Тогда как нам жить в свете разума? »Однако, пожалуй, самый важный из пунктов Берри касается морали — в частности, ее утверждения о том, что« аморализм »Ницше и самопровозглашенная« атака на мораль »напоминают пирронианские нападения. и более подробно проиллюстрируйте эту породу скептицизма, чем любую другую.Конечно, если «аморализм» следует исключить, то, с моей точки зрения, это «долг ради долга». Добродетель, как показывает нам Аристотель, не только противоположна удовольствию, но и сопровождается удовольствием. Учитывая, что он помещает Ропке в традицию Смитского шотландского Просвещения в своей последней главе, я бы хотел, чтобы он продолжил отождествление Ропке с понятием. «сильные оговорки» и «странная мода». Грегг и Ропке могли бы обнаружить, что столь же важным, как и вклад Кейнса в подрыв экономики науки, был его общепризнанный аморализм.В основе приоритета этики Кейнса над экономикой лежало его неприятие любых пережитков буржуазной морали и христианской религии, лежащей в ее основе. настаивал на том, что в искусстве нет места этике, но подразумевал, что основной жизненный долг — потакание своим слабостям.

Аморализм Ницше | Автор: Филиппа Фут

Когда я пишу об аморализме Ницше, я собираюсь задать ему простой вопрос, который трудно сделать: трудно удержаться за что-нибудь простое перед лицом этого решительного шутника, который любил маски и скрытые вещи и чей защитник стиль иногда проявляется в самой лапидарной афористической простоте, но часто бывает пышным и риторическим.Было сказано, что « Так говорил Заратустра» следует читать как оперу, и, конечно, очень жаль, что у нас никогда не было исполнения Анной Рассел тех диких путешествий между горами, рынком и пещерой.

Ницше думал, что может дискредитировать мораль; и я хочу спросить: «Он был прав?» Думаю, вопрос следует задать. Всегда уважительно спрашивать великого философа, правда ли то, что он говорит, и вряд ли уважительно не спросить об этом. Почему так много современных философов-моралистов, особенно из англо-американской аналитической школы, игнорируют нападки Ницше на мораль и продолжают действовать так, как будто этого экстраординарного события в истории мысли никогда не было? Конечно, это правда, что тем из нас, кто принадлежит к школе откровенно говорящих философов-аналитиков, трудно справиться с его работой.Мы привыкли выявлять следствия и аргументы, а также строить теорию на основе отдельных отрывков. И я не думаю, что можно так работать над Ницше. Единство его произведений, которое наиболее примечательно, несмотря на их поразительное богатство и множество поверхностных противоречий, проистекает из его взглядов, его смелости, его готовности все подвергать сомнению, а также его особого нюха на тщеславие, притворство и робкие уклонения. , и для того стремления к господству, которое он, наконец, считал принципом всей жизни.

Надо принимать во внимание отношение Ницше; презрения, которое он испытывал к современному европейскому человеку, к публике, «читающей газеты», ¹ к демократии, к национализму, к Бисмарку и всему немецкому (кроме Гете, «исключение среди немцев» ² ). И, конечно же, следует учитывать его оскорбительное отношение к христианству, которое он считал религией жалости и слабости, но также временами как благотворно тиранический источник одухотворения в человеке. ³ Следует помнить, что Ницше был тем, кто хотел быть утверждающим , а не придирком, который неоднократно превозносил легкость духа и много писал о танцах и смехе. Когда он выдвинул свою странную теорию о вечном повторении всех вещей — снова и снова, — это было наиболее значительным отказом от мрачного нигилизма и способом сказать «да» даже своей собственной физически болезненной и болезненно одинокой жизни.

Все это и многое другое необходимо для интерпретации Ницше.Но что же тогда он может предложить потомкам Фреге и Рассела, Г. Мур и Витгенштейн? Что мы можем извлечь из странной ницшеанской симфонии субъективно взаимосвязанных взглядов и убеждений? Можем ли мы предположить, что он серьезно озабочен истиной даже в тех вопросах, в которых его интересы совпадают с нашими? Разве не Ницше видел истину с точки зрения различных «точек зрения» и настаивал на том, чтобы подвергнуть сомнению ценность самой истины? Он сказал все это и имел в виду именно это.Тем не менее он видел великим признаком тех вещей, которые он так много прославлял, «силу» и «жизнь», способность смотреть в лицо реальности, как она есть. Честность ( Redlichkeit ) была, как он писал, единственной добродетелью, которую он и другие «свободные духи» должны извлечь из морали, и которую они не могли оставить позади:

давайте работать над этим со всей нашей злобой и любовью и не уставая «совершенствовать» себя в нашей добродетели, единственный оставил нас … И если наша честность, тем не менее, однажды утомится, вздохнет, потянет свои члены и найдет нас тоже Трудно послать ей на помощь все, что есть в нас чертовщины…. ⁴

Ницше мог думать даже о своих собственных взглядах как о своих истинах (что бы это ни значило). Но его любовь к истине была основана на одной из самых сильных его черт, а именно на его презрении к уклончивой фальсификации. Итак, несмотря на все обескураживающие предзнаменования, я хочу спросить, какая правда может быть в доктрине, которая заставляет нас называть Ницше, как он иногда сам себя называл, «аморалистом».

Аморализм Ницше! Под этой крышей живет масса проблем и множество интерпретаций.Может быть, он проповедовал в пользу новой морали, а не против морали как таковой? Думаю, нет. И Ницше не был просто заурядным моральным релятивистом. Он назвал «ребячливым» идею о том, что никакая мораль не может быть обязательной, потому что моральные оценки обязательно различаются у разных народов. ⁵ Итак, даже его аргументы в пользу субъективности морального суждения были своеобразными. Он видел различные моральные принципы, определяемые желаниями и потребностями людей и поколений: когда-то необходимость контролировать агрессивных людей, когда они больше не были полезны при встрече с внешними врагами; в течение долгого правления христианства желание слабых и «заблудших» заклеймить себя «добрыми», а более сильные персонажи, которых они боялись, — «злыми»; в современной Европе стремление посредственного «выглядеть благороднее, важнее, респектабельнее», «божественнее». ⁶ На протяжении всех этих изменений мораль, настаивал Ницше, по сути дела была уловкой, с помощью которой слабые — члены стада — пытались одеть свою слабость и свои страхи как «добро», средство, с помощью которого они производили себя. — сомнения и нечистоплотность у тех, кто, будучи дворянином, когда-то беспрекословно называл себя добрыми. «Дворяне», тип первоначального варварского грека и человека эпохи Возрождения, называли «низших» людей плохими ( schlecht ) только в отличие от самих себя.«Низшим», с другой стороны, нужно было видеть в опасных людях «зла» ( böse ), чтобы считать себя хорошими.

Предполагая, что разные морали уходят корнями в разные потребности, страхи и желания разных народов, Ницше применял к оценкам характерный ницшеанский «перспективизм»: интерпретацию исторической генеалогии и, прежде всего, скрытых желаний, которую он применял к все способы мышления. Он особенно применил его к абстрактным философиям, которые, как он видел, выражали инстинкты, потребности и страхи, а не эту блуждающую огоньку, «чистую мысль».«Мысли, — сказал он, — это тени наших чувств, они всегда темнее, пустее и проще». ⁷ Но, конечно, есть нечто более конкретное, чем это, в настойчивом утверждении Ницше о том, что «нет никаких моральных фактов». ⁸

Эта проблема ценности жалости и морали жалости … на первый взгляд кажется просто чем-то отстраненным, изолированным вопросительным знаком; но тот, кто будет придерживаться этого и научится , как здесь задавать вопросы, испытает то, что я испытал — для него открывается потрясающая новая перспектива, новая возможность приходит к нему, как головокружение, страх нарастает, его вера в мораль, во всем мораль колеблется — наконец, новое требование становится слышимым… нам нужна критика , моральных ценностей, ценность самих этих ценностей должна… подвергнуться сомнению …. ⁹

Ницше говорит, что он собирается запросить значение моральных ценностей, что предполагает, что у него есть другая ценность в игре. И действительно, в идеологии Ницше есть положительная сторона. Он утверждает особый вид эстетизма и атакует мораль частично на ее собственной почве, но частично в интересах того, что он называет «восходящим» типом человека. То, что считалось «хорошим», было «сильным», «прекрасным», «благородным», «тонким» типом человека. Этот свободный и радостный дух, подчиняющийся строжайшей дисциплине, но не принимающий никаких правил от других, иногда рассматривался Ницше как «сверхчеловек», сверхчеловек из народной легенды Ницше, то есть как человек, принадлежащий к будущему.Но реальных людей можно рассматривать как ступеньки или мосты на пути к этому будущему. Важный вопрос, который нужно было задать о любом мужчине, заключался в том, представляет ли он восходящий или нисходящий тип. Это была глубокая классификация, определявшая ценность для конкретного случая тех элементов характера и действий, которые моралисты ошибочно считали важными сами по себе. Так, например, эгоизм не следует рассматривать как плохой или хороший для всех людей.

Ценность эгоизма зависит от физиологической ценности того, кто им обладает: он может быть очень ценным, он может быть бесполезным и презренным.Каждого человека можно рассматривать как представителя восходящей или нисходящей линии жизни. Когда кто-то решает, что именно, он тем самым устанавливает канон ценности своего эгоизма. ¹⁰

Таким образом, Ницше очень характерно видел, что наши общие моральные классификации отражают реальность стадным образом, что пагубно для исключительного человека. Хуже всего в них, и это было общим для всей морали, была попытка определить ценность любого вида поведения для каждого человека.«Добро и зло одинаковы для всех», — усмехнулся он. Не могло быть никаких выгодных правил поведения. «Добродетель должна быть нашим изобретением, , нашей самой личной защитой и необходимостью: в любом другом смысле это просто опасность». ¹¹ И еще раз: «Хорошее уже не хорошо, когда об этом говорит сосед». ¹² Таким образом, Ницше считает ценность принадлежащей только человеку, который создал свой собственный характер по образцу, который не может быть предписан другим, и именно здесь становится очевидным его переход от моральной к эстетической форме оценки.Неудивительно, что он пишет о том, что он сам, как гений стиля и имиджа, знал лучше всего. Недаром он в одном месте говорит: «Мы хотим быть поэтами своей жизни». ¹³

Дисциплина, которую он так подчеркивает для создания великолепного индивидуального человека, основана на дисциплине художника. Для художника правила действительно не имеют значения: качество того, что он или она делает, не может быть таким же, как качество работ других художников, как если бы могло существовать руководство по созданию того, что хорошо.Эта аналогия кажется важным элементом эстетизма Ницше — его перехода от моральной к эстетической оценке. Теоретически это отдельно от его перспективизма, поскольку, в конце концов, отсутствие правил художественного творчества не влечет за собой субъективность эстетического суждения. Но когда человек сам является одновременно художником и произведением искусства, они объединяются в его особой «интерпретации» мира, интерпретации, которая определяет то, что он считает хорошим.

Было много попыток увидеть во всем этом вдохновляющий призыв к некоему радостному язычеству, которое оставит нам все самое лучшее в морали.Можно ли это выдержать? Я думаю, что нет, просто из-за нападок Ницше на универсализм в морали. Он настаивает на том, что не существует действий, которые были бы хорошими или плохими сами по себе, и это, по-видимому, имеет роковые последствия для обучения справедливости. Именно справедливость, понимаемая как одна из четырех основных добродетелей и имеющая отношение ко всему, что один человек обязан другому, запрещает такие действия, как убийство, пытки и порабощение, и клеймит их как зло, кто бы их ни совершал. Ницше, с другой стороны, говорит, что нет ничего хорошего или плохого, «одинакового для всех», и он говорит нам, что мы должны посмотреть, что за человек совершает действие, прежде чем мы сможем определить его «ценность».

Если это подразумевает, как кажется, то, что даже самые вопиющие акты несправедливости не могут быть названы злом сами по себе, то был ли Томас Манн, возможно, не прав, говоря, что Ницше не сталкивался с реальностью зла? Манн сказал в 1947 году,

Как связаны во времени, как теоретически, как неопытно романтизирование Ницше о зле выглядит… сегодня! Мы научились познавать это во всей его убогости. ¹⁴

Манн писал, конечно же, вскоре после того, как факты о Бельзене и Бухенвальде и их изображениях стали преследовать нас.Итак, сколько бы нацистам ни пришлось искажать Ницше, чтобы провозгласить его одним из своих пророков, действия нацистов и репутация Ницше могут быть связаны способом, предложенным Манном; то есть в том, как он обращается со злом, чтобы смотреть на нас в свете того, что они сделали.

Можно утверждать, что это несправедливо по отношению к Ницше. Можно указать, что ни Гитлер, ни Сталин не были личностями, о которых следует на мгновение подумать, что они воплощали его идеалы. Дж. П. Стерн, несомненно, ошибается, когда пишет: «Ни один человек не подошел ближе к полной реализации самосозданных« ценностей », чем… Гитлер. ¹⁵ Ницше, в конце концов, оскорбляет просто жестоких монстров, и хотя, конечно, он хвалит (как он сам говорит) «шутливо» безжалостных «дворян» над возмущенным «стадом» Александр Нехамас, кажется, правильно сказал что их не нужно рассматривать как его идеал на все времена.

Защитники Ницше, конечно, могут также напомнить нам его слова о необходимости дисциплинировать страсти, что действительно является центральным элементом его философии. Ибо Ницше совсем не похож на Калликла, аморалиста из Платона « Gorgias », идеалом которого является развратник.Ницше проповедует твердость и самообладание. Страсти не следует ослаблять или искоренять, их следует использовать в создании (опять же, кажется, «это как творение художника») самого себя. Более того, он выдвигает доктрину сублимации страстей (он был одним из первых, кто фактически использовал термин « sublimieren »), полагая, например, что «драйв» жестокости можно превратить в стремление к истине. . Поэтому будет сказано, что Ницше на самом деле не одобрял акты несправедливости, заменяя канон морали против таких вещей, как убийство и угнетение, своим собственным рецептом самотворения.Может быть, он верил, что ни один из тех, кто действительно воплощал ницшеанский идеал, никогда не обнаружит себя в таких действиях? Может ли идеал самореализации оказаться в конце концов шокирующим?

Я уверен, что кое-что из всего этого правда, и что одна сторона Ницше приветствовала бы такое приспособление. Он говорит о кротости в некоторых убедительных отрывках; и я полагаю, что он был самим собой, несмотря на все его настойчивые утверждения о благотворном влиянии страдания, на самом деле чрезмерно чувствительным к нему в других, действительно испытывал жалость, как он общеизвестно представлял, — как «заразу страдания».«Характер самого человека проявляется и в его героях, и в книгах, которые он любил. Чезаре Борджиа не был его героем, несмотря на то, что он предпочитал «даже», как он общеизвестно сказал, ему, а не низкорослому члену «стада». Он, правда, восхищался Наполеоном, но говорил, что он «наполовину сверхчеловек, наполовину монстр».

Великий герой Ницше был, кажется, Гете, которого он особенно хвалил за то, что он преобразовал чувственность и дух в гармоничное «я». А среди литературных произведений, которые больше всего любил Ницше, были не только романы Стендаля и Достоевского, но и две тихие книги, «Разговоры с Гете » Эккермана и «Очерки 930» Эмерсона, книга, в которой он «чувствовал себя как дома» и, кажется, хранятся у него на протяжении большей части его жизни.(Из обеих этих работ можно получить интересный свет на Ницше.)

Тем не менее в глубоко патологической психике Ницше была одна сторона, которая, кажется, прославляла тот факт, что его аморализм допускал, если его совершали определенные люди, даже ужасные поступки. В отличие от других сторонников самореализации, Ницше не говорит, что эти действия никогда не могут быть признаком здоровья и истинного «становления тем, кем вы являетесь». Напротив, он подчеркивает боязнь своей «переоценки ценностей». Он настаивает на том, что отправился в путешествие по ужасающим морям, и с тех пор, как в начале восьмидесятых, когда он впервые начал атаковать мораль, и до конца своей трудовой жизни, можно найти отрывки, подчеркивающие ужасность его мыслей. , и, кажется, лицензирует несправедливость.

В The Gay Science 1882 он пишет,

Ненависть, озорное наслаждение чужими несчастьями, жажда грабежа и господства и все, что еще называется злом, принадлежит к самой удивительной экономике сохранения вида. ¹⁶

И снова в той же работе

Некоторые виды ненависти, ревности, упрямства, недоверия, жестокости, алчности и насилия… относятся к благоприятным условиям, без которых вряд ли возможен большой рост даже добродетели.Яд, от которого гибнут более слабые натуры, усиливает сильных, и они не называют его ядом. ¹⁷

Четыре года спустя, в Beyond Good and Evil , он пишет, что

все злое, ужасное, тираническое в человеке, все в нем родство хищным зверям и змеям служит усилению вида «человек» в той же мере, что и его противоположность. ¹⁸

И в записке 1887 года, включенной в коллекцию Nachlass The Will to Power :

когда один делает людей более злыми, другой делает их лучше. ¹⁹

Возможно, эти отрывки не являются решающими. Возможно, Ницше говорит о «побуждениях», которые можно «усилить» и «усилить», прежде чем сублимировать в безобидные действия. Но это вовсе не кажется правдоподобным, учитывая его настойчивые утверждения о том, что его учение внушает страх.

В любом случае я не думаю, что следует утверждать, что добродетель справедливости может быть помещена в картину Ницше, в которой великолепные люди находят каждый свои собственные ценности и «свой собственный путь».Ибо в описании Ницше этого «высшего типа» человека есть что-то, что положительно говорит против него. Я имею в виду способ, которым описывается самоуправляемый человек, который видит тех, кого он считает «низшими». Нельзя игнорировать все, что Ницше одобрительно говорит об опыте, чувстве, о « пафосе », как он любит выражаться, «расстоянии», о том, что он находится не только отдельно от тех, кто принадлежит, но и выше их. «стаду». Ницше в какой-то момент говорит, что презрение лучше ненависти, и, конечно, он считает идею равенства совершенно презренной.

Теперь меня интересует вот что: может ли практика правосудия абсолютно требовать определенного признания равенства между людьми, не претензии на равенство талантов, а равенства, о котором говорится в отрывке Гертруды Стайн, когда она говорит (притворяясь Алисой Б. Токлас), что у нее самой есть чувство равенства, и поэтому люди будут ей помогать. «Важная вещь … это то, что в глубине души вы должны иметь в себе чувство равенства». Это особенно поразительно в Гертруде Стайн, которая, конечно же, не была из тех, кто недооценивал свою индивидуальность, талант или место в истории литературы.Чувство равенства, о котором она думает, несомненно, должно быть связано с мыслью о том, что каждый, по сути, всегда находится в одной лодке со всеми остальными, и поэтому совершенно непригодно для кого-либо видеть себя « великим ».

Возможно, я ошибаюсь, считая это чувство равенства необходимым для практики правосудия. Однако то, что эти двое связаны, кажется, подтверждается одним отрывком, на который я однажды натолкнулся, в котором Г.К. Честертон писал о Чарльзе Диккенсе.Диккенс, сказал Честертон:

не любил тот или иной аргумент в пользу угнетения: он не любил угнетение. Ему не нравилось выражение лица мужчины, когда он смотрит на другого человека сверху вниз. И выражение этого лица — единственное, с чем нам действительно приходится бороться между отсюда и адским огнем. ²⁰

Бесконечные разговоры Ницше о низших и высших, и то, как он одобряет одних людей, смотрящих на других свысока, вместе с его собственной готовностью пожертвовать — списать — на «посредственность», подтверждают впечатление, что справедливости не хватает. расплывчатый в его схеме вещей: совершенно неправильно рассматривать его «эстетику» как не имеющую ничего, что мы считаем драгоценным, из морали, которую он атакует.Защитники Ницше, конечно, поднимутся, чтобы настаивать на том, что «взгляд вниз», о котором он говорит, не является ничем таким грубым, как то, о чем говорит Дж. К. Честертон. Но язык презрения, несомненно, присутствует. Защитники Ницше похожи на тех, кто говорит о Вагнере, что он лучше, чем кажется.

На наши возражения от имени справедливости Ницше, несомненно, ответил бы, что вопрос должен быть не в том, хотим ли мы придерживаться морального способа оценки, а в том, можем ли мы сделать это честно.Ибо он утверждает, что мораль запятнана определенной благочестивой ложью, которая ей необходима; так что мораль, восхваляя честность, посеяла семена собственной гибели. Следовательно, мы должны спросить себя не только о том, к чему сводится собственная система оценки Ницше, но и о том, сможет ли мораль противостоять его атакам.

Что это были за ложь — «ошибки», которые Ницше считал присущими морали?

Во-первых, это вера в свободную волю, которую он оспаривал на том основании, что сама воля, как требуется для свободной или несвободной воли, не существует.По его словам, то, что мы называем волей, на самом деле не что иное, как совокупность ощущений силы и сопротивления, и думать об этом как об основании «моральной ответственности» — чистая иллюзия. Наши действия возникают не в первую очередь из сознательных побуждений, а скорее из физиологических и психологических факторов, о которых мы не подозреваем.

Отсюда следует, что, по мнению Ницше, люди абсолютно невинны, так же невиновны, как и все остальное в мире, хотя, по его словам, мы ненавидим это принимать.

Полная безответственность человека за свое поведение и за свою природу — это самая горькая капля, которую должен проглотить человек знания, если бы он привык рассматривать ответственность и долг как притязания человечества на благородство.Таким образом, все его суждения, различия и антипатии стали бесполезными и ошибочными: самое глубокое чувство, которое он испытывал к жертве или герою, было направлено неверно; он не может больше хвалить, больше не винить, потому что бессмысленно хвалить и обвинять природу и необходимость. Подобно тому, как он любит хорошее произведение искусства, но не хвалит его, потому что оно ничего не может сделать с собой, так же как он относится к растению, он должен видеть действия людей и свои собственные действия. ²¹

Тема свободы воли и моральной ответственности сама по себе настолько обширна, что невозможно быстро оценить идею Ницше о том, что существует ошибка, на которой основана мораль.Но можно указать, что теория воли, на которую он нападает, сегодня найдет мало защитников; и, конечно, мало кто станет отрицать бессознательную мотивацию. Тем не менее моральная оценка, в отличие от эстетической, требует некоторого различия между действиями, за которые мы несем ответственность, и теми, за которые мы не несем ответственности. Ибо моральная оценка описывает человека с точки зрения добродетелей, таких как храбрость, справедливость и милосердие, и мы, конечно, не можем приписывать добродетели кому-либо, не зная, во-первых, какие из его поступков были преднамеренными, а какие непреднамеренно, а во-вторых, какие непреднамеренные действия были вызваны отсутствием осторожности или незнанием того, что он мог и должен был знать.

Однако не очевидно, что эти различия основываются на доктрине «моральной ответственности», которую Ницше может отрицать. Он определенно ошибается, полагая, что нам, возможно, придется отказаться от особым образом мышления о добродетели людей, что нам придется отказаться от концепции добродетели применительно к людям, а не к растениям или растениям. объекты эстетической оценки. Идея добродетели может быть даже правильной отправной точкой для решения проблемы моральной ответственности.Ведь способ существования моральной ответственности можно, пожалуй, точно проследить, задав вопрос, как она входит в понятие добродетели, о чем свидетельствует несоответствие добродетели вещей, совершенных случайно или (во многих случаях) по незнанию. А что касается бессознательной мотивации: мы могли бы сказать, что это имеет отношение к моральной оценке (например, когда мы считаем глубоко скрытую злобу человека против притязаний на добродетель милосердия) без какого-либо подтекста, что субъект «несет ответственность» за то, что он есть. . Вызов Ницше не только не разрушает мораль, но и может помочь нам увидеть, что он делает, а что не требует.

Вторая среди «ошибок», которые, как утверждает Ницше, обнаружил в морали, — это классификация типов действий с описанием «хорошие» и «плохие». В ответ на возражение Ницше против этого мы должны еще раз вернуться к его презрению к универсальности моральных суждений, к его презрению к клеймению определенных видов действий как хороших или плохих «для всех». Это не было банальным утверждением о значении обстоятельств для морального добра и зла. Ницше имел в виду не то возражение против абсолютизма; Скорее он имел в виду, что моральное обобщение невозможно, потому что надлежащим предметом оценки вместо этого является индивидуальный поступок человека.Мы должны были спрашивать не о том, что делается, а, скорее, кем это делается. Он даже сказал, что никакие два действия не могут быть одинаковыми, имея в виду, опять же, что каждое отдельное действие берет свой характер от характера того, кто его делает.

Его главная защита в этом, я думаю, исходит из скептического взгляда, который он бросает на мотивы действий, которые моралисты называют хорошими. Таким образом, он указывает на тщеславие, которое скрывается за многими проявлениями «доброты»: желание создать хорошее мнение у других с помощью доброго дела, чтобы иметь возможность выкупить у них это хорошее мнение.(Как сказал Т. С. Элиот, «бесконечная борьба» за то, чтобы хорошо думать о себе.) Желание быть благодетелем, по его словам, было неуместным в своих претензиях на понимание того, кому было сделано «добро», и ревнивым в своем желании. владеть им. Там, где моралисты находят альтруизм, Ницше видит различные виды эгоизма, недоверия к себе и страха: прежде всего желание «жить за границей» с другими, а не дома с собой. Под заголовком «Благоприятный аспект несчастья нашего соседа» он говорит, что мы собираемся, чтобы оплакивать постигшую его болезнь и «провести приятный день».Ницше был гением в поиске скрытых мотивов, и неудивительно, что Фрейд нашел в нем такую ​​родственную душу, что он сознательно избегал чтения Ницше, пока его собственная работа не стала достаточно развитой.

Удивительно, однако, что Ницше считал открытие возможности сомнительной мотивации, стоящей, например, за актами «доброты», как счет против самого морального способа оценки. Поскольку в моральной философии традиционно считается, что действия следует оценивать не только по типу действий, которыми они являются, но и как отдельные действия, совершенные конкретным агентом в определенное время.Фома Аквинский, например, указывал, что конкретное действие может быть испорчено с моральной точки зрения либо тем, что оно было «в своем роде», например, убийством или грабежом, либо мотивом, по которому оно было совершено, используя для последнего возможность пример раздачи милостыни «на хвалу человеческую». Если Ницше расширяет диапазон опыта, в котором применяется стандарт честности в отношении мотивов, моралисты не должны ошибаться.

Итак, до сих пор Ницше, кажется, занимает твердую позицию в своей психологии, даже если ошибается в отношении значения своих психологических наблюдений.Однако это не всегда так, и следующая из «ошибок», которые он, по его словам, обнаружил в морали, уводит его далеко в очень сомнительную область психологических спекуляций. Ибо он считал, что может различать «побуждения» ( Triebe ), которые мотивируют все человеческие действия, и может отображать их зависимость друг от друга. Он думал, что знает, например, что «побуждения», такие как жестокость, которые моралисты заклеймили как «зло», являются условием всего «добра».

Таким образом, в Beyond Good and Evil он говорит о «взаимной зависимости« хороших »и« злых »побуждений» и прохождения хороших импульсов от злых; продолжая, в известном отрывке, что мы

должны рассматривать даже аффекты ненависти, зависти, алчности и жажды править как условия жизни, как факторы, которые фундаментально и по существу должны присутствовать в общей экономике жизни (и, следовательно, должны быть усилены, чтобы жизнь быть дополнительно улучшенным). ²²

Это была любимая мысль Ницше: та, которую он несколько раз иллюстрировал изображением дерева, которое для цветения должно иметь корни в грязи. ²³ Он увидел, что его взгляды на «злые» влечения враждебны морали, потому что мораль должна противостоять определенным желаниям; и он определенно должен быть прав насчет этого. Но есть ли хоть какое-то основание для психологических спекуляций, поддерживающих эту часть аморализма Ницше, — это совсем другой вопрос.В теории «побуждений», которая окончательно кристаллизовалась в теорию о том, что все «побуждения» содержатся в Воли к власти, Ницше, похоже, попался в ловушку, превратив небольшое психологическое наблюдение во всеобъемлющую теорию, которая угрожает отрезаны от фактов, которые могли бы его опровергнуть. Ницше считал себя прекрасным психологом, но правда в том, что он был отчасти прекрасным психологом, а отчасти просто философом-теоретиком, далеко превосходящим любые правдоподобные основания для его предположений.

В таком случае, не является ли часть нападок Ницше на мораль убедительной? Возможно нет. Однако было бы неправильно заключить, что мы, философы-аналитики, должны оставить его в покое. Напротив, я считаю, что он должен нас встряхнуть. Его самым глубоким убеждением было то, что тот факт, что «Бог мертв» (так что нам ничего не гарантировано) не может оставить неизменной нашу веру в мораль. ²⁴ Он особенно презирал «философов» — он выделил Джорджа Элиота, — которые были «фанатиками» морали, несмотря на их атеизм.В сущности, Ницше считал, что, поскольку факты человеческой психологии действительно существуют, ни в одном человеке не может быть таких вещей, как человеческие добродетели и добрые наклонности; и даже если бы он этого не доказал, не мог бы он предупредить нас о том, что это могло быть так? Ведь если «Бог мертв», то что гарантирует наличие у человека склонности к добродетели справедливости, учитывая, что для этого, как правило, требуется, чтобы мужчины и женщины могли делать определенные вещи — как, например, упустить большое преимущество в воздержании от убийства или воровство и, кроме того, это определенным образом : то есть без скрытых мотивов, ложного возвышения или горечи? Витгенштейн научил нас видеть существование некоторых вещей, которые мы принимаем как должное, как примечательный факт.Должны ли мы, возможно, рассматривать способность обретать справедливость в этом свете, как зависящую от определенных общих человеческих реакций на обучение, как от способности научиться говорить или производить вычисления?

Исходя из этого, можно с полным основанием полагать, что философы-аналитики должны что-то потерять, если они не изучат философа столь смелого и оригинального, как Ницше, хотя бы из-за его способности расширять наше философское воображение. И, конечно, если я прав, то еще предстоит проделать работу по критике его теорий с точки зрения философского аргумента и истины.Это то, что я только начал здесь делать. В каком-то смысле это должно быть несколько комичное действие, потому что оно должно быть выполнено на схематическом уровне, который оставляет позади все богатство психологических прозрений и образов Ницше. Так что чувствуешь себя геодезистом, сводящим великолепную сельскую местность к контурам, или как кто-то говорит сиренам, что они поют фальшиво. Но это не означает, что эту довольно сухую философскую работу можно оставить незавершенной, особенно если, как я думаю, ницшеанское учение враждебно справедливости.Его учение в прошлом было, к сожалению, соблазнительным. Кто может обещать, что он никогда больше не будет соблазнительным?

уроков из литературы: имморалист

«Завидовать счастью другого человека — безумие; ты бы не знал, что с ним делать, будь он у тебя ».

— Андре Жид , Имморалист

Лауреат Нобелевской премии по литературе в 1947 году, Андре Жид был французским писателем, известным своими исследованиями человеческого конфликта между узким социальным морализмом и свободой и расширением прав и возможностей через самопознание. «Имморалист» — одна из его самых известных работ, признание человеческой природы и одержимости безнравственностью. Главный герой, Марсель, начинает свою историю со своего брака с нежной Марселин, решение, принятое из семейного долга. Во время их медового месяца в Тунисе он смертельно заболевает туберкулезом и претерпевает трансформацию в процессе выздоровления. Марсель возвращается с грани смерти морально и сексуально пробужденным, душа пылает новообретенной страстью к жизни, упорно привязанный к виноватым удовольствиям безнравственности и силе своих греховных желаний.

Очаровательный пример подавленного человека, ограниченного преобладающими этическими предписаниями и подавленного запретом общества на гомосексуальность, Марсель представляет собой главное исследование произведений Жида, примирение между индивидуальностью и навязанным обществом морализмом. Его растущее осознание собственной чувственности вызывает образ Веласкеса Rokeby Venus и знаменует его погружение в разврат. Читателя, однако, постоянно соблазняет противостояние инстинктов и разума, прекрасные описания Жидом ландшафтов и климата Северной Африки, безумно возвышенные эмоциональные нюансы путешествия Марселя и его вызывающие воспоминания размышления о красоте, искусстве и свободе. .Несмотря на легкую идентификацию моральной атрофии, читатель обнаруживает, что добровольно и умышленно стирает границы между добром и злом, оправдывая Марселя и даже поддерживая его.

Его одержимость жизнью возбуждает, заставляя его жить опасно, пытаясь усугубить и усилить ее. Его зацикленность на свободе волнует, побуждая его раскрыть и принять свою индивидуальность и сексуальность. Его способность вернуть все это к простому стремлению к счастью болезненно применима и связана с желанием освободиться и жить свободно.Превращение в заблуждающегося, эгоистичного распутника почти оправдано его послушными приступами преданности больной жене и негодующим отказом от элитарности, но его безудержное стремление к удовольствиям в конечном итоге делает его непростительно жестоким в обращении с женой и хищническим в его сексуальных домогательствах. .

Эгоистичный индивидуализм, описанный так увлекательно, — это неизбежное извержение подавленного человека, стремление к освобождению, к которому стремится современность. Однако конфессиональный характер романа в паре с последней порочностью Марселя обнаруживает опасность этого освобождения.В своем отношении к современному миру, одержимому индивидуальностью, уникальностью и постмодернистским разрушением систем и структур, « Имморалист » — это завораживающее исследование ограничений, налагаемых на человека, и того, что значит быть свободным. Как лаконично утверждает Жид,

«Возможность получить бесплатно — ничто; способность быть свободным — вот задача ».

Аморализм? | Даниэль Финке

Тейлор: В последнее время я много читал Ницше, как вы и рекомендовали.

Патент: А? И что ты думаешь? Что ты от этого забираешь?

Тейлор: Мне очень нравится то, что он говорит об аморализме. Я понял, что я аморалист.

Пат: Как так? Как вы интерпретируете это слово?

Тейлор: Что ж, он приводит действительно увлекательный случай, что мораль позиционирует себя как авторитет, а как авторитет она не позволяет критиковать себя.Он позиционирует себя как «выше закона», устанавливая как закон. Говоря: «Я — сама мораль, вы не можете меня критиковать», мораль дает себе право безнаказанно издеваться над окружающими людьми. Никто не может получить никакой способности критиковать мораль своей группы, потому что слово «мораль» стоит на его стороне . Если вы сомневаетесь в этом, вас называют «аморальным» и, возможно, вы даже видите себя как «аморального», потому что вы оспариваете то, что в вашей культуре считается самой моралью, почти по определению . Итак, когда набор ценностей — или, точнее, те, кто заинтересован в его продвижении — ухватывают слово «мораль» и заявляют его себе, они получают все это, возможно, незаслуженное психологическое давление на людей и на конкурирующие ценности, которые может поставить под сомнение их легитимность.

Pat: А как вы видите «аморализм» как решение?

Тейлор: Ну, аморализм в этом контексте означает несколько вещей. Это означает, прежде всего, осознание того, что, бросая вызов общепринятым моральным принципам и ценностям, вы, скорее всего, будете заклеймлены как враг самой нравственности и будете так себя чувствовать.Итак, иметь и назвать себя аморалистом — значит иронично и вызывающе превратить их нападение в знак чести и способ привлечь внимание к неправильности того, что делает мораль. Они, , действительно аморальны, поскольку они разыгрывают чрезмерную власть над людьми, которых они не заслуживают, и делают это от имени одних групп за счет других. Если , что безнравственное лицемерие будет считаться самой моралью, то считайте меня аморалистом .Опровергните меня за то, что я против морали в целом, если они в любом случае будут лицемерным прикрытием власти.

Pat: Но что меня беспокоит, так это тот радикальный шаг прямо здесь — решение просто отказаться от морали как от стоящей в целом только из-за лицемерных злоупотреблений в структурах, которые были приняты конкретной моралью.

Тейлор: Это потому, что вас так воспитали. Вы обусловлены моралью, чтобы защитить нравственность.Но это не потому, что это действительно полезно для вас. Это похоже на веру в Бога. Трудно, но необходимо избавиться от автоматического преклонения колен перед алтарем Нравственности. Но это программирование, мы должны этому противостоять. Это средство для людей бороться за контроль над другими, как и везде. Единственная разница здесь состоит в том, что в этом случае люди заканчивают лгать себе, что они на самом деле особенно хорошие люди из-за того, что изо всех сил стараются дать желаниям неоспоримое превосходство.И они получают огромное незаслуженное пропагандистское преимущество перед теми, кого стремятся контролировать.

Pat: Ну, нет, мы не должны сопротивляться всякой морали, просто сопротивляться плохим моральным ценностям и плохим средствам навязывания их людям.

Тейлор: Но именно здесь вы упускаете главное. Проблема с моралью не только в том, что люди иногда имеют плохие моральные ценности или иногда плохо их навязывают.Проблема в том, что мораль сама по себе является авторитарным способом мышления. Это попытки повелевать людьми и беспрекословно подчиняться.

Патент: Нет, не всегда. Нисколько. Многие люди, исходя из моральных соображений, горячо верят в право на свободу мысли, и в необходимо для того, чтобы моральные ценности принимались свободно и рационально, чтобы им вообще следовали хорошо и должным образом.

Taylor: Но даже там, где это так, проблема с моралью состоит в том, что они по-прежнему составляют колоду против конкурирующих ценностей.Они говорят: «Я — сама мораль, все остальные морали ошибочны». Из-за этого людям намного труднее переосмыслить свои ценности. А ценности нуждаются в постоянном пересмотре. Они должны постоянно находиться под строгим контролем на предмет их изменяющейся ценности в реальном мире, чтобы не сбить нас с пути.

Pat: Но когда вы говорите это, вы даете моральный рецепт. Вы говорите: «Всегда внимательно изучайте свои ценности на предмет« их изменяющейся ценности в реальном мире »». Я не думаю, что это плохой принцип.Я вообще-то думаю, что он отличный. Но я также не думаю, что это плохо, что это сам по себе моральный принцип . Я думаю, вам следует признать тот факт, что вы делаете именно то, что осуждаете. Вы утверждаете, что это и есть сама мораль, и что другие морали, якобы противодействующие таким постоянным повторным исследованиям ценностей, ошибочны, . Итак, ваш «аморализм» — это еще один морализм. Фактически, вы открыто апеллировали к лицемерию и безнравственности морали, критикуя ее.Это моральных основания что-то критиковать. Ваша проблема, похоже, не в том, что вы действительно отвергаете идеал морального абсолюта, а в том, что вы думаете, что ложные морали узурпировали его трон.

Тейлор: Ну, да, это моя собственная моральная обусловленность, которая изначально побуждает меня заботиться о моральной последовательности и противостоять лицемерию, и скрупулезно делать это , даже если это означает бросать вызов самой нравственности. Как заметил сам Ницше, аморалист на самом деле лучший моралист .

Pat: Тогда вы не на самом деле аморалист, вы все-таки супер- моралист. übermoralist даже .

Тейлор: Но не совсем. Или, я бы сказал, не во всех смыслах. Я имею в виду, да, я следую диктату морали не лгать и не навязывать себя другим путем принуждения, чтобы показать, как сама мораль не соответствует этому стандарту и подрывает себя. Но тогда я не хочу просто установить еще одну неоправданную систему власти, которую я маскирую как основанную на абсолютной Истине.Я не хочу создавать еще один агрессивный авторитарный институт, который на самом деле является лишь прикрытием для моих собственных ценностей. Я имею в виду, конечно, я хочу защищать свои собственные ценности — но я хочу сделать это честно . Я хочу сказать, что это моих, предпочтений и чувств, и я не могу использовать громкие устрашающие слова, такие как «правильно и неправильно», чтобы попытаться предвзято относиться к людям в отношении моих субъективных ценностей и отклонения от ваших.

Pat: Но это — это , что вы делаете.Разве не более нечестно утверждать, что каким-то образом вы можете преодолеть доминирующие наклонности морального разума и каким-то образом действовать простым, ясным и прямолинейным образом. Вам не кажется, что это , просто ваших значений. Вы придерживаетесь их сознательно и изрядно настаиваете на их принципиальной правильности. Разве на самом деле не лицемерно утверждать, что все, что вы делаете, — это , отвергая морализм и предпочитая «делиться» своими чувствами ненавязчивым способом. Разве это не просто продажа того же самого, морали, только теперь более мягким, менее неприятным способом, который не заставляет вас чувствовать себя неловко теперь, когда вы подумали об уродливой стороне того, что делаете? Ты все еще пытаешься съесть пирог и тоже его съесть.Если вы действительно хотите быть аморалистом, просто откажитесь от обсуждения ценностей. Но если вы собираетесь говорить о них, по крайней мере, будьте достаточно серьезными, чтобы стоять за тем, о чем вы думаете и что говорите, и о том, как вы на самом деле пытаетесь влиять на людей.

Тейлор: Но я действительно хочу сделать что-то иное, чем просто навязывать другую мораль. Я действительно хочу принять последствия того, что значит не прибегать к самонадеянной риторике «правильно и неправильно».Я хочу спорить без этих слов и без такого отношения.

Пат: Но это морально мотивировано. Вам, , плохо, , навязывая ценности, потому что это противоречит вашим моральным устоям и приоритетам.

Тейлор: Но я понимаю, что это всего лишь чувства, и они не имеют большей силы, чем это.

Pat: Но они действительно имеют большую силу, чем это. вреда и причинены как моральными практиками, так и принудительными практиками насаждения ценностей, которые вы критикуете.Ваши чувства — это ответа на действительное добро и действительное зло в вещах.

Taylor: Но говорить о «истинном добре и действительном зле в вещах» — это суеверный язык. «Хорошее» и «Плохое» не «в» вещах. Это просто слова, обозначающие наши чувства по отношению к ним, или наше влечение к ним, или наше отвращение к ним. Что хорошо для меня или плохо для меня, может быть хорошо для другого или плохо для другого. Это не фактические особенности вещей.

Pat: Ну, конечно, они не являются абсолютными характеристиками вещей, которые полностью независимы от агентов.Хорошее и плохое — это черты отношений. Что-то хорошо для какой-то или плохо для этого. Он либо эффективен для осуществления чего-либо и, следовательно, «хорош» для такого рода вещей, либо неэффективен или неэффективен для его осуществления и поэтому «плох» для такого рода вещей. Но, тем не менее, дело не только в чувствах. Есть вещи, которые объективно эффективны для нашего процветания, а есть вещи, которые объективно вредны для него.Есть некоторые вещи, которые составляют нашего процветания — вещи, благодаря которым мы получаем наше внутреннее благо, то есть благодаря которым мы фактически рождаемся как существа, которыми мы являемся. И есть вещи, которые вредны для нас — те, благодаря которым мы менее эффективно реализуем наш потенциал, в которых мы имеем объективное благо.

Taylor: Почему вы отправили меня почитать Ницше, если вы собираетесь просто начать проповедовать мне об универсальных благах и призывать меня принять мораль ??

Pat: Ну, я сказал объективно хорошее, а не универсальное благо.Есть разница. Под универсальным благом кто-то будет подразумевать, что существует благо, одинаковое для всех морально значимых существ. Я говорю не об этом, за исключением одного ограниченного случая.

Тейлор: Что такое?

Pat: Все хорошо, чтобы максимально процветать таким, какое оно есть. А на человеческом уровне высшее моральное благо каждого человека — это максимизировать собственное процветание. Но что это значит с точки зрения того, какие действия следует предпринять в конкретное время и в определенных местах, культурах, субкультурах и отдельных жизнях, может сильно различаться.Я имею в виду, что мы можем универсально говорить на другом уровне, я полагаю, и сказать, что все люди будут делать лучше, насколько это возможно, для интеллектуального, художественного, творческого, эмоционального, социального, спортивного, политического, технологического и т. Д. Все люди должны понимать это. широкие виды полномочий через более конкретные полномочия, которые имеют расширяющие возможности для других, так что они распространяют свою собственную силу как можно больше через других людей, чтобы они могли быть настолько могущественными, насколько это возможно. Но помимо такого рода обобщений, подробности того, какие моральные кодексы необходимы для определенной группы людей, чтобы между ними был порядок, доверие, процветание и счастье, могут довольно сильно различаться в зависимости от их потребностей и темперамента.Вот почему я считаю очень ницшеанским противопоставление абсолютизма морали и авторитаризма морали и лицемерия и лжи морали. Ницше так хорош, потому что он так энергично разоблачает и противостоит различным механизмам, посредством которых ценности, которые являются контрпродуктивными, стагнирующими или регрессивными для процветания отдельных лиц или групп, насильственно навязываются людям в ущерб им. Но то, что моралью злоупотребляли, не означает, что мы должны — или, что более важно, может отказаться от нее.

Тейлор: Почему мы не можем отказаться от этого? И почему вы так уверены, что можете иметь мораль без абсолютизма? Как вы собираетесь очистить его, чтобы он не просто продолжал иметь те же негативные последствия и не оправдывал те же злые дела с чистой совестью, на которые он всегда был способен.

Pat: Признавая совершенные людьми злоупотребления, предполагая при этом моральное превосходство, существуют также бесчисленные психические и социальные преимущества, которые люди получили от наличия норм и ценностей.Многие из этих норм и ценностей уже давно считаются заслуживающими внимания из-за их связи с «моралью». Приказ людям отказаться от «морали» только настроит этих людей против нас и спишет нас как опасность. Если они ассоциируют мораль как то, что ведет к добру, и мы думаем, что наши ценности и нормы — или, на самом деле, наш способ мышления о ценностях и нормах в целом — это то, что ведет к добру, тогда единственный способ адекватно передать это в языке означает использовать слово «моральный» и рационально бороться с ассоциациями людей относительно того, что это слово должно означать, от того, что, по их мнению, оно означает, и к тому, что мы считаем лучшим.

Taylor: Но тогда как вы можете быть уверены, что будете нечестным навязывателем несправедливых норм и ценностей ради собственной эгоистической выгоды, чем другие моралисты или были?

Pat: Поскольку я могу различить, что, хотя есть общий уровень этики, который является универсальным — уровень, на котором всем нам, как индивидуально, так и коллективно полезно объективно процветать в наших силах, — я могу согласиться с этой конкретной моралью , в том числе те, за которые я выступаю, являются контекстно-относительными, а не абсолютными, не «сверху», не неизменно истинными, и поэтому могут постоянно переоцениваться на предмет того, насколько хорошо, с помощью объективно разрабатываемых показателей, они приводят к фактическому максимальному процветанию на практике.

Ваши мысли?

Соображения, изложенные в вышеупомянутом сообщении, должны предложить больший контекст и обоснование идей в следующих, примерно логически упорядоченных, сообщениях. Ниже перечислены некоторые из наиболее важных сообщений, которые я написал по проблемам теории ценностей, метаэтики, моральной психологии, практической этики и нормативной теории морали. Их много, но вам не нужно читать их все, чтобы понять, чьи названия вас особенно интересуют.Так что не избегайте их всех, опасаясь, что вы не сможете прочитать их все.

Доброта — это факт (добро = эффективность)

Объективная ценность, не зависящая от человеческих интересов и нравственности

Нередукционистский анализ ценностей в факты

Эффективность — это основная цель сама по себе, а не просто средство

Что такое счастье и почему оно хорошо?

О внутренней связи между бытием и добродетелью

Получение атеистического, натуралистического и реалистичного представления о морали

Как наша мораль реализует нашу человечность

From Is To Ought: как нормативность вписывается в натурализм

Можно ли измерить хорошее обучение?

Некоторые люди живут лучше недолговечных звезд футбола или бокса, чем долгоживущие философы

Объективная ценность упорядоченной сложности

Определение внутренней добродетели на примере брака

Факты о внутренних и инструментальных товарах и культурном конструировании внутренних товаров

Субъективная оценка и объективная оценка

Мой перспективист, телеологический анализ относительных ценностей удовольствия и боли

Удовольствие и боль как неотъемлемые инструментальные товары

Что значит для удовольствия и боли быть «внутренне инструментальными» благами?

Против морального интуиционизма

Мораль vs.Неморальные ценности

Максимальная самореализация в самоуничтожении: экзистенциальный парадокс героического самопожертвования

О добре и зле для несуществующих людей

Мой перфекционистский, эгоистический и универсалистский, косвенный консеквенциализм (и контрасты с другими видами)

На пути к «неморальному» стандарту этической оценки

Дальнейшее развитие «неморального» стандарта этической оценки

О несогласованности теории божественного повеления и почему, даже если бы Бог делал все хорошо и плохо, религии, основанные на вере, все равно не имели бы значения

Бог и доброта

Законная гордость: отождествление с собственными замечательными способностями и эффектами

Гармония смирения и гордости

Моральная изменчивость, а не субъективная мораль.Моральный плюрализм, а не моральный релятивизм.

Как мораль может измениться посредством объективных процессов и объективно оправданными способами

Ницше: моральный абсолютизм и моральный релятивизм «одинаково детские»

Аморализм?

Является ли эмоциональный моральный нигилизм рационально последовательным?

Вселенная не заботится о нашей морали. Но что с того?

Зачем быть нравственно послушным, справедливым или самоотверженным, если этическая жизнь — это сила?

Философская полемика против морального нигилизма

Почему моральный нигилизм противоречит самому себе

Ответ на возражения морального нигилиста

Если вы не верите в объективные ценности, не говорите со мной об объективной научной истине

О непологиях, прощении и мороженом

Да, мы можем обвинять людей в их чувствах, а не только в их действиях

Зачем вообще обвинять людей? Разве это не осуждение?

Что-то по сути хорошее или плохое? Интервью с Джеймсом Греем

Мои метаэтические взгляды оспариваются.Спор с «Иваном»

О непреднамеренном запугивании людей

Размышления о том, как быть сильным, грозным, вдохновляющим и любимым

Всегда ли хорошо раздражать?

Нет, шлюхами людей не назовешь.

Почему женоненавистнический язык имеет значение

Секс и «духовность»

Могут ли утилитаристы правильно оценить внутреннюю ценность истины?

Нет, не каждый имеет моральное право обижаться на любую сатиру или критику

Моральное преступление не является нейтральным с моральной точки зрения

аморализм — определение и значение

Вот « аморализм » более глубокий и антиобщественный, чем любой

Эссе о приостановленных суждениях о книгах и сенсациях

Это может быть правдой, что он не намеревался читать свой « аморализм » буквально как руководство к поведению — может быть правда, что в некоторых из своих наиболее характерных отрывков он знал, что говорит безрассудно и опасно. чепуха (это был его способ «опасной жизни») — но можем ли мы разумно предположить, что солдаты в

Самоцветы (?) Немецкой мысли

« аморализм » в целом и его «твердость» в частности — всего лишь новые и более тонкие проявления тех поблекших добродетелей, которые он действительно стремился возродить.

Задача социальной гигиены

В любом случае, они совершенно невосприимчивы к любым свидетельствам против их заветной системы убеждений (или корыстолюбивого аморализма ), какими бы убедительными они ни были.

В четверг будет опубликован отчет Legg вместе с …

Напротив, некоторые читатели Макиавелли не обнаружили в его мыслях никаких следов аморализма .

Никколь² Макиавелли

Можно было бы предположить, что его характер был испорчен шокирующими спортсменами и похотливой культурой и что он вошел в нигилистический моральный мир, где молодые люди развлекают друг друга бравурными проявлениями аморализма .

Мнения похожи на яблоки …

С другой стороны, в Андре Жиде можно найти еще более сильные проявления знаменитого « аморализма » — концепции, которую его противники часто неверно истолковывали.

Нобелевская премия по литературе 1947 — Презентационная речь

Как же натянуто и бесчеловечно; и можно добавить, насколько безумным и неуместным — это высокое, холодное, пренебрежительное транслунное презрение, с которым «моральный аморализм » Ницше бичует нашу бедную плоть и кровь.

Видения и исправления Книга литературных молитв

Чудо превращается в простой мистицизм; а простой мистицизм всегда превращается в простой аморализм .

Преступления Англии

Каслри был коррумпированным джентльменом при дворе, Фицджеральд — щедрым джентльменом на земле; некоторая часть его крови, вместе с некоторой частью его духа, перешла к этому великому джентльмену, который — посреди рвотного аморализма нашей современной политики — вернул эту землю ирландскому крестьянству.

Преступления Англии

Энтони Хауэлл о «Имморализме»

Фрейд, Гид и имморализм

Автор: ANTHONY HOWELL.

СТЫД ДИА-ЛЕКТИКА отсрочки и подмены. У Фредерика Сэндиса, художника с непревзойденным мастерством в изображении волос, есть рисунок, на котором женщина с фантастической гривой изображена в профиль, кусая свои собственные волосы, дергая их так, что ее губа искажена. Когда художник нарисовал произведение, основанное на этом рисунке, которое могло бы висеть в модном салоне, таком как Королевская академия, он заменил волосы, сжатые в ее зубах, цветком на его стебле.

Стыд — это позор … Стыд любит навязчивые действия: сосать большой палец, ковырять в носу, кусать ногти, жевать волосы.

Стыд — это позор. Мы можем признаться в убийстве. Нам нравится это смотреть. Это откровенное насилие. Чаще всего это касается чести. И мы можем признаться в делах. Даже хвастайтесь ими. Однако мы можем не признать, что нас обманули с помощью атаки с целью выкупа и позволили мошеннику вмешаться в наш компьютер или стали жертвой интернет-мошенничества, потому что нас обманули, а глупость — это не то, что можно признать. . Точно так же мы с меньшей вероятностью признаем компульсивное наслаждение фетишем, какой-то маленькой привычкой, которая обнаруживает нашу собственную зависимость от него.Такие привычки имеют нелепый аспект, который, как нам кажется, может вызвать не столько неодобрение (с оттенком восхищения), сколько насмешки и презрение. Стыд любит наступать на компульсии: сосать большой палец, ковырять в носу, кусать ногти, жевать волосы. Есть дрожь автоэротических ассоциаций. Было ли Нарциссу стыдно за то, что его видели смотрящим на себя в этом бассейне? Он что-то делал с собой? Неужели он прыгнул и утонул только после того, как осознал, что подглядывает Эхо?

В основе всех издевательств лежат насмешки, а не осуждение.А глупость и слабости, однажды обнаруженные, провоцируют насмешки. Когда вас дразнят, вы впадаете в состояние меланхолии. Меланхолия — сестра стыда. Возьмите меланхолию, которая проистекает из потребности автора сосредоточиться на написанном произведении. Вечно издеваясь над этим. Здесь есть стыд, стыд показаться нарциссом. Многократное возвращение к написанному тексту можно сравнить с многократным возвращением к зеркалу, чтобы исследовать свои собственные особенности.

Этот меланхолический стыд — поймать себя на том, что снова меняешь стихотворение — может быть связан с тем, что тебя поймали за мастурбацией.Выявлено принуждение, слабость — в случае писателя — принуждение пренебрегать результатом. Чтобы выдержать собственное недовольство, нужна выносливость. Изменить стихотворение — значит убить его предыдущую версию, признав тем самым собственную неудачу как его автора. Может показаться, что кто-то подвел себя, но все еще не понял, как еще одна версия оказывается облаженной и выброшенной в мусорное ведро. Это было описано как миметическое самоубийство. Стыд из-за того, что закрылся и целый день писал, свидетельствует как о склонности к отшельничеству, так и о нарциссизме.Можно ли чувствовать себя униженным из-за того, насколько он замкнут? Разве это не так плохо, как казаться погруженным в себя?

Стыд избавления от озабоченности напоминает мне о задаче, которую поставила перед собой Пенелопа, расплетая то, что она соткала накануне. Я использовал повторение, чтобы выразить ее затруднительное положение:

Чтобы сделать то, что вы отменили
Накануне
Отменить то, что вы сделали
Накануне

Чтобы отменить то, что вы отменили
Снова следующей ночью
Чтобы сделать то, что вы сделали
Как вы делаете на следующий день

Только для того, чтобы снова отменить
Так же, как вы это сделали
Накануне ночи
Чтобы сделать это снова

Как и вы
Накануне
Накануне
Как и вы

Чтобы сделать это снова
Ночь перед
Так же, как вы это сделали
Только для того, чтобы снова отменить

Как вы делаете на следующий день
Чтобы сделать то, что вы сделали
Снова на следующую ночь
Чтобы отменить то, что вы отменили

Можно было бы противопоставить эту меланхолическую озабоченность, по сути, стыд художника, погруженного в концептуальную эзотерику — позор, воплощенный в знаменитой гравюре Дюрера, — с гневным консенсусом, порождающим обвинения, связанные с « искусством пиццагейта », которые кажутся направленными во враждебной, но наивной манере. .Большинство атак на клан Подеста (который, как предполагается, должен стыдиться по другим причинам) нацелены не на их действия, а на коллекцию произведений искусства Тони Подесты, где зоофилия весело смешивается с невинностью. Мы должны напомнить себе, что, хотя художники могут изображать ужасы — вспомните Иеронима Босха — их не следует обвинять в поддержке тех ужасов, которые они раскрывают. Все можно вообразить. По словам Андре Жида, нужно осмелиться быть самим собой. Почему гневное чувство стыда должно провоцировать нас крушить художников за разоблачение кошмаров? Несмотря на это, Патриция Корнуолл с радостью обвиняет Уолтера Сикерта в том, что он Джек-Потрошитель.Марина Абрамович и Ким Ноубл были выделены по обвинению в колдовстве. Стыд порождает такие истерические искажения.

Для Жида социальное соответствие как моральное обязательство шло вразрез с обязанностью представлять во всех его уродствах человеческий дух.

По мнению Жида, социальное соответствие как моральное обязательство шло вразрез с обязанностью представлять во всех его уродствах человеческий дух. Такое представление было сделано путем вникания в правду о себе и о других, даже если вы использовали выдумку, чтобы выразить свой по существу конфессиональный результат.Писатель, имеющий дело со стыдом, должен признать, что этот человеческий дух, который, как мы думаем, разделяем, способен создавать чудовищ. Общество нуждается в идентификации, которую должен исследовать художник или писатель, чтобы понять характер деспота или преступника. Только уловив динамику, которая движет аберрациями, можно предотвратить опасность, которую она представляет. Перейти от стыда к катартическому изображению — основная цель литературного исповедания.

Если такое представительство переместится в социально неприемлемые регионы, то то, что представлено, может быть поставлено под сомнение.Белоснежная версия продвигается и принимается в среде. Формируя свою теорию соблазнения молодежи, Фрейд первоначально думал, что его пациенты рассказывают более или менее фактические истории о сексуальном насилии, и что их жестокое обращение является причиной многих их неврозов. Однако через несколько лет Фрейд отказался от своей теории, якобы заключив, что воспоминания о сексуальном насилии на самом деле были воображаемыми фантазиями. Крах этой теории привел в 1897 году к появлению новой теории детской сексуальности Фрейда.Импульсы, фантазии и конфликты, которые Фрейд, как утверждал Фрейд, обнаруживал за невротическими симптомами своих пациентов, происходили не от внешнего загрязнения, как он теперь утверждал, а от самого разума ребенка.

Негативным последствием этого сдвига было то, что он заставил некоторых терапевтов отвергать сообщения о жестоком обращении как фантазию; ситуация, которая при документальном подтверждении насилия вызвала критику (например, «Фрейдистское прикрытие» социального работника Флоренс Раш или книга Джеффри Мусайеффа Массона «Нападение на правду: подавление Фрейдом теории соблазнения» ) . И хотя верно то, что без отказа от теории соблазнения, такие концепции, как бессознательное, вытеснение, перенос и сопротивление, могли бы не появиться, можно почувствовать, что теория была отвергнута, по крайней мере частично, потому что она оказалась затруднительной. венскому обществу. Как член этой социальной группы, Фрейд был вынужден опровергнуть свое мнение.

Между прочим, мой дедушка познакомился с Фрейдом в Вене, когда руководил Керен ха-Йесод в Вене между 1923 и 1925 годами, и мне стыдно сказать, что он собирал десятину для продвижения национального дома для евреев от восторженного Фрейда, а также от посещения Альберта Эйнштейна; оба прекрасно осознавали, что это был вопиющий акт колонизации, хотя на самом деле понятие колонизации уже было «мертвым в воде».Подавляющая волна еврейских беженцев от погромов в России и Восточной Европе вызвала нацистскую реакцию, примером которой является неудачный путч в пивном зале в Мюнхене. Это может объяснить поддержку сионизма этими достойными людьми. Вряд ли это правильно.

Признание стыда требует обвинения. Мы предпочитаем верить детям в невиновности и перекладывать вину на кого-нибудь из старейшин. Законное изнасилование делает это явным. Мы не можем допустить ни малейшего намека на соучастие.

Что касается отказа от теории соблазнения, то сегодня маятник, кажется, качнулся назад.Признание стыда требует обвинения. Мы предпочитаем верить детям в невиновности и перекладывать вину на кого-нибудь из старейшин. Законное изнасилование делает это явным. Мы не можем допустить ни малейшего намека на соучастие. На мой взгляд, ни обольщение, ни фантазия не могут быть однозначно решены. Каждый случай, каждое повествование требует своей оценки. В то же время каждая оценка не может не основываться на моральном допущении, и эта моральная позиция вполне может быть откалибрована тем, насколько связанный инцидент, будь то факт или вымысел, вызывает жжение, физическое чувство стыда по отношению к человеку. простая идея злоупотребления под пристальным вниманием.

Как писатель меня заинтриговало соучастие. Набоков тоже был; Подумайте о Лолите, приглашающей Гумберта лизнуть ее глазное яблоко, по общему признанию, после того, как он представит идею. Здесь уместно перейти от рассмотрения характера конфессионального письма к другому жанру — аморализму. Я определяю это как жанр, иногда считающийся декадентским, который можно назвать «бессовестным писательством».

И сотворив меня таким образом,
Так укоренил меня, он велел мне расти
Навек без вины, как дерево
Это бутоны и цветение, и не стремится знать
Закон, по которому он процветает так …

Жид ссылается на эти строки — из «Иоганна Агриколы в размышлениях» Браунинга, когда разъясняет антиномианскую ересь, где избранные выбираются для спасения, какими бы ни были их поступки.Он ссылается на них во введении к книге Джеймса Хогга «Личные воспоминания и признания оправданного грешника » (впервые опубликованной в 1824 году). События, которые он охватывает, открываются нам в повествовании редактора, которое составляет первую часть книги; отчет о серии ужасных и запутанных преступлений. Однако во второй части, которая содержит воспоминания «оправданного грешника» , мы погружаемся в сознание нераскаявшегося преступника, и нам предлагается поделиться его ощущением мистического подтверждения:

Я плакал от радости, получив таким образом уверенность в моей свободе от всех грехов и в невозможности когда-либо снова выпасть из моего нового состояния.

Комментарии к гиду:

Я сомневаюсь, что личная точка зрения Хогга — это точка зрения истинной религии или это не точка зрения разума, здравого смысла и естественной экспансивности Тома Джонса, которая является точкой зрения брата оправданного грешника, которого «оправдал «Убийства из ревнивой и задумчивой ненависти и, более того, из желания завладеть долей старшего брата в наследстве отца. Все это он делает с вдохновенным заявлением о том, что совершил не столько убийство, сколько благочестивый поступок … Любой фанатизм способен породить подобные носители справедливости.

Гид убежден, что Браунинг знал о революционном романе Хогга и, возможно, находился под его влиянием при создании его драматических монологов, которые так часто приглашают читателя идентифицировать себя с сомнительным, следуя интроспекции некоего криминального ума. Рассмотрим большую часть The Ring and the Book , или My Last Duchess , или эти строки из Porphyria’s Lover:

Счастливы и горды; наконец я знал
Порфирия поклонялась мне; сюрприз
У меня сердце разбухло, а оно все росло
Пока я размышлял, что делать.s
В тот момент она была моей, моей, прекрасной,
Совершенно чистой и хорошей: Я нашел
Занятие и все ее волосы
В одну длинную желтую нитку я намотал
Три раз ее горло вокруг
И задушил ее…

ЭТО ПРИГЛАШЕНИЕ вступить в тесный контакт с насилием, даже для того, чтобы исследовать его самые сокровенные действия, иногда может побудить читателя вызвать сочувствие к тем, кто его практикует.Это литературное удовольствие в бартезианском смысле, удовольствие, которое мы испытываем от текста, и это тонко отличается от того увлечения мрачным, которое так исчерпывающе прославляется в «« Романтическая агония »Марио Праса. Здесь нас интересует не озабоченность поэта мерзостью, а исследование того, что делает проступок таким «человечным», поскольку, конечно же, загадка, что любители преступников часто остаются им верными даже после того, как узнают подробности насилия? Сам Жид является выдающимся представителем этого концептуального жанра, проявляющегося в различных искусствах, которые справедливо можно назвать «Имморализмом» — если использовать термин из его самого знаменитого романа « Имморалист».

Книжный и сидячий молодой человек по имени Мишель начинает кашлять кровью в свой медовый месяц. Его жена Марселин заботливо ухаживает за ним, и он борется за здоровье. Во время этой борьбы он приходит к выводу, что никогда не жил с чувством радости здоровья, солнечного света и телесной красоты. Теперь он принимает более гедонистический подход, выздоравливает и становится измененной личностью, восставая против морали самопожертвования и социального компромисса, предписываемых христианской этикой служения.Впоследствии Мишель решает следовать велениям своих желаний, горячо восхищаясь грубыми, но энергичными удовольствиями. Он любит чистый воздух и прекрасные предметы. Он читает серию лекций, в которых излагает свою новую теорию страстной помолвки. Затем на сборище знакомых его охватывает какая-то паника:

Юбер и Луи небрежно переворачивали прекрасные офорты из коллекции моего отца, независимо от того, как они их мяли. В курительной Матиас, чтобы лучше слушать Леонарда, положил раскаленную сигару на стол из розового дерева.На ковер пролили стакан кюрасао. Альберт нагло разваливался на диване, грязные ботинки пачкали покрывало. И сама пыль в воздухе, которым мы дышим, возникла от ужасного износа материальных объектов … Неистовое желание отправить всех моих гостей собирать вещи. Мебель, вещи, принты потеряли для меня всю свою ценность при первом же пятне; запятнанные вещи были предметами, затронутыми болезнью, со знаком смерти на них.

Позже его жена заболела после выкидыша; но в то время как его жена ухаживала за ним с «христианским состраданием», Мишель отреагировал на болезнь жены в основном с отвращением:

Тем временем ужасный сгусток принес серьезные неприятности; после того, как ее сердце вырвалось, оно поразило ее легкие, вызвало застой, затруднило ее дыхание, сделало его коротким и трудным.Я думал, она никогда не поправится. Болезнь овладела Марселин и никогда больше не оставит ее; это отметило ее, запятнало ее. Отныне она была испорчена.

Мишель восхищается варварской империей готов, особенно пятнадцатилетним королем Аталариком, который на несколько лет погрузился в жизнь, полную жестоких и необузданных удовольствий с грубыми товарищами своего возраста… умершим в восемнадцать лет, прогнившим и промокшим. с развратом ». Таким образом, аморальный фетиш здоровья путается с бессердечным гедонизмом, но его презрение ко всему, что не является безупречным, и признание такой пылкой энергии, какой изначально была у ребенка-короля, находят отклик в идеализированном примитивизме Hitlerjungen — этом порыве. чтобы смести нашу старую, утомленную цивилизацию, чтобы создать новый жестокий режим, прославляющий спартанскую жестокость — как Мишель говорит об Аталарике: «Я узнал в этом трагическом порыве к более дикому, более естественному состоянию нечто из того, что Марселин привыкла к называют мой «кризис».И поэтому, несмотря на то, что он был спасен ею, Мишель не может ухаживать за Марселин с той заботой, которая ей требуется, и, наконец, она исчезает. Читая «Имморалиста», мы можем чувствовать себя неспособными простить Мишелю за то, что он не предпочел ее себе. Однако в этом суть поставленной перед нами дилеммы; ибо вопреки себе мы сочувствуем порывам Мишеля, мы идентифицируем себя с его первым лицом в единственном числе, мы разделяем его признание — его I .

Здесь ВАЖНО различать аморализм как литературный жанр (обсуждаемая тема) и «Философию аморализма» Ницше.«Хотя Ницше, возможно, повлиял на главного героя романа Жида, его позицию не следует путать с жанром, который я пытаюсь описать. Ницше называл себя аморалистом. Он занял позицию, направленную на подрыв традиционной морали, которую он считал коррумпированной. В качестве альтернативы морали нравов — сделанному делу — он разработал понятие утвердительного существования в жизни, которое основывалось на «воле к власти». Он считал, что инстинктивно мы задействуем эту волю, чтобы командовать, а не подчиняться.Добро можно рассматривать как то, что «усиливает в человеке чувство силы, волю к власти, саму власть».

Имморализм — это литературный и художественный метод привлечения внимания к стратегиям, которые многие люди, возможно, предпочитают не использовать, и поэтому он может потребовать от читателя представить себя в разуме головореза.

Позиция Жида совершенно иная. Во введении к The Justified Sinner он предваряет свои замечания, выражая свое восхищение эссе Джона Стюарта Милля О свободе , к которому в 1924 году «текущие события и угроза тоталитаризма возродили актуальный интерес. .«Вряд ли есть необходимость указывать на то, что аморализм — это не какая-то пикантная пропаганда бандитского подхода к жизни; Напротив, это литературный и художественный метод привлечения внимания к стратегиям, которые многие люди могут предпочитать не использовать, и поэтому он может потребовать от читателя представить себя в разуме головореза.

Рассмотрим состояние Ребекки, снайпера ЦАХАЛа, родившейся в ортодоксальной семье в Бостоне, штат Массачусетс. Она якобы застрелила Разана аль-Наджара, палестинскую медсестру, оказавшую первую помощь, в первый раз. июня у забора в Газе.Меня как писателя заинтриговало размышление о том, что могло побудить палец, спустивший этот спусковой крючок. В еврейском календаре именно в этот день шаги Мессии начали ходить по земле, готовясь к Армагедону и суду. Ребекка была матерью Иакова, который последовал за своим волосатым близнецом Исавом в мир, держась за его ногу — если хотите, потянув за нее. Позже Иаков обманул своего старшего брата, лишив его права по рождению, предложив вместо него «похлебку». С духовной точки зрения, эти близнецы находятся в шизофренической оппозиции друг другу — грубый, грубый близнец, который прав, и образованный близнец, который не прав, но пользуется большим одобрением у Бога.Талмудическая ссылка, относящаяся к имени Ребекка, гласит, что если кто-то утверждает, что вы обманули его, но оказывается, что на самом деле он обманул вас, тогда вы имеете право на удвоение суммы, о которой идет речь. Мне вспоминается принцип Армии обороны Израиля — «наносить ответный удар вдвое сильнее».

С точки зрения писателя, конечно же, стоит попытаться проникнуться мнением Жида, что мы должны попытаться проникнуть внутрь ума бесстыдства. Тем не менее, слишком часто аморалистское произведение искусства подвергается нападкам за то, что оно, казалось бы, поддерживает или даже нарушает его содержание, как это видно из критики коллекции произведений искусства Подеста.

♦

---

Энтони Хауэлл , бывший танцор Королевского балета, был основателем Театра ошибок и выступал соло в галерее Хейворд и на Сиднейской биеннале. Его статьи о визуальном искусстве, танцах, перформансе и поэзии появлялись во многих публикациях, включая Art Monthly, The London Magazine, Harpers & Queen, The Times Literary Supplement. Он — пишущий редактор The Fortnightly Review .В 2001 году он получил стипендию LADA на изучение танго в Буэнос-Айресе и теперь преподает танец в своей студии / галерее The Room в Тоттенхэм-Хейле. Он является автором основополагающего учебника «Анализ исполнительского искусства: руководство по его теории и практике». Подробная информация о его совместном проекте Gray Suit Online здесь. Его последняя коллекция — Изнутри (Высокое окно).

Примечание : Эта лекция была прочитана в рамках конференции Института психоанализа «Writing Shame» 30 июня 2018 г.