Бритва оккама философия: fs_proliferation.html

«Бритва Оккама» доклад по философии

«Бритва Оккама» Методологический принцип, сформулированный средневековым англ. философом и логиком У. Оккамом и требующий устранения из науки всех понятий, не являющихся интуитивно очевидными и не поддающихся проверке в опыте: «Сущности не следует умножать без необходимости». Оккам направлял этот принцип против распространенных в то время попыток объяснить новые явления введением разного рода «скрытых качеств», ненаблюдаемых «сущностей», «таинственных сил» и т.п. «Б. О.» может рассматриваться как одна из первых ясных формулировок принципа простоты, требующего использовать при объяснении определенного круга эмпирических фактов возможно меньшее количество независимых теоретических допущений. Принцип простоты проходит через всю историю естественных наук. Многие крупнейшие естествоиспытатели указывали, что он неоднократно играл руководящую роль в их исследованиях. В частности, И. Ньютон выдвигал особое методологическое требование «не излишествовать» в причинах при объяснении явлений. Вместе с тем понятие простоты не является однозначным (простота в смысле удобства манипулирования, легкости изучения, простота допущений, лежащих в основе теоретического обобщения, независимость таких допущений и т.д.). Неочевидно также, что само по себе стремление к меньшему числу посылок непосредственно связано с повышением эмпирической надежности теоретического обобщения. В логике стремление к «экономии исходных допущений» выражается в требовании независимости: ни одна из принятых аксиом не должна выводиться из остальных. Это относится и к принимаемым правилам вывода. С «Б. О.» определенным образом связано и следующее обычное требование к доказательству: в числе его посылок не должно быть «лишних утверждений», т.е. утверждений, не используемых прямо при выведении доказываемого тезиса. Это требование «экономии посылок» не является, конечно, необходимым. Оно не представляется также достаточно ясным и не включается в само определение доказательства. Доказательство с «излишними» или чересчур сильными посылками в каком-то смысле несовершенно, но оно остается доказательством. Список литературы Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ariom.ru/

правило, принцип, лезвие : VIKENT.RU

Английский теолог, философ-схоласт, логик. Имел прозвище по латыни: Doctor invincibilis – непобедимый доктор.

Наибольшую известность получил благодаря предложенному им принципу мышления  — «Бритве Оккама». В авторской формулировке этот принцип звучит так:  «… напрасно пытаться делать посредством большего то, что может быть сделано посредством меньшего».

Попов П.С., Стяжкин Н.И., Развитие логических идей от античности до эпохи Возрождения, М., «Издательство Московского Университета», 1974 г., с. 183.


И.Л. Викентьев: я должен заметить, что в XX веке при изучении и моделировании сложных явлений, неоднократно провозглашался противоположный принцип: «Адекватная модель сложного явления не может быть простой…»

 

Уильям Оккам разделял теорию «двух истин»: положения религиозной веры  не доказываются научными аргументами и наоборот: научные положения доказываются

не с помощью богословских аргументов, а  опираются на разум и опыт…

«Оккам отрицает возможность доказательства бытия Божия методом естественных наук. Более того, он разделяет теологию и естествознание как два параллельных пути познания. Уточним, что естествознание в средневековой науке было областью философии, а значит, строго говоря, речь идет о разделении теологии и философии. «Можно ли одну и ту же по виду или числу теологическую истину доказать в теологии и в естественном знании (scientianaturalis)? Нет: ибо один и тот же по виду вывод невозможно знать на основании двух родов знания… Против: философия не помогала бы теологии, если бы одна и та же истина не могла бы быть доказана и в естественном знании, и в теологии…Если предположить, что только та истина будет теологической, которая необходима для спасения души, я утверждаю, что один и тот же вывод, принадлежащий к виду теологических, нельзя доказать в теологии и в естественном знании…»

Покровский Н.Б., Последний схоластик: жизнь и учение Уильяма Оккама, журнал «Личность и Культура», 2012 г., N 2, c. 74.

 

«Взгляды В. Оккама занимали промежуточное положение между двумя крайними точками зрения, возникшими в средневековье в связи с вопросом о природе понятий. Сторонники первого  течения, называемого реализмом, считали, подобно Платону, что понятия есть  единственные реальности бытия. Представители другого направления, известного под названием номинализма, наоборот, утверждали, что реальными являются сами вещи и явления, а общие понятия по отношению к ним есть только названия, имена, знаки, метки. Ни покидая целиком почву номинализма, В. Оккам занял среднюю позицию между упомянутыми противоположными течениями. В. Оккамом признавалась реальность общих понятий или универсалий, но  существующих не вне и независимо от субъекта, а внутри него в виде концептов или умственных образов. В составе души В. Оккам выделял перцепты и концепты. Перцепты — это термины или знаки, имеющие отношение к единичным предметам; концепты же представляют собой термины или знаки, обозначающие отношения между перцептами и относятся ко многим сходным объектам. Понятия являются производными от перцептов, которые в свою очередь вызываются внешними предметами. Преобразование перцептов (знаки первого рода) в концепты (знаки  второго рода) осуществляется с помощью речи.

Напомним, что центральным понятием в учении В. Оккама является категория знака. Знаковая теория чувственного и умственного образа была направлена не только против телеологической интерпретации психического, при которой идеальное, данное изначально и интроспективно, отождествлялось с внешним предметом (понятие шара — шар), но также против теории «идолов»  древнегреческих материалистов, в которой утверждалось и устанавливалось полное подобие между объектом и его субъективным образом. Отношение между объектом и его образом, по мнению В. Оккама, имеет знаковый характер. Чувственный образ — это нечто вроде метки вещи, как, например, дым есть знак огня. Таким образом, ощущения, восприятия, понятия есть составляющие системы знаков, которой человек оперирует для обозначения внешних предметов, явлений и связей между ними. Если ощущения и восприятия суть знаки, производимые вещами, то психические явления могут быть раскрыты без привлечения активности души».

Якунин В.А., История психологии, «Изд-во Михайлова», 2001 г., с. 121-122.

 

«Действительная мощь и эффективность «бритвы Оккама» обнаружились, когда начала создаваться Наука (наука Нового времени) — в начале XVII века.

С начала XVII века и до нашего времени к этому требованию обращались в своем научном творчестве все крупнейшие  учёные — Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Пьер Лаплас, Огюстен Френель, Густав Роберт Кирхгоф, Джеймс Максвелл, Макс Планк, Нильс Бор, Альберт Эйнштейн, Вернер Гейзенберг, Хидэки Юкава, Ричард Фейнман.
И это только те, у которых я непосредственно нашёл апелляцию к принципу простоты (так это требование стало называться). А у скольких я не сумел найти! Так что принцип простоты на протяжении 400 лет является одним из фундаментальных требований научного познания. Но при этом возникает вопрос: а что такое «простота», к которой так часто обращаются  учёные? Иначе говоря, вопрос заключается в интерпретации содержания самого понятия простоты. Первой интерпретацией понятия простоты была онтологическая интерпретация: природа устроена просто, и именно поэтому и само знание (наука) должно быть простым».

Илларионов С.В., Теория познания и философии науки, М., «Российская политическая энциклопедия», 2007 г., с. 156.

 

Учитель: Дунс Скотт.

Труды Уильяма Оккама по логике и философии оказали влияние на: Фрэнсиса Бэкона, Джона Локка и Дэвида Юма.

Что такое Бритва Оккама: о принципе простыми словами

2 179 просмотров. Последнее обновление: 02.03.2019

 

Если что-то можно сделать разными способами, лучше сделать проще.

Будет быстрее, экономнее, с меньшей вероятностью, что вас не поймут. И по умолчанию скорее так, чем не так.

Поэтому не умножайте сущности без нужды. Всё, что можно зарезать бритвой Оккама без ущерба для дела, должно быть зарезано. На то и бритва. Проектируя что-либо, по возможности лучше минимизировать число элементов. Будь то здание, транспортное средство, оружие.

Одно из преимуществ простоты: так надежнее. Бойся лишних элементов.

Самая надежная деталь в механизме – та, которой в ней нет. К теориям тоже относится.

Допустим, есть две теории и обе примерно одинаково хороши. «Хороши» здесь означает, что они дают инструменты, позволяющие что-то предсказать в реальности и её изменить по своему намерению. Но сами инструменты различны. Либо одна страничка и пара формул, либо пухлая папка с кучей оговорок, специальных случаев, громоздким аппаратом. Разумно выбирать одну страничку. С папкой больше возни, но это полбеды. Папка несет в себе больше риска. Там содержится больше утверждений о мире, а каждое из них – риск, то место, где может сломаться. Если нужно что-то разрезать, выберут простые ножницы – а не резательный прибор из 35 элементов, питаемый из розетки и с инструкцией по эксплуатации. Так и здесь.

При этом не стоит переживать за сложность мироздания. На это мы не покушаемся.

Бритва Оккама не противоречит эволюции, наоборот. Эволюция шла в гору усложнения, но выбирала самые простые пути.

Точнее сказать, самые вероятные, но лишняя сложность всегда менее вероятна, чем её отсутствие. В итоге самые трудные конструкторы собираются из самых простых деталек. Чтобы сложное могло усложняться дальше, оно должно опираться на надежность. А надежность обычно чисто выбрита по Оккаму.

Люди склонны путать «умность» и «сложность». Это не очень умно, но вот есть такая привычка. Желая выглядеть умнее, чем есть, начинают выглядеть лишь сложнее.

Желание казаться умнее, чем есть – глупое желание.

Аналогично, подлинная нравственность не так сильно озабочена выглядеть нравственно, сила – выглядеть сильной. Озабоченность выдает дефицит.

Из разных способов что-либо сказать взрослый и вежливый человек должен выбирать простой, а не сложный.

Если кто-то «умнит» на публике, он подросток, даже если ему 50 лет и он доктор наук. Одно другому не мешает.

На всякий случай, я больший специалист в этой теме – сам умнил почти до 30 лет. Потом отпустило.

Не смейтесь над англосаксонскими авторами, мол, они такие простые: обычно это просто взрослые и вежливые люди. Чтобы оценить, сравните с немецкой философией 19 века или французской 20 века. Докинз, Деннет, Дойч знают об этом мире больше важного и полезного, чем Делез и Деррида. Последние, по большому счету, факультативны, комментируют на полях и еще вопрос, работает ли это вообще. У меня большие сомнения, что психоанализ Лакана хоть что-то лечит, а политические советы от Делеза или Фуко создавали бы что-то, кроме дополнительных рисков для цивилизации. (Тем, кого завораживают идеи Фуко, я бы советовал ознакомиться с его мнением по конкретным вопросам – алжирскому, маоистскому, иранскому. Он даже ездил в Иран периода исламской революции, и происходящее ему

понравилось.)

А теперь сравните стиль: как изъясняются т.н. континентальные авторы по сравнению с тем, как это делают взрослые.

Сложность сложности рознь. Допустим, Куайн не самый простой для понимания, но там нет ощущения, что тебя, извините за выражение, разводят. Он занимается сложными проблемами, и пишет так, как об этих проблемах пишется. Иными словами, он не прост, потому что проще нельзя. А Гегель сложен, потому что ему так нравится.

Возможно, это было вызвано характером 19 столетия. Это было джентльменское время до восстания масс. В приличном обществе считалось мало приличным попросить кого-то «быть попроще». И вот, среди уважающих себя господ есть вежливость, и там, в частности, есть презумпция: если кто-то умнит – видимо, так и надо, он имеет основания, он умный. Если что-то не понимаем – наши проблемы. Давайте на всякий случай окажем ему какое-нибудь уважение.

Это немного напоминает анекдот. Василий Иванович рассказывает Петьке, как он играл в карты в английском клубе. Все сидят, молча набирают карты. У меня двадцать одно, говорит сэр Джон. Прощу показать карты, сэр оскорбляется. «Мы, джентльмены, верим друг другу на слово». Вот тут-то, говорит Василий Иванович, мне карта и поперла. Увы, есть целые направления мысли – напоминающие Василия Ивановича, которому внезапно поперла карта.

Когда я был маленьким, то бывало, заходил в комнату к дедушке. Он был инженером, часто ГИПом (главным инженером проекта), многие известные штуки в моем городе проектировались с его участием. Но обычно все знают архитектора, и никто не знает ГИПа. Так вот, дедушка часто прихватывал халтуру на дом, и что-то чертил вечерами. Допустим, схему электроснабжения какого-то здания. Я брал листочек бумажки и чертил что-то внешне похожее. Копировал какие-то условные значки, манеру исполнения. Мне казалось, мои каляки-маляки тоже значимы, ведь они похожи.

К чему речь? Примерно так же соотносится наука и немецкая классическая философия, полагавшая себя научной (или даже сверхнаучной, если так можно выразиться). То, что делал дедушка – как бы наука, а мои каляки по соседству – как бы та самая философия, какой-нибудь Фихте. Ведь похоже. По некоторым словам, по серьезности, с какой этим занимаются. По сложности рисунка, черт возьми!

Развивать в 21 веке идеи, например, Гегеля – аналогично моим забавам младшего школьного возраста. Можно в десять лет нацепить шляпу и галстук – вполне себе классический немецкий философ. Попробуйте проследить за мыслью.

«Подобно тому, как рассудок обычно понимается как нечто отдельное от разума вообще, точно так же и диалектический разум обычно признается чем-то отдельным от положительного разума. Но в своей истине разум есть дух, который выше их обоих; он есть рассудочный разум или разумный рассудок. Он есть отрицательное, то, что составляет качество как диалектического разума, так и рассудка… Он отрицает простое, и тем самым он полагает определенное различие, за которое держится рассудок. Но вместе с тем он также и разлагает это различие, и тем самым он диалектичен», и т.д.

Георг Гегель, «Наука Логики»

А если к шляпе, галстуку и детскому организму добавить чего-нибудь психоактивного (хотя бы полстакана водки), получится кто-то более современный и французский. Ну вот, к примеру, Жак Лакан, отрывок из работы «Значение фаллоса». Тот самый легендарный фрейдомарксизм.

«Оно говорит в Другом, сказали бы мы, обозначив Другим само место, всплывающее при всяком использовании речи в любом отношении, в которое он вступает. Если оно говорит в Другом, слышит ли это ухо субъекта или нет, но именно здесь субъект, в силу логического предшествования всякому появлению означаемого, занимает отведенное ему означающее место. Открыв то, что выражает субъект на этом месте, то есть в бессознательном, мы сможем понять, ценой какого раскола он себя так-то конституировал.

Здесь фаллос высвечивается в его функции. В теории Фрейда фаллос не фантазм, если видеть в этом воображаемый эффект. Как таковой не является он и объектом (частичным, внутренним, хорошим, плохим и т. д…), в той мере как данным термином стараются определить реальность, на которую направлен интерес в отношении. Еще меньше является он символизируемым им органом, пенисом или клитором. И не без оснований Фрейд ссылается здесь на призрачность, которой он был для Древности.

Ведь фаллос — означающее, функция которого в интрасубъективном хозяйстве анализа, приподнимает завесу над его функцией в мистериях. Ведь это означающее, призванное обозначить всю совокупность эффектов означаемого, в той мере как означающее их обуславливает своим присутствием означающего».

Про фаллос отсюда понятно не до конца. Но зато проясняется с фрейдомарксизмом.

Но давайте отойдем от философии.

То же самое правило – чем проще, тем лучше — относится к сбору информации и планированию. Кажется, что чем больше собрал информации – тем лучше для дела. До определенного момента – да. А потом – нет.

Можно выбирать акции в портфель, обращая внимание на 3-4 критерия раз в год, а можно анализировать 30-40 критериев каждый день, дополнительно советуясь с консультантами. Кажется, что второй вариант – удел профессионалов. Так вот, нет. Специально ставили эксперименты. Разбивали людей на две группы, первая имела минимум информации (в основном, динамику котировок), вторая – максимум: любая отчетность, плюс прогнозы аналитиков, всё в режиме реального времени. По итогу первая группа заработала в два раза больше денег (подробнее про это см. Джона Лерер, «Как мы принимаем решения»). Дополнительное знание не улучшило, а ухудшило результат.

Для принятия решений нам нужен не максимум, а оптимум информации, и оптимум далеко не максимум.

Переизбыток информации может вредить при любом прогнозе, любом решении. Например, чтобы предсказать итог футбольного матча лучше, чем «50 на 50», достаточно знать статистику игр двух команд и на чьем поле играют. Всё! Это оптимальный набор данных, любая другая информация – уже избыточна, она не улучшает прогноз (подробнее см. Дункан Уоттс, «Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос»). Между тем, при желании, можно учесть еще сотни параметров. Состояние здоровья игроков, их возраст, личную жизнь, биографию тренера, погодные условия, месяц и день недели, и т.д. Можно, но не нужно.

Аналогично при любом решении. При сборе и анализе информации важно понять, что действительно важно, и вовремя остановиться.

Загрузка…

 

Иван Палий

Главный редактор, интернет-маркетолог, продакт-менеджер. Развиваю онлайн-продукты, пишу про социальные технологии и образование. Детальнее обо мне читайте здесь.

Бритва Оккама и «щетина Эпштейна». Аксиоматика человеческого опыта

Обоюдоострая бритва Оккама

 «Бритва Оккама» — известный принцип экономии мышления, который формулируется так: «Сущности не следует умножать сверх необходимости».[1] Если какое-либо явление можно объяснить одной или несколькими причинами, то следует предпочесть самое простое объяснение. Сведение многого к одному, сложного к простому – вот самый надежный путь к истине. На этом основании, например, Лаплас   на вопрос Наполеона, почему в его системе мира ни разу не упомянут Бог, ответил, что он не нуждается в этой гипотезе.  «Бог» – та «излишняя» сущность, которая не требуется для объяснения физических или астрономических явлений, выводимых из естественных причин. 

Но полезно вспомнить, что для самого английского философа Уильяма Оккама (1285-1347) и других средневековых мыслителей  «бритва» как раз служила инструментом «отрезания» всех других сущностей, кроме Бога. Зачем нужны специфические причины для объяснения тех или иных явлений, если все они могут быть выведены из воли и промысла Бога? Единственной необходимой первосущностью и был Бог, a все остальное в мироздании полностью производно от нее. И если впоследствии, с развитием эмпирической науки, принцип «экономии мышления» стал обращаться против сверхъестественных сущностей, то не следует ли критически отнестись к самому этому принципу? Ведь «бритва» Оккама — обоюдоострая и при объяснении мира может отрезать и объявлять излишним как Бога, так и всё, кроме Бога.

Уильям Оккам, английский философ, францискианский монах (1285-1347)

На разных этапах развития науки бритва Оккама, выпрямляя логику доказательства, в то же время вела к редукционизму. Например, велик соблазн свести биологические явления к физическим и химическим, т.е.  сократить «живое» как самостоятельную сущность, редуцировать организм к тем же законам, что управляют неорганической природой.

В «Критике чистого разума» Иммануил Кант скептически отзывается о презумпции сокращения сущностей до единого: «Тем самым утверждается, что сама природа вещей дает материал для достигаемого разумом единства… Хотя это единство есть только идея, его всегда искали столь ревностно, что есть больше оснований сдерживать эту страсть, чем поощрять ее».[2]  Сам Кант утверждает: «Entium varietates non temere esse minuendas». («Многообразие сущностей не следует опрометчиво сокращать», или «Различие между сущностями не следует необдуманно уменьшать»).  Кант выступает за принцип потенциально бесконечной спецификации, т.е. перехода от родов к видам и далее подвидам и все более мелким разрядам явлений. «Познание явлений в их полном определении… требует безостановочно продолжающейся спецификации наших понятий и продвижения к все еще остающимся различиям, от которых видовое понятие и еще в большей мере родовое понятие отвлекаются».

Однако кантовская критика Оккамовой бритвы мне представляется ограниченной. Предлагая последовательную спецификацию явлений, Кант не настаивает на ее необратимом характере. Если свести все соли к двум видам, кислым и щелочным (его собственный пример), то позволительно ли сущность кислого и щелочного свести обратно к общей сущности соли? Или «кислость » и «щелочность» суть самостоятельные, хотя и соотносимые сущности? Иными словами, сокращает ли их бритва Оккама, приводя к единосущию соли или даже к единосущию соли и земли, а дальше — к единосущию всей физической материи?  Очевидно, что Кант не одобряет подобной редукции, но и решительных доводов против генерализации не приводит, лишь предлагая дополнять ее спецификацией.

Мне представляется, что между сущностями разных уровней: рода, видов, подвидов и т.д. — нет полной сводимости ни в ту, ни в другую сторону.  Общее несводимо к своим разновидностям, а разновидности — к общему. Индивиды несводимы к универсалиям, а универсалии — к индивидам. После выхода моей книги «Философия возможного» (2001), где выдвинут этот принцип взаимной несводимости[3], он получил название «щетины Эпштейна» — как образная антитеза «бритве Оккама», как утверждение многосущности бытия. Принцип гласит: «сущности можно умножать по мере необходимости». Не сверх, но по мере. Но чем определяется эта мера?

Оккамово число. Код и тексты.

Обычно считается, что сущностей должно быть намного меньше, чем явлений, поскольку в этом и состоит необходимость познания — объяснения одного другим. Но возьмем такой наглядный предмет, как яблоко, — есть ли у него своя особая сущность, которая присутствует в огромном множестве предметов, именуемых «яблоками», и выделяет их в более общей категории «фрукты»?  По мысли Сета Ллойда, профессора механики Массачусеттского технологического института и научного руководителя Исследовательской лаборатории электроники, информационная насыщенность яблока чрезвычайно велика. «Вселенная, в сущности, является гигантским компьютером, в котором каждый атом и каждая элементарная частица содержат биты информации… <…> Битов в яблоке всего в несколько раз больше, чем атомов, – несколько миллионов миллиардов миллиардов нулей и единиц». [4]  В свете современной теории информации трудно говорить о том, что некий индивидуальный объект можно без остатка свести к некоей «родовой» сущности, например, яблоко — к общей сущности плодов. В конце концов, каждая вещь вполне объяснима только из нее самой и в этом смысле представляет собой особую, ни к чему несводимую сущность. Ошибочность редукционизма особенно наглядна сейчас, когда явления открываются нам во всей своей информационной сложности

Принцип экономии мышления гласит: простое и краткое описание следует предпочесть длинному и сложному. Но можно ли описать яблоко, как единицу человеческого опыта, проще и короче, чем словом «яблоко»?

Введем условно такой параметр: Оккамово число — число универсалий, деленное на число индивидов (реалий), которые ими описываются.  Чем меньше Оккамово число, тем меньше сущностей, необходимых для объяснения вещей, и тем экономнее язык их описания.

На языке теории информации Оккамово число – это соотношение знаков кода и длины описания. Обычно, чем больше знаков в коде, тем короче описание, и наоборот, чем проще код, тем сложнее описание тех же самых вещей.  Например, если в коде есть только общие понятия, типа «растения», «животные», то описание яблока становится очень длинным, поскольку приходится вводить все характеристики, отличающие его не только от других плодов, но и от других явлений растительного царства.   Если же свести описание к минимуму, например, к понятию «яблока», то, наоборот, код станет очень длинным, включая названия всех растений, плодов…

Вопрос в том, на каком уровне лучше экономить, т.е. уменьшать Оккамово число: на уровне кода или дескрипций? Есть разные подходы. Я предпочитаю увеличивать словарь (код), чтобы уменьшать длину описания. Но тогда возрастает число терминов и их дефиниций в словаре. Что выгоднее, «оккамнее»: минимализация или максимализация словаря и соответственно максимализация или минимизация текстов?

Словарь (код) – лишь один из множества текстов, на которых описывается многообразие мировых явлений, в том числе «яблок». Текстов-дескрипций — огромное множество, а метатекст, код, словарь, на основе которого производится все это множество описаний, — только один.  Поэтому в принципе выгоднее, экономнее увеличивать длину этого мета-текста, словаря, т.е. до разумного предела множить число сущностей, что позволяет сократить огромное число текстов, повторяющих те же дефиниции при описании тех же объектов. Бритва Оккама — это принцип не экономии, а напротив, расточительства, поскольку, утверждая лишь одну сущность (Бога, материю или какую-либо другую), она предполагает бесконечно длинные описания конкретных явлений. Поэтому для мышления выгоднее увеличивать число знаков кода, попутно снижая длину множества текстов. Например, введя в код понятие «яблоко», мы с его помощью описываем множество яблок, экономя на определении этого термина внутри каждого текста. Так с целью упрощения текстов усложняется код.

Но до разумного предела. Чем же он определяется? Я полагаю, что объемом естественного языка — во всяком случае, для философии и вообще гуманитарных наук. Естественный язык, во всей совокупности своих знаков (слов, понятий), выработанных естественным разумом человечества, — это и есть разумный предел того словаря (кода), которым может оперировать гуманистика.[5]  Не больше, но и не меньше. Не обязательно расширять этот словарь введением десятков тысяч специальных терминов, скажем, из ботаники или астрономии. Но и не следует сокращать этот словарь до самых общих категорий, таких, как «материя», «идея», «форма», «единство», «противоречие»… Слово «яблоко» вполне легитимно входит в философский код, в разряд сущностей, которыми оперируют гуманитарные науки, поскольку само человечество в коллективном акте мышления выделило этот предмет и наделило его особым знаком в языке.[6]

Можно также представить подвижную шкалу, на которой Оккамово число меняется в зависимости от избранной рамки объяснения (фрейма):  то заостряется бритва, то отращивается щетина. Можно избирательно «выстригать», сущностно сокращать определенные области бытия, например, те, что изучаются физикой; а другие предоставлять плюралистическому росту, например,  те, что рассматриваются гуманитарными науками. Если продолжить метафору «бритва Оккама», то позволительно говорить о философии как о «парикмахерском» искусстве. Разные «прически» — разные модели  мироздания: от «стрижки наголо» до «буйных кудрей».  Одна из задач философии — исследовать применимость подвижной Оккамовой шкалы к разным областям бытия и дискурсивным стратегиям.

Редукция и эмерджентность.

Сказанное выше o бритве Оккама имеет прямое отношение к центральным философским вопросам современности. Какова природа первичной реальности и годится ли естественный язык для ее описания?

С прогрессом биохимии и нейропсихологии за последние десятилетия усилилась уже доминирующая с середины 19-го века тенденция объяснять душевные состояния человека воздействием химических веществ. Нобелевский лауреат биохимик Фрэнсис Крик, сооткрыватель (с Дж. Уотсоном) двойной спирали ДНК, так начал свою книгу «Поразительная гипотеза: Научный поиск души»:  «Поразительная Гипотеза состоит в том, что “Вы”, ваши радости и печали, ваша память и устремления, ваше чувство собственной личности и свободной воли, – все это фактически не более чем способ действия обширного собрания нервных клеток и их ассоциированных молекул. Как сказала бы Алиса у Льюиса Кэррола, “Вы не что иное, как пачка нейронов”»[7].

Иными словами, вся этика и психология, все, что мы называем душой и духом, гармонией и гением, отрезается от реальности бритвой Оккама и выступает лишь как эманация нейронов, субъективное переживание химической и физической реальности. Ф. Крик противопоставляет свою научную теорию души как «пачки нейронов» и даже «электронных проводящих путей» религиозному и психологическому ее пониманию. Книга завершается критикой строки из Псалмов: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен» (Пс. 138:14) – биохимик полагает, что псалмопевец «имел только косвенный взгляд на тонкую и изощренную природу нашего молекулярного устройства».

            Френсис Коллинз (FrancisCollins) — американский генетик, ставший известным как руководитель проекта по расшифровке человеческого генома, но при этом открыто исповедующий свои религиозные взгляды, — так ответил на вопросы журналиста Джона Хоргана: 

«Хорган: Что вы думаете о нейротеологии, которая пытается идентифицировать нейронную основу религиозных переживаний?

Коллинз: Я думаю, что это увлекательно, но не особенно удивительно. Мы, люди, состоим из плоти и крови. Поэтому меня не обеспокоило бы, если бы при переживании какого-то мистического опыта обнаружилось, что моя височная доля была возбуждена. Это не означает, что подлинноe духовноe здесь отсутствует. Те, кто подходит к этому вопросу с презумпцией, что нет ничего вне естественного мира, посмотрят на эти данные и скажут: «Ну вот, видите?» А те, кто считает людей духовными созданиями, скажут: «Круто! У этого мистического опыта есть корреляция в природе! Разве не так?!»[8]

Это одна линия аргумента: если у психических состояний есть мозговые, физические корреляты, то это означает, что у физических процессов могут быть какие-то неизвестные нам психические предпосылки — точнее, известные, но лишь по нашему внутреннему опыту.

Возможна и другая линия аргументации.   «Души нет», есть только нейроны. Ну а плоть есть? Если рассматривать плоть в электронный микроскоп, добираясь до отдельных молекул и атомов, то ничего осязаемо-плотского вообще в природе не обнаружится. Есть только частицы, волны, кванты, вероятности, импульсы, в которых не остается ничего, порождающего желание, любовь, восхищение. «Плотское» – это свойство определенных молекулярно-клеточных скоплений взаимодействовать с другими молекулярно-клеточными скоплениями на определенном уровне их физико-биологической организации. «Плоть» – условное словесное допущение, которым мы обмениваемся, чтобы понимать и чувствовать друг друга, ибо оно соответствует нашему опыту живых существ, наделенных особым полем восприятия. В этом человеческом диапазоне и образуются понятия «плоти» и «души»; здесь они такая же реальность, как молекулы и атомы в поле наблюдения микроскопа или синхрофазотрона.

Понятие эмерджентности, введенное в философию в 1875 г. Дж. Г. Льюисом в книге «Проблемы жизни и духа» и далее развитое в философии процесса у А. Н. Уайтхеда и С. Александера, представляется самым радикальным вызовом редукционизму и вообще «бритвенному» мышлению. Приведу суждение известного американского теоретического физика Гаррета Лиси, автора «Исключительно простой теории всего», о том, что верхние уровни бытия человека несводимы к физическим и химическим элементам природы, даже если возникли из них посредством самоорганизации. Английский термин «emergence», весьма значимый в философии и науке, означает возникновение новых свойств при переходе с одного на другой уровень бытия.

«Мы знаем, что волшебство жизни происходит от возникновения новых свойств (emergence). Только невероятно большое количество взаимодействий делает эту магию возможной. Описывать романтическую любовь как одновременный взаимный укол и вливание окситоцина — значит вульгаризировать согласованный танец огромного числа молекул, которых больше, чем звезд в наблюдаемой вселенной. Числа находятся за пределами астрономических. В каждой клетке человека содержится около 100 триллионов атомов, и около 100 триллионов клеток — в каждом человеке. Число возможных взаимодействий экспоненциально возрастает с числом атомов. Именно эмержентные (emergent) качества этого огромного космоса взаимодействующих сущностей делают нас тем, кто мы есть.<…> Таковы триумф и трагедия нашего самого древнего и мощного метода науки: анализа  — понимания вещи как суммы ее частей и их действий. Мы изучили и извлекли пользу из этого метода, но мы также узнали его пределы. Когда количество частей становится огромным, например, у атомов, составляющих человека, анализ практически бесполезен для понимания системы, даже если система возникает (emerge) из своих частей и их взаимодействий. Мы можем эффективнее понимать сущность, используя принципы, выведенные из экспериментов на уровне ее собственного или ближайшего масштаба, на ее собственном уровне».[9]

Эмерджентность — это возникновение новых сущностей, несводимых к тому, из чего они возникли.[10]  Это означает, в частности, что феномен любви более точно описывается не с нижних уровней — физических, химических, клеточных, нейронных — а в ряду феноменов того же уровня: нежность, вдохновение, желание, соблазн, ревность… Или даже в контексте более высокого  уровня эмерджентности: платоническая любовь, Афродита Урания, любовь человека к Богу и Бога к человеку…

Человеческая реальность и естественный язык

Как известно, даже свойство такого простейшего химического соединения, как вода, не определяются свойствами входящих в него молекул водорода и кислорода. Тем более душевные состояния, не фиксируемые приборами, но воспринимаемые во внутреннем опыте человека, несводимы к химическим веществам: фенилэтиленамину,  окситоцину и пр., — наблюдение за которыми в микроскоп или описание которых формулами их молекулярного состава не имеет ни малейшего сходства с той любовью, которую мы переживаем. Конечно, в результате обработки данных о триллионах химических взаимодействий, возможно, и удастся составить информационную карту некоего мгновенного всплеска эмоций у любящего. Но одно слово «любовь», знак естественного языка, дает гораздо более краткое и точное обозначение этого феномена, чем петабайты цифровой информации. Преимущество естественного, «аналогового»  языка не только в его краткости по сравнению с триллионными рядами цифр, но и в том, что он уникально точен при обозначении тех состояний, которые переживаются субъектом и мгновенно узнаются им как свои, как первичные аксиомы опыта.

 Ни о душе, ни о плоти нельзя говорить точнее, чем говорит наш человеческий язык, поскольку для языка химических или математических формул их просто не существуют. Точно так же лицо человека исчезает, если рассматривать его в микроскоп. Видны крупные поры, шелушинки кожи, потом, при резком увеличении, какие-то орнаменты, структура тканей, а дальше клетки, молекулы, атомы… Но лица уже нет. Как же мы способны воспринимать человеческую личность, ее красоту, обаяние, если даже лицо – только иллюзия? На самом деле, то, что составляет человеческий мир и обозначается словами «лицо», «плоть», «душа», «личность», «красота», «любовь», – это и есть первичная, соразмерная человеку реальность. А реальность, которую мы рассматриваем в микроскоп или телескоп и описываем языком точных наук, вторична по отношению к человеку и его «неточному» языку. Конечно, нас искушает представление о том, что микроскоп знает истину лучше, чем человеческий глаз. Но ведь и микроскоп создан человеком для человеческого глаза, он тоже гуманитарный прибор по своим истокам и параметрам, хотя в нем человеческое и выходит за границы себя, что тоже в высшей степени человечно.

Таков ответ самого языка на вопрос, какая реальность первична: человеческая – или микроскопная, телескопная, орудийная, сотворенная нами самими? Реальность самого человека не исключает других полей восприятия (микро-, мега-), напротив, сама их технически учреждает. Но человеческая реальность остается общим знаменателем всех этих полей, созданных на ее основе и расходящихся в пространства микромира и мегамира. И как бы ни декодировались и ни критиковались расплывчатые понятия «плоть» и «душа» в других дисциплинарных языках, они остаются полнозначными и неделимыми в том первичном языке, на котором выражается наша человечность. Мы так же не можем выйти за реальность этого языка, как не можем сами себя родить. Мы можем творить – но не себя, а лишь из себя, то есть исходя из своей, уже сотворенной, человеческой данности.

Аксиоматика опыта. Возвращение к субъекту как первоначалу.

Все научные исследования объективной реальности в конце концов упираются в самого исследующего субъекта, его оптику, психику, призмы и горизонты восприятия — не в индивида, а в человечество как интегрального субъекта. Об этом предупреждал, опираясь на парадоксы новейшей физики, еще П. Валери в эссе «Наша судьба и литература» (1937):

«— Нужно предвидеть, — говорил я им [физикам], — что в самое ближайшее время вам придется заняться исследованиями чувствительности и органов чувств. Именно здесь кроются ваши главные приборы. Все измерения, которые осуществляете вы, физики, выявляют осязание, зрение, мускульное чувство… Промежуточные посредники бесконечно удаляют вас от крохотного луча, в котором все эти чувства с чем-то соединяются. Вы начали с того, что вообразили себе то, что, как вам кажется, существовало ниже уровня чувств, по образу того, что ими воспринимается; но теперь вы достигли допустимого предела этих образов и аналогий. Нужно вернуться к первоначалу, к этим так малоизученным чувствам, с помощью которых мы познаем окружающее».[11]

Валери по сути говорит об аксиоматике человеческого опыта, которая предшествует всем теоретическим аксиомам. Новая в эпоху Валери квантовая физика, дойдя до пределов в изучении материального микромира, сама потребовала «вернуться к первоначалу» — к наблюдателю, к органам чувств как к главным приборам. И если гуманитарные науки выражают интерес человека к самому себе, то это не знак видового эгоизма или нарциссизма, а единственно надежная предпосылка всех других способов научного познания.   Мы такие, какие есть, и такими вынуждены принимать себя на веру. «Я» — это аксиома нашего опыта, которая лежит в основании любых теорем научного знания. Мы даны себе как условие всяких дальнейших экспериментов, которые проводятся человеком на основе данных ему способов восприятия и мышления. Даже если мы глядим в микроскоп или телескоп, мы не можем «выпрыгнуть» из своих зрачков, из своих нервов, из своего мозга. Эта аксиоматика опыта и есть исходный акт любого научного познания: признание себя, познающего, отправной точкой всех дальнейших исследований. 

По мысли современного голландского философа и компьютерного инженера Бернардо Каструпа, самая экономная онтология из всех возможных — это идеализм.[12] Материализм, отдающий первенство материи, — это вторичная, искусственная конструкция, не отвечающая принципу экономии (parsimony)  мышления, которое всегда и повсюду должно опираться прежде всего на свои собственные данные, на реальность самого сознания. Мы не знаем того, что называем «материей», мы только строим косвенные предположения о некоей субстанции, лежащей в основе наблюдаемого мира; мы напрямую знаем лишь сознание, поскольку оно само знает и объясняет себя.  Постулирование материи, внеположной сознанию, в качестве первичной реальности, — это абстракция, выводящая за пределы достоверного опыта. Известно, что Сэмюэл Джонсон в ответ на солипсический аргумент своего старшего современника епископа Беркли о том, что мир — это лишь наши ощущения, с силой ударил ногой о камень — и воскликнул: «Вот как я это опровергаю». Конкретность, твердость, осязаемость, непроницаемость физических объектов — вот причина, по которой большинство людей отвергает идеализм. На это Каструп возражает, что сама осязаемость, непроницаемость и т.д. — это тоже качества нашего опыта, проекция ощущений, которые и знакомят нас с миром. Камень сам по себе, вне наших зрительных и осязательных ощущений,— это пустая абстракция и не имеет никаких качеств.[13]

Итак, сознание, по Каструпу, есть первичная реальность, которая сама объясняет себя. Тем самым, снимается «трудная проблема сознания«, как ее назвал австралийский философ Дэвид Чалмерс (Chalmers), — проблема выведения бесспорного, самоочевидного опыта сознания из материального устройства мозга и всего мироздания. Точнее, эта проблема даже не возникает, поскольку сознание выводится из самого себя, это бытийный примитив, не сводимый ни к чему иному.

Идеалистический монизм Каструпа вызывает у меня  сильные возражения, поскольку при устранении проблемы сознания встречно возникает «трудная проблема материи»: как вывести ее существование из первичности ментальных структур? [14]  Я исхожу из другого философского принципа, который можно обозначить как «дуомонизм». Бытие, как лента Мёбиуса, постоянно переворачивается с одной стороны на другую: ментальность оборачивается материальностью (мозг), а материальность — ментальностью (сознание). Лента одна, но ее главное свойство — обратимость. Если на одной стороне ленты написать «ментальность», а на другой — «материя», то, двигаясь вдоль одной стороны, приходим к другой.  Инверсия лежит в основе универсума как своего рода инверсума. Universum is inversum.   

Инверсия — это не редукция к одному, это именно двусторонность, само свойство обратимости как первичное по отношению и к материальному, и к ментальному. Сознание всегда пребывает (находит себя) в мире, в той же степени, в какой мир пребывает (обнаруживает себя) в сознании. Что общего между этими двумя способами бытия, материальным и ментальным? — Предлог «в», указывающий на взаимовключенность сознания и мира: одно в другом. Ср. у Ф. Тютчева: «Всё во мне, и я во всем!» Первично не ментальное или материальное, а сама их способность пребывать друг в друге, обращаться друг в друга.  Это не дуализм двух субстанций в декартовском смысле, а монизм обратимости, что эмблематически выражено в самом понятии «универсум», буквально — «единовращение» (от лат. unus, один, и versus, причастие от глагола vertere, вращать/ся). Вращение предполагает наличие по крайней мере двух сторон у того, что вращается.

Реальность как интерсубъективность. От сущностей к существам.  

Вопреки тривиальному представлению о торжестве материализма в методологии современной науки, на данном витке ее развития мы находимся скорее на ментальной стороне ленты Мебиуса. Именно сознание все более обнаруживает свойства бытийного примитива.  Природа реальности резко меняется с изобретением новых технологий, способных воспроизводить материальные свойства предметов. Раньше реальное отождествлялось с объективным, доступным для наблюдения и для регистрации приборами.  Напротив, субъективное, т.е. сознание, воля, чувства, считались скорее ирреальными, относились к сфере воображения. Однако реальность быстрее всего теряет свою опору именно в области объективного.  Между реальным предметом и точной его копией, создаваемой нанотехнологиями на атомарном уровне или средствами трехмерной печати, уже нет никакой принципиальной разницы. Подделка материального объекта неотличима от него самого. Симулякр успешно вытесняет любой оригинал, точнее, отменяет сам статус оригинала. Все предметы в принципе виртуально воспроизводимы. Голография создает полную оптическую иллюзию объекта, а нанотехнологии будущего смогут строить из элементарных частиц точные копии любых объектов, воспроизводя их тактильные свойства, запахи и пр.

И тогда именно субъективное оказывается гораздо более надежной опорой реального.  Все можно подделать — только не состояние субъекта, его мысль, волю и желание. Безупречно подделанный предмет — это тот же предмет. Подделанная воля – это уже не воля, а отсутствие таковой. Притворнaя любовь – это уже не любовь, а всего лишь притворство. Невозможно подделать веру, страх или радость, поскольку они переживаются субъектом изнутри и их подделка означает их отсутствие.

И чем глубже мы погружаемся в области ментального, тем достовернее реальность и меньше риск ее подделки. Самая затаенная мысль реальнее, чем выразившее ее слово («мысль изреченная есть ложь» — Ф. Тютчев).   В самом начале только что вышедшего фильма «Я думаю, как всё закончить» Чарли Кауфмана (2020) звучит такая максима: «Иногда мысль ближе к истине, к реальности, чем действие. Вы можете сказать что угодно, сделать что угодно, но вы не можете подделать мысль».[15] Сила разума и воли становится решающей в формировании реальности: то, чего мы хотим, на чем настаиваем, во что верим. «Я» или «мы» своим сознательным усилием определяем то, чему быть, что войдет в наличный состав бытия.  Таков один из главных парадоксов современной «материалистической» цивилизации.  Именно благодаря новейшим научным технологиям и искусству «симуляции», значение человеческого и даже сугубо личного не падает, а возрастает. Реальность — не «мир как он есть», не «совокупность материальных явлений», не «объективная реальность, данная нам в ощущениях» — такой материализм все больше воспринимается как философский «отстой». Объективное отступает перед субъективным. Уже не «что», а «кто» лежит в основании вещей, так сказать, вещающих, несущих весть, голос, интенцию субъекта.

Конечно, «бритва Оккама» может вторгаться и в область «кто-онтологии», способствуя солипсизму, отсекая все, что расположено за пределом моего «я» и очерченного им субъективного мира. Однако вернее было бы сказать, что принцип Оккама: «не умножать сущности сверх необходимости» — оказывается неприменимым в кто-онтологии, поскольку речь идет уже вообще не о сущностях, а о существах. Существо — это особая категория бытия, глубоко отличная от сущности, как, впрочем, и от существования, —несводимая к эссенциализму и экзистенциализму. Существо «самосущностно» и уникально, оно само задает формы своего существования. Существо — это самодействующее «некто», бытие которого определяется его собственной волей, интенциями, потребностями, автономными по отношению к среде обитания. Существо —  то, что может себя вести, т.е. быть субъектом желания и действия. Возвратное местоимение «себя» появляется в языке как особая логико-грамматическая категория, центральная для кто-онтологии.

Кто-онтология — гораздо менее развитая область философии, чем что-онтология, поэтому, перенося фокус внимания с сущности на существо, приходится заново выстраивать ряд альтернативных понятий.[16]  В аксиоматику человеческого опыта входит его соразделенность с другими. Сознание не только всегда о чем-то (интенциональность),но и с кем-то (адресованность), что запечатлено в самой структуре этого понятия — со-знание. Это калька с латинского conscientia, что в буквальном переводе означает «совместное знание» (от глагола «conscire» — знать вместе с другим, «со-знать»).  Таким образом, реальность все более определяется не просто субъектно, но интерсубъектно, как диалогическое отношение между существами, точнее, как реальность другого существа —  вненаходимая воля и вненаходимое желание. В конце вышеупомянутого фильма «Я думаю, как всё закончить» главный герой принимает Нобелевскую премию за самое фундаментальное свое открытие, которое формулируется так: «Только в таинственных уравнениях любви можно найти какие-либо логические причины». И далее, обращаясь к залу, наполненному всеми персонажами его жизни, памяти и воображения: «Вы — причина того, что я есть. Вы все — мои причины». 

Вот это и есть новый критерий реальности — не материальность предмета, а наличие мысли и воли, которая встречает меня извне — другие существа в их обращенности на меня. Моя хотимость, волимость, желанность, любимость – или, напротив, нежеланность, неприемлемость, отверженность. Действительность охватывает бытие всех вещей, поскольку они тоже участники и посредники во взаимодействии сознаний.  Именно всемогущество техники, овладевающей материальным миром и свободно строящей его из себя, переносит атрибуты первичной реальности в сферу интерсубъектного опыта.

 

Опубликовано: Бритва Оккама и аксиоматика человеческого опыта. Проблема сокращения/умножения сущностей в современном контексте. Философский полилог. Журнал международного центра изучения русской философии, СПБ университет.  Санкт-Петербург, 2020 (июнь 5), выпуск 2 (8) 129-142.

[1] «Non sunt multiplicanda entia sine necessitate». У самого английского философа и монаха Уильяма Оккама (1285-1347) встречается несколько другая формулировка: «Множество не следует утверждать без необходимости». Нынешняя появилась значительно позднее, в 17 в.  

[2] И. Кант. «О регулятивном применении идей чистого разума». http://psylib.ukrweb.net/books/kanti02/txt21.htm  Все дальнейшие цитаты из Канта — по этой же публикации.

[3] Эпштейн М.Н. Философия возможного. СПб.: Алетейя (серия «Тела мысли»), 2001, С 126-137. Расширенная версия книги на английском: Mikhail Epstein. A Philosophy of the Possible: Modalities in Thought and Culture. Transl. by Vern W. McGee and Marina Eskina.Boston, Leiden et al: Brill Academic Publishers / Rodopi (Value Inquiry Book Series 333), 2019, pp. 117–129.

[4] Ллойд С. Программируя Вселенную. Квантовый компьютер и будущее науки.  Москва: АНФ, 2013, с. 7, 10. Ллойд по сути подтверждает известное суждение Демокрита, что сущность вещи неотделима от самой вещи и производна от тех атомов, из которых она составлена. По Аристотелю, «Демокрит считает природой вечного малые сущности, бесконечные по числу.» http://www.mgl.ru/library/24/Demokrit_Barnes.html

[5] О значении естественного языка и частотного словаря в формировании философских категорий см. «Предлог «в» как понятие. Частотный словарь и философская картина мира». В кн. Эпштейн М. Н. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. М.: Новое литературное обозрение, 2004, С.228-253.

[6] Подробнее см. Личный код. Индивиды и универсалии в гуманитарных науках, в кн. Эпштейн М. Н. От знания — к творчеству. Как гуманитарные науки могут изменять мир. М.- СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016, С. 429-443.  https://imwerden.de/pdf/epstein_ot_znaniya_k_tvorchestvu_2016.pdf

[7]Crick F. Astonishing Hypothesis: The Scientific Search for Soul. – Nеw York: Charles Scribner’s Sons, 1994. – Р. 3.

[8] «Ученый как верующий (Дж. Хорган взял интервью у Фрэнсиса Коллинза)». National Geographic Magazine, February 2009. http://inters.org/Collins-Scientist-Believer

[9] Lisi, Antony Garrett. Emergence, in This Idea Is Brilliant. Lost, Overlooked, and Underappreciated Scientific Concepts Everyone Should Know. Ed. by John Brockman:  New York et al. Harper Perennial, 2018. Р. 21–22.

[10] Переход от редукционистского к эмерджентному подходу рассматривается на материале аналитической философии и ее конвертации в философию синтеза в моей статье «От анализа к синтезу. О призвании философии в XXI веке» // Вопросы философии. 2019, № 7. С. 52-63.

[11] Валери Поль. Эстетическая бесконечность. Эссеистика. Пер. с французского М. Таймановой. СПб.: Азбука, 2020, С.263.

[12] Kastrup Bernardo. The Idea of the World: A Multi-Disciplinary Argument for the Mental Nature of Reality. Winchester, UK; Washington, USA: Iff Books, 2019, 312 pp. Далее все ссылки на эту книгу приводятся в тексте статьи.

[13] Kastrup Bernardo, op. cit., p. 131.

[14] См. мою полемику с монизмом Касторпа в статье «Всё – из вращения! Ментальность оборачивается материальностью (мозг), а материальность – ментальностью (сознание)»//Независимая газета (Приложение «Наука»). 2019, 8 октября, С. 9, 12.  http://www.ng.ru/science/2019-10-08/9_7696_rotation.html

[15]  Это высказывание из одноименного романа канадского писателя Йена Рейда, по которому снят фильм (Iain Reid, I’mThinkingofEndingThings, 2016; буквально — «Я думаю об окончании вещей»).  Кстати, это заглавие поддается и метафизической интерпретации: если мысль — единственная реальность, то она кладет конец всем вещам 

[16] В частности, понятие «кто» сближает онтологию с теологией, поскольку свойство «быть существом» человек разделяет с Богом. Не случайно, что самая принципиальная критика понятия «сущности» пришла из богословия Григория Паламы, различающего непознаваемую сущность (эссенцию) и проявляемую энергию Бога.  Сущность извечно предопределена и самотождественна, а энергия — это спонтанное волеизъявление Бога и проявляется как благодать, а в человеке — как свободная воля принять или отвергнуть эту благодать. Энергийная ветвь современного православного богословия развивается более динамично, чем эссенциалистская, во многом благодаря работам Сергея Хоружего (см., напр., его книгу «Очерки синергийной антропологии». — М.:  2005). 

 

 

ОККАМ, УИЛЬЯМ | Энциклопедия Кругосвет

ОККАМ, УИЛЬЯМ (Ockham или Occam, William) (ок. 1284 – ок. 1350), английский философ-схоласт, известный сегодня главным образом благодаря предложенному им принципу экономии мышления («бритва Оккама»). Родился ок. 1284 в местечке Оккам (графство Суррей, Англия). После вступления во францисканский орден учился в Оксфордском университете, где получил степень доктора теологии и должность «инцептора», или бакалавра, т.е. преподавателя низшего ранга. Позднее его последователи называли его «Досточтимым инцептором» (Inceptor venerabilis). Другим его почетным титулом был титул «Непобедимый учитель» (Doctor invincibilis).

В Оксфорде Оккам написал некоторые из важнейших своих философских и богословских трудов, в частности – пространнейший комментарий на Сентенции Петра Ломбардского. Оккамизм противостоял томизму и скотизму (философским системам Фомы Аквинского и Дунса Скота) и приобрел популярность в эпоху позднего Средневековья как выражение «современного» метода философствования (via moderna). Учение Оккама может быть охарактеризовано как чистый номинализм, поскольку Оккам утверждал, что универсалии (общие понятия) представляют собой лишь «имена» – содержащиеся в уме «понятия» и «слова» устной или письменной речи. «Понятия» – это естественные знаки вещей, а «слова» – всего лишь конвециональные (условные) знаки. Реальным существованием обладают не универсалии, а индивидуальные, т.е. единичные, вещи окружающего мира – «партикулярии». Этот акцент на единичном как на единственной реальности выражает суть оккамизма.

Кроме того, Оккам настаивал на том, что всякое подлинное объяснение (а стало быть – любая теологическая или философская спекулятивная система) должно быть предельно простым. Этот принцип «экономии мышления» получил название «бритвы Оккама». Сам Оккам формулировал его следующим образом: «сущности не следует умножать без необходимости». Этот принцип он использовал для того, чтобы удалить из философской системы множество метафизических понятий и принципов, введенных в нее его предшественниками (в частности – Дунсом Скотом), упразднив, например, различение «существования» и «сущности», «общих» и «единичных» субстанций, «души» и «способностей души».

Еще одним ключевым моментом учения Оккама было представление об абсолютном могуществе Бога. Бог не связан никакими физическими или нравственными законами: он может сделать зло добром и, наоборот, добро – злом. Он может также оправдать грешника, который, в своей греховности, отвратился от него. Оккамово учение о том, что «оправдание» человека заключается просто в приятии его Богом, не подразумевающем обязательной перемены в душе побудило Лютера объявить себя приверженцем оккамизма.

В 1324 папа Иоанн XXII призвал Оккама в Авиньон, чтобы тот ответил на предъявленное ему обвинение в ереси. Хотя сам Оккам и не был официально осужден, папская комиссия отвергла 51 тезис, заимствованный из его сочинений, в том числе его учение об оправдании человека и о свободе Бога от нравственного закона, его агностицизм и учение о евхаристии. В 1328 Оккам был отлучен от церкви и бежал из Авиньона, чтобы искать убежища у заклятого врага папы, Людвига Баварского. Здесь он написал трактаты о церкви и государстве, отрицая абсолютную власть папы и выступая в поддержку независимости светских правителей от церкви. Признавая приоритет папы в решении духовных вопросов, он в то же время настаивал на том, что решения вселенских соборов должны ограничивать папскую власть. В последние годы жизни Оккам постарался примириться с тогдашним папой, Климентом VI. В 1349 папа даровал ему прощение. Умер Оккам (вероятно, от чумы) в 1349 или 1350.

Оккам – один из наиболее влиятельных английских философов, теологов и политических мыслителей эпохи позднего Средневековья. Его номинализм проложил дорогу эмпиризму и позитивизму Нового времени. На последующее развитие религиозной и политической мысли оказали глубокое влияние учение Оккама о разделении сфер компетенции веры и разума, церкви и государства, а также его демократический идеал государственного устройства.

Проверь себя!
Ответь на вопросы викторины «Новый Год и Рождество»

Сколько дней после праздника Рождества называют святками?

21. Учение Оккама. «Бритва Оккама». Философия р. Бекона.

Оккам, Уильям (ок. 1284 – ок. 1350), английский философ-схоласт. В Оксфорде Оккам написал некоторые из важнейших своих философских и богословских трудов, в частности – пространнейший комментарий на Сентенции Петра Ломбардского. Оккамизм противостоял томизму и скотизму (философским системам Фомы Аквинского и Дунса Скота) и приобрел популярность в эпоху позднего Средневековья как выражение «современного» метода философствования. Учение Оккама может быть охарактеризовано как чистый номинализм, поскольку Оккам утверждал, что универсалии (общие понятия) представляют собой лишь «имена» – содержащиеся в уме «понятия» и «слова» устной или письменной речи. «Понятия» – это естественные знаки вещей, а «слова» – всего лишь конвециональные (условные) знаки. Реальным существованием обладают не универсалии, а индивидуальные, т.е. единичные, вещи окружающего мира – «партикулярии». Этот акцент на единичном как на единственной реальности выражает суть оккамизма. Кроме того, Оккам настаивал на том, что всякое подлинное объяснение должно быть предельно простым. Этот принцип «экономии мышления» получил название «бритвы Оккама». Сам Оккам формулировал его следующим образом: «сущности не следует умножать без необходимости». Этот принцип он использовал для того, чтобы удалить из философской истемы множество метафизических понятий и принципов, введенных в нее его предшественниками (в частности – Дунсом Скотом), упразднив, например, различение «существования» и «сущности», «общих» и «единичных» субстанций, «души» и «способностей души». Бритва Оккама используется в науке по принципу: если какое-то явление может быть объяснено двумя способами, например, первым — через привлечение сущностей (терминов, факторов, преобразований и т. п.) А, В и С, а вторым — через А, В, С и D, и при этом оба способа дают одинаковый результат, то сущность D лишняя, и верным является первый способ (который может обойтись без привлечения лишней сущности).Еще одним ключевым моментом учения Оккама было представление об абсолютном могуществе Бога. Бог не связан никакими физическими или нравственными законами: он может сделать зло добром и, наоборот, добро – злом. Он может также оправдать грешника, который, в своей греховности, отвратился от него. Номинализм Оккама проложил дорогу эмпиризму и позитивизму Нового времени. На последующее развитие религиозной и политической мысли оказали глубокое влияние учение Оккама о разделении сфер компетенции веры и разума, церкви и государства, а также его демократический идеал государственного устройства.

Роджер Бэкон (1214 —1294)— английский философ и естествоиспытатель. Отвергая огмы, основанные на преклонении перед авторитетами, и схоластическое умозрение, Роджер Бэкон призывал к опытному изучению природы. Целью всех наук считал увеличение власти человека над природой.Бэкон высказал идеи, предвосхитившие его время, так называемые, научные догадки или гипотезы (например, о кораблях без гребцов). Он считал, что только математика, как наука, наиболее достоверна и несомненна. С её помощью можно проверять данные всех остальных наук. Кроме того он утверждал, что математика, самая легкая из наук и доступна каждому. Бэкон выделял два типа опыта:1) реальный, жизненный опыт, который можно приобрести только в процессе жизни; и 2) опыт-доказательство, полученный через внешние чувства. Он касается только материальных предметов. Но существует ещё духовный опыт, утверждал Бэкон, который возможно познать только избранным людям через мистическое состояние, через внутреннее озарение. Бэкон опубликовал три больших трактата: «Большой труд» , «Меньший труд» и «Третий труд» эти трактаты явились подготовительными работами к задуманной им обширной энциклопедии наук. Р. Бэкон активно занимался алхимией, астрологией и оптикой; пытался внести в алхимию элементы науки. Не удовлетворённый понятием алхимиков о единой «первичной материи», лишённой качеств, Бэкон выдвинул идею о качественно различных элементах, комбинации которых образуют конкретные вещи. Бэкон отрицал атомистическое учение о неделимости атомов и пустоте. Критикуя схоластов, видел основу всякого познания в опыте (последний может быть двух видов: внутренний — мистический «озарение» и внешний). Разработал проект утопической сословной республики, в которой источником власти явится народный плебисцит(опрос граждан, как правило, с целью определения судьбы соответствующей территории), требовал искоренения невежества и расширения светского образования.

ОККАМ • Большая российская энциклопедия

  • В книжной версии

    Том 24. Москва, 2014, стр. 23

  • Скопировать библиографическую ссылку:


Авторы: А. В. Апполонов

О́ККАМ (Ockham, Occam) Уиль­ям [ок. 1288, Ок­кам, близ Лон­до­на – 9.4.1348(?), Мюн­хен], англ. ло­гик, фи­ло­соф, бо­го­слов, пред­ста­ви­тель позд­ней схо­ла­сти­ки. Мо­нах-фран­ци­ска­нец. В 1310–24 учил­ся и за­тем пре­по­да­вал в Окс­фор­де. В нач. 1320-х гг. об­ви­нён в ере­си и вы­зван в Авинь­он, где то­гда на­хо­дил­ся пап­ский двор, для су­деб­но­го раз­би­ра­тель­ст­ва. Во вре­мя сво­его пре­бы­ва­ния в Авинь­о­не (1324–28) во­вле­чён в кон­фликт ме­ж­ду гла­вой фран­ци­скан­ско­го ор­де­на Ми­хаи­лом Че­зен­ским и па­пой Ио­ан­ном XXII; при­няв сто­ро­ну Ми­хаи­ла, О. вме­сте с ним бе­жал в Мюн­хен под по­кро­ви­тель­ст­во про­тив­ни­ка па­пы, имп. Лю­до­ви­ка IV Ба­вар­ско­го. В по­след­ние го­ды жиз­ни О. ак­тив­но уча­ст­во­вал в дис­кус­сии о пре­де­лах ком­пе­тен­ции цер­ков­ных вла­стей в свет­ских де­лах. Осн. со­чи­не­ния: «Ком­мен­та­рий к I кни­ге «Сен­тен­ций» Пет­ра Лом­бард­ско­го», «Сум­ма всей ло­ги­ки», «Во­про­сы на сво­бод­ную те­му», «Диа­лог» и др.

От­ли­чит. чер­той твор­че­ст­ва О. яв­ля­ет­ся кри­тич. от­но­ше­ние к вы­со­кой схо­ла­сти­ке 13 в., пред­ста­ви­те­ли ко­то­рой стре­ми­лись осу­ще­ст­вить син­тез ари­сто­те­лиз­ма и хри­сти­ан­ско­го бо­го­сло­вия. Осу­ще­ст­в­ляя пе­ре­смотр тра­ди­ци­он­ной (пре­им. ари­сто­те­ли­ан­ской) он­то­ло­гии, О. по­ста­вил под со­мне­ние са­му воз­мож­ность по­доб­но­го син­те­за. Гл. ме­то­до­ло­гич. прин­ци­пом ста­ла т. н. брит­ва Ок­ка­ма, имев­шая сле­дую­щие фор­му­ли­ров­ки: «Мно­же­ст­вен­ность не сле­ду­ет до­пус­кать без не­об­хо­ди­мо­сти» и «Не су­ще­ст­ву­ет ос­но­ва­ния для то­го, что­бы объ­яс­нять с по­мо­щью мно­гих до­пу­ще­ний то, что мо­жет быть объ­яс­не­но с по­мо­щью мень­ше­го чис­ла до­пу­ще­ний». При этом О. до­пус­кал ис­клю­че­ние из это­го пра­ви­ла: «Без долж­но­го ос­но­ва­ния сле­ду­ет до­пус­кать толь­ко то, что ли­бо са­мо­оче­вид­но, ли­бо по­зна­ёт­ся че­рез опыт, ли­бо до­ка­за­но ав­то­ри­те­том Свя­щен­но­го Пи­са­ния» (In Sent., I, d. 30, q. 1).

Про­во­дя чёт­кую гра­ни­цу ме­ж­ду фи­ло­со­фи­ей как сфе­рой ес­теств. по­зна­ния и бо­го­сло­ви­ем как сфе­рой ве­ры, О. счи­тал, что б. ч. по­ло­же­ний хри­сти­ан­ской тео­ло­гии мо­жет быть до­ка­за­на в её собств. рам­ках, но при этом ос­тав­лял воз­мож­ность для ра­цио­наль­но­го бо­го­по­зна­ния и ис­поль­зо­ва­ния фи­ло­со­фии как ин­ст­ру­мен­та тео­ло­гии.

Для фи­ло­со­фии О. важ­ней­шее зна­че­ние име­ла его при­вер­жен­ность но­ми­на­лиз­му в ре­ше­нии во­про­са об уни­вер­са­ли­ях. Со­глас­но О., мир со­сто­ит толь­ко из еди­нич­ных суб­стан­ций и их ка­честв. Та­ких объ­ек­тов, как «че­ло­век во­об­ще» или «че­ло­веч­ность», в объ­ек­тив­ной ре­аль­но­сти не су­ще­ст­ву­ет: об­щее есть «мыс­лен­ный об­раз» (fictum), «акт мыш­ле­ния» (actus intelligendi) и при­сут­ст­ву­ет толь­ко в соз­на­нии че­ло­ве­ка. Упот­реб­ле­ние в ло­ги­ке и ес­теств. язы­ке об­щих тер­ми­нов и имён О. объ­яс­ня­ет с по­мо­щью тео­рии суп­по­зи­ций («за­ме­ще­ний», или «под­ста­но­вок»): об­щие тер­ми­ны (напр., «че­ло­век» и «жи­вое су­ще­ст­во» в вы­ска­зы­ва­нии «че­ло­век есть жи­вое су­ще­ст­во») за­ме­ща­ют и обо­зна­ча­ют в вы­ска­зы­ва­нии не ка­кую-то ре­аль­ную «об­щую при­ро­ду», а еди­нич­ный объ­ект, «это­го вот» че­ло­ве­ка. При та­кой по­ста­нов­ке во­про­са про­бле­ма ин­ди­ви­дуа­ции ока­зы­ва­ет­ся псев­до­проб­ле­мой: бес­смыс­лен­но спра­ши­вать о том, как «об­щая при­ро­да» ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ру­ет­ся в еди­нич­ных ве­щах, ес­ли та­ко­вой при­ро­ды во­об­ще не су­ще­ст­ву­ет. Тео­рия суп­по­зи­ций ис­поль­зу­ет­ся О. и при ре­ше­нии во­про­са о сущ­но­сти и су­ще­ст­во­ва­нии, ка­ко­вые по­ня­тия, с его точ­ки зре­ния, за­ме­ща­ют в вы­ска­зы­ва­нии один и тот же объ­ект – ре­аль­но су­ще­ст­вую­щую вещь.

В во­про­се о при­ро­де и ха­рак­те­ре че­ло­ве­че­ско­го по­зна­ния О. от­час­ти со­гла­шал­ся с Дун­сом Ско­том, раз­ли­чая ин­туи­тив­ное и аб­ст­ракт­ное зна­ние. Од­на­ко по­сколь­ку об­ще­го ре­аль­но не су­ще­ст­ву­ет, то аб­ст­ра­ги­ро­ван­ное зна­ние есть зна­ние не об­ще­го, но еди­нич­но­го, а аб­ст­ра­ги­ро­ван­ным оно яв­ля­ет­ся толь­ко в том смыс­ле, что от­вле­че­но от су­ще­ст­во­ва­ния и не-су­ще­ст­во­ва­ния кон­крет­ной ве­щи. Бли­зок О. к Дун­су Ско­ту и в во­про­се о ес­теств. по­зна­нии Бо­га. Так, он при­зна­ёт обос­но­ван­ность ско­ти­ст­ской тео­рии «уни­во­ка­ции» (од­но­знач­но­сти) су­ще­го. При­ни­мая в це­лом до­ка­за­тель­ст­во су­ще­ст­во­ва­ния Бо­га как «пер­вой при­чи­ны», он счи­тал, од­на­ко, что оно долж­но вес­тись от «со­хра­няю­щих» при­чин и вос­хо­дить к пер­вой со­хра­няю­щей при­чи­не, обу­слов­ли­ваю­щей со­хра­не­ние в бы­тии всех су­ще­ст­вую­щих ве­щей.

Со­глас­но О., все­мо­гу­ще­ст­во Бо­га не ог­ра­ни­че­но ни­чем, кро­ме за­ко­на не­про­ти­во­ре­чия. С этим ут­вер­жде­ни­ем не­по­сред­ст­вен­но свя­за­но и эти­че­ское уче­ние О. В со­от­вет­ст­вии со сво­им аб­со­лют­ным мо­гу­ще­ст­вом (potentia absoluta) Бог мо­жет по­ве­леть че­ло­ве­ку всё, что угод­но, да­же то, что про­ти­во­ре­чит за­по­ве­дям и ес­теств. за­ко­ну, и ес­ли бы Он дей­ст­ви­тель­но по­же­лал это­го, то со­от­вет­ст­вую­щие дей­ст­вия че­ло­ве­ка бы­ли бы бла­ги­ми и дос­той­ны­ми. Од­на­ко в сфе­ре нрав­ст­вен­но­сти Бог, как пра­ви­ло, дей­ст­ву­ет со­об­раз­но сво­ему «упо­ря­до­чен­но­му мо­гу­ще­ст­ву» (potentia ordinata). Соз­дав че­ло­ве­ка та­ким об­ра­зом, что оп­ре­де­лён­ные дей­ст­вия вред­ны или про­тив­ны че­ло­ве­че­ской при­ро­де, Бог пред­пи­сал и по­ве­лел че­ло­ве­ку де­лать толь­ко то, что яв­ля­ет­ся для не­го бла­гом. И хо­тя в оп­ре­де­лён­ной си­туа­ции Бог мо­жет ос­во­бо­дить че­ло­ве­ка от со­вер­ше­ния этих дей­ст­вий, при нор­маль­ном по­ло­же­нии ве­щей че­ло­век дол­жен эти дей­ст­вия со­вер­шать. По­это­му в сфе­ре нрав­ст­вен­но­сти су­ще­ст­ву­ет оп­ре­де­лён­ный ес­теств. по­ря­док, ус­та­нов­лен­ный Бо­гом, и ра­зум че­ло­ве­ка в со­стоя­нии по­стичь этот по­ря­док без по­мо­щи сверхъ­ес­те­ст­вен­но­го От­кро­ве­ния.

С эти­ми идея­ми свя­за­но и по­ли­тич. уче­ние О. Ес­теств. за­кон, вне­дрён­ный Бо­гом в че­ло­ве­че­скую при­ро­ду, не дол­жен на­ру­шать­ся людь­ми ни при ка­ких об­стоя­тель­ст­вах. Как пол­но­ту вла­сти им­пе­ра­то­ра, так и пол­но­ту вла­сти па­пы О. трак­то­вал ис­клю­чи­тель­но как их пра­во со­вер­шать всё то, что не про­ти­во­ре­чит ес­те­ст­вен­но­му (и, ко­неч­но, бо­же­ст­вен­но­му) за­ко­ну. Сле­дуя еван­гель­ской мак­си­ме «от­да­вать ке­са­ре­во ке­са­рю, а Бо­жие Бо­гу», О. на­стаи­вал на том, что Цер­ковь не долж­на вме­ши­вать­ся в де­ла свет­ских пра­ви­те­лей: «Им­пе­ра­тор име­ет власть над вре­мен­ны­ми, а па­па – над ду­хов­ны­ми цен­но­стя­ми» (Breviloq., d. III, q. 7). О влия­нии О. на по­сле­дую­щее раз­ви­тие схо­ла­сти­ки см. Ок­ка­мизм.

Бритва Оккама: что это такое?

На Рационально говоря — блог профессора философии CUNY Массимо Пильуччи — разворачиваются увлекательные дебаты о значении бритвы Оккама. Бритва Оккама — это часто цитируемый принцип, согласно которому более простые объяснения при прочих равных обычно лучше, чем более сложные. В настоящее время кажется, что все владеют бритвой, от физиков и биологов до детективов и политиков — и все же, утверждает Пильуччи, бритва Оккама на самом деле является очень странной идеей и, вероятно, менее полезной, чем многие думают.


Уильям Оккам с бритвой.

Пильуччи опирается на философа Эллиота Собера, который в своем эссе 1994 года («Давайте бритву Оккама») спросил, словами Пильуччи: «Почему? гипотеза, скорее всего, верна? » Одна из возможностей, конечно, состоит в том, что самые простые объяснения имеют тенденцию быть верными, потому что Вселенная в некотором смысле проста. Это древняя идея: Фома Аквинский, например, утверждал, что «если что-то может быть выполнено с помощью одного, то излишне делать это с помощью нескольких, поскольку мы наблюдаем, что природа не использует два инструмента, если один достаточно «; Вильгельм Оккам, который изобрел бритву, сделал это в 14 веке.На самом деле, однако, Вселенная не совсем проста в этом смысле, за исключением, возможно, некоторого глубокого математического смысла. «История науки, — пишет Паглюччи, — изобилует примерами более простых (« более элегантных », если вы эстетически склонны) гипотез, которые должны были уступить место более неуклюжим и сложным».

Если бритва Оккама онтологически не оправдана, продолжает Пильуччи, то она должна быть эпистемически полезной: предпочтение простых ответов должно со временем облегчить поиск правильного ответа.Это, вероятно, верно, заключает он, в самых разных областях, но не из-за некоего таинственного факта, лежащего в основе знания, которое пронизывает дисциплины. Причины, по которым бритва Оккама полезна в физике, вероятно, отличаются от причин, по которым она полезна в биологии. Более того, в большинстве случаев вы можете отказаться от предпочтения более простых объяснений только потому, что за простотой скрывается огромное количество (довольно сложных) фоновых знаний. На самом деле именно благодаря всем этим базовым знаниям мы можем просто излагать идеи! «Бритва Оккама, — заключает Пильуччи, — острый, но не универсальный инструмент, с которым нужно обращаться с должной осторожностью.«Это ограничено: к сожалению, например,« Нельзя исключить летающие тарелки a priori только потому, что они являются менее верным объяснением, чем, скажем, пролетавший мимо метеор ».

Ясно, что это не значит, что бритва Оккама бесполезна. Один из комментаторов указывает на эту увлекательную статью в Справочнике по философии науки , написанном философом Кевином Келли. Келли утверждает, что суть бритвы не в том, что она помогает узнать правду, а в том, что как инструмент мышления она быстрее приводит вас к истине.Келли пишет:

Бритва Оккама
не указывает на истину даже с высокой вероятностью, но она помогает прийти к истине с уникально оптимальной эффективностью, когда эффективность измеряется такими эпистемологически значимыми соображениями, как общее количество ошибок и опровержений предыдущих мнения, высказанные до того, как они пришли к истине, и истекшее время, в течение которого происходят опровержения. Таким образом, в определенном смысле бритва Оккама, несомненно, является наиболее достоверным методом вывода общих теорий из конкретных фактов — даже несмотря на то, что нельзя гарантировать, что ни один из возможных методов укажет на истину с высокой вероятностью в краткосрочной перспективе.

Мораль истории: нельзя беспроблемно цитировать «бритву Оккама» в спорах с друзьями. Это действительно полезно только при длительных и длительных процессах исследования.

Перейти к основному содержанию Поиск