Влечение к смерти — Психологос

Влечение к смерти (инстинкт смерти)– понятие психоанализа, предложенное З.Фрейдом для обозначения наличия в живом организме стремления к восстановлению первичного (неживого, неорганического) состояния. Противопоставляется влечению к жизни. В некоторых случаях отождествляется с агрессивным влечением.

Фильм «Ирония судьбы, или С легким паром »

Когда человеку плохо, ему кажется, что он хочет умереть. Едва ли это правда на самом деле.
скачать видео

​​​​​​​

Понятие «влечения» в психоанализе

Впервые понятие «влечения» Фрейд использовал в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905), при анализе сексуальных влечений и в дальнейшем обосновал его в работе «Влечения и их судьбы» (1915). Фрейд определил данное понятие следующим образом: «„Влечение“ воспринимается нами как понятие, которое находится на границе между душевным и физическим, является физическим представителем раздражений, которое берет начало внутри тела и проникает в душу, становится своеобразным определителем работы, которую необходимо проделать психике благодаря ее связи с физическим».

Согласно теории психоанализа, каждое влечение имеет цель, объект, источник. Целью влечения является удовлетворение, которое достигается путем максимально возможного уменьшения его напряжения. Объект влечения — такой объект, с помощью которого влечение достигает своей цели. Источник влечения — это процесс возбуждения в любом органе или части тела, который на психическом уровне проявляется собственно влечением.

Классическая дуалистическая теория влечений З. Фрейда.

Разработкой теории влечений Фрейд занимался на протяжении всей своей творческой жизни. Развитие его взглядов по данной проблеме отражено в ряде работ и позднее получило название первой и второй дуалистической теории влечений (драйвов). Влечение к смерти было сформулировано и включено в систему влечений только во второй дуальной теории.

• Первая дуалистическая теория влечений законченную формулировку получила в работе «Влечения и их судьбы» (1915). Инстинкт самосохранения, направленный на сохранение индивида, противопоставлялся половому влечению, направленному на сохранение вида. Однако, в дальнейшем при исследовании проблем нарциссизма, мазохизма и агрессивности, возник ряд противоречий, обусловленный данным противопоставлением влечений. Неудовлетворенность первой дуалистической теорией и возникший после 1920г. интерес Фрейда к теме смерти, заставил его пересмотреть свои взгляды.
• Вторая дуалистическая теория влечений. Тема деструктивности и влечения к смерти неоднократно поднималась и обсуждалась в психоаналитической среде. Предтечами концепции влечения к смерти З.Фрейда были Альфред Адлер, Сабина Шпильрейн, Вильгельм Штекель, Карл Густав Юнг. Однако заслугой Фрейда является то, что он сумел объединить эти разрозненные взгляды в одну связную теорию. Основные положения второй дуалистической теории были сформулированы в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Согласно новой теории влечение к смерти (агрессивность) противопоставлялось влечению к жизни, которое включало сексуальные инстинкты и инстинкты самосохранения. «Если мы примем как не допускающий исключения факт, — писал Фрейд, — что всё живущее вследствие внутренних причин умирает, возвращается к неорганическому, то мы можем сказать: целью всякой жизни является смерть, и обратно — неживое было раньше, чем живое. .. Некогда какими-то совершенно неизвестными силами пробуждены были в неодушевлённой материи свойства живого… Возникшее тогда в неживой перед тем материи напряжение стремилось уравновеситься: это было первое стремление возвратиться к неживому»

Развитие теории влечения к смерти

Вторая дуалистическая теория не была признана большинством психоаналитиков при жизни Фрейда и не получила достаточного развития в трудах теоретиков психоанализа после смерти Фрейда.

Среди учеников Фрейда только только Александер, Эйтингтон и Ференци приняли идею влечения к смерти (Александер позднее изменил свое мнение). В последствие к ним присоединились П.Федерн, М.Кляйн, К.Меннингер, Г.Нюнберг и некоторые другие.

Пауль Федерн популяризировал термин «Танатос» (сам термин впервые использовал В. Штекель) и разработал концепцию энергии влечения к смерти (мортидо).

Карл Меннингер в работе «Война с самим собой» (1938) рассмотрел различные формы саморазрушающего поведения, которые он разделил на собственно самоубийство, хроническое самоубийство (аскетизм, мученичество, неврастения, алкоголизм, антисоциальное поведение, психозы), локальное самоубийство (членовредительство, симуляция, полихирургия, преднамеренные несчастные случаи, импотенция и фригидность) и органическое самоубийство (соматические заболевания).

В каждом из этих случаев Меннингер усматривал факт наличия влечения к смерти.

Мелани Кляйн использовала идею влечения к смерти исследуя психическую динамику детского возраста. Согласно Кляйн, чувство тревоги обусловлено возникновению опасности, которой подвергает организм влечение к смерти. Действие влечения к смерти М.Кляин обнаруживала также в разнообразных детских конфликтах.

Любопытно, что идея влечения к смерти была хорошо воспринята в начале века русскими психоаналитиками (Н.Осиповым, Виноградовым, Гольцем). Достаточно положительно отнеслись к идее влечения к смерти Л.С. Выготский и А.Р. Лурия, которые написали предисловие к русскому переводу работы Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия». Однако, гонения на психоанализ, начавшийся в СССР после 1928 года, надолго лишили перспективы серьезного развития психоаналитических идей.

Современные концепции влечения к смерти

Среди современных глубинно-психологических концепций, которые не только опираются на теорию влечения З. Фрейда, но и предпринимают попытки существенного пересмотра и развития основных ее идей, можно назвать «сводную формально-логическую модель психоаналитической теории влечений Либидо и Лета» Корделии Шмидт-Хеллерау и «монистическую тифоаналитическую концепцию влечения к смерти» к.м.н. Ю.Р.Вагина.

Либидо и Лета К.Шмидт-Хеллерау. В работе «Влечение к жизни и влечение к смерти. Либидо и Лета» (1995) Шмидт-Хеллерау проводит фундаментальную ревизию фрейдовской метапсихологии и создает на ее основе современную модель психики. С точки зрения автора влечение — векторная величина, которая определяет направление влечения лишь в одну сторону. От этого направления оно может отклоняться, но никогда не может быть устремлено обратно, что исключает фрейдовское понимание влечения к смерти как «стремления к восстановлению прежнего состояния». Кроме того, нельзя определить наличие у влечения цели, т.к. это означает присутствие у него некой «памяти». Но «память» имеется лишь на уровне структур, которые не являются влечениями.

По мнению Шмидт-Хеллерау влечение к смерти не тождественно деструктивному влечению, которое представляет собой комплекс, включающий влечения и вытеснения, элементы влечения, восприятия и двигательной разрядки. Также она предлагает отказаться от понятия «агрессивное влечение», рассматривая агрессию как аффективный акт или аффект, связанный с самосохранением или сексуальностью.

Шмидт-Хеллерау приходит к выводу об интровертивном характере влечения к смерти, подразумевающем бездействие. Влечение к смерти исподволь способствует вытеснению активного влечения к жизни и тем самым вносит свою лепту в процесс поддержания организменного баланса. Исходя из пассивного характера влечения к смерти, энергию этого влечения Шмидт-Хеллерау предлагает назвать Летой, подчеркивая в этом мифологическом образе присутствие забвения (вытеснения) и обращенность влечения во вовнутрь, в сторону бессознательного.

• Монистическая теория влечений (тифоанализ) Ю. Вагина. Тифоаналитическая концепция была сформулирована Ю. Р.Вагиным в 2003г. С точки зрения Ю.Вагина убежденность в наличии влечения к жизни у биологического организма — фундаментальная ошибка современной биологии, психологии и психоанализа. Главной особенностью тифоанализа является отказ от классической дуалистической концепции влечений психоанализа и опора на оригинальную монистическую концепцию влечений. Согласно положениям тифоанализа живой организм не обладает влечением к жизни, тенденцией (влечением) к жизни обладает неорганическая материя, которая при определенных условиях порождает жизнь, как одну из форм своего существования, жизнь имеет внутреннюю тенденцию к возвращению в свое изначальное неорганическое состояние, которую Фрейд обозначил как влечение к смерти, все психические процессы и поведение в норме и патологии мотивированы первичным влечением к смерти. Тифоанализ предлагает естественнонаучную и материалистическую ориентацию исследования проблемы влечения к смерти и кроме психоаналитической методологии, опирается на данные исследований по биологии, физиологии, биотермодинамике.
  Ю.Вагиным предложен ряд новых концептуальных решений проблем страха, агрессии, инстинтка самосохранения.

Деструктивный нарциссизм и инстинкт смерти

Комментарий: Rosenfeld, H. Destructive narcissism and the death instinct. From: Rosenfeld, H. (1987) Impasse and Interpretation. Therapeutic and Anti-Therapeutic Factors in the Treatment of Psychotic, Borderline and Neurotic Patients. London, Tavistock Publications Ltd.

Опыт анализирования отношений переноса пациентов, в психопатологии которых преобладают нарциссические всемогущественные объектные отношения, и возникающих вследствие этого негативных терапевтических реакций (как у пациентов, которые обсуждаются в двух предыдущих главах) привлек мое внимание к важной роли признания и анализирования агрессии и деструктивности, а также того, каким особым образом они включены в жизнь нарциссического индивидуума. В ходе достаточно подробного изучения нарциссизма мне показалось существенным различать его либидинозный и деструктивный аспекты.

Рассматривая либидинозный аспект нарциссизма, мы можем видеть, что центральную роль играет переоценка самости, основанная главным образом на идеализации самости. Идеализация самости поддерживается всемогущественными интроективными и проективными идентификациями с идеальными объектами и их качествами. Таким образом нарцисс ощущает, что все ценное, относящееся к внешним объектам и миру снаружи, есть его часть или всемогущественно им контролируется. Негативные последствия подобных процессов очевидны, и Фрейд (Freud, 1914) в общем и целом обсуждал нарциссизм в связи с распределением либидо в Эго и его патологическими последствиями. По мнению Фрейда, в условиях нарциссизма происходит утрата всякого объектного катексиса и отсутствует перенос (вследствие безразличия к объектам). Но Фрейд описывал нарциссизм также в связи с любовью нарцисса к своей самости и в связи с самоуважением (self-regard). Он подчеркивал, например, что «все, чем владеешь и что достигнуто, всякий подтвержденный опытом остаток примитивного чувства всемогущества содействует поднятию самоуважения» (1914: SE 14: 98). На мой взгляд, нарциссизм такого типа часто действует как существенное ограждение самости, и некоторые пациенты становятся чрезвычайно уязвимыми, когда фрустрации и унижения проламывают нарциссическую оборону, и в ней возникают дыры. Именно поэтому столь важно отличать позитивную сторону идеализации самости от ее негативной стороны. Поэтому я хотел бы подчеркнуть, что, несмотря на мое внимание к негативным последствиям нарциссических процессов, я также тщательно изучаю и позитивные [их] результаты. Анализ всех нарциссических феноменов в одном и том же ключе может сказаться на терапии катастрофически.

Когда мы рассматриваем нарциссизм, отталкиваясь от его деструктивного аспекта, то обнаруживаем, что идеализация самости снова-таки играет центральную роль, но теперь идеализируются всемогущественные деструктивные части самости. Они направлены как против всякого позитивного либидинозного объектного отношения, так и против всякой либидинозной части самости, ощущающей нужду в объекте и желающей от него зависеть.²⁾ Деструктивные всемогущественные части самости зачастую остаются замаскированными, или же могут быть немыми и отщепленными, что скрывает их существование и оставляет впечатление, что они не имеют отношения к внешнему миру. По сути же они чрезвычайно сильно способствуют предупреждению объектных отношений зависимости и сохранению постоянной обесцененности внешних объектов, что служит причиной кажущегося безразличия нарциссического индивидуума к внешним объектам и миру.

Опыт показывает, что в тех нарциссических состояниях, где преобладают либидинозные аспекты, открытая деструктивность становится очевидной в аналитических отношениях, как только всемогущественной идеализации самости пациента начинает угрожать контакт с объектом, который воспринимается отдельным от самости (как в случае Адама, обсуждаемом в главе четвертой). Подобные пациенты чувствуют себя униженными и уничтоженными раскрытием того, что на самом деле те ценные качества, которые они приписывали своей созидательной мощи, содержит в себе внешний объект. Первичная функция нарциссического состояния заключается в том, чтобы скрывать всякое ощущение зависти и деструктивности и уберегать пациента от этих чувств. Однако как только анализ демонстрирует пациенту существование этих желаний, его чувства обиды и мести за украденный всемогущественный нарциссизм ослабляются. Тогда зависть может переживаться осознанно, и аналитик может постепенно признаваться в качестве ценной внешней персоны, способной помочь.

И наоборот, когда преобладают деструктивные аспекты нарциссизма, затруднение состоит в том, что эту деструктивность гораздо тяжелее раскрыть. Зависть [в таких случаях] более насильственна, и [пациенту] тяжелее ее выдержать. Его переполняет желание разрушить аналитика, который посредством переноса оказывается единственным объектом и единственным источником жизни и блага. Пациента чрезвычайно пугает деструктивность, раскрываемая перед ним аналитической работой. Поэтому подобный ход анализа часто сопровождается возникновением насильственных самодеструктивных импульсов. Если сформулировать это в терминах инфантильной ситуации, подобные нарциссические пациенты упорно верят, что они сами себе дали жизнь и способны питать себя и заботиться о себе без всякой помощи. Поэтому, когда они сталкиваются с реальностью своей зависимости от аналитика (символизирующего родителей, в частности мать), то как будто предпочитают умереть, стать несуществующими, отрицать факт своего рождения, а также разрушить всякий аналитический и личностный прогресс и всякое постижение (что репрезентирует в них ребенка, которого, по их ощущениям, создал аналитик, репрезентирующий родителей). В этот момент у таких пациентов часто возникает желание бросить анализ, но еще чаще они отыгрывают иным самодеструктивным образом, стремясь испортить свой профессиональный успех и личные отношения. Некоторые из них начинают испытывать сильную депрессию и суицидальные настроения, и открыто выражают желание умереть, исчезнуть в забвении. Смерть идеализируется в качестве решения всех проблем. Наша главная цель в данной главе — лучше понять, как функционирует подобный деструктивный нарциссизм и как предупреждать негативные терапевтические реакции, возникающие вследствие попыток его лечить, а также как с этими реакциями справляться.

Инстинкт смерти

За последние десять лет я предпринял ряд обстоятельных наблюдений и изменил свои взгляды. Теперь я убежден, что некая смертоносная сила внутри пациента, напоминающая то, что Фрейд называл инстинктом смерти, существует и может быть клинически наблюдаемой. У некоторых пациентов эта деструктивная сила проявляет себя как хроническое парализующее сопротивление, способное много лет задерживать анализ. У других она принимает форму смертоносной, но скрытой силы, удерживающей пациента в стороне от жизни и иногда вызывающей тяжелые тревоги перегрузки и насильственной смерти. Именно эта смертоносная сила более всего напоминает описанный Фрейдом инстинкт смерти, остающийся безмолвным и скрытым, но противостоящий желанию пациента жить и поправляться. Сам Фрейд не думал, что возможно активизировать деструктивные импульсы, скрытые в безмолвных влечениях смерти. Но наши современные техники анализа часто способны помочь пациенту лучше осознать нечто смертоносное внутри него. Его сны и [бессознательные] фантазии могут раскрыть существование убийственной силы внутри него. Эта сила стремится представить собой бoльшую угрозу, когда пациент пытается больше обратиться к жизни и больше полагаться на помощь анализа. Иногда смертоносная сила изнутри угрожает как пациенту, так и его внешним объектам убийством, особенно когда пациент чувствует, что его охватывает смертоносный деструктивный «взрыв».

Предложив свою дуалистическую теорию инстинктов жизни и смерти, Фрейд (Freud, 1920) открыл новую эру в психоаналитическом понимании деструктивных феноменов психической жизни. Он подчеркивал, что инстинкт смерти безмолвно влечет человека к смерти, и только благодаря действию инстинкта жизни эта подобная смерти сила проецируется вовне в форме деструктивных импульсов, направленных против объектов во внешнем мире. В 1920-м году Фрейд (SE 18: 258) написал: «обычно эротический инстинкт (жизни) и инстинкт смерти представлены в живых существах в виде смеси или слияния (fusion), но вполне могут встречаться и в разделенном виде»¹⁾.

В 1933-м году Фрейд (SE 22: 105) возвращается к обсуждению слияния (fusion) эротического инстинкта и инстинкта смерти. Он прибавляет, что «[эти] слияния (fusions) могут тоже распадаться, и такой распад может иметь самые тяжелые последствия для функции. Но эти взгляды еще слишком новы, никто до сих пор не пытался использовать их в работе». Он доказывает, что обычно инстинкты жизни и смерти смешаны или слиты в той или иной степени, и вряд ли какой-либо из них может наблюдаться в «чистом виде». Многие аналитики возражали против теории инстинкта смерти и поддавались соблазну игнорировать ее как совершенно спекулятивную и абстрактную. Однако и сам Фрейд, и другие аналитики, в том числе и Мелани Кляйн,³⁾ вскоре продемонстрировали грандиозную клиническую значимость этой теории — привлекая ее для понимания мазохизма, бессознательного чувства вины, негативных терапевтических реакций и сопротивления лечению. ⁴⁾

Обсуждая такой психоаналитический подход к нарциссическому неврозу, Фрейд (Freud, 1916) подчеркивал, что наткнулся на непреодолимую стену. Однако когда в 1937-м году он описывал глубоко укорененные сопротивления аналитическому лечению, то не соотносил явным образом сопротивления при нарциссизме с сопротивлениями в инертных состояниях и при негативных терапевтических реакциях: и те, и другие он приписывал инстинкту смерти. Тем не менее в его работах просматривается отчетливая связь между нарциссизмом, нарциссическим уходом в себя и инстинктом смерти.⁵⁾ Младенец должен развить самость или Эго, средство справляться с импульсами и тревогами, исходящими от инстинктов жизни и смерти, и найти способ устанавливать связь с объектами и выражать любовь и ненависть. В этом контексте предложенная Фрейдом теория слияния и разделения инстинктов жизни и смерти выглядит решающе важной. Он доказывает, что развитие внутренней психической структуры включает в себя «связывание» производных от инстинктов жизни и смерти так, чтобы они не переполняли человека. Тогда как при нормальном развитии инстинктивные импульсы, переживаемые в объектных отношениях, постепенно распознаются и направляются на соответствующие внешние объекты (импульсы агрессии, любви, ненависти, деструктивности и т.д.), в патологических ситуациях, когда существует значительное разложение, вполне может развиться деструктивная нарциссическая организация. Эти, как правило всемогущественные, формы организации оказывают иногда открытым, но чаще скрытым образом мощное деструктивное воздействие; они направлены против жизни и разрушают связи между объектами и самостью, атакуя или убивая части самости, но они также деструктивны по отношению к любым хорошим объектам и пытаются обесценить и устранить их как объекты значимые.

Я полагаю, что возникновение и сохранение во взрослом возрасте нарциссических всемогущественных объектных отношений обычно обнаруживается у пациентов, которые оказывают сильное сопротивление аналитическому лечению. Они зачастую реагируют на анализ глубоким и настойчивым саморазрушением. У этих пациентов деструктивные импульсы стали разделенными (несвязанными) и активно преобладают в личности в целом и всех взаимоотношениях пациента. В анализе такие пациенты выражают свои чувства лишь слегка замаскировано, обесценивая работу аналитика посредством упорного безразличия, искусно однообразного поведения, а иногда — посредством открытого умаления. Так они утверждают свое превосходство над аналитиком (репрезентирующим жизнь и созидательность), растрачивая впустую или разрушая его работу, понимание и удовольствие. Они чувствуют свое превосходство в том, что способны контролировать и удерживать при себе те свои части, которые хотят зависеть от аналитика как человека, оказывающего помощь. Они ведут себя так, словно утрата всякого объекта любви, включая аналитика, оставляет их холодными или даже возбуждает у них чувство триумфа. Такие пациенты время от времени испытывают стыд и некоторую персекуторную тревогу, но лишь минимальную вину, поскольку слишком малая часть их либидинозной самости поддерживается в живых, чтобы ощущать заботу [о другом]. Похоже, эти пациенты прекратили борьбу между своими деструктивными и либидинозными импульсами, попытавшись избавиться от своей заботы и любви к своим объектам путем убийства своей любящей зависимой самости и идентификации себя почти целиком с деструктивной нарциссической частью самости, обеспечивающей их чувством превосходства и самообожания. Анализируя клинические симптомы, такие как желание умереть или замкнуться в состоянии небытия или безжизненности, которое на первый взгляд можно принять за манифестации инстинкта смерти, описанного Фрейдом как первичное влечение к смерти, я в общем и целом при более подробном исследовании обнаружил, что здесь задействована некая активная деструктивность, направляемая самостью не только против объектов, но и против частей самости. В 1971-м году я назвал данное явление «деструктивным нарциссизмом», подразумевая, что при этом происходит идеализация деструктивных аспектов самости и подчинение им; они захватывают и удерживают позитивные зависимые аспекты самости (Rosenfeld, 1971). Они противостоят всяким либидинозным отношениям между пациентом и аналитиком.

Пример такого явления наблюдался у одного из моих нарциссических пациентов, Саймона. Долгое время он ухитрялся поддерживать все свои отношения к внешним объектам и аналитику мертвыми и пустыми путем постоянного умерщвления всякой части своей самости, пытающейся установить объектные отношения. В одном случае он проиллюстрировал это посредством сновидения. Там маленький мальчик находился в коматозном состоянии, умирая от некоего вида отравления. Он лежал на кровати во дворе, и ему угрожало жаркое полуденное солнце, начинавшее на него светить. Саймон стоял рядом с ним, но не сделал ничего, чтобы передвинуть или защитить его. Он только чувствовал свое неодобрение и превосходство над доктором, лечащим ребенка, поскольку именно тот должен был следить, чтобы мальчика передвинули в тень. Предшествовавшие поведение и ассоциации Саймона указывали на то, что умирающий мальчик символизировал его зависимую либидинозную самость, которую он поддерживал в состоянии умирания, препятствуя получению ей помощи и питания от меня, аналитика. Я продемонстрировал ему, что, даже когда он приближался к пониманию серьезности своего психического состояния, переживаемого как положение умирания, он и пальцем не шевелил, чтобы помочь себе или помочь мне предпринять шаги по его спасению, поскольку использовал убивание своей инфантильной зависимой самости, чтобы торжествовать надо мной или выставлять напоказ мои неудачи. Сон показал, что деструктивное нарциссическое состояние сохраняется в силе путем удержания либидинозной инфантильной самости в положении смерти или умирания. Однако после огромной работы иногда оказывалось возможным обнаружить такую часть Саймона, которая не чувствовала себя самодостаточной и мертвой, и общаться с ним так, чтобы он чувствовал себя более живым. Тогда он признавал, что хотел бы поправиться, но вскоре чувствовал, что его душа уносится из моего кабинета. Он становился настолько отстраненным и сонным, что едва не засыпал. Это было колоссальное сопротивление, почти каменная стена, мешавшее всякому изучению ситуации. Лишь постепенно выяснилось, что Саймон чувствовал отторжение от всякого близкого контакта со мной, поскольку как только он ощущал помощь, возникала не только опасность того, что он может испытать бoльшую потребность во мне, но также и страх, что он атакует меня насмешливыми и умаляющими мыслями.⁶⁾

Случай Саймона иллюстрирует то мое утверждение, что контакт с помощью переживается как ослабление нарциссического всемогущественного превосходства пациента и открывает его осознаваемым чувствам переполняющей зависти, которых позволяла полностью избегать его прежняя отстраненность. Также он иллюстрирует мнение, к которому я пришел за последние годы: а именно, что необходимо четко распознавать действие высокоорганизованной хронической и активной нарциссической защитной организации с одной стороны, и более тайную и скрытую смертоносную силу, которая может быть хроническим парализующим сопротивлением, задерживающим анализ на долгие годы, с другой стороны, и проводить между ними различие. Последняя действует очень похоже на то, как функционирует, по описанию Фрейда, инстинкт смерти — безмолвная и скрытая сила, противостоящая всякому прогрессу, — и включает в себя (так же, как инстинкт смерти) глубокую зацикленность на смерти и деструктивности; она часто расположена вне нарциссической защитной организации и поддерживает ее. Она характеризуется запредельной убийственностью и ощущением мертвости или смертельности, в которых часто скрыта озабоченность последствиями. Пациент чувствует себя или аналитика мертвым, или чувствует, что они станут такими, если признать смертоносную силу. Это пугает пациента, как в случае Саймона, до такой степени, что должно оставаться скрытым. Пациент зачастую бывает тайно уверен, что разрушил свою заботливую самость, свою любовь навсегда, и никто ничего не может сделать, чтобы изменить эту ситуацию. Однако наша современная техника анализа, включающая тщательное наблюдение за снами пациента и его поведением в переносе, позволяет нам помочь пациенту осознать эту уверенность и вызывающую ее силу, а также начать осознавать поддержку, оказываемую этой уверенностью деструктивному всемогущественному образу жизни, которым пациент довольствуется. Частая интерпретация и решительное противостояние деструктивным нарциссическим мыслям и поведению Саймона, к моему полному удивлению, вызвали значительную перемену в личности пациента и его отношении к другим людям. Похоже, ему помогло мое поведение и интерпретация того, что его часть, особенно его инфантильная самость, мазохистически вступила в сговор и приняла это парализующее смертельное состояние, подчинившись пытке вместо того, чтобы признать потребность и жажду жизни. Когда он прекратил лечение, то чувствовал себя уже лучше, хотя смог признать, насколько поправился, лишь через некоторое время, когда его симптомы исчезли. Впоследствии он сделал чрезвычайно успешную карьеру, в ходе которой ему приходилось иметь дело со многими людьми, и получил высокое признание.

Деструктивный всемогущественный образ жизни таких пациентов, как Саймон, часто кажется высокоорганизованным, словно мы сталкиваемся с мощной бандой, возглавляемой лидером, который контролирует всех членов банды и убеждается, что они поддерживают друг друга, добавляя эффективности и мощи криминальной деструктивной работе. Однако нарциссическая организация не только увеличивает крепость деструктивного нарциссизма и связанной с ним смертоносной силы, она преследует защитную цель поддержания своего правления и сохранения таким образом статус-кво. Главной же целью, похоже, является предупреждение ослабления организации и контроль за членами банды, чтобы они не дезертировали из деструктивной организации и не примкнули к позитивным частям самости, или же не выдали секреты банды полиции, защищающему Супер-Эго, которое поддерживает оказывающего помощь аналитика, что может быть способным спасти пациента. Зачастую, когда такого рода пациент достигает прогресса в анализе и хочет перемен, он видит сны о том, как на него нападают члены мафии или малолетние преступники, и наступает негативная терапевтическая реакция. По моему опыту, нарциссическая организация не направлена исходно против вины и тревоги; похоже, ее целью является сохранение идеализации и непреодолимой силы деструктивного нарциссизма. Измениться, принять помощь означает слабость; это переживается как ошибка или неудача деструктивной нарциссической организацией, которая обеспечивает пациенту чувство превосходства. В случаях такого рода наблюдается наиболее решительное хроническое сопротивление анализу, и только чрезвычайно подробное демонстрирование этой системы позволяет анализу сдвинуться с мертвой точки.⁷⁾

У некоторых нарциссических пациентов деструктивные нарциссические части самости связаны с психотической структурой или организацией, отщепленной от остальной личности. Эта психотическая структура подобна бредовому миру или объекту, в который стремятся замкнуться части самости (Meltzer 1963, личное общение). Похоже, что в ней господствует всемогущая или всезнающая, чрезвычайно безжалостная часть самости, создающая представление, что внутри бредового объекта совершенно нет боли и существует свобода предаваться любой садистической деятельности. Вся эта структура служит нарциссической самодостаточности и строго направлена против всякой соотнесенности с объектами. Деструктивные импульсы в этом бредовом мире иногда открыто проявляются в бессознательном материале пациента неодолимо жестокими, угрожающими остальной самости смертью ради утверждения своей власти, но чаще всего они проявляются в скрытом виде всемогущественно благожелательными, спасительными, обещающими предоставить пациенту быстрые, идеальные решения всех его проблем. Эти ложные обещания превращают нормальную самость пациента в зависимую или наркотически зависимую от его всемогущей самости, и завлекают нормальные здравые части в эту бредовую структуру, чтобы заточить их там. Когда нарциссические пациенты такого типа начинают слегка продвигаться в анализе и образовывать некое отношение зависимости к анализу, возникают тяжелые негативные терапевтические реакции, поскольку нарциссическая психотическая часть применяет свою власть и превосходство над жизнью и аналитиком, символизирующим реальность, пытаясь заманить зависимую самость в психотическое всемогущественное состояние сна, что приводит к потере пациентом чувства реальности и способности мыслить. По сути, здесь существует опасность острого психотического состояния, если зависимая часть пациента, самая здравая часть его личности, поддастся и отвернется от внешнего мира, полностью подчинившись господству психотической бредовой структуры.⁸⁾

В этих ситуациях в клиническом измерении крайне важно помочь пациенту найти и спасти зависимую здравую часть самости из ловушки психотической нарциссической структуры, поскольку именно эта часть является важнейшей связью с позитивным объектным отношением к аналитику и миру. Во-вторых, важно понемногу содействовать полному осознанию пациентом отщепленных деструктивных всемогущественных частей самости, контролирующих психотическую организацию, поскольку она может оставаться всемогущей только в изоляции. Когда этот процесс будет полностью раскрыт, станет ясно, что он содержит в себе деструктивные завистливые импульсы самости, оказавшиеся изолированными, и тогда ослабнет всемогущество, оказывающее столь гипнотический эффект на самость в целом, и можно будет продемонстрировать инфантильную природу этого всемогущества. Иными словами, пациент постепенно станет осознавать, что над ним господствует всемогущественная инфантильная часть его самого, которая не только толкает его к смерти, но и инфантилизирует его и мешает ему расти, не подпуская к объектам, способным помочь ему в росте и развитии.

Роберт

Первый случай, который я хочу сообщить, касается Роберта, пациента с хроническим сопротивлением анализу. Этот случай призван проиллюстрировать, как отщепленный всемогущественный деструктивный аспект [психического] функционирования пациента может быть сделан видимым в анализе, и это приносит хорошие результаты. Данный пациент много лет проходил анализ в другой стране, но его аналитик в конечном итоге решил, что его мазохистическая структура характера анализу не поддается.

Роберт был женат, у него было трое детей. Он был ученым и жаждал продолжения анализа, чтобы преодолеть свои проблемы. В его истории значимо то, что он услышал от своей матери: когда у него в младенчестве резались зубы, он принялся регулярно кусать ее за грудь, причем столь злобно, что груди после кормления всегда кровоточили, и на них остались шрамы. Но мать не отнимала грудь после укуса и, казалось, смирилась со страданием. Пациент полагал, что находился на грудном вскармливании более полутора лет. Роберт также помнил, что ему ставили очень болезненные клизмы начиная с самого раннего детства. Важно также понимать, что его мать управляла домохозяйством, а своего мужа считала чрезвычайно ничтожным созданием, которое должно жить в подвале, похожем скорее на погреб. Сначала Роберт довольно хорошо сотрудничал в анализе и весьма продвинулся. Но на четвертом году анализа его прогресс замедлился. Пациент стал труднодоступным и постоянно подрывал терапевтические усилия. Роберт вынужден был время от времени выезжать из Лондона в короткие командировки, часто возвращался по понедельникам слишком поздно и потому пропускал либо часть сеанса, либо целый сеанс. В этих командировках он часто встречался с женщинами, и приносил в анализ множество проблем, возникавших у него с ними. С самого начала было понятно, что происходит некоторое отыгрывание, но только когда он начал регулярно сообщать о сновидениях со смертоносными действиями, которые видел после таких уикендов, стало ясно, что в поведении отыгрывания скрыты насильственные деструктивные нападения на анализ и аналитика. Поначалу Роберт не хотел признавать убийственный характер отыгрывания на уикендах и блокировал прогресс анализа, но постепенно изменил свое поведение, анализ стал более эффективным, и он сообщил о значительном улучшении в некоторых личных отношениях и в профессиональной деятельности. В то же время он начал жаловаться на то, что его сон часто нарушается и он просыпается посреди ночи от сильных сердцебиений и зуда в анусе, из-за чего не может заснуть еще несколько часов. Во время этих приступов тревоги он чувствовал, что его руки ему не принадлежат: они казались насильственно деструктивными, словно бы хотели что-то разрушить. Он с силой чесал свой анус, пока тот не начинал обильно кровоточить; его руки были слишком сильны, чтобы он мог их контролировать, так что он вынужден был им уступать.

Затем он увидел сон об очень сильном высокомерном человеке трехметрового роста, которому должен был беспрекословно подчиняться. Его ассоциации показали, что этот человек символизировал часть его самого и был связан с деструктивными непреодолимыми ощущениями в руках, которым он не мог противостоять. Я дал интерпретацию, что он считает эту всемогущественную деструктивную часть себя суперменом трехметрового роста, слишком сильным, чтобы его не слушаться. Он отрекся от этой всемогущественной самости, связанной с анальной мастурбацией, что объясняет отчуждение его рук в ходе ночных приступов. Далее я описал эту отщепленную самость как его инфантильную всемогущественную часть, заявляющую, что она не ребенок, но сильней и крепче, чем все взрослые, в особенности мать и отец, а теперь — аналитик. Его взрослая самость была настолько всецело обманута и таким образом ослаблена этой всемогущественной претензией, что он чувствовал себя неспособным бороться с деструктивными импульсами по ночам.

Роберт отреагировал на эту интерпретацию с удивлением и облегчением, и через несколько дней сообщил, что чувствует себя более способным контролировать свои руки по ночам. Постепенно он стал лучше осознавать, что ночные деструктивные импульсы некоторым образом связаны с анализом, поскольку они усиливались после всякого успеха, который можно было приписать анализу. Он рассматривал это как желание вырвать и разрушить ту его часть, которая зависела от аналитика и его ценила. В то же время отщепленные агрессивные нарциссические импульсы в ходе аналитических сеансов становились более осознанными, и он насмешливо замечал: «Ну вот, вы вынуждены сидеть здесь целый день и зря тратить свое время». Он чувствовал себя важным человеком, который должен обладать свободой делать все, что ему заблагорассудиться, сколь бы жестоким и травматичным это ни было для других и его самого. Особенный гнев вызывали у него то постижение и понимание, которые давал ему анализ. Он намекнул, что этот гнев связан с желанием укорять меня за оказанную ему помощь, поскольку это мешало его всемогущественному поведению отыгрывания.

Затем он рассказал сон, в котором принимал участие в гонках на длинной дистанции и очень старался. Однако там присутствовала молодая женщина, не верившая ни во что, что он делал. Она была беспринципной, мерзкой и пыталась всячески ему помешать и сбить его с толку. Также упоминался брат этой женщины, которого называли «Манди» (Mundy). Он был гораздо агрессивней своей сестры, и во сне рычал как дикий зверь, даже на нее. Во сне стало известно, что весь предыдущий год перед братом стояла задача сбивать с толку каждого. Роберт полагал, что имя «Манди» отсылало к тому, что год назад он часто пропускал понедельничные (Monday) сеансы. Он понимал, что насильственная неконтролируемая агрессивность имела отношение к нему, но чувствовал, что и молодая женщина тоже была им самим. В прошлом году он часто настаивал на сеансах, что чувствует себя женщиной, и относился к аналитику с чрезвычайным высокомерием и презрением. Однако впоследствии он иногда видел во сне маленькую девочку, восприимчивую и благодарную своим учителям, которую я интерпретировал как его часть, стремящуюся выказать большую благодарность аналитику — но ей мешает выступить в открытую его всемогущество. Во сне пациент признает, что эта агрессивная всемогущественная его часть, представленная мужчиной и преобладавшая в отыгрывании год назад, теперь стала довольно-таки осознаваемой. Его идентификация с аналитиком выражается во сне как решимость стараться изо всех сил в анализе. Однако этот сон был также предупреждением, что пациент может продолжить свое агрессивное отыгрывание в анализе, сбивающим с толку образом настаивая на том, что может всемогущественно преподносить себя в качестве взрослой женщины, не позволяя себе реагировать на работу анализа чувствами отзывчивости, связанными с более позитивной инфантильной его частью. По сути, в анализе Роберт продвигался к укреплению своей позитивной зависимости, что позволяло ему открыто демонстрировать противодействие агрессивных нарциссических всемогущественных частей его личности; иными словами, тяжелое расслоение инстинктов [жизни и смерти] у пациента постепенно превращалось в нормальное их слияние.

Джилл

Мой второй случай, Джилл, иллюстрирует затруднения, которые возникают, когда смертоносная сила, упомянутая мной ранее, сочетается с деструктивным нарциссическим образом жизни и поддерживает его.

Когда деструктивный нарциссизм пациента слит с его всемогущественной психотической структурой, он не верит, что кто-либо может противостоять его деструктивным неудержимым атакам. Это увеличивает его возбуждение и отщепление всяких позитивных чувств. Доскональная демонстрация деструктивной нарциссической структуры в ходе анализа снижает силу ощущений всемогущества, и так постепенно уменьшается разрыв между деструктивными и позитивными импульсами. Позитивные импульсы, над которыми ранее полностью преобладала и которые полностью контролировала деструктивность, теперь могут снова возвращаться к жизни, так что самонаблюдение пациента и его сотрудничество в анализе могут улучшиться.

Разумеется, всегда важно подробно изучать историю болезни пациента, чтобы выявить особые межличностные отношения и травматические переживания, которые существовали в прошлом и повлияли на построение нарциссических структур. Даже пациенты, которые как будто полностью идентифицируются с нарциссической структурой, время от времени сознают, что они захвачены и лишены свободы, но не знают, как бежать из этой тюрьмы. В случае Джилл я бы хотел проиллюстрировать, насколько трудно оценить природу скрытого тайного противостояния жизни и прогрессу. Деструктивная нарциссическая структура постепенно раскрывалась в анализе. Было возможно помочь Джилл обнаружить, насколько непреодолимой она считала тягу отвернуться от жизни, поскольку она путала ее со своим желанием достичь инфантильного состояния слияния с матерью. Когда Джилл постепенно стала больше поворачиваться к жизни, было интересно наблюдать, насколько быстро в ее снах возникла угроза убийства. Этим было отмечено проявление в сознании деструктивной нарциссической организации, которая долго называлась «они» и была слита со спутывающей смертоносной силой.

Джилл проходила многолетний курс психоаналитической психотерапии в другой стране. В начале этого лечения она испытала насильственный импульс порезать себе запястья, и когда она это сделала, ее терапевт госпитализировал ее больше чем на три года. В больнице сотрудники пытались сочувственно понять ее психотическое поведение и мышление. Она была рада находиться в больнице, поскольку впервые в жизни к ее болезни, как она это называла, отнеслись всерьез. Она чувствовала, что ее родители не могут выдержать, что она больна и потому не верят, что она сильно больна. Ее явное психотическое состояние было попыткой более откровенно выражать свои чувства. Ранее она чувствовала себя настолько скованной своей психотической ригидностью, что выпустить кровь наружу ощущалось не столько желанием умереть, сколько попыткой стать более живой. Более того, в частной больнице она чувствовала, как прекрасно принадлежать к банде пациентов, выбивающих окна, ломающих мебель и нарушающих все больничные правила. Всякую мягкость и потребность она высмеивала и считала «уси-пуси».

Даже более чем десять лет спустя, в ходе лечения у меня, она часто мечтала о тех днях в больнице, когда могла делать что заблагорассудиться и чувствовать себя живой. Но по сути, как только она добивалась чуть большего успеха в своей жизни, ее переполняла неизвестная сила, которую она называла «они» и против которой не могла ничего предпринять; эта сила вынуждала ее залечь в постель. Она включала все обогреватели в спальне, создавая удушающе жаркую атмосферу, пила спиртное и читала детективные истории, что помогало ей изгнать из своего разума все значащие мысли. Она чувствовала, что такое поведение необходимо, чтобы умиротворить «их» (то есть деструктивные силы), угрожавших ей, когда она пыталась возвратиться к жизни.

В то время, когда она начала постигать свои проблемы, ей приснился сон, в котором ее у нее похитили, но похитители позволяли ей гулять, взяв честное слово, что она не убежит. Сначала действительно казалось, что болезнь захватила ее навсегда. Лишь очень постепенно она поняла, что идеализация ее деструктивности не дает ей свободу, что это ловушка, в которую она попала под действием гипнотической власти деструктивной самости, принимавшей вид спасителя и друга, якобы заботящегося о ней и обеспечивающего любым теплом и питанием, какого бы она ни захотела, — и так она могла избавиться от чувства одиночества. Именно эта ситуация отыгрывалась во время состояния ухода в себя. Однако по существу этот так называемый друг стремился испортить всякий контакт, который она пыталась установить в отношении работы или людей. В ходе анализа пациентка постепенно осознала, что этот чрезвычайно тираничный и собственнически настроенный друг был всемогущественной очень деструктивной частью ее самости, притворяющейся другом, которая начинала страшно ее пугать, когда она пыталась продолжить сотрудничество в анализе или всякое продвижение в жизни. Долгое время она чувствовала себя слишком напуганной, чтобы бросить вызов этой агрессивной силе, и всякий раз, когда она натыкалась на этот барьер, она идентифицировала себя с агрессивной нарциссической самостью и становилась агрессивной и оскорбительно грубой по отношению ко мне. Иногда казалось, что я репрезентирую ее мать, а иногда — что ее инфантильную самость, которую она в меня проецировала. Однако главная причина ее насильственных атак была связана с тем, что я бросал вызов господству ее агрессивного нарциссического состояния, имел наглость хотеть ей помочь или даже лечить ее, и она демонстрировала свою решительность во что бы то ни стало меня победить. Но через несколько дней таких атак я ощущал также тайную надежду, что я, — и это «я» включало в себя также ту самость, которая была направлена к жизни, — могу в конечном итоге выиграть. Кроме того, я стал понимать, что единственной альтернативой ее насильственному нападению на меня было ее признание того, что она действительно хочет поправиться, — а это подвергало ее опасности быть убитой ее всемогущественной деструктивной частью. После того, как мы проработали над этой ситуацией много месяцев, пациентка увидела сон, который подтвердил и проиллюстрировал эту проблему.

В этом сне пациентка видела себя в подземном зале или галерее. Она решила, что хочет уйти, но должна была миновать турникет, чтобы выйти. Турникет блокировали два человека, стоявшие возле него, но при более внимательном рассмотрении пациентка обнаружила, что оба они мертвы, и во сне она решила, что их недавно убили. Она поняла, что убийца все еще здесь, и ей надо действовать быстро, чтобы спастись. Неподалеку находился офис детектива, куда она вбежала без предупреждения, но вынуждена была минутку подождать в приемной. Пока она ожидала, появился убийца и стал угрожать убить ее, поскольку он не хотел, чтобы кто-либо узнал, что он делает и уже сделал, и существовала опасность, что она, пациентка, его изобличит. Она пришла в ужас, ворвалась в кабинет детектива и так спаслась. Убийца бежал, и она боялась, что, хотя сейчас она была спасена, ситуация в целом могла повториться. Однако детектив как будто смог пойти по следу убийцы, и тот был пойман, к ее почти невероятному облегчению.

Джилл тут же поняла, что детектив олицетворял меня, но в остальном сновидение было для нее загадочным. Она никогда не позволяла себе подумать, насколько она боялась быть убитой в том случае, если бы поверила мне, обратилась за помощью, сотрудничала бы как только могла и предоставила бы всю информацию, которой владела, — особенно информацию о природе ее собственной смертоносной самости. Фактически два мертвых человека в ее сновидении напомнили ей о предыдущих безуспешных попытках поправиться. Во сне аналитик в качестве детектива был, разумеется, чрезвычайно идеализирован как человек, который не только защитит ее от ее безумия, убийственной самости и ее деструктивных импульсов, но и освободит ее от этих страхов навсегда. Я сочла, что сон означает, что ее часть решила выздороветь и покинуть психотическое нарциссическое состояние, которое пациентка приравнивала смерти. Но это решение пробудило смертоносную силу, изготовившуюся убивать. Интересно, что после этого сновидения пациентка фактически больше обратилась к жизни, и ее страх смерти постепенно ослабел. Похоже, что в теоретическом и клиническом измерении работа с этой пациенткой подтвердила значимость деструктивных аспектов нарциссизма, которые в психотических состояниях полностью преобладают и пересиливают либидинозную, объектно-ориентированную, здравую часть самости и пытаются лишить ее свободы.

То, как Джилл снова и снова затягивало из жизни в параноидное состояние замкнутости в себе, иллюстрирует, как действует упомянутая мной ранее смертоносная сила, безмолвно поддерживая деструктивный нарциссический образ жизни. Смертельное насилие долгое время скрыто залегало за этим безмолвным влечением к смерти, прежде чем было раскрыто в сновидении. После того, как во сне появился убийца, анализ смог продвигаться успешнее, и негативные терапевтические реакции определенно уменьшились. Это было возможным отчасти вследствие того, что Джилл постепенно становилось лучше и обнаружилась гораздо более любящая и теплая часть ее личности.

Клод

Такие пациенты как Джилл никогда не уверены, — являются ли они убийцами или же смертоносная сила находится внутри них. Часто они чувствуют, что должны держать в строгом секрете свой страх смерти и страх оказаться убийцей. Клод, пациент, о котором рассказал д-р В. на одном из моих семинаров, демонстрирует это очень отчетливо. У него наблюдался сильный страх смерти в возрасте от четырех до семи лет и позднее. Этот ужас возникал, когда родители были неподалеку, но пациент подчеркивал, что они никогда ничего об этом не знали, даже когда он чувствовал себя на пороге смерти. Полная независимость от родителей казалась пациенту единственным способом защитить себя от своего страха. Также он помнил, что иногда у него возникали тайные смертоносные чувства, направленные против матери, особенно когда она его утешала. Однажды он пропустил аналитический сеанс, поскольку обнаружил, что лобовое стекло его машины разбито. Он полагал, что сам это сделал в сонном состоянии, чтобы помешать себе пойти на сеанс. Он ощущал сильную потребность держать деструктивные чувства против аналитика в секрете даже от себя самого. Однажды он отправился в отпуск кататься на лыжах со своей подругой в ходе анализа. Он предупредил об этом отпуске д-ра В. лишь накануне. Он надеялся почувствовать себя лучше, удалившись от анализа, но на деле подруга настолько нарушила его душевное равновесие, что он вынужден был сбежать от нее, чтобы оградить ее от себя, и вынужден был также оставить катание на лыжах, которое обожал. Большую часть времени он провел, читая книгу писателя-мистика Карлоса Кастанеды. Вернувшись к анализу, он лишь постепенно смог обнаружить, что отпуск практически парализовал и чрезвычайно истощил его, а также понял, что нечто внутри него угрожало его сокрушить и, вероятно, могло подтолкнуть его к смерти. Он чувствовал, что книга Кастанеды ему каким-то образом помогла. Поэтому он за нее зацепился. Кастанеда разъясняет в книге свой ужас перед смертью, но советует всем сделать смерть своим единственным другом, чтобы ее умиротворить, поскольку смерть ужасающе стремится к обладанию. Мне показалось ясным, что Клод боялся, что если он придаст значимости аналитику и анализу, смерть превратится из друга в ревнивого смертельного врага. У Клода смертоносные чувства, связанные со смертью, были направлены более на себя самого, чем на других. Похоже, влечение к смерти проявилось в почти незамаскированной форме после долгого периода, когда он должен был скрывать свой страх смерти, — эта засекреченность типична для всех проблем, связанных с влечением к смерти. Клод старался рассматривать смерть как очень добрую фигуру, и избегал всех опасностей, позволяя себе полностью подчиниться ее господству. С помощью книги Кастанеды он попробовал сделать это, но несколько мудреная попытка подружиться со смертью не удалась, и он полагал, что во время этого так называемого отпуска был практически убит.

Ричард

Мой четвертый случай, Ричард, иллюстрирует существование скрытого деструктивного нарциссического способа бытия, который идеализировался настолько, что пациент чрезвычайно зависел от такого режима [психического] функционирования и покорился ему как наиболее желательному образу жизни из всех, которые только можно представить. Психопатология Ричарда служит примером тому, как нарциссические объектные отношения захватывают все аспекты личности пациента, и как может создаваться патологическое слияние [инстинктов]. Прежде всего Ричард совершенно не мог разобрать, что для него хорошо, а что плохо, и это часто приводило его к глубокому разочарованию. Зачастую он неправильно оценивал ситуации, а затем его уносило очевидное воодушевление, так что он не мог признать ошибку. Тогда он становился безапелляционным, высокомерным и надменным, что иногда приводило к серьезным последствиям для его жизненной ситуации.

Мой пациент был младшим ребенком в семье; похоже, братья и сестры всегда относились к нему с большим снисхождением. Он пережил раннюю травму, когда в три месяца был внезапно отлучен от матери, которая сломала бедро и вынуждена была на несколько месяцев лечь в больницу. Он сохранил воспоминания о более позднем периоде, когда мать иногда была обольстительна и снисходительна, но часто — чрезвычайно строга и сурова, что его обескураживало. Отец был человеком надежным и поддерживал мальчика, но мать была склонна его презирать, и в раннем возрасте, очевидно, оказала глубокое на него влияние. В детстве Ричард был очень привязан к собаке, которую считал объектом, с которым он мог делать что заблагорассудится, из чего следует, что он не только любил эту собаку, но и часто совершенно ею пренебрегал. В начале анализа он увидел сон о выдре, которая жила под его домом, была абсолютно домашней и всюду следовала за ним. При ассоциировании у него возникли мысли о его собаке, а также о коровьем вымени. Этот сон показывает, что в начале жизни у Ричарда сформировались чрезвычайно собственническое частично-объектное отношение к груди его матери, и эта ситуация продолжалась при участии собаки и других объектов. Он помнил маленькую девочку, с которой играл в сексуальные игры в возрасте от четырех до шести лет. Она пыталась прекратить эти игры, когда подросла. Однако ее решение отказаться от сексуального партнерства настолько разозлило его, что он убил самый любимый ее объект, ее кошку. Так что его собственническая любовь легко превращалась в убийственную жестокость, когда ему перечили.

Затруднение в анализе Ричарда, так же, как и в его жизни, составляла та легкость, с которой он отвращался внутренне и внешне от объектов и как будто следовал импульсам, которые представали перед ним весьма соблазнительным образом и обычно заводили его не туда. Он как будто бы очень стремился к анализу, но часто идеализировал свой вклад в это занятие. На третьем году лечения он увидел следующий сон, который дал нам ключ к лучшему пониманию некоторых проблем, с которыми он боролся.

Во сне дело происходило на выходных, и пациент внезапно осознал, что в его доме нет молока; он подумал, что, может быть, открыт какой-нибудь магазин, где можно купить молока, но пребывал в нерешительности и не знал, что делать, чтобы побыстрее заполучить молоко. Затем он подумал о своем соседе, к которому часто обращался за помощью, и так же поступил на этот раз. Сосед сказал, что может дать ему молока, но подтвердил, что есть такой молочный магазин, который открыт по воскресеньям, и он его в этот магазин проводит. Когда Ричард зашел в магазин, там была длинная очередь, но он смирился с тем, что придется подождать. Покупателей обслуживали две продавщицы в белом. Перед тем, как зайти в магазин, сосед показал Ричарду пятипенсовую монету с углами. Сосед не стал в очередь, но вдруг снова появился, быстро приблизился к кассе и обменял мелкую монету на толстую пачку десятифунтовых купюр. Он исчез так же быстро, как и возник, и продавщицы его не заметили. Ричард был ошеломлен. Сначала он подумал о том, чтобы сообщить женщинам о жестокой наглой краже, но затем вспомнил, что ответственен в первую очередь за то, чтобы защищать себя и не вмешиваться или не лезть в дела продавщиц, за которые ответственны они; но на самом деле он боялся за свою жизнь. Он подумал, что эти женщины не смогут защитить его от безжалостного соседа, который, как только Ричард выйдет из магазина, обязательно ему отомстит. Почему он должен подвергать опасности свою жизнь из-за такой кражи и из-за того, что продавщицы не позаботились о своих деньгах, оставив кассу открытой? Когда сосед выбежал из помещения с деньгами, пациент ощутил сильную вину за то, что ничего не сказал и тем самым вступил в сговор с соседом. Он оставил магазин прежде, чем подошла его очередь, чувствуя себя очень виноватым и эгоистичным и зная, что молчать было неправильно; он чувствовал себя чрезвычайно слабым морально. Сон продолжался. В следующий момент пациент оказался в темном тесном переулке, одетый в старые грязные лохмотья, в совершенном одиночестве. Он был отребьем, отбросом общества, совершенно безразличный, полностью парализованный безнадежностью и беспомощностью, продиктованными виной. Он чувствовал, что в нем нет ничего хорошего, что он сам — беспощадный вор. Он был никчемным безжалостным трусом, неспособным даже сообщить о краже, не говоря уже о том, чтобы помешать ей. Он заслужил, чтобы все его отвергли и забыли. Он чувствовал, что умрет, и это будет справедливо. Затем к нему подошла первая его девушка и нежно потрепала его по щеке с теплом и симпатией. Он был удивлен, обрадован, и внутри его наполнило тепло. Тогда он стал думать, что она, должно быть, сама больна и слепа, если проявляет теплоту к нему, безнадежному, бесхребетному ничтожеству. Или же она бессознательно с ним в сговоре? Затем появилась его теперешняя жена и тоже проявила к нему некоторую теплоту. Он почувствовал, что жизни обеих угрожает крах из-за того, что они связываются с ним.

Явное содержание первой части сновидения более удивительно, поскольку здесь Ричард абсолютно отчетливо раскрывает свою зависимость от идеализированного соседа и полное отрицание безжалостности, жадности и жестокости этого соседа. Во сне сосед не только беспощаден, он убийца, поскольку если он обнаружит, что Ричард знает о его жестоком преступлении, то убьет его. Это опять-таки типичная структура личности для пациентов, контролируемых своим деструктивным нарциссическим аспектом, который притворяется идеальным другом и помощником. Во сне идеализация разрушается, и пациент начинает осознавать свой сговор со своей деструктивной частью, представленной соседом. Он сознает, что совершенно ничего не предпринял и никак не защитил заботливых продавщиц молока, исходно символизирующих хорошие отношения с его матерью в ситуации кормления, и его зависимость от аналитика. Эта проблема сыграла очень важную роль в его анализе. Зачастую пациент, отыгрывая посредством безрассудства и безжалостности, обвинял в этом меня, утверждая, что я должен был знать все заранее и предупредить его о проблеме. Во сне Ричард исправляет эту установку, поскольку признает, что превращает его в столь сложного для анализа пациента его собственный сговор со своей деструктивной частью, «соседом», поскольку он утаивает от меня важную информацию о себе.

Во второй же части сновидения Ричард берет на себя полную ответственность за свою деструктивную преступную часть, — что в бодрствующем состоянии он считал практически невозможным сделать, поскольку боялся, как демонстрирует сон, не только того, что ему будет угрожать и вообще убьет его деструктивная часть, но и того, что он фактически станет полностью плохим. Он боялся, что в нем не сможет существовать ничто хорошее, поскольку он был лживым. Во сне он признает, что нуждается в любви, но не может ее принять, поскольку чувствует, что ее не заслуживает; он заслуживает только смерти. Таким образом, в первой половине сна Ричард боится, что его убьет его плохая деструктивная часть, но во второй половине он начинает бояться, что его уничтожит его совесть, его Супер-Эго, которое приговорит его к смерти. Проблема, в частности, заключается в ложном характере его идеализации своего соседа, поскольку теперь Ричард, похоже, подвергает сомнению основание всякого обожания и всякой любви, и боится, что вся любовь — обман, и очевидно, что он полностью плохой. Поэтому он также не верит никому, кто его любит; он боится, что всякий, кто его любит, находится в сговоре с его плохостью, и потому лжив.

Именно потому, что он признал свое ложное обожание соседа, Ричарду теперь очень трудно доверять кому бы то ни было, включая и меня в анализе, когда я даю какую бы то ни было позитивную интерпретацию. Однако если интерпретировать такому пациенту только деструктивные стремления, аналитик безусловно будет идентифицироваться с чрезвычайно деструктивным Супер-Эго, которое усматривает в пациенте только деструктивность и совершенно не ценит его желания выйти из плохого состояния. Клинически крайне важно различать ложную идеализацию деструктивной нарциссической самости (которая играет столь значительную роль в пристрастии к наркотикам и алкоголю, злоупотреблению курением и т. д.) и идеализацию в основе своей хорошего опыта с хорошими объектами в прошлом или настоящем. Может пострадать как лечение, так и теория, если мы будем считать деструктивными все «нарциссические» аспекты личности, в том числе те, которые многие авторы расценивали как здоровые или нормальные компоненты личности.

Сновидения Ричарда были очень полезны, поскольку они делали очевидным, что его ложная идеализация деструктивной самости, притворяющейся хорошим и идеальным объектом, значительно способствовала неразличению хороших и плохих аспектов его личности, так что возникала угроза того, что хорошие аспекты самости могут оказаться приравненными плохим или побежденными этими плохими аспектами. Чрезвычайно важно проводить различие между силами жизни и силами смерти. По существу они противостоят друг другу; когда сходятся вместе хорошие и плохие части самости, возникает опасность, что хорошие и плохие части самости, а также хорошие и плохие объекты окажутся настолько спутанными друг с другом, что хорошая самость будет сокрушена и временно потеряется в этой путанице. Это вполне вероятно, когда преобладают деструктивные части самости. Именно этот процесс я называю патологическим слиянием (fusion). При нормальном слиянии агрессивные силы самости смягчаются либидинозными частями самости. Эта функция синтеза абсолютно необходима для жизни — как для выживания самости, что предполагает развитие Эго, так и для укрепления и стабильности объектных отношений, для нормального нарциссизма и способности бороться за охранение объектов и себя самого. Я также хочу подчеркнуть здесь патологическое слияние или фиксацию пациента на раннем параноидно-шизоидном уровне развития. Нормальное слияние необходимо для проработки депрессивной позиции: этот процесс Мелани Кляйн считает обязательным для всякого нормального развития. Однако для того, чтобы основать нормальное слияние, клинически и теоретически, необходимо твердо и решительно разоблачить спутанность хороших и плохих объектов и хороших и плохих аспектов самости, поскольку из спутанности не может развиться ничего позитивного или здорового, и есть опасность возникновения постоянно слабой и хрупкой самости.

Сон о соседе во многом объяснил повторяющееся поведение пациента в анализе. Долгие годы пациент был неспособен сообщить мне какое бы то ни было самонаблюдение или описать конфликт, который привел к его всемогущественному поведению, всегда наступающему как будто неожиданно. Благодаря этому сну о соседе я смог показать ему, что всякий раз, когда он сталкивается с трудностями или помехами, он не помнит, что я могу помочь ему и позаботиться о нем, поскольку тогда он будет вынужден ждать меня и признать свою зависимость от меня. В своей фрустрации и нетерпении он обходил свою память обо мне и обращался ко всемогущественной и преступной части себя, действующей безжалостно и следуя импульсу, обесценивающей анализ (который описывался как всего лишь пятипенсовая монета) и быстро хватавшей все, чего бы он ни захотел. Он даже не осознавал, до какой степени его деструктивная и преступная нарциссическая самость (которой он бессознательно гордился, поскольку она могла добиваться своего быстро и незаметно) держала под полным контролем его зависимую самость посредством смертельных угроз, так что он чувствовал себя неспособным сотрудничать в анализе. Во сне стало ясно, что он также чувствовал, что существует сговор между его зависимой самостью и его всемогущественной жадной нарциссической самостью, поскольку он отказался от всякой ответственности за необходимость информировать продавщиц-молочниц о своих наблюдениях за соседом. С другой стороны, о чем я уже упоминал, я часто обнаруживал, что когда он рассказывал сновидение или давал ассоциации, весь прогресс он приписывал себе. Это, конечно, типичная проблема в анализе нарциссических пациентов, которые настаивают на том, что обладают аналитиком, как материнской грудью. Терапевтически важно продемонстрировать у такого пациента владычество над целой самостью его всемогущественной деструктивной нарциссической самости: поскольку это позволило Ричарду постепенно лучше использовать анализ, мы смогли достичь удовлетворительного терапевтического результата.

Перевод: З. Баблоян
Редакция: И.Ю. Романов

Примечания:

¹⁾ Вероятно, цитату следует датировать 1922 (23) годом, поскольку она взята из энциклопедической статьи «Теория либидо» («The Libido Theory»; ‘Libidotheorie’ In Handworterbuch der Sexualwissenschaft, ed. M. Marcuse, Bonn, 1923: 296-8). – Прим. перев.

²⁾ Это также отмечает Андре Грин (Andre Green, 1984) (см. главу первую, примечание 6), но в несколько ином ключе.

³⁾ Абрахам продвинулся гораздо дальше Фрейда в изучении скрытого негативного переноса и в прояснении природы деструктивных импульсов, с которыми он сталкивался в своей клинической работе с нарциссическими пациентами. У нарциссических пациентов-психотиков он подчеркивал заносчивое высокомерие и отчужденность нарцисса и интерпретировал негативную агрессивную установку в переносе. Уже в 1919 он дал толчок анализу скрытого негативного переноса, описав частную форму невротического сопротивления аналитическому методу. Он обнаружил у таких пациентов отчетливо выраженный нарциссизм, и уделял особое внимание враждебности и пренебрежению, скрывающимся под кажущимся рвением к сотрудничеству. Он описывал, как нарциссическая установка прикрепляет себя к переносу и как такие пациенты принижают и обесценивают аналитика и неохотно отводят ему аналитическую роль, представляющую отца. Они меняют местами позиции пациента и аналитика, чтобы продемонстрировать свое превосходство над аналитиком. Абрахам подчеркивал, что элемент зависти безусловно проявляется в поведении этих пациентов, и таким образом клинически и теоретически связал нарциссизм и агрессию. Интересно, однако, что Абрахам никогда не пытался соотнести свои открытия с теорией Фрейда об инстинктах жизни и смерти.

Райх (Reich, 1933) выступал против теории Фрейда об инстинкте смерти. При этом он сделал фундаментальный вклад в анализ нарциссизма и латентного негативного переноса. Он также подчеркивал, в противоположность Фрейду, что у пациента нарциссические установки и латентные конфликты, включая негативные чувства, могут быть активированы и выведены на поверхность в анализе, а затем проработаны. Он полагал, что «в каждом без исключения случае анализ начинается с более или менее явной установки недоверия и критицизма, которая, как правило, остается скрытой» (Reich, 1933: 30).

Райх считал, что аналитик должен постоянно указывать на то, что скрыто, и его не должен вводить в заблуждение внешне позитивный перенос на аналитика. Он подробно исследовал броню характера, где нарциссическая защита находит свое конкретное хроническое выражение. Описывая нарциссических пациентов, он подчеркивал их высокомерную, саркастическую и завистливую установку, а также их презрительное поведение. Один пациент, постоянно занятый мыслями о смерти, жаловался на каждом сеансе, что анализ его не затрагивает и является совершенно бесполезным. Этот пациент также признавал безграничную зависть, не к аналитику, но к другим людям, ниже которых он себя чувствовал. Постепенно Райх осознал и смог показать пациенту его триумф над аналитиком и его попытки заставить аналитика почувствовать себя бесполезным, ничтожным и бессильным, неспособным ничего добиться. Тогда пациент смог признать, что не может выносить чье-либо превосходство и всегда пытается такого человека ниспровергнуть. Райх отмечает (Reich, 1933: 30): «Итак, здесь имела место подавленная агрессия, наиболее экстремальное проявление которой до сих пор представляло собой желание смерти».

Открытия Райха в отношении скрытой агрессии, зависти и нарциссизма во многом напоминают данное Абрахамом в 1919-м году описание нарциссического сопротивления.

Ряд серьезных аналитиков и помимо Фрейда подчеркивали значимость инстинкта смерти и скрупулезно соотносили его со своей клинической работой и опытом. Федерн (Federn, 1932: 148) в статье, озаглавленной «Реальность инстинкта смерти» — по-немецки «Die Wirklichkeit des Todestriebs» — делает акцент на том, что влечение к смерти можно наблюдать в его чистейшей форме в меланхолиях, где деструктивные импульсы значительно отделены от каких бы то ни было либидинозных чувств:

«Ужасно наблюдать, как меланхолик, в котором действует инстинкт смерти, безо всякой связи с Эросом постоянно выражает ненависть и все время пытается разрушить всякую возможность счастья и удачи во внешнем мире самым жестоким образом. Инстинкт смерти в нем сражается с Эросом снаружи».

Федерн также чрезвычайно подробно соотносит инстинкт смерти с ощущениями вины у меланхолика.

Эдуардо Вайсс в статье «Todestrieb und Masochismus», опубликованной в 1935-м году в журнале «Имаго», описывает, как вторичный нарциссизм связан не только с либидо, обернувшимся против самости, но также и с агрессией, которую он называет «Деструдо», ведущей себя таким же образом. К сожалению эта статья, содержащая много интересных идей, написана на довольно невразумительном немецком.

Возможно, из всех аналитиков Мелани Кляйн, признавшая значимость теории Фрейда между инстинктом жизни и смерти и применявшая ее и теоретически, и клинически, сделала наиболее заметный вклад в анализ негативного переноса. Она обнаружила, что зависть, особенно в своей отщепленной форме, является важным фактором в выработке хронических негативных установок в анализе, включая негативные терапевтические реакции. Она описала ранние инфантильные механизмы расщепления объектов и Эго, позволяющие инфантильному Эго разводить порознь любовь и ненависть. Исследуя нарциссизм, она больше подчеркивала либидинозные аспекты, и полагала, что нарциссизм по существу есть вторичный феномен, основанный на взаимоотношении со внутренним хорошим или идеальным объектом, который в [бессознательной] фантазии образует часть любимого тела и самости. Она считала, что в нарциссических состояниях имеет место уход от внешних взаимоотношений к идентификации с идеализированным внутренним объектом.

В 1958-м году Мелани Кляйн писала, что наблюдала в своей аналитической работе с маленькими детьми постоянную борьбу между безудержным стремлением разрушить свои объекты и желанием сохранить их. По ее ощущению, открытие Фрейдом инстинктов жизни и смерти было колоссальным шагом вперед в понимании этой борьбы. Она полагала, что тревога возникает при «действии внутри организма инстинкта смерти, который переживается как страх аннигиляции» (Klein, 1958: 84). Таким образом мы видим, что она воспринимала инстинкт смерти как первичную тревогу у младенца, связанную со страхом смерти, тогда как Фрейд, вообще говоря, отрицал существование первичного страха смерти. Единственная клиническая ситуация, в которой он усматривал инстинкт смерти, терроризирующий самость или Эго пациента, была описана им в 1923-м году. В этом тексте он обсуждает чрезвычайную интенсивность ощущения вины при меланхолии, и предполагает, что деструктивный компонент, чистая культура инстинкта смерти, закрепился в Супер-Эго и обратился против Эго. При этом он объясняет страх смерти при меланхолии тем, что Эго сдается и умирает, поскольку чувствует ненависть и преследование со стороны Супер-Эго, а не любовь. Эту ситуацию Фрейд соотносит как с первичным состоянием тревоги при рождении, так и с более поздней тревогой отлучения от охраняющей матери.

По мнению Мелани Кляйн, чтобы защитить себя от этой тревоги, примитивное Эго использует два процесса: «Часть инстинкта смерти проецируется в объект, и объект таким образом становится преследователем; а та часть инстинкта смерти, которая оставлена в Эго, порождает агрессию, которая будет обращена против этого преследующего объекта» (Klein, 1958: 85).

Инстинкт жизни также проецируется во внешние объекты, которые затем ощущаются любящими или идеализированными. Мелани Кляйн подчеркивает, что для раннего развития характерно, что идеализированные и плохие преследующие объекты расщеплены и разведены далеко друг от друга, откуда следует, что инстинкты жизни и смерти удерживаются в состоянии расслоения. Одновременно с расщеплением объектов происходит и расщепление самости на хорошие и плохие части. Эти процессы расщепления Эго также удерживают инстинкты в состоянии расслоения. Почти одновременно с проективными процессами стартует и другой первичный процесс, интроекция, «преимущественно на службе у инстинкта жизни; она сражается с инстинктом смерти, поскольку приводит к тому, что Эго принимает в себя нечто дающее жизнь (прежде всего пищу), и тем самым связывает внутреннее функционирование инстинкта смерти» (Klein, 1958: 85). Этот процесс играет решающую роль в запуске слияния (fusion) инстинктов жизни и смерти.

Поскольку процессы расщепления объекта и самости и потому состояния разделения инстинктов [жизни и смерти] коренятся в раннем младенчестве на той фазе, которую Мелани Кляйн называет параноидно-шизоидной позицией, можно ожидать, что наиболее выраженные состояния расслоения инстинктов будут наблюдаться в тех клинических условиях, где преобладают параноидно-шизоидные механизмы. Мы можем сталкиваться с такими состояниями у пациентов, которые так и не переросли полностью эту раннюю стадию развития или к ней регрессировали. Мелани Кляйн подчеркивает, что ранние инфантильные механизмы и объектные отношения прикрепляют себя к переносу, и таким образом процессы расщепления самости и объектов, способствующие расслоению инстинктов [жизни и смерти], могут изучаться и модифицироваться в анализе. Также она говорит, что благодаря исследованию этих ранних процессов в переносе она убедилась, что анализ негативного переноса является необходимым условием анализа более глубинных слоев психики. Именно при исследовании негативных аспектов раннего инфантильного переноса Мелани Кляйн столкнулась с примитивной завистью, которую сочла прямым производным инстинкта смерти. Она полагала, что зависть появляется как враждебная, разрушающая жизнь сила в отношении младенца к матери и в частности направлена против хорошей кормящей матери, поскольку младенец не только нуждается в ней, но и завидует ей, поскольку она содержит в себе все, чем младенец хотел бы обладать сам. В переносе это проявляется в потребности пациента обесценивать аналитическую работу, в полезности которой он убедился. Похоже, что зависть, репрезентирующая почти полностью отслоенную (defused) деструктивную энергию, особенно невыносима для инфантильного Эго, и в начале жизни она отщепляется от остального Эго. Мелани Кляйн подчеркивает, что эта отщепленная, бессознательная зависть часто остается невыраженной в анализе, но тем не менее оказывает отрицательное и мощное влияние, мешая продвижению в анализе, который в конечном итоге может быть эффективным только тогда, когда достигает интеграции и охватывает личность во всей ее целостности. Иными словами, разделение (defusion) инстинктов [жизни и смерти] должно постепенно смениться их слиянием (fusion) во всяком успешном анализе.

⁴⁾ В работах Фрейда, последовавших за книгой «По ту сторону принципа удовольствия» (Freud, 1920), где подход наиболее умозрительный, стало ясно, что он применяет теорию инстинктов жизни и смерти для объяснения клинических феноменов. Например, в статье «Экономическая проблема мазохизма» (Freud, 1924: SE 19: 170) он писал: «Таким образом, моральный мазохизм становится классическим свидетельством в пользу существования слияния (fusion) инстинктов. Его опасность заключается в том, что он происходит от инстинкта смерти и соответствует той его части, которая избежала обращения вовне в ка­честве некоего разрушительного инстинкта». В работе «Недовольство культурой» (Freud, 1930: SE 21: 122) Фрейд больше сосредоточивается на агрессивном инстинкте. Он пишет: «Этой программе культуры противостоит природный агрессивный инстинкт человека, враждебность одного ко всем и всех к каждому. Этот агрессивный инстинкт — потомок и главный представитель инстинкта смерти, обнаруженного нами рядом с Эросом». Далее он добавляет: «Эта проблема должна нам продемонстрировать на примере человечества борьбу между Эросом и Смертью, инстинктом жизни и инстинктом разрушения».

В этом обсуждении Фрейд не проводит четкого различия между инстинктом смерти и инстинктом разрушения, поскольку пытается объяснить, что существует сила, которую он называет инстинктом смерти или инстинктом разрушения, и она находится в постоянной борьбе с инстинктом жизни, желанием жить.

В «Продолжении лекций по введению в психоанализ» (Freud, 1933: SE 22: 105) он обсуждает слияние Эроса и агрессивности и стремится поощрить аналитиков применять эту теорию в клинической практике, отмечая:

«Этим предположением мы открываем перспективу для исследований, которые когда-нибудь приобретут большое значение для понимания патологических процессов. Ведь слияния (fusions) могут тоже распадаться, и такой распад может иметь самые тяжелые последствия для функции. Но эти взгляды еще слишком новы, никто до сих пор не пытался использовать их в работе».

Он также пишет следующее:

«В незапамятные времена .. возник инстинкт, который стремится уничтожить жизнь. … Если мы в этом инстинкте саморазрушения увидим подтверждение нашей гипотезы, то мы можем считать его выражением “инстинкта смерти” (Todestrieb), который не может не оказывать своего влияния на каждый жизненный процесс».

«Влечение к смерти становится разрушительным влечением, когда оно с помощью особых органов обращается наружу, против объектов. Живое существо, если можно так выразиться, сохраняет свою жизнь тем, что разрушает чужую. Но все же определенная доля влечения к смерти остается действовать и внутри живого существа, и мы в своей практике попытались свести довольно значительный ряд нормальных и патологических явлений к этой интернализации инстинкта разрушения». (Freud, 1933: SE 22: 107, 211) [Вторая цитата – из письма А. Эйнштейну «Неизбежна ли война?» — Прим. перев.]

В этой работе Фрейд, в частности, подчеркивает само-деструктивные чувства как прямое выражение инстинкта смерти и отмечает, что существуют особые органы, посредством которых инстинкт смерти превращается в деструктивность и направляется наружу на объекты. Согласно этому описанию, здесь воззрения Фрейда в некоторой степени подобны идеям Мелани Кляйн, изложенным позднее. Она показывает, что примитивное Эго проецирует некоторые аспекты инстинкта смерти во внешние объекты, которые таким образом становятся преследователями, тогда как остальная часть инстинкта смерти превращается в прямую агрессию, которая атакует преследователей.

Только четырьмя годами позднее, в статье «Анализ конечный и бесконечный» (Freud, 1937: SE 23: 242) Фрейд возвращается к клиническому приложению своей теории об инстинкте смерти с целью понимания глубоко укорененных сопротивлений аналитическому лечению:

«Здесь мы имеем дело с теми предельными вопросами, которые может изучать психологическое исследование: поведение двух первичных инстинктов, их распределение, смешение (mingling) и разделение (defusion). Самое сильное впечатление от сопротивлений в аналитической работе возникает оттого, что есть сила, защищающая себя всеми доступными средствами от выздоровления, сила, которая с непоколебимой твердостью поддерживает болезнь и страдания».

Он связывает это со своей более ранней теорией негативной терапевтической реакции, которую соотносил с бессознательным чувством вины и потребностью в наказании, отмечая (Freud, 1937: SE 23: 243):

«Эти феномены безошибочно указывают на присутствие в психической жизни силы, которую мы называем инстинктом агрессии или разрушения, в зависимости от ее целей, и которую мы прослеживаем вплоть до исходного инстинкта смерти живой материи. … Только одновременным или противонаправленным действием двух первичных инстинктов — Эроса и инстинкта смерти, никогда не встречающихся поодиночке, — мы можем объяснить богатство и разнообразие явлений жизни».

Далее в этой же статье Фрейд полагает, что мы могли бы исследовать все случаи психического конфликта с точки зрения борьбы между либидинозными и деструктивными импульсами.

⁵⁾ Одна из главных причин этого упущения может заключаться в том, что Фрейдова теория нарциссизма исходно основывалась на идее первичного нарциссизма, при котором человек направляет свое либидо на самость, и вторичного нарциссизма, при котором он отводит либидо от объектов назад на самость (Freud, 1914: 74). Лишь позднее Фрейд прояснил свои идеи о принципе удовольствия и принципе реальности, высказанные им в 1911-м году, и соотнес их с любовью и ненавистью в работе «Инстинкты и их судьба», которую он начинал писать как посвященную важной связи между приятным нарциссическим состоянием и ненавистью или деструктивностью по отношению к внешнему объекту, когда объект начинает зацеплять индивида. Например, там говорится (Freud, 1915: SE 14: 136): «Вместе с появлением объекта на стадии первичного нарциссизма достигает своего развития и вторая противоположность любви — ненависть». В этой же статье он подчеркивает первичную значимость агрессии: «Ненависть как отношение к объекту старше любви. Она происходит от первоначального отстранения нарциссическим Эго внешнего мира, доставляющего раздражения» (Freud, 1915: SE 14: 139).

Нечто подобное этому ходу мысли можно усмотреть во Фрейдовом принципе нирваны, который он считал отходом или регрессией к первичному нарциссизму под господством инстинкта смерти — где покой, безжизненное состояние, и уступка смерти уравнены.

Хартманн, Крис и Левенстайн (Hartmann, Kris and Loewenstein, 1949: 22) как будто имеют похожее впечатление от идеи Фрейда о связи агрессии с нарциссизмом; они пишут: «Фрейд привык сравнивать отношение между нарциссизмом и объектной любовью с отношением между саморазрушением и разрушением объекта. Наверное, эта аналогия повлияла на его допущение о том, что саморазрушение как первичную форму агрессии следует сравнивать с первичным нарциссизмом».

⁶⁾ Примечательна история этого пациента. Саймон сказал мне, что слышал от матери, что начиная с первых трех месяцев его было чрезвычайно трудно кормить. В возрасте полутора лет он с исключительным мастерством разбрасывал всю пищу, которую ему давали ложкой или позволяли самостоятельно брать с тарелки; он устраивал настоящую помойку на полу и торжествующе взирал на свою весьма встревоженную мать. Эти сцены повторялись снова и снова. Отец критиковал мать за неумение ухаживать за ребенком, но ничего не делал сам, чтобы поддержать ее или совладать с мальчиком. Наконец была нанята опытная няня. Через год няня сказал матери, что вынуждена признать, что ее работа с ребенком потерпела полнейшую неудачу. Она никогда не сталкивалась с ребенком, который бы столь упорно и явно, но с очевидным удовлетворением, отвергал все ее попытки его кормить и ухаживать за ним. Она уволилась, и мать продолжила свою борьбу в одиночестве.

Выдающимися симптомами этого пациента была импотенция и довольно неясная перверсия. Он был чрезвычайно шизоидным, отстраненным и имел проблемы в отношениях с другими людьми. Я стал вторым его аналитиком.

⁷⁾ У многих из этих пациентов деструктивные импульсы связаны с перверсиями. В этой ситуации очевидное слияние инстинктов не приводит к уменьшению силы деструктивных инстинктов; наоборот, мощь и насилие чрезвычайно увеличиваются благодаря эротизации агрессивного инстинкта. Полагаю, здесь было бы заблуждением следовать за Фрейдом, обсуждая перверсии как слияния между инстинктами жизни и смерти, поскольку в таких случаях деструктивная часть самости захватила контроль над всей совокупностью либидинозных аспектов личности пациента и потому способна злоупотреблять ими. Такие случаи на самом деле есть примеры патологического слияния, схожего с состояниями спутанности, где деструктивные импульсы пересиливают либидинозные.

⁸⁾ Этот процесс кое в чем напоминает описание Фрейдом того, как оставляются нарциссические объектные катексисы и либидо отводится в Эго (Freud, 1914). Описываемое мною состояние действительно предполагает отход самости от либидинозных объектных катексисов в нарциссическое состояние, напоминающее первичный нарциссизм. Пациент как будто отходит от мира, он неспособен думать и зачастую чувствует себя будто одурманенным. Он может терять интерес ко внешнему миру и стремиться оставаться в постели, забывая то, что обсуждалось на предыдущих сеансах. Если он все же приходит на сеанс, то может жаловаться, что с ним случилось нечто неумопостижимое, он чувствует себя в ловушке, ощущает клаустрофобию и неспособность выйти из этого состояния. Он часто сознает, что утратил нечто важное, но не уверен, что именно. Эта утрата может ощущаться конкретным образом, как потеря ключей или кошелька, но иногда пациент понимает, что его тревога и чувство утраты связаны с утратой важной части себя самого, а именно здравой зависимой самости, связанной со способностью мыслить. Иногда у такого пациента развивается острый и переполняющий его ипохондрический страх смерти. Здесь возникает впечатление, что мы можем наблюдать инстинкт смерти в чистейшей его форме, как силу, способную оттянуть всю самость в целом от жизни в подобное смерти состояние при помощи ложных посулов состояния нирваноподобного, что подразумевает полное расслоение основных инстинктов. Однако тщательное исследование этого процесса показывает, что мы имеем дело не с состоянием разделения [инстинктов], но с патологическим слиянием, подобным процессу, описанному мною при перверсиях. В этом нарциссическом состоянии замкнутости здравая зависимая часть пациента проникает в бредовый объект, и происходит проективная идентификация, при которой здравая самость утрачивает свою идентичность и над ней начинает полностью господствовать всемогущественный деструктивный процесс; у этой здравой самости нет силы противостоять ему или его ослабить, покуда держится это патологическое слияние; и наоборот, сила деструктивного процесса значительно увеличивается в такой ситуации.

Голод, страх смерти и половой инстинкт.

«Мир есть госпиталь… Шопенгауэр, А.

Артур Шопенгауэр (1788-1860) — самый известный мыслитель в духе иррационализма и мизантропии. Он называл существующий мир «наихудшим из возможных миров», за что по-лучил прозвище «философа пессимизма». Карл Густав Юнг (1875-1961), швейцарский философ и психолог, в своих работах также уделял много внимания сексуальным мотивам поведения человека и проблемам жизни и смерти.

Полная информация о книге

• Вид товара:Книги
• Рубрика:Философия. История философии
• Целевое назначение:Научно-популярное издание для взрослых
• ISBN:978-5-907332-67-6
• Серия:Философский поединок
• Издательство: Родина
• Год издания:2020
• Количество страниц:271
• Тираж:400
• Формат:60х84/16
• УДК:323(470+571)
• Штрихкод:9785907332676
• Доп. сведения:пер. с нем. А. Шестакова, В. Поликарпова
• Переплет:в пер.
• Сведения об ответственности:А. Шопенгауэр, К. Юнг
• Код товара:69956

Инстинкт смерти — фанфик по фэндому «Kuroshitsuji»

Набросок из нескольких строк, еще не ставший полноценным произведением
Например, «тут будет первая часть» или «я пока не написала, я с телефона».

Мнения о событиях или описания своей жизни, похожие на записи в личном дневнике
Не путать с «Мэри Сью» — они мало кому нравятся, но не нарушают правил.

Конкурс, мероприятие, флешмоб, объявление, обращение к читателям
Все это автору следовало бы оставить для других мест.

Подборка цитат, изречений, анекдотов, постов, логов, переводы песен
Текст состоит из скопированных кусков и не является фанфиком или статьей.
Если текст содержит исследование, основанное на цитатах, то он не нарушает правил.

Текст не на русском языке
Вставки на иностранном языке допустимы.

Список признаков или причин, плюсы и минусы, анкета персонажей
Перечисление чего-либо не является полноценным фанфиком, ориджиналом или статьей.

Часть работы со ссылкой на продолжение на другом сайте
Пример: Вот первая глава, остальное читайте по ссылке. ..

Если в работе задействованы персонажи, не достигшие возраста согласия, или она написана по мотивам недавних мировых трагедий, обратитесь в службу поддержки со ссылкой на текст и цитатой проблемного фрагмента.

Инстинкт жизни и инстинкт смерти

Разделы сайта:

 VI Инстинкт жизни и инстинкт смерти Ни в одной из моих предыдущих работ у меня не было столь сильного чувства, как сейчас, что я описываю нечто общеизвестное и трачу бумагу и чернила, и, в свою очередь, труд издателя и печатника, материал, для того, чтобы разъяснить то, что на самом деле говорит само за себя. Поэтому мне бы следовало с радостью ухватиться за мысль, если бы она возникла, что признание особого, независимого агрессивного инстинкта означает изменение психоаналитической теории инстинктов. .. Мы увидим, однако, что это не так, это просто тот случай, когда я попытался сосредоточить внимание на мысли, возникающей давно, и выявить ее значение. Из всех медленно развивавшихся частей аналитической теории, теория инстинктов наиболее болезненно прокладывала себе дорогу. И все же, теория была столь необходима для структуры в целом, что нужно было чем-то ее заменить. Поначалу, находясь в крайнем затруднении, я принял за точку отсчета высказывание поэта и философа Шиллера, о том, что «голод и любовь — это то, что движет миром». Можно допустить, что голод представляет инстинкты, направленные на сохранение индивида; тогда как любовь стремится к объектам, и ее основной функцией, которой всячески благоприятствует природа, является сохранение видов. Таким образом, надо начать с того, что ego-инстинкты и объект-инстинкты сталкиваются друг с другом. Для обозначения энергии последних и только последних инстинктов я ввел термин «либидо». Таким образом, антитеза была между ego-инстинктами и либидными инстинктами любви (в широком смысле), которые были направлены на объект. Любой аналитик согласится с тем, что даже сегодня эта точка зрения не звучит ошибкой, от которой давно отреклись. Тем не менее, она претерпела существенные изменения, так как центр наших исследований переместился со сдерживаемых на сдерживающие силы, от объект-инстинктов на ego. Решающим шагом на этом пути явилось введение концепции нарциссизма — а именно, открытие того, что ego само по себе привязано к либидо и действительно является естественным местом нахождения либидо, и остается в какой-то степени его центром. Это нарцисстическое либидо обращается к объектам и, таким образом, становится объект-либидо; и оно снова может превратиться в нарцистическое либидо. Концепция нарциссизма дает возможность аналитически объяснить травматические неврозы и многие болезни, граничащие с психозом, так же как и сами психозы. Необходимо было дать нашу интерпретацию перенесения неврозов, как попытки, предпринимаемой ego для самозащиты от сексуальности; но в таком случае подвергается опасности концепция либидо. Так как ego-инстинкты так же были либидными, одно время казалось неизбежным отождествление Либидо с инстинктивной энергией в целом, что ранее и отстаивал К.Г. Юнг. Тем не менее, у меня все же остается убеждение, которое я пока не в состоянии обосновать, что все инстинкты не могут быть однородными. Следующий мой шаг был сделан в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920 г.), когда принуждение к повторению и консервативный характер инстинктивной жизни впервые привлекли мое внимание. Основываясь на размышлении о начале жизни и биологических аналогах, я пришел к выводу о том, что помимо инстинкта, сохраняющего живую материю и объединяющего ее в более крупные единицы, должен существовать другой, противоположный инстинкт, направленный на разложение этих единиц и возврат их в первобытное, неорганическое состояние. Другими словами, наравне с Эросом, существовал инстинкт смерти. Объяснение феномену жизни может быть дано на основе совпадающих или взаимоисключающих действий этих двух инстинктов. Было, тем не менее, нелегко продемонстрировать действие этого предполагаемого инстинкта смерти. Проявления Эроса были достаточно яркими и заметными. Можно было предположить, что инстинкт смерти действовал бесшумно внутри организма в направлении его разложения, но это, конечно, не является доказательством. Более плодотворной была мысль о том, что этот инстинкт направлен на внешний мир и проявляется в виде инстинкта агрессивности и разрушения. В этом сам по себе инстинкт мог бы быть поставлен на службу Эросу в том смысле, что организм разрушал бы что-то другое, живое или неживое, вместо разрушения себя самого. И, наоборот, любое ограничение этой агрессивности, направленной наружу, будет обязательно усиливать саморазрушение, которое в любом случае произойдет. В то же время из этого примера может возникнуть подозрение, что два вида инстинкта редко, — возможно никогда — не проявляются отдельно друг от друга, но сочетаются друг с другом в различных и очень разных пропорциях, и, таким образом, становятся недоступными для нашего суждения. В садизме, задолго до того, как он был признан составной частью сексуальности, следовало бы рассматривать особенно сильное слияние подобного рода между тенденцией к любви и разрушительным инстинктом; в то время, как его двойник, мазохизм, являлся бы союзом между деструктивизмом, направленным внутрь, и сексуальностью — союзом, превращающим ранее незначительную тенденцию в заметную и ощутимую. Предположение о существовании инстинкта смерти или разрушения вызвало сопротивление даже в аналитических кругах. Я знаю о том, что имеет место постоянная склонность к приписыванию любых проявлений опасного и враждебного в любви к естественной биполярности в ее собственной природе. Первоначально лишь в качестве эксперимента я выдвинул идеи, которые развивал здесь, но с течением времени они настолько завладели мной, что я не мог больше думать иначе. На мой взгляд, они гораздо полезнее с теоретической точки зрения, чем любые другие возможные идеи; они обеспечивают то упрощение, без игнорирования или злоупотребления фактами, к которому мы стремимся в научной работе. Я знаю, что в садизме и мазохизме мы всегда видели проявление деструктивного инстинкта (направленного внутрь и наружу), тесно переплетенного с эротизмом; но я не в состоянии более понимать, как мы могли проглядеть вездесущность неэротической агрессивности и деструктивности и не поставить ее на соответствующее место в нашей интерпретации жизни. (Желание разрушать, направленное внутрь, чаще всего ускользает от нашего восприятия, конечно, если оно не имеет примеси эротизма). Я помню свое собственное настороженное отношение, когда идея инстинкта разрушения впервые возникла в психоаналитической литературе, как много времени потребовалось, прежде чем я смог воспринять ее. То, что другие проявляли, и все еще проявляют подобное отношение неприятия, удивляет меня меньше. Ведь «маленькие дети не любят», когда речь идет о врожденной человеческой склонности к «порочности», агрессивности и деструктивности, а также жестокости. Бог сотворил их по образу и подобию своего собственного совершенства; никто не хочет слышать напоминания о том, как трудно примирить неоспоримое существование зла — несмотря на заверения христианской науки — с iro всемогуществом и его всеобщей добродетелью. Дьявол был бы наилучшим выходом из положения в качестве оправдания для Бога; в этом смысле он сыграл бы ту же роль, как фактор экономической разгрузки, что и евреи в мире арийского идеала. Но даже в этом случае на Бога можно возложить ответственность за существование Дьявола точно так же, как и за существование зла, которое Дьявол воплощает. В виду этих трудностей, каждому из нас будет дан совет, при удобном случае низко поклониться глубоко нравственной природе человечества; это поможет нам завоевать широкую популярность и многое нам простится за это. Термин «либидо» может быть еще раз использован для обозначения проявлений власти Эроса для того, чтобы разграничить их от энергии инстинкта смерти. Нужно признать, что мы сталкиваемся с гораздо большей трудностью в осознании того инстинкта, мы можем только предполагать его существование, как нечто, находящееся в тени Эроса; он ускользает от обнаружения, за исключением тех случаев, когда его присутствие выдает слияние его с Эросом. Именно в том случае садизма, когда инстинкт смерти искажает эротическую цель в своем собственном смысле, но, в то же время, полностью удовлетворяет эротический импульс, нам удалось добиться наиболее глубокого проникновения в его природу и его отношения с Эросом; но даже там, где он возникает без какой-либо сексуальной цели, в безрассудном неистовстве деструктивизма, мы не можем не признать, что удовлетворение инстинкта сопровождается чрезвычайно высокой степенью нарцистического наслаждения, вследствие возможности осуществления его заветного стремления ко всемогуществу. Инстинкт разрушения, смягченный и приуроченный, и будто бы замкнутый в своей цели, должен обеспечивать ego удовлетворение его жизненных потребностей и контроль над природой тогда, когда он направлен на объекты. Так как признание инстинкта имеет, в основном, теоретическое обоснование, мы должны также согласиться и с тем, что он не является совершенно неуязвимым для теоретических возражений. Но такое положение вещей существует сейчас, на сегодняшнем уровне наших знаний; дальнейшее исследование и размышление, без сомнения, прольет свет, который и решит проблему. Поэтому, в дальнейшем, я принимаю точку зрения, согласно которой склонность к агрессии является естественной самоподдерживаемой инстинктивной предрасположенностью в человеке, и я возвращаюсь к моему мнению о том, что она создает самые серьезные сложности на пути цивилизации. В какой-то момент в процессе исследования, я вплотную подошел к мысли о том, что цивилизация была особым процессом, который претерпевает человечество, и я до сих пор еще нахожусь под влиянием этой идеи. Сейчас я могу добавить, что цивилизация является процессом, находящимся на службе Эроса, цель которого — объединить одиночные человеческие индивиды, а затем семьи, затем расы, народы и нации в одно великое единство, единство человечества. Почему это должно произойти, мы не знаем; работа Эроса именно такова. Эти скопления людей либидно связаны друг с другом. Только необходимость, преимущества совместного труда не удержат их вместе. Но естественный, агрессивный инстинкт является производным и главным представителем инстинкта смерти, который мы обнаружили наряду с Эросом и который разделяет с ним мировое господство. И сейчас я думаю, что смысл эволюции цивилизации не является для нас далее неясным. Она представляет собой борьбу между Эросом и Смертью, между инстинктом разрушения в том виде, в каком он выражает себя в роде человеческом. Эта борьба как раз то, из чего, в сущности, состоит вся жизнь, и эволюцию цивилизации можно, таким образом, рассматривать просто как борьбу за жизнь человеческого рода. И именно эту битву великанов наши няни пытаются умиротворить колыбельной песенкой о небесах.

Инстинкт смерти: andreistp — LiveJournal

В психоанализе есть одна базовая проблема — проблема «клинических проявлений инстинкта смерти». Фрейд ввел понятие инстинкта смерти (влечения к смерти, Todestrieb) еще в 1920-м, но считал его «немым», безмолвным по самой его логике направленности на разрушение, а не созидание. С той поры психоаналитики спорят и разбиваются на школы и группировки по отношению к этому вопросу. Одни усматривают проявления инстинкта смерти в жестокости Супер-Эго, в воспроизводстве травмы, в мазохизме и даже в зависти и деструктивном нарциссизме. Другие все это отрицают и сводят проблему к «побочным эффектам» действия либидо.
Мне кажется, пройдись психоаналитик сегодня по Харькову, послушай он бабок у подъездов, теток у ларьков, мужиков на остановках, почитай он листовки, розданные под лениным — и у него не останется никаких сомнений насчет манифестаций инстинкта смерти. Такой охотной, легкой, искренней и глубокой веры людей в то, что им угрожает смерть, что они заслуживают смерти самим фактом своего существования, что в двух шагах от них, в правительстве, за океаном и в соседнем подъезде им готовят мучительную гибель, не встретишь даже в самом трешовом ужастике. Ничем другим, кроме как проявлением классического Todestrieb, это объяснить невозможно — проявлением, основанном на тайной, но точной убежденности этих людей в том, что да, их есть за что убивать, что они — никчемная и даже вредная хрупкая короста, которую история сметет при любом удобном случае, и вот он, этот случай, настал. «Будут убивать», а точнее — «уже убивают!». И у них нет проблем с доказательствами — вот, например, доллар-то как вырос!

Нам же все время трудно поверить во что-то подобное.

Под пулями и под дубинами, перед очевидной ложью и предательством мы упорно продолжаем надеяться и верить, что это последний раз, что завтра они одумаются, что отступят и заползут обратно в свои норы, что перекрасятся, что их агрессия развеется как дым, что это обыкновенные люди, только квартирный вопрос испортил их. Объясняется это просто — нами движет инстинкт жизни, влечение к жизни, полная противоположность Todestrieb. А усвоить нам надо ровно один урок. Всякий раз, когда ты видишь человека, который без намека на сомнение, легко и всей душой верит, что его собираются убить, знай — он столь же легко и искренне готов убить сам. Первым. Это, в сущности, тоже такое клиническое проявление инстинкта смерти, которое ты, если так в него и не поверишь, рискуешь уже не увидеть.
Zaven Babloyan

как управлять своими желаниями – Москва 24, 30.10.2014

Какие невидимые силы позволяют нам мгновенно реагировать на опасность? Что на самом деле стоит за нашим желанием нравиться? И почему мы стремимся во всем быть первыми? Ответы на эти вопросы читайте в специальном сюжете телеканала «Москва Доверие».

«Титаник» и «Лузитания»

14 апреля 1912 года самый крупный в мире английский пассажирский лайнер «Титаник» столкнулся с айсбергом, в результате чего затонул. Из 2207 пассажиров выжила только треть. Спустя три года другой английский корабль с пассажирами «Лузитания» был внезапно атакован немецкой подводной лодкой недалеко от Ирландии. Не прошло и 15 минут после взрыва, как «Лузитания» полностью погрузилась в воду. Из 2000 человек, находившихся на борту, погибло чуть меньше половины.

Эти два чудовищных кораблекрушения вызвали массу вопросов, один из них: почему выживших на «Лузитании» оказалось гораздо больше, хотя «Титаник» боролся со стихией три часа, а «Лузитания» затонула всего за 18 минут? А главное, как получилось, что спаслись в основном молодые крепкие мужчины, а на «Титанике» уцелело больше женщин и детей?

Титаник

«Инстинкт – это такое эволюционное приобретение, которое представляет собой сложную форму поведения животного или человека, которая направлена на решение какой-то очень важной для популяции, для вот этого вида, задачи. Получилось таким образом, что у тех животных, у тех популяций вернее, где инстинкты появлялись, выживаемость была выше, оставляли потомства они больше, поэтому они победили в борьбе за существование по Дарвину», — утверждает доктор биологических наук, физиолог Валентин Сонькин.

Мы все отчаянно хотим выжить. Любой ценой и в любых обстоятельствах. Опасности подстерегают нас повсюду, но мы научились им противостоять с помощью заданных природой тонких настроек нашего тела: отдергиваем руку, если горячо; отказываемся есть, если пища вызывает подозрения; не лезем в воду, если не умеем плавать.

«Инстинкт самосохранения базовый в том смысле, что если его нет, то как бы все остальные инстинкты тоже теряют какой-то смысл, потому что в первую очередь особь должна заботиться о сохранении собственного существования, иначе она не сможет функционировать, не сможет оказать какую-то услугу миру», — говорит Валентин Сонькин.

Кадр из фильма режиссера Скотта Дерриксона «Синистер». Фото ТАСС/ кинокомпания Top Film Distribution

Мы начинаем защищать себя буквально с первых минут жизни. Новорожденный младенец сворачивается калачиком, сжимая кулаки и пряча голову: так легче сохранить тепло, а значит – выжить. Частые крики и плач – стремление обратить на себя внимание матери, чтобы не чувствовать дискомфорт. Отказ есть то, что обладает неприятным вкусом, – врожденная способность уберегать себя от потенциально опасной пищи. Все это проявления инстинкта самосохранения.

«Зиждется инстинкт самосохранения на страхе, голоде, жажде, которые знакомы уже ребенку с младых ногтей. И во многом это определяет жизнь, сохранение жизни человека. На фоне страха, тревоги, у человека оказываются востребованы такие резервы, о которых он даже и не подозревал. Это позволяет ему приспособиться к изменчивому миру и ситуации», — рассказывает профессор, ведущий научный сотрудник Московского НИИ психиатрии, доктор медицинских наук Евгений Любов.

Что же стоит за инстинктом самосохранения? Два важных вещества, отвечающие за взаимодействие клеток нервной ткани. Первое из них – гормон счастья серотонин – синтезируется в мозге, и он же, как считают ученые, дает сигнал в случае опасности.

Дальше вступает в дело адреналин – стрессовый гормон надпочечников. Он заставляет наше сердце биться чаще, перекачивая огромный объем крови. Кровь приливает к мышцам, чтобы мы могли тут же убежать от опасности.

Во время крушения «Лузитании» и «Титаника» шансы на выживание людей составляли приблизительно 30%. На обоих суднах была нехватка спасательных шлюпок. Но все решило время: на борту стремительно погружавшейся «Лузитании» каждый был сам за себя, поэтому у наиболее приспособленных было больше шансов уцелеть в этой катастрофе.

Фото: ТАСС/Алексей Павлишак

Когда ощутимая угроза не кажется такой фатальной, выработка гормонов стабилизируется. У человека появляются мысли более высокого порядка. Так и произошло на «Титанике»: медленное погружение позволило людям следовать принятым социальным нормам – спасать в первую очередь женщин и детей. При этом каждый осознавал, что делает это в ущерб самому себе, то есть игнорировал собственный инстинкт самосохранения.

«Инстинкт самосохранения присутствует среди всех нас, однако человек таков, что он может развить какие-то свои резервы и вместе с тем подавить столь распространенный и базисный инстинкт, как самосохранение», — говорит Евгений Любов.

«Есть категории профессионалов, которые развили определенные качества до очень высокой степени, за счет этих качеств они позволяют себе рисковать. Это те качества, как мы знаем, у спортсменов, сила, ловкость, гибкость, выносливость и так далее. Вот эти качества он настолько развил в себе, технические какие-то навыки, выполнение каких-то действий, что для нас кажется сверхъестественным, а для него это естественно. Но, естественно, он должен подавить страхи, стать бесстрашным», — считает доктор педагогических наук, профессор, мастер спорта международного класса Юрий Байковский.

Без страха и упрека

Иногда выполнить опасное действие нам помогает именно отсутствие страха. Если я знаю, что я не упаду, я внушил себе, я могу двигаться по веревке, балансируя, и не потерять равновесие. Как только во мне появится страх, я тут же теряю равновесие.

Несмотря на инстинкт самосохранения, заложенный в нас природой, мы взбираемся на отвесные скалы, прыгаем с парашютом, отправляемся туда, где выживание – задача не из легких.

Фото: ТАСС/Виталий Белоусов

«От животных мы отличаемся тем, что наши инстинкты, все, которые у нас есть, они, в общем-то, хоть и базовые, но мы ими можем управлять. Животные не могут управлять своими инстинктами, не могут их перестраивать. Если, например, ворона вьет гнездо именно так, то мы ее не можем переучить, чтобы она вила гнездо по-другому. Это ее инстинкт. А человек обучаем, и он справляется со своими врожденными программами ради каких-то других потребностей своих в жизни», — объясняет врач-психотерапевт Алина Чумакова.

Склонность к риску – не единственное, что, на первый взгляд, противоречит инстинкту самосохранения. Ученые не раз задавались вопросом, почему человек добровольно лишает себя жизни? Доводы о причинах, заставляющих сделать фатальный шаг, неубедительны. В отчаянном положении находятся миллионы, но на самоубийство идут единицы.

«Можно говорить о разных обстоятельствах. Это может быть усталость, это может быть обстоятельство сильного стресса, когда человек уже устал бороться, когда сил на эту программу самосохранения просто не осталось. И тогда единственным решением, которое принимает человек, это остановить. Когда бытие уже непереносимо, больно, приходит решение прекратить это», — говорит психолог Екатерина Янковская.

Даже если человек хоть раз задумывался о том, чтобы свести счеты с жизнью, вероятность, что он действительно это сделает, к счастью, очень мала. Но она все же есть. Исследователи суицидального поведения утверждают, на такую крайнюю меру способны только те, кто может блокировать инстинкт самосохранения.

«Люди, которые склонны к саморазрушающему суицидальному поведению. Это особенные люди с низкой стрессоустойчивостью, поэтому ситуация достаточно бытовая, проходящая для большинства из нас, скажем так, для них оказывается критической. И вот этот инстинкт самосохранения при этом подавляется, а включается другой механизм – саморазрушение», — рассказывает Евгений Любов.

Автор теории психоанализа австрийский ученый Зигмунд Фрейд утверждал, что человеком движет два вида инстинктов: жизни и смерти. Инстинкты жизни или Эрос – это все, что направлено на поддержание выживаемости нашего организма.

Инстинкты смерти или Танатос отвечают за разрушительное поведение, в том числе и по отношению к самому себе. Эти две мощные силы присутствуют в каждом из нас, без исключения. Наша жизнь представляет собой результат борьбы Эроса и Танатоса, жизни и смерти.

«Инстинкт – это тоже своего рода система в нашем организме. Каждая система может работать в штатном режиме, а может оказаться в режиме перегрузки, и тогда она ломается. И если она сломалась, может и инстинкт самосохранения сломаться, то эффекты могут быть прямо противоположные тому, какие должны быть при нормальной работе», — говорит Валентин Сонькин.

Если инстинкт жизни Эрос подавлен, а инстинкт смерти Танатос гипертрофирован, в итоге человек будет тяготеть к экстремальной деятельности, балансируя на грани жизни и смерти либо к саморазрушающему поведению – например, зависимости от алкоголя и наркотиков. Крайняя степень воплощения этой модели – личность, склонная к суициду.

«Люди, которые впервые идут на суицидальную попытку, но выживают, то вторые и третьи попытки у них становятся уже тоже автоматизированным действием на любые раздражители, которые ограничивают их жизнь. Каждая следующая суицидальная попытка требует все меньшего и меньшего внутреннего сопротивления. Это становится уже стереотипом – привычкой решения своих проблем», — утверждает Евгений Любов.

В мире фобий

Рассмотрим другой психологический перекос. Когда инстинкт смерти Танатос подавлен, вплоть до отрицания, а инстинкт жизни Эрос приобретает нездоровую форму, личность будет склонна к фобиям и страхам.

«Страх – это, конечно, необходимое для выживания чувство человека, однако он может быть патологическим, препятствовать жизни, закрывать человека в четырех стенах, или позволять, наоборот, сохранить свою жизнь и сохранить жизнь своих близких», — считает Любов.

Повышенная осторожность, страх перед болью, навязчивые состояния и тревожная мнительность – все это побочные эффекты чрезмерно выраженного инстинкта самосохранения. Крайнее проявление – агорафобия, боязнь открытых дверей. Ее еще называют болезнью домохозяек. Это паническое расстройство было распространено в основном у женщин, но в последнее время стало проявляться в равной степени и у мужчин.

Агорафобия вызвана гипертрофированным страхом за собственную жизнь. Страдающие ею могут годами не покидать собственной квартиры, боясь столкнуться с многочисленными опасностями, которые подстерегают их на улице.

«Здесь, я думаю, две причины. Первая – это, естественно, очень высок инстинкт самосохранения, и очень высок страх объективных опасностей, которые окружают его. То есть он просчитывает эту опасность и ее чрезмерно преувеличивает», — рассуждает Юрий Байковский.

«Он отказывается выходить из дома, он не может находиться в людных местах, в толпе. Очень часто в мегаполисах человек не может ездить в метро и вообще любым другим общественным транспортом – он себя чувствует очень неуютно в скоплении людей где-то, даже в не очень большом скоплении. И это проявляется таким страхом, что человек может, в общем-то, начать сильно задыхаться, то есть развивается паническая атака, он может даже упасть в обморок. Возникает страх смерти очень сильный, потому что действительно жизнь представляет опасность для человека», — объясняет Алина Чумакова.

Агорафобией страдал чешский композитор и дирижер Антонин Дворжак. Этот страх был настолько велик, что с годами композитор почти совсем перестал выходить из дома. Лишь в крайних случаях, на торжественные мероприятия, его сопровождали друзья или ученики.

Писатель-фантаст Айзек Азимов покидал свой рабочий кабинет только после настоятельных просьб жены пройтись по Пятой авеню, чтобы сделать роскошные покупки. Писатель был далеко не бедным человеком. Но во время выходов в свет у него начинались панические атаки, и супруги спешно возвращались в свой дом.

Кинорежиссер Вуди Аллен заболел агорафобией еще в раннем детстве: он практически не участвовал в детских играх, предпочитая чтение книг в своей комнате. Съемочная группа знает, что Вуди панически боится толпы, присутствия на площадке детей, собак, насекомых и яркого солнечного света.

Инстинкты под контролем

Но можно ли управлять своими инстинктами, где-то усилить, а где-то ослабить их влияние? Ведь не секрет, что в некоторых случаях инстинкт самосохранения, денно и нощно защищающий нас от гибели, может сыграть с нами злую шутку.

«Инстинкт самосохранения формировался эволюционно, и та опасность, которая нам угрожала, она была тоже, в общем-то, природного характера, и организм автоматически привык эти реакции проявлять: или мы бежим, или мы вступаем в бой с тем, что представляет для нас опасность.Но сейчас жизнь такая, что человек создал сам какие-то вещи, которые уже стали для него опасны, и к ним пока адаптационных механизмов нет. И поэтому тело реагирует естественным образом, который, в общем-то, может не соответствовать той опасности, которая искусственно создана. И поэтому тут нужно действительно учитывать эти инстинкты, наши встроенные программы и реакции, для разработки систем безопасности. Что делают сейчас производители автомобилей, когда они встраивают систему безопасности, ориентируясь на естественные телесные реакции на опасность», — утверждает Алина Чумакова.

Инстинкт может оказаться нашим врагом, когда речь идет о спасении в чрезвычайных условиях. Шансы выжить в условиях природных катаклизмов и техногенных катастроф равны нулю, если не совладать со страхом, застилающим разум.

Программа самосохранения запускает в нас двигательную бурю – так ученые называют шоковые реакции на следствие пережитого стресса. Они характерны сумеречными расстройствами сознания, бессмысленными и беспорядочными движениями, безудержным бегством. Шансы выжить в таких обстоятельствах равны нулю.

«Возникает паника, реакция страха, может быть, шока, оцепенения, а потом, когда нужно думать, что делать, вот эта первая стрессовая реакция проходит, потому что здесь «бей или беги» уже не поможет, вот эта быстрая реактивность, тогда нужны, конечно, знания. Если здесь действовать только через инстинкт, он может подвести», — говорит Алина Чумакова.

Если в момент опасности усилием воли не допустить двигательной бури и тем самым сохранить рациональное мышление, путь к спасению может быть найден. Но удается это далеко не каждому.

Но всегда ли инстинкт самосохранения заставляет нас спасать именно себя в критической ситуации? Что если речь идет о помощи ближнему? Как мы поступим – будем отчаянно спасаться сами или поможем другому?

40-летняя британка Ясмин Хендерсон, прогуливалась вместе со своим двухлетним сыном по улице, увидела автомобиль, на полной скорости несущийся им навстречу. Не раздумывая ни секунды, женщина подхватила ребенка и отбросила его в сторону. Сама попала под машину и в результате осталась инвалидом.

26-летняя россиянка спасла своего ребенка от гибели при пожаре. Она закрыла его от пламени собственным телом и вынесла из горящего дома. Женщина получила 80% ожогов тела.

22-летняя американка Минди Тран, пристегнув своих двухлетних дочерей на заднем сиденье машины, вышла проверить, закрыла ли дверь в доме. Неожиданно машина с детьми покатилась по крутому спуску на полосу встречного движения. Женщина бросилась на землю, чтобы замедлить машину, по сути, использовав свое тело в качестве лежачего полицейского. Она чудом осталась жива, но до конца жизни останется в инвалидном кресле.

Что двигало этими женщинами? Почему в считанные секунды они приняли решение спасать детей, действуя вразрез с базовым инстинктом самосохранения?

«Это влияние гормона окситоцина, он блокирует этот инстинкт самосохранения. Гормон окситоцин – это важный гормон, который отвечает за чувство дружбы, чувство сохранения своего близкого, чувство любви и защиты ребенка. Материнский инстинкт – это очень сложная вещь. Она даже не думает, что она погибнет. То есть она не знает, ей все равно», — считает эндокринолог Евгений Греков.

Бой с тенью

Авторы теории эволюции утверждают: все виды живых существ постоянно вынуждены решать несколько биологических задач, направленных на выживание. Это питание, размножение и доминантность – то есть стремление постоянно доказывать свою значимость и исключительность по сравнению с остальными.

Выживают те, кто успешно решает эти основные задачи. Ведь главное, ради чего существует любой организм, – передать свой генетический материал следующим поколениям.

«И не будь этого инстинкта, человечество бы вымерло. Любой биологический вид заботится о своем сохранении. И инстинкт продолжения рода есть у каждого биологического вида», — утверждает кандидат медицинских наук, врач-сексолог Александр Полеев.

Другое дело, что у такого необычного биологического вида как Homo sapiens этот инстинкт продолжения рода довольно сложный. Он намного сложнее, чем у наших самых близких предков – человекообразных обезьян. Если верить инстинктам, главная цель мужчины – передать свои гены максимальному количеству потомства. Для этого он физиологически готов к сексу 365 дней в году.

«Так действует этот инстинкт размножения. Но на него накладываются культуральные особенности. Это особенность – любовь: исключительно человеческое свойство. Больше того, любовное чувство, в общем-то, и возникло недавно, всего семь-восемь веков назад, как избирательное чувство: мы не можем любить раз за разом, потому что после любви наступает, после исчезновения медленного любовного чувства наступает постлюбовная астения: мужчина может вступать в любовные отношения, может привязываться, может дружить, но любить не может, поскольку любовь предполагает гипермобилизацию и идеализацию», — говорит Александр Полеев.

«Бывают ли моменты, когда человек действует вопреки этим заложенным программам? Безусловно, иначе мы ничем бы не отличались от животных. У человека есть большое преимущество – он может взять паузу и подумать, вообще делать то, что я собрался, это мне надо или нет? Например, когда мужчина видит привлекательную женщину, вовсе необязательно, что он схватит ее за волосы и потащит в кусты, если это здоровый психически мужчина. Он может остановиться, взять паузу, предпринять какие-то действия ухаживания, он может подумать и вспомнить, что у него жена и пятеро детей, и вовсе отказаться от этой идеи. В данном случае мы имеем некую когнитивную составляющую, которая позволяет нам обдумать и взять под контроль инстинкты», — рассказывает Екатерина Янковская.

А чего же хочет женщина? Биологическая программа подсказывает ей выносить здорового ребенка и обеспечить ему пропитание до тех пор, пока он не станет самостоятельным. Поэтому ей нужна поддержка в лице мужчин. Но чтобы найти того самого, кто может обеспечить наилучшее развитие потомства, нужно не ошибиться в выборе партнера. Поэтому теория о женской моногамности сильно преувеличена.

«Так же, как женщина делает свой выбор по отношению к множеству мужчин, так же и мужчина делает свой выбор по отношению к множеству женщин. Другое дело, что в реальной жизни чаще всего такой выбор бывает не единственный, а бывает несколько. По статистике получается, что на самом деле количество партнеров в среднем у мужчин и у женщин одинаковое, так что я бы не сказал, что здесь есть у мужчин какая-то особо большая специфика в этом отношении», — говорит Валентин Сонькин.

«Для продолжения рода, по-хорошему, нужен только один пункт из этого – это влечение. Если возникало влечение, как правило, возникал секс. Возникал секс – возникали дети. Только развитие социума сделало эту последовательность не такой очевидной. То есть сейчас секс не всегда означает детей, и даже влечение не всегда означает секс», — объясняет Екатерина Янковская.

Но природа предусмотрела и это. Что же может подстегнуть нас к продолжению рода? Любовь. Ученые предполагают, что это сильное чувство – всего лишь хитрая уловка эволюции. Все дело в нейромедиаторе дофамине, который вырабатывается в нашем мозге.

Влюбленность заставляет его уровень стремительно расти. Человек становится сверхактивным, теряет аппетит и сон. Это как наркотическое опьянение. Кроме этого, избыточный дофамин заставляет нервничать и ревновать.

Больше всего влюбленный боится потерять объект своего чувства, поэтому бессознательно стремится скорее привязать партнера к себе, доставив свои гены по назначению. Но всем ли из нас присущ инстинкт продолжения рода? Исследователи-антропологи утверждают: во все времена в любом обществе было около 10% женщин и 12% мужчин, которые категорически не желали становиться родителями.

«Это результат того, что у человека на самом деле реализация его инстинкта размножения осложнена или почему-либо невозможна. И тогда начинаются такие аберрации, когда он вроде бы начинает исповедовать прямо противоположное тому, что должно исповедоваться в соответствии с этим самым инстинктом. Это, конечно, какая-то компенсаторная реакция, потому что с точки зрения живой природы это ненормально, это неестественно», — говорит Валентин Сонькин.

В конце ХХ века в мире появляются организации, которые видят свою миссию в пропаганде отказа от продолжения рода. Мы все должны уйти, считают сторонники одного из экологических движений. Человеческая популяция вышла из-под контроля и угрожает планете и другим видам животных и растений, обитающим на ней.

И только полное исчезновение вида Homo sapience восстановит естественный порядок вещей и гармонию природы. Для достижения этой цели не нужно совершать самоубийство или убивать других. Достаточно отказаться от продолжения рода.

Общество без детей

Чуть менее глобальная задача стоит перед другим движением – Childfree. Его последователи активно пропагандируют бездетность ради эгоистического чувства свободы от ответственности. Большинство из них прибегли к стерилизации, чтобы физиологически не иметь возможности деторождения.

«Объяснять это можно очень долго. Если быть очень краткой, можно свести к трем пунктам: не хочу вынашивать, не хочу рожать, не хочу растить. Да, я не хочу менять свой образ жизни, я очень дорожу возможностью распоряжаться всецело собой, своим временем, своими финансами, ни от кого не зависеть. То есть я могу сорваться на два дня в другой город, потому что мне так захотелось, допустим. После работы я могу пообщаться с коллегами в непринужденной обстановке или погулять по городу, если погода хорошая. Если плохая, то прийти домой и устроиться с книгой на диване, но не бежать в детский сад за ребенком», — рассказывает «чайлдфри» Таня Вязникова.

Почему же физически здоровые женщины и мужчины отказываются от продолжения рода? Неужели инстинкт размножения у них не развит в должной мере? Может, всему виной изменение в геноме или биохимии мозга? Исследуя феномен «чайлдфри», ученые провели эксперимент. В нем участвовали две группы женщин.

Первые уже были мамами или планировали ими стать. Представители второй группы не видели себя в этой роли. В начале исследования у женщин измерили уровень гормона прогестерона в крови. Всем испытуемым предстояло получасовое общение с маленькими детьми. После этого кровь снова брали на анализ.

«Это гормон беременности, то есть организм подготавливается: ага, яйцеклетка вышла из яичника, она поджидает сперматозоид… Женщина подходит к мужу и говорит: «Давай сексом займемся». До этого она говорила: «Нет, отойди», – а вот как только выделилась яйцеклетка, вышла из яичника, то есть она готова к оплодотворению», — утверждает Евгений Греков.

Эксперимент показал: представительницы первой группы буквально при одном взгляде на детей менялись в лице, при этом уровень прогестерона у них был несколько выше, чем у остальных участниц эксперимента. Исследования продолжились дальше. За наличие или отсутствие материнского инстинкта может отвечать еще один гормон – пролактин. Именно он обеспечивает в женском организме выработку молока для грудного вскармливания.

По некоторым данным, в советских родильных домах инъекции пролактина вводили женщинам, которые отказывались от детей. Это делалось без их ведома. И действительно, некоторые меняли свое решение. Но было ли это последствием гормональной атаки, точно не известно.

Гормональный фон женщин с развитым материнским инстинктом и без него будет отличаться, но весьма незначительно, чтобы на этих данных можно было строить догадки об ином устройстве работы организма – такой вывод сделали ученые.

Возможно, ответ стоит искать в психологии. Наиболее активные представительницы течения «чайлдфри» признавались, что пережили тяжелое детство. Многие из них были жертвами диктаторства и даже насилия со стороны родителей.

«Принимая это сознательное решение заводить детей или нет, мы, в первую очередь, оглядываемся на свой собственный опыт, и он не всегда бывает удачным. У кого-то было несчастливое детство, кого-то мало любили, кого-то игнорировали, кому-то рассказали, что после его рождения карьера мамы пошла под откос, кому-то рассказали, что его рождение разрушило семью. Разумеется, принимая решение, такой человек, оглядываясь на свой опыт, какое он может принять решение? Зачем? Все это мне зачем?», — говорит Екатерина Янковская.

Но были и другие. Некоторые современницы с подавленным материнским инстинктом заявили, что в детстве были окружены любовью и вниманием родителей. Но что это была за любовь? По отношению к ним проявляли чрезмерное беспокойство, контроль и гиперопеку.

«Вспоминается, что были один сплошные запреты, контроль за каждым шагом. Я понимаю, что родители это делали из самых лучших намерений, они все время за меня боялись, чтобы со мной чего-то не случилось, чтобы я не пошла на кривую дорожку, выросла нормальным ребенком, то есть это было из лучших побуждений. Но с детства я ничего хорошего вспомнить не могу», — рассказывает Таня Вязникова.

«Это слияние, симбиоз с матерью, когда человек не смог вырасти, когда мама просто не отпустила, репарации полноценной не произошло. Он все еще остается ребенком своей матери. Может быть, в таких случаях, да, появление собственных детей будет означать конец этого периода и разрыв вот этой связи. Это может трактоваться и так. Это тогда представляет опасность для пары, для матери и для ребенка», — считает Екатерина Янковская.

Психологический возраст задушенных любовью не совпадает с биологическим. Понятно, что желание обзаводиться потомством и брать на себя ответственность у таких неповзрослевших взрослых отсутствует. Зачем? Ведь самый любимый ребенок, которого нужно баловать, холить и лелеять у них уже есть – это они сами.

Сохранить и выжить

Благодаря инстинктам самосохранения и продолжения рода мы выжили, но что позволило человечеству достичь небывалого прогресса в науке, технике, искусстве, культуре? Доминантность – третья биологическая задача, которую мы решали в борьбе за сохранение вида. И помогал нам в этом инстинкт победителя.

«Конкуренция существует и у животных изначально, но животные конкурируют в основном за базовые потребности, такие как еда, территория и репродуктивная сфера. В нашей обычной жизни мы конкурируем уже за другие вещи. Самое ценное для нас – это самоутверждение, самореализация», — говорит Алина Чумакова.

Наши предки стремились быть лучшими среди соплеменников, доказывая свою исключительность. Чем определялся более высокий или низкий ранг? В первую очередь, физической силой, хитростью и агрессией. Сегодня физическая сила играет гораздо меньшую роль. На первый план вышли такие категории, как социальный статус, финансовое положение и внешность.

Мы традиционно сравниваем себя с другими. И когда сравнение оказывается не в нашу пользу, воспринимаем это болезненно. Но, с другой стороны, это же и заставляет нас развиваться, желая быть первым в иерархии. Мы рвемся вперед, стараясь оставить других далеко позади.

Что общего между Чарльзом Дарвином, рискнувшим заявить, что мы произошли от обезьян, Мартином Лютером Кингом – американских борцом за права человека, Махатмой Ганди, отстаивавшим независимость Индии, Бернардом Шоу, осмелившимся критиковать политику Англии с помощью тонкой сатиры? Каждый в свое время ломал стереотипы, отказываясь от общепринятых норм мышления, и все они были младшими детьми в семье.

«Русская народная сказка. Три брата: старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак. А выиграл, в конечном счете, именно младший», — объясняет Валентин Сонькин.

Ученые опросили около 12 тысяч человек, которые были младшими детьми в семье, а выяснилось, что многие из них в детстве выбирали тип поведения, нацеленный на привлечение внимания, и перенесли его во взрослую жизнь.

«Да, они конкурируют со старшими детьми даже, скорее, не за внимание родителей как таковое, а за момент самоутверждения, потому что старший ребенок больше может, а младший еще этого не может, а ему очень хочется. Он же видит, что старшие дети более свободные, с одной стороны, их не так опекают», — утверждает Алина Чумакова.

Психологи считают, чтобы развивались наши лучшие качества, нам просто жизненно необходимо конкурировать. Младшие дети приучаются к этому с раннего детства, закаляясь в соперничестве со старшими. Повзрослев, мы продолжаем это делать до глубокой старости. Считается, что дух соперничества в большей степени присущ мужчинам, но ученые с этим не согласны. Женщины соперничают не меньше, только делают это иначе.

В конкурентной борьбе мужчины применяют логику и силу, оружие женщины – тонкие интриги и коварство. Начиная соперничество, мужчины действуют исключительно в одиночку. Женщина всегда ищет союзников, которые будут помогать ей противостоять объекту конкуренции.

У мужчин соперничество носит открытый характер. Женщины, как правило, тщательно скрывают от посторонних глаз свое стремление к лидерству. Что же происходит в организме победителя? И почему это ощущение не имеет себе равных по интенсивности и глубине?

«Человек, который стоит на пьедестале – это эйфория, это подъем сил, и мозг у нас не самый глупый орган в организме, он очень хорошо запоминает пути достижения вот этого состояния, пути достижения удовольствия. И раз от разу он будет стремиться повторить это, чтобы снова попасть в это состояние, потому что, если этого не случается, у нас появляется скука», — считает Екатерина Янковская.

В мозге победителя активируется центр удовольствия, в организм вбрасываются эндорфины – вещества, которые сражаются с усталостью и вызывают эйфорию. Надпочечники вырабатывают и наполняют кровь адреналином и тестостероном, пульс учащается, обогащенная кислородом кровь питает мозг и мышцы.

Победитель в отличной форме и готов к новым свершениям. Однако побеждать всегда и во всем не удавалось еще никому. Людей, которые бы не знали горечь поражения, не существует. Осознание провала высвобождает гормон стресса – кортизол.

Смешиваясь с адреналином, он приносит ощущение тревоги и страха. Сердцебиение замедляется, кровь отливает от желудка, появляется неприятное ощущение дурноты, мышцы слабеют, ноги подкашиваются.

Это невыносимое состояние практически впечатывается в память, активизируя область гиппокампа, а центр наших чувств – мозжечковая миндалина – окрашивает это воспоминание глубоким чувством горя. Так создается напоминание о неудаче – мощный стимул не повторять подобных ошибок в будущем.

«Чувство победы достаточно кратковременное, потому что счастье, эйфория всегда бывает кратковременной. А поражение – это нечто такое, когда тебя скрутили, спеленали, положили, и ты лежишь и не видишь выхода из этой ситуации. И это драматично и может длиться долго», — объясняет Валентин Сонькин.

«На самом деле поражение – это самый ценный опыт, гораздо ценнее наших побед. Благодаря этому мы получаем возможность расти. Если мы всегда побеждаем, мы просто повторяем старую модель. Если мы проигрываем, мы ищем пути выхода из этой ситуации. Да, это не всегда бывает легкопереносимо, но это очень индивидуально. Кто-то переносит поражение с легкостью, кто-то тут же садится работать над ошибками, кто-то уходит в длительную депрессию. Это индивидуально. Но в любом случае без поражений ни развития, ни каких-то более зримых результатов мы просто не увидим», — говорит Екатерина Янковская.

«Мы рождаемся, чтобы побеждать»

Доказано: увеличить свои шансы на победу можно с помощью внутреннего воздействия. Желаемые события или состояния надо увидеть, услышать и ощутить с помощью воображения. Ведь наш мозг не делает отличий между воображаемой и настоящей активностью.

В любом из этих случаев нейроны образуют определенную цепочку. Таким образом, в реальности мы просто повторяем воображаемые действия с легкостью, ведь наш мозг уже знает дорогу к успеху.

«Конечно, лучше проводить визуализацию по всем возможным каналам, по которым мы взаимодействуем с окружающей средой. То есть одно дело – подумать о яблоке, другое дело – представить его запах, представить сочный вкус этого яблока, и это будут два совершенно разных яблока. Точно так же и с успехом. Если мы его будем чувствовать, как если бы он произошел, мы будем чувствовать этот запах победы, вкус победы, безусловно, это станет на шаг реальнее», — рассказывает Янковская.

Мы рождаемся, чтобы побеждать, но в своем развитии наши инстинкты позаботились, чтобы мы выбирали цели и не боролись беспрестанно. Нам нравится вкус победы. Но бесконечная борьба может быть изматывающей, так что мы инстинктивно проявляем осторожность при выборе цели.

«В данном случае мы можем говорить о сбое программы «борись или убегай». Это очень древняя программа, не люди ее придумали, ее можно увидеть даже у аквариумных рыбок. Это способность мгновенно, не задумываясь, оценить соперника, оценить его возможности, понять, сейчас мы его съедим или он нас съест. И в связи с этим выбрать стратегию убегать прятаться или принять бой», — утверждает Екатерина Янковская.

Обратная сторона воли к победе или доминированию – отказ от них. Ученые протестировали несколько сотен бездомных в разных странах мира, интересовало ли их когда-нибудь высокое положение в обществе, стремились ли они к победе. Оказалось, что многие потеряли интерес к проявлениям так называемой социальной успешности в обществе после череды неудач, которая их подкосила.

«Вообще инстинкт первенства, инстинкт альфа-самца, допустим, или инстинкт власти, инстинкт обладания какой-то высшей иерархии в популяции, в сообществе – это очень сильная внутренняя потребность достижения этой цели, но если сила воли у такого субъекта недостаточна, чтобы соответствовать высоте этой цели и ее трудности, то он может перевернуться и уйти в свою противоположность», — рассуждает Валентин Сонькин.

Человек – венец эволюции. Инстинкты защищали нас, помогая выживать в суровом доисторическом мире, но с тех прошло немало лет, и наше поведение претерпело значительные изменения. Развивая разум, мы научились вступать в борьбу с нашими инстинктами. Чем может обернуться такой конфликт для последующих поколений, трудно представить. Может, наши потомки будут руководствоваться совсем иными наследственными программами?

«Инстинкты – это очень важная часть нашей жизни, потому что это база, на которой все построено. Это то, что позволяет нам при всем развитии оставаться живыми существами, в связи с природой, которая есть, с землей, с планетой. В общем-то, это то, что делает нас живыми и то, что нам позволит в дальнейшем тоже развиваться, так или иначе», — говорит Алина Чумакова.

Человек одновременно и раб, и хозяин своих инстинктов. В этом наша сила и гарантия выживаемости вида. Базовые инстинкты – невидимая защита каждого из нас. Они остаются на страже нашей безопасности, личного благополучия и успеха 24 часа в сутки и 365 дней в году.

Влечение к смерти — Без темы — Энциклопедия психоанализа

Зигмунд Фрейд

Фрейд представил концепцию влечения к смерти в книге Beyond the Pleasure Principle (1920).

Здесь он установил фундаментальную противоположность между жизненными влечениями ( eros ), понимаемыми как тенденция к сплочению и единству, и влечениями к смерти, которые действуют в противоположном направлении, разрушая связи и разрушая вещи.

Концепция влечения к смерти была одной из самых спорных концепций, введенных Фрейдом, и многие из его учеников отвергли ее, но Фрейд продолжал подтверждать эту концепцию до конца своей жизни.

Жак Лакан

Психоанализ

Лакан следует за Фрейдом в подтверждении концепции влечения к смерти как центральной в психоанализе:

«Игнорировать инстинкт смерти в его [Фрейдовской] доктрине — значит полностью неверно понимать это учение». ^[1]

Ностальгия

В первых замечаниях Лакана о влечении к смерти в 1938 году он описывает его как ностальгию по утраченной гармонии, желание вернуться к доэдиповому слиянию с материнской грудью, утрата которого отмечается в психике в комплексе отлучения от груди. . ^[2]

Нарциссизм

В 1946 году он связывает влечение к смерти с суицидальной тенденцией нарциссизма. ^[3] .

Связав влечение к смерти с доэдипальной фазой и с нарциссизмом, эти ранние замечания поместят влечение к смерти в то, что Лакан позже назвал воображаемым порядком.

Символический порядок

Однако, когда в 1950-х годах Лакан начинает развивать свою концепцию трех категорий воображаемого, символического и реального, он помещает влечение к смерти не в воображаемое, а в символическое.

повторение

На семинаре 1954-5, например, он доказывает, что влечение к смерти — это просто фундаментальная тенденция символического порядка производить повторение:

«Инстинкт смерти — только маска символического порядка». ^[4]

Биологические инстинкты

Этот сдвиг также отмечает отличие от Фрейда, для которого влечение к смерти было тесно связано с биологией, представляя фундаментальную тенденцию каждого живого существа вернуться в неорганическое состояние.

Твердо помещая влечение к смерти в символическом, Лакан артикулирует его с культурой, а не с природой; он утверждает, что влечение к смерти «не вопрос биологии», ^[5] , и его следует отличать от биологического инстинкта возвращения к неодушевленному. ^[6]

Сексуальные влечения

Еще одно различие между концепцией влечения к смерти Лакана и концепцией Фрейда появилось в 1964 году.

Фрейд противопоставлял влечение к смерти сексуальным влечениям, но теперь Лакан утверждает, что влечение к смерти не является отдельным влечением, а фактически является аспектом каждого влечения.

«Различие между влечением к жизни и влечением к смерти верно в той мере, в какой оно проявляет два аспекта влечения». ^[7]

Следовательно, Лакан пишет, что «каждый диск фактически является влечением к смерти», потому что:

1. каждый диск преследует собственное исчезновение,
2. каждая попытка вовлекает объект в повторение, а
3. Каждое влечение — это попытка выйти за рамки принципа удовольствия в царство избытка jouissance , где наслаждение переживается как страдание. ^[8]

См. Также

Список литературы

1. ↑ Лакан, Жак. Экрит: Выбор . Пер. Алан Шеридан. Лондон: Tavistock Publications, 1977, с. 301
2. ↑ Лакан, Жак. Семейные комплексы в формировании индивидов. Essai d’analyse d’une fonction en Psychologie , Париж: Navarin, 1984 [1938]. п. 35 год
3. ↑ Лакан, Жак. Экрит . Paris: Seuil, 1966. стр. 186
4. ↑ Лакан, Жак. Семинар. Книга II. Эго в теории Фрейда и в технике психоанализа, 1954-55 . Пер. Сильвана Томаселли. Нью-Йорк: Норсион; Кембридж: Cambridge Unviersity Press, 1988. стр. 326
5. ↑ Лакан, Жак. Экрит: Выбор . Пер. Алан Шеридан. Лондон: Tavistock Publications, 1977, с. 102
6. ↑ Лакан, Жак. Семинар. Книга VII. Этика психоанализа, 1959-60 . Пер. Деннис Портер. Лондон: Рутледж, 1992. стр.211-12
7. ↑ Лакан, Жак. Семинар. Книга XI. Четыре фундаментальных концепции психоанализа, 1964 . Пер. Алан Шеридан. Лондон: Hogarth Press и Институт психоанализа, 1977. стр. 257
8. ↑ Лакан, Жак. Экрит . Paris: Seuil, 1966. стр. 844

Как признание своего влечения к смерти может спасти вас

Существует много теорий о причинах депрессии. «Влечение к смерти» Фрейда жизнеспособно. Самая популярная теория, объясняющая депрессию, берет свое начало в нейробиологии.

Эта теория касается нейромедиаторов моноаминов в головном мозге (дофамин, серотонин и норадреналин) и того, как их активность влияет на настроение. Нейробиологи осознают, что это взаимные отношения: более низкие уровни этих передатчиков приводят к тому, что человек становится менее счастливым или подавленным.

Недостаток активности моноаминов отрицательно влияет на мышление. И наоборот, мышление может снизить уровень моноаминов, что также приведет к депрессии. Мышление, порожденное влечением к смерти, может быть одним из факторов депрессии.

Фрейд предположил, что у людей есть инстинкт жизни и инстинкт смерти. Его теория была основана на этих влечениях (сексе и агрессии), доминирующих в нашей жизни. Влечение к агрессии — это внешнее представление влечения к смерти. Влечение к смерти стремится к разрушению, к возвращению жизни в неорганическое состояние. В некоторых случаях это агрессивное влечение направлено внутрь, что приводит к самоубийству.

Во многих странах во время войны уровень самоубийств снижается. В некоторых странах, когда уровень убийств низкий, уровень самоубийств растет, и наоборот.Интерпретация этих данных позволяет поверить в врожденное стремление к равновесию деструктивных сил (Comer, 2011).

Фрейд считал, что большинство людей направляют свой инстинкт смерти вовне. Однако некоторые люди направляют это на себя. Депрессию часто называют «гневом, обращенным внутрь себя». Многие с суицидальными идеями делают пренебрежительные и агрессивные заявления о себе. Это также относится к теории Фрейда; некоторые люди стремятся уничтожить себя.

В своем прекрасном посте «Внутренний голос, который движет самоубийством» Лиза Файерстоун, доктор философии.D обсуждает, как критический внутренний голос убеждает людей «лучше положить конец их жизни, чем найти альтернативное решение их страданий». Этот внутренний голос может происходить из влечения к смерти.

Эту теорию можно в дальнейшем применить к самосаботажному поведению, которым практикуют многие люди с депрессией. Некоторые люди с депрессией «стреляют себе в ногу», а затем начинают самоуничижение. Для некоторых это может быть положительным моментом; как только они выставили шансы против себя, они сплотились, чтобы принять вызов.Остальные, к сожалению, впадают в полную безнадежность. Тогда самосаботаж приводит к депрессии.

В восточной философии есть указание на то, что эгоистичные действия могут быть формой саморазрушения. Сколько людей из-за своего эгоизма изолируют себя от других? Сколько из них оказывается в одиночестве и без поддержки, когда им это нужно? Эгоизм, когда он ведет к изоляции, может быть частью влечения к смерти.

Буддизм утверждает, что эгоизм ведет к разобщению и несчастью.Духовные и религиозные программы предполагают, что бескорыстные действия приведут к счастью. Далай-лама спрашивает: «Должен ли я использовать всех остальных для достижения счастья или я должен помогать другим обрести счастье?» Он продолжает: «Если можешь, помогай другим. Если не можешь, по крайней мере, не навреди им». Многие, кто следует этим духовным заповедям, счастливее.

Понимание влечения к смерти и борьба с ним могут помочь справиться с депрессией. Для многих понимание есть врожденный голос, говорящий о том, что желание смерти и разрушения может помочь отделить и тем самым дистанцироваться от этих мыслей.

Дистанция от мыслей помогает отречься от них и лишить их силы. Вы не ваши мысли. Как только эти мысли будут распознаны, их можно будет оспорить, свести к минимуму и игнорировать. На их место можно поставить более здоровые мысли.

Кроме того, если кто-то осознает, что в конечном итоге эгоистичные поступки способствуют несчастью, он может бросить вызов желанию действовать эгоистично и быть более заботливым по отношению к другим. Могут последовать взаимные действия, и могут возникнуть более заботливые и поддерживающие отношения.Мы уже оспариваем или направляем другие наши побуждения. Как только мы осознаем бессознательную силу нашего влечения к смерти, мы можем сделать то же самое с ним.

Авторские права Уильям Берри, 2011 г.

Инстинкт смерти: Роман (9781594485602): Рубенфельд, Джед: Книги

В ясный сентябрьский день в нижнем Манхэттене финансовый центр Соединенных Штатов стал местом самой массовой террористической атаки, которая когда-либо происходила на американской земле. Это был 1920 год. Несмотря на то, что в то время было крупнейшее уголовное расследование в истории Соединенных Штатов, личности преступников остаются загадкой.

ЧАСТЬ I
ОДИН

Смерть — это только начало; потом идет самое сложное.

Есть три способа жить с познанием смерти — сдерживать ее ужас. Первый — это подавление: забудьте, что оно приближается; действовать так, как будто это не так. Это то, что большинство из нас делает большую часть времени. Второй — наоборот: memento mori . Помни о смерти. Постоянно помните об этом, потому что жизнь не может быть более приятной, чем когда человек считает, что сегодняшний день для него последний.Третий — принятие. Человек, который принимает смерть — действительно принимает ее — ничего не боится и, следовательно, достигает трансцендентной невозмутимости перед лицом всех потерь. У всех трех этих стратегий есть что-то общее. Это ложь. По крайней мере, ужас был бы честен.

Но есть другой способ, четвертый. Это недопустимый вариант, путь, о котором ни один человек не может говорить, даже самому себе, даже в тишине своего собственного внутреннего разговора. Этот путь не требует ни забвения, ни лжи, ни пресмыкания перед алтарем неизбежного.Все, что нужно, — это инстинкт.

Ровно в полдень 16 сентября 1920 года колокола Троицкой церкви начали гудеть, и, словно от единой пружины, двери распахнулись вверх и вниз по Уолл-стрит, освобождая клерков и вестников, секретарей и стенографисток, за их драгоценный час обеда. Они хлынули по улицам, обтекали машины, выстраивались в очередь у любимых продавцов, мгновенно заполняя оживленный перекресток Уолл, Нассау и Броуд, перекресток, известный в финансовом мире как Угол, и именно этот Угол.Там стояло казначейство Соединенных Штатов с фасадом греческого храма, охраняемое королевским бронзовым Джорджем Вашингтоном. Там стояла Нью-Йоркская фондовая биржа с белыми колоннами. Там купольная крепость банка Дж. П. Моргана.

Перед этим берегом старая гнедая кобыла копала булыжники, прицепившись к перегруженной, обтянутой мешковиной тележке — беспилотная и блокирующая движение. Позади него сердито зазвенели рожки. Толстый водитель такси вышел из машины, подняв руки в праведном призыве. Пытаясь отругать возчика, которого там не было, таксист был удивлен странным приглушенным шумом, доносившимся из вагона.Он приложил ухо к мешковине и услышал безошибочный звук: тиканье.

Церковные колокола пробили двенадцать. С последней звучной нотой, все еще раздающейся эхом, любопытный таксист отодвинул один угол изъеденной молью мешковины и увидел, что лежит под ним. В тот момент из толпившихся тысяч человек на Уолл-стрит знали четыре человека: водитель такси; рядом с ним рыжеволосая женщина; пропавший пилот конной повозки; и Стратэм Янгер, который на расстоянии ста пятидесяти футов поставил на колени полицейского детектива и французскую девушку.

Таксист прошептал: «Господи помилуй».

Взрыв Уолл-стрит.

Две женщины, бывшие когда-то лучшими подругами, встретившиеся снова после долгих лет разлуки, будут кричать в недоумении, обниматься, протестовать и немедленно восстанавливать недостающие части своей жизни, раскрашивая их друг за друга со всей оттенок и яркость они могут. Двум мужчинам при одинаковых условиях вообще нечего сказать.

В одиннадцать часов утра, за час до взрыва, Янгер и Джимми Литтлмор пожали друг другу руки на Мэдисон-сквер, в двух милях к северу от Уолл-стрит.День был не по сезону ясным, небо было кристально-голубым. Младший достал сигарету.

«Давно было, Док, — сказал Литтлмор.

Младший ударил, зажег, кивнул.

Обоим мужчинам было за тридцать, но разного физического типа. Литтлмор, детектив из полицейского управления Нью-Йорка, был из тех людей, которые легко смешивались со своим окружением. Рост у него был средний, вес средний, цвет волос средний; даже черты его лица были средними, сочетанием американской открытости и крепкого здоровья.Младший, напротив, производил арест. Он был высоким; он двигался хорошо; его кожа была немного обветренной; у него были недостатки в красивом лице, которые нравятся женщинам. Короче говоря, внешний вид доктора был более требовательным, чем у детектива, но менее любезным.

«Как работа?» спросил Младший.

«Иов хороший», — сказал Литтлмор, виляя зубочисткой между губ.

«Семья?»

«Семейное добро».

Видно и другое различие между ними.Младший участвовал в войне; Литтлмор — нет. Младший, отказавшись от своей медицинской практики в Бостоне и своих научных исследований в Гарварде, записался в армию сразу после объявления войны в 1917 году. Литтлмор тоже поступил бы, если бы у него не было жены и стольких детей, которых нужно было обеспечивать.

«Это хорошо, — сказал Янгер.

«Так ты скажешь мне, — спросил Литтлмор, — или мне придется вырвать это из тебя ломом?»

Младший копченый. «Лом».

«Ты позвонишь мне после всего этого времени, скажи, что тебе есть что сказать мне, а теперь ты не собираешься мне говорить?»

«Здесь у них был большой парад победы, не так ли?» — спросил Янгер, глядя на парк Мэдисон-сквер с его зеленью, памятниками и декоративным фонтаном.»Что случилось с аркой?»

«Разнесено».

«Почему люди так хотели умирать?»

«Кто был?» — спросил Литтлмор.

«В этом нет смысла. С эволюционной точки зрения». Младший оглянулся на Литтлмора. «Я не тот, кому нужно с тобой разговаривать. Это Колетт».

«Девушка, которую вы привезли из Франции?» — сказал Литтлмор.

«Она должна быть здесь с минуты на минуту. Если она не заблудилась».

«Как она выглядит?»

Младший подумал об этом: «Красиво.Через мгновение он добавил: «Вот она».

Двухэтажный автобус остановился неподалеку на Пятой авеню. Литтлмор повернулся, чтобы посмотреть, зубочистка чуть не выпала изо рта. Девушка в тонком плаще Спускалась по наружной винтовой лестнице. Двое мужчин встретили ее, когда она вышла.

Колетт Руссо поцеловала Младшего в обе щеки и протянула тонкую руку Литтлмору. У нее были зеленые глаза, изящные движения и длинные темные волосы.

«Рад познакомиться с вами, мисс, — храбро сказал детектив.

Она посмотрела на него. «Так ты Джимми», — ответила она, принимая его. «Самый лучший и самый храбрый человек, которого когда-либо знал Стратхэм».

Литтлмор моргнул. «Он сказал, что?»

«Я также сказал ей, что ваши шутки не смешные», — добавил Янгер.

Колетт повернулась к Янгеру: «Тебе следовало пойти в радиевую клинику. Они вылечили саркому. И риносклерому. Как может небольшая больница в Америке иметь два целых грамма радия, если ни одного из них не существует. Франция?»

«Я не знал, что носороги обладают ароматом, — сказал Литтлмор.

«Пойдем пообедать?» спросил Младший.

Там, где Колетт вышла из автобуса, монументальная тройная арка всего несколькими месяцами ранее охватывала всю Пятой авеню. В марте 1919 года огромные толпы приветствовали солдат, вернувшихся на родину, маршировали под триумфальной римской аркой, воздвигнутой в честь победы страны в Великой войне. Кружились ленты, летели воздушные шары, салютовали пушки и — поскольку Сухой закон еще не наступил — лопались пробки.

Но солдаты, которых приветствовал этот герой, проснулись на следующее утро и обнаружили город, в котором для них нет работы.Военный бум уступил место послевоенному коллапсу. На фабриках по производству масел заколочены окна. Магазины закрыты. Покупка и продажа земли остановлены. Семьи оказались на улице, им некуда было идти.

Арка Победы должна была быть из цельного мрамора. Такая экстравагантность стала недоступной, и вместо этого он был построен из дерева и гипса. Когда наступила погода, краска отслоилась, и арка начала осыпаться. Его снесли еще до того, как закончилась зима — примерно в то же время, когда страна высохла.

Колоссальная, ослепительно белая и исчезнувшая арка придавала Мэдисон-сквер трепет призрака. Колетт почувствовала это. Она даже повернулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за ней кто-нибудь. Но она повернула не туда. Она не смотрела на Пятую авеню, где, если не считать мчащихся машин и грохочущих автобусов, на нее действительно смотрела пара глаз.

Они принадлежали женской фигуре, одинокой, неподвижной, с изможденными и бледными щеками, такого скелетного роста, что, судя по внешнему виду, она не могла угрожать ребенку.Платок скрывал большую часть ее сухих рыжих волос, а до щиколоток висело поношенное платье прошлого века. Трудно было сказать ее возраст: она могла быть невинной четырнадцатилетней или костлявой пятидесяти пяти. Однако в ее глазах была особенность. Бледно-голубые радужки были испещрены коричневато-желтыми примесями, словно трупы, плавающие в спокойном море.

Среди транспортных средств, преграждающих путь этой женщине через Пятую авеню, был приближающийся грузовик, запряженный лошадью.Она бросила на него свой невозмутимый взгляд. Бегущее животное краем глаза заметило ее. Он запнулся и встал на дыбы. — крикнул водитель грузовика; машины заворачивали, визжали шины. Столкновения не было, но путь был свободен. Она беспрепятственно пересекла Пятую авеню.

Литтлмор привел их к уличной тележке рядом с ступенями метро, ​​предложив им на обед «собак», что потребовало от мужчин объяснить потрясенной французской девушке ингредиенты этой недавней кулинарной сенсации — хот-дога.«Вам понравится, мисс, обещаю», — сказал Литтлмор.

«Я буду?» она ответила с сомнением.

Достигнув ближайшей стороны Пятой авеню, женщина в платке положила руку с синими прожилками себе на живот. Очевидно, это был знак или приказ. Неподалеку текучий фонтан в парке перестал брызгать, и когда последние струи воды упали в бассейн, в поле зрения появилась еще одна рыжеволосая женщина, такая похожая на первую, почти как отражение, но менее бледная, менее скелетная, ее волосы распущены беспрепятственно.Она тоже положила руку себе на живот. В другой руке она держала ножницы с сильными изогнутыми лезвиями. Она направилась к Колетт.

«Кетчуп, мисс?» — спросил Литтлмор. «Большинство берут горчицу, но я говорю кетчуп. Вот и все».

Колетт неловко приняла хот-дог. «Хорошо, я попробую».

Обеими руками она откусила. Двое мужчин наблюдали. Так же поступили и две рыжеволосые женщины, приближавшиеся с разных сторон. Как и третья рыжеволосая фигура рядом с флагштоком недалеко от Бродвея, на которой, помимо платка на голове, был также серый шерстяной шарф, не раз обернутый вокруг ее шеи.

«Да ведь хорошо!» — сказала Колетт. «Что ты надел на свой?»

«Квашеная капуста, мисс, — ответил Литтлмор. «Это что-то вроде кислого, капуста…»

«Она знает, что такое квашеная капуста, — сказал Янгер.

«Хочешь?» — спросил Литтлмор.

«Да, пожалуйста».

Женщина под флагштоком облизнула губы. Торопливые жители Нью-Йорка проходили по обе стороны, не обращая внимания ни на нее, ни на ее шарф, который погода не оправдала и который, казалось, странно выпирал из ее горла.Она поднесла руку ко рту; исхудавшие кончики пальцев коснулись приоткрытых губ. Она пошла к французской девушке.

«Как насчет центра города?» — сказал Литтлмор. «Вы хотите увидеть Бруклинский мост, мисс?»

«Очень понравилось», — сказала Колетт.

«Следуй за мной», — сказал детектив, бросив продавцу два кусочка в качестве чаевых и направившись к вершине лестницы метро. Проверил карманы: «Блин, нам еще пятак».

Уличный торговец, подслушав действия детектива, начал рыться в своем ящике для мелочи, когда заметил три странно похожих фигуры, приближающихся к его тележке.Первые двое соединились, соприкасаясь пальцами на ходу. Третья двинулась сама с противоположной стороны, прижимая к шее толстый шерстяной шарф. Длинная вилка продавца выскользнула из его руки и исчезла в кастрюле с кипящей водой. Он перестал искать пятак.

«У меня есть один, — сказал Янгер.

«Поехали», — ответил Литтлмор. Он поспешил вниз по лестнице. Колетт и Янгер последовали за ними. Им повезло: на станцию ​​заходил городской поезд; они просто сделали это.На полпути поезд остановился. Его двери со скрипом приоткрылись, захлопнулись и снова распахнулись. Видимо, опоздавшие уговорили кондуктора пропустить их.

В узких артериях нижнего Манхэттена — они возникли у мэрии — Янгер, Колетт и Литтлмор были захвачены капиллярным сокрушением человечества. Младший глубоко вздохнул. Ему нравился город, наполненный множеством людей, его целеустремленность, его воинственность. Он был уверенным в себе человеком; он всегда был. По американским стандартам Янгер был очень хорошо рожден: Шермерхорн по линии матери, близкий родственник Фишей из Нью-Йорка и, по линии отца, Кэботов из Бостона.Эта возвышенная генеалогия, равнодушная ему сейчас, вызывала у него отвращение в юности. Чувство превосходства, которым наслаждался его класс, показалось ему настолько явно незаслуженным, что он решил поступить прямо противоположным тому, чего от него ожидали, — до той ночи, когда умер его отец, когда возникла необходимость, мир стал реальным, и весь вопрос социальной жизни не стал реальностью. класс перестал быть интересным.

Но те дни давно прошли, омраченные годами неустанной работы, достижений и войн, и этим нью-йоркским утром Янгер испытал чувство почти неуязвимости.Однако это было, подумал он, вероятно, всего лишь осознанием того, что никакие снайперы не лежат, спрятав вашу голову в прицеле, и что в воздухе не грохочут снаряды, чтобы освободить вас от ног. Если, возможно, не было наоборот: пульс насилия был настолько атмосферным в Нью-Йорке, что человек, который участвовал в войне, мог дышать здесь, мог быть дома, мог напрячь мышцы, все еще утомленные диким последующим зарядом необузданного убийства. — не делая из себя неудачника или монстра.

«Сказать ему?» — спросил он Колетт.Справа от них возвышались непонятно высокие небоскребы. Слева от них над Гудзоном возвышался Бруклинский мост.

«Нет, я буду», — сказала Колетт. «Извини, что отнимаю у тебя так много времени, Джимми. Я должен был тебе уже сказать».

«У меня все время на свете, мисс, — сказал Литтлмор.

«Ну, наверное, ничего, но вчера вечером в наш отель пришла девушка, ища меня. Нас не было, поэтому она оставила записку. Вот она». Колетт вынула из сумочки смятый клочок бумаги.На бумаге было написанное от руки сообщение, наспех нацарапанное:

Пожалуйста, мне нужно увидеть вас. Они знают, что ты прав. Я вернусь завтра утром в семь тридцать. Не могли ли вы помочь мне, пожалуйста.
Амелия

«Она так и не вернулась», — добавила Колетт.

«Ты знаешь эту Амелию?» — спросил Литтлмор, переворачивая записку, но ничего не обнаруживая на противоположной стороне.

«Нет.»

«‘Они знают, что ты прав’?» — сказал Литтлмор. «О чем?»

«Не могу представить», — сказала Колетт.

«Есть кое-что еще, — сказал Янгер.

«Да, нас беспокоит то, что она вложила в записку», — сказала Колетт, порываясь в сумочке. Она протянула детективу комок белого хлопка.

Литтлмор разорвал нити. Внутри ватного шарика был похоронен зуб — маленький блестящий коренной зуб человека.

Их прервала очередь непристойностей. Причиной послужил парад на улице Свободы, в результате которого остановилось движение транспорта. Все участники марша были черными. Мужчины были одеты в свои воскресные лучшие наряды — изодранные, с короткими рукавами, — хотя это была середина недели.Худые дети спотыкались босиком среди родителей. Большинство пели; их гимн поднялся над насмешками прохожих и гневом автомобилистов.

«Держите лошадей», — сказал офицер в униформе, чуть больше мальчика, одному неуправляемому вознице.

Литтлмор, извинившись, подошел к офицеру. «Что ты здесь делаешь, Бойл?»

«Капитан Гамильтон прислал нас, сэр, — сказал Бойль, — из-за парада негров».

«Кто патрулирует биржу?» — спросил Литтлмор.

«Никто. Мы все здесь. Могу я прекратить этот марш, сэр? Похоже, будут проблемы».

«Дай подумать», — сказал Литтлмор, почесывая затылок. «Что бы вы сделали в день святого Пэдди, если бы какие-то чернокожие создавали проблемы? Прервать парад?»

«Я бы разрубил черных, сэр. Разбей их хорошо».

«Это мальчик. Сделай то же самое здесь».

«Да, сэр. Хорошо, вы, — крикнул офицер Бойль марширующим перед ним, вытаскивая свою дубинку, — уходите с улиц, все вы.«

» Бойль! , — сказал Литтлмор.

«Сэр?»

«Не чернокожие».

«Но вы сказали —

». Вы разбиваете смутьянов, а не участников марша. Пропускайте машины каждые две минуты. Эти люди имеют право выставляться напоказ, как и все остальные ».

« Да, сэр ».

Литтлмор вернулся к Янгеру и Колетт.« Хорошо, зуб немного странный », — сказал он. зуб? »

« Понятия не имею ».

Они продолжили путь в центр.Литтлмор поднял зуб на солнце и повернул его. «Чисто. Хорошее состояние. Почему?» Он снова посмотрел на листок бумаги. «На записке нет вашего имени, мисс. Может, она не для вас».

«Клерк сказал, что девушка спросила мисс Колетт Руссо, — ответил Янгер.

«Может быть, кто-то с похожей фамилией», — предположил Литтлмор. «Коммодор — большой отель. Есть там дантисты?»

«В отеле?» — сказала Колетт.

«Как вы узнали, что мы на Коммодоре?» спросил Младший.

«Гостиничные спички. Ты закурил ими свою сигарету».

«Эти ужасные матчи», — ответила Колетт. «Люк наверняка будет играть с ними прямо сейчас. Люк — мой младший брат. Ему десять лет. Стратэм дает ему спички в качестве игрушек».

«Мальчик разбирал ручные гранаты на войне», — сказал Младший Колетт. «Он будет в порядке».

«Моему старшему десять лет — мы зовем его Джимми Младший, — сказал Литтлмор. «Твои родители тоже здесь?»

«Нет, мы одни», — ответила она. «Мы потеряли свою семью на войне.«

Они входили в Финансовый квартал с его гранитными фасадами и головокружительными башнями. Торговцы с бордюров в костюмах-тройках выставляли на аукционе ценные бумаги под сентябрьским солнцем.

« Мне очень жаль, мисс, — сказал Литтлмор. семья ».

« Ничего особенного, — сказала она. — Многие семьи были потеряны. Нам с братом повезло выжить ».

Литтлмор взглянул на Янгера, который почувствовал этот взгляд, но не признал его. Младший знал, о чем Литтлмор интересовался — как потеря вашей семьи может быть ничем особенным — но Литтлмор этого не видел. война.Они шли молча, каждый преследовал свои собственные отражения, в результате чего никто из них не слышал, как существо приближается сзади. Даже Колетт не знала, пока не почувствовала горячее дыхание на своей шее. Она отпрянула и испуганно вскрикнула.

Это была лошадь, старая гнедая кобыла, которая тяжело фыркала от веса ветхой перегруженной деревянной телеги, которую она буксировала за собой. Колетт, раскаявшаяся с облегчением, протянула руку и смяла одно из ушей лошади. Кобыла благодарно хлопнула ноздрями.Ее возница зашипела, укусив лошадь хлыстом в бок. Колетт отдернула руку. Обтянутый мешковиной фургон пролетел мимо них по булыжнику Нассау-стрит.

«Могу я задать вам вопрос?» — спросил Литтлмор.

«Конечно, — сказала Колетт.

«Кто в Нью-Йорке знает, где вы остановились?»

«Никто».

«А как насчет старушки, которую вы двое посетили сегодня утром? Та со всеми кошками, которая любит обнимать людей?»

«Миссис Мелони?» — сказала Колетт.«Нет, я не сказал ей, в каком отеле…»

«Откуда вы могли это знать?» — прервал Янгер, добавив Колетт: «Я никогда не рассказывал ему о миссис Мелони».

Они приближались к перекрестку Нассау, Брод и Уолл-стрит — финансового центра Нью-Йорка, возможно, всего мира.

— Вообще-то, вроде как очевидно, — сказал Литтлмор. «У вас обоих кошачий мех на ваших ботинках, а в вашем случае, Док, на манжетах брюк. Разные виды кошачьей шерсти. Так что сразу я знаю, что вы оба ходили в какое-то место этим утром с кучей кошек.Но у мисс также есть два длинных седых волоса на плече — человеческие волосы. Итак, я полагаю, что кошки принадлежали пожилой женщине, и вы двое нанесли ей визит сегодня утром, и эта дама, должно быть, любила обниматься, потому что вот как … «

» Хорошо, хорошо, — сказал Янгер.

Перед банком Морган остановилась запряженная лошадью повозка, загудели колокола Троицкой церкви, и улицы наполнились тысячами служащих, освобожденных из заключения на свой драгоценный час обеда.

«В любом случае, — продолжил Литтлмор, — я бы сказал, что велика вероятность того, что Амелия искала кого-то другого, и клерк все перепутал».

Рога сердито загудели позади припаркованной телеги, пилот которой исчез. На ступенях Казначейства стояла одна рыжеволосая женщина, закутанная в платок, и пристальным, но сдержанным взглядом оглядывала толпу.

«Похоже, у нее могут быть проблемы, — продолжил Литтлмор. «Не возражаете, если я оставлю себе зуб?»

«Пожалуйста, — сказала Колетт.

Литтлмор уронил ватный тампон в нагрудный карман. На Уолл-стрит за повозкой, запряженной лошадьми, из машины вышел крепкий таксист, подняв руки в праведном призыве.

«Поразительно, — сказал Янгер, — как здесь ничего не изменилось. Европа вернулась в Средневековье, но в Америке время ушло в отпуск».

Колокола Троицкой церкви продолжали звенеть. В ста пятидесяти футах от Янгера водитель такси услышал странный шум, исходящий из обтянутой мешковиной повозки, и холодный свет осветил глаза рыжеволосой женщины на ступенях Казначейства.Она видела Колетт; она спустилась по лестнице. Люди бессознательно уступали ей дорогу.

«Я бы сказал наоборот», — ответил Литтлмор. «Все по-другому. Весь город на грани».

«Почему?» — спросила Колетт.

Младший их больше не слышал. Он внезапно оказался во Франции, а не в Нью-Йорке, пытаясь спасти жизнь однорукого солдата в окопе, заполненном ледяной водой по колено, когда пронзительный, поднимающийся, роковой крик приближающихся снарядов заполнил воздух.

«Вы знаете, — сказал Литтлмор, — работы нет, все разорены, людей выселяют, забастовки, бунты — потом вводят сухой закон.«

Младший посмотрел на Колетт и Литтлмора; они не слышали крика артиллерии. Никто этого не слышал.

« Запрет, — повторил Литтлмор. — Это должно быть худшее, что кто-либо когда-либо делал с этой страной ».

Перед банком Морган любопытный таксист отодвинул один угол изъеденной молью мешковины. Рыжеволосая женщина, которая только что прошла мимо него, остановилась в недоумении. Зрачки ее бледно-голубых радужек расширились, когда она оглянулась. на таксиста, который прошептал: «Господи помилуй.«

« Вниз », — сказал Янгер, ставя на колени непонимающих Литтлмора и Колетт.

Уолл-стрит взорвалась.

Инстинкт смерти — мир, тело, жизнь, время, человек, человек, жизнь и смерть

Первопроходец австрийского психоаналитика Зигмунд Фрейд был человеком, у которого мало иллюзии о человеческой природе и цивилизации. Фактически, он был неустанно разоблачать то, что он считал скрытыми стремлениями и конфликтами под маской цивилизации.Однако даже Фрейд не ожидал такое катастрофическое нарушение ценностей цивилизации. Вход в шестое десятилетие своей жизни Фрейд наблюдал слишком много саморазрушающих поведение как своих психоаналитических пациентов, так и общества в целом. Он стал недоволен некоторыми из своих теорий и почувствовал необходимость более решительно обратиться к человеческой склонности к самоуничтожению. Его версия вопроса времени стала: почему люди так часто действуют против их собственных интересов — даже желания выжить?

В 1920 году Фрейд предложил свою теорию инстинкта смерти.Это был неопределенное время как в жизни самого Фрейда, так и в европейской культуре. Первая мировая война, «Война, чтобы положить конец всем войнам» (к сожалению, неправильно названо), наконец пришел к выводу. И победители, и побежденные пережил тяжелую утрату. Родители потеряли близких, жены овдовели, и дети-сироты. Многие из выживших в битвах никогда не будут прежними опять же, физически или морально. В Австрии и Германии опустошение война и условия капитуляции вызвали не только экономические трудности. но также изнуряющее чувство безнадежности и разочарования.

Вдумчивым людям было о чем беспокоиться. Первая мировая война казалась гораздо больше, чем трагическое испытание для всех участников. В сознании многих наблюдателей, этот длительный период насилия и потрясений разрушил основы западной культуры. Западная цивилизация с ее По многовековым традициям, казалось, был нанесен смертельный удар. Классические представления о чести, красоте, славе, правде и справедливости были искалеченные в окопах смертей и случайной жестокости войны.В изобразительное, музыкальное и исполнительское искусство способствовало беспокойству тревожные новые формы самовыражения. Наука все чаще рассматривалась как угроза человечеству такими путями, как дегуманизация рабочих мест и все более смертоносное оружие. Науки о жизни, через теории Чарльз Дарвин, английский натуралист девятнадцатого века, уже прозвучала одна из самых тревожных нот: Homo sapiens можно рассматривать как часть животного царства.Люди были приматами с превосходные языковые и инструментальные навыки. Где была суть моральное существо человечества и бессмертная душа? Физические и духовное опустошение Первой мировой войны, казалось, подтвердило постепенно усиливая беспокойство о будущем человечества.

Фрейд представил свою новую теорию в За пределами принципа удовольствия (1920). Большинство философов и психологов полагали, что люди мотивированы желанием испытать удовольствие и избежать боли.Это было Однако не всегда так. Некоторые пациенты Фрейда, Например, были мазохистами — искателями физической или эмоциональной боли. Чем больше он думал об этом, тем больше связей между ними видел Фрейд. мазохизм, самоубийство, война и неспособность любить. Было ли что-то в сама природа людей побудила их отвергнуть инстинкт самосохранения и причинить вред как себе, так и другие?

Жизнь и смерть: Эрос и Танатос

Фрейд пришел к выводу, что у людей есть не одно, а два основных инстинкты.Он называл жизненный инстинкт Эрос, одно из греческих слов

Зигмунд Фрейд утверждал, что у каждого человека есть инстинкт смерти, называемый Танатос, греческое слово, означающее «смерть». Этот грек рельефная скульптура показывает Танатоса, стоящего между Афродитой и Персефона, которая, как считается, борется за душу Адониса.

КОЛЛЕКЦИЯ BURSTEIN / CORBIS

за «любовь» и инстинкт смерти Танатос, греческое слово, означающее «смерть».»Это было характерно для Фрейда ссылаться на греческую литературу и мифологию, но это также было характерно его, чтобы обосновать свои идеи в биомедицинских и физических науках. Он предположил, что у всех живых существ есть инстинкт, влечение или побуждение вернуться в неорганическое состояние, из которого они вышли. Этот Todtriebe (стремление к смерти) действует не только в каждом существе, великом или маленький, но и в каждой клетке любого организма.Он указал, что метаболические процессы, активные во всех клетках, имеют как конструктивное (анаболическое) и деструктивные (катаболические) функции. Жизнь продолжается, потому что эти процессы работают вместе — они противостоят, но не враждебны.

Точно так же Эрос и Танатос дополняют друг друга в личная и межличностная жизнь людей. Люди ищут новые переживать, обращаться к другим и тратить энергию на поиски своего цели. Эрос улыбается подобным предприятиям.Однако бывают времена, когда людям нужно действовать агрессивно в мире, защищайте их интересов или воздержитесь от чрезмерного возбуждения и напряжения и ищите тишина. Танатос руководит как этими агрессивными, так и рискованными предприятиями. и тоска по «времени простоя». Люди функционируют и чувствуют лучше всего, когда эти два стремления находятся в гармонии. Сексуальная любовь, например, может включать в себя как нежность, так и стремление к острым ощущениям.

Воздействие на детей

К сожалению, эти диски часто не сбалансированы.Дети могут быть наказанным или пристыженным за их исследовательскую и агрессивную, даже разрушительные действия (например, разорвать гусеницу, чтобы увидеть, что внутри). Особая проблема поколения Фрейда была сильной. родительское неодобрение исследовательского сексуального выражения у детей. Как как следствие, ребенок может вырасти во взрослого, который будет агрессивным и разрушительный где привязанность и обмен был бы более полезным — или в человека с таким сорванные и запутанные влечения к сексу / смерти, которые занимаются любовью и ведут войну опасно связаны.

Самоубийство и убийство

Самоубийства и убийства часто имеют корни в запутанном и несбалансированном отношения между инстинктами жизни и смерти. Разрушительный импульсы могут быть обращены против самого себя (самоубийство) или проецируется против внешней цели (убийство). Войны вспыхивают, когда общество в целом (или ее лидеры) сместили свои невротические конфликты на публичная сцена.

Более поздние взгляды на теорию

Теория инстинкта смерти оказалась не очень успешной.В своей влиятельной книге 1938 года Человек против самого себя, Американский психиатр Карл Меннингер заявил, что нашел эту теорию. помогает понять суицид и другое саморазрушительное поведение. Однако критики доминировали как в кругу психоанализа. и более широкое профессиональное и академическое сообщество. Два критических замечания особенно сильны: теория опирается на расплывчатые и устаревшие научные знания, и что они редко бывают очень полезными в применении к конкретные люди и ситуации.По большей части советники, терапевты, исследователи и преподаватели обнаружили, что они могут с тем же успехом, не прибегая к теории инстинкта смерти.

Тем не менее в этой неудавшейся теории все еще есть живость. Доказательство того запутанные связи между сексуальностью и деструктивностью остаются много, как и случаи, когда люди, кажется, действуют против принцип самосохранения себя или других. Кроме того, в переписка между Фрейдом и американским физиком немецкого происхождения и философ Альберт Эйнштейн, включенный в книгу 1932 г. Почему война ?, было древним лекарством, которому еще предстоит воспользоваться в полной мере.Эйнштейн независимо от Фрейда пришел к такому же выводу: «В человеке есть потребность ненавидеть и разрушать». Фрейд ответил с акцентом на Эроса: «Психоанализ не обязательно стыдно, когда говорится о любви, потому что религия говорит то же самое: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Библиография

Браун, Норман О. Жизнь против смерти. Нью-Йорк: Викинг, 1959.

Эйнштейн, Альберт и Зигмунд Фрейд. Почему война? Чикаго: Чикагский институт психоанализа, 1932.

Фрейд, Зигмунд. За пределами принципа удовольствия. Нью-Йорк: Нортон, 1960.

Кастенбаум, Роберт. Психология смерти, 3-е издание. Нью-Йорк: Спрингер, 2000.

Меннингер, Карл. Человек против самого себя. Нью-Йорк: Харкорт, Брейс, 1938.

Психоанализ — Теория двойных инстинктов / Влечение к смерти — Фрейд, энергия, либидо и принцип

В 1920 году Фрейд открыл Beyond the Pleasure Principle со сравнительного обсуждения поведения солдат, страдающих травматическим военным неврозом (то, что позже будет названо посттравматическим стрессовым расстройством), и детской игры. В каждом из этих В таких ситуациях Фрейд наблюдал поведение, такое как сны солдат, которые навязчиво повторяли случай их ранения, или повторяющееся отбрасывание и возвращение объекта ребенком в символическом разыгрыше ухода ее родителя, что, казалось, противоречило импульсу удовлетворить и уменьшить напряжение.Из этих наблюдений за работой навязчивого повторения Фрейд сделал вывод о существовании силы в человеческой природе, которая действует против принципа удовольствия и его императивов самосохранения и удовлетворения человека. Фрейд назвал это противодействие Todestrieb — влечение к смерти (или инстинкт ).

Влечение к смерти было продолжением самых ранних работ Фрейда, имевшим отношение к сохранению энергии в организме, а также последней версией дуализма, который был постоянным в его работах.В его более раннем мышлении ментальный конфликт возник между компонентными инстинктами либидо — эго и объектным либидо, самосохранительными и эротическими инстинктами. В новой концепции все эти предыдущие инстинкты были отнесены к либидо, или Эросу, и противоположны инстинкту смерти. Согласно логике принципа удовольствия, энергия должна сохраняться любой ценой. Ввиду навязчивого повторения Фрейд изменил свою точку зрения: с одной стороны, энергия должна быть сохранена; с другой стороны, в соответствии с логикой влечения к смерти, уменьшение напряжения требовало, чтобы энергия была сведена к нулю, возвращена в состояние покоя — возвращение к неорганическому застою, который Фрейд (заимствуя из науки своего времени) считал быть изначальным состоянием всей материи.

Фрейд видел свидетельство влечения к смерти в своих наблюдениях над первичным мазохизмом и ненавистью, которые, по его мнению, предшествовали любому чувству любви. В этих и других явлениях Фрейд считал, что влечение к смерти выражается (или даже является синонимом) агрессии и что оно часто соединяется ( слилось с ) с либидинозной энергией. Хотя в этих «слитых» формах легко можно было наблюдать признаки агрессии и влечения к смерти, Фрейд не смог выделить чистые выражения влечения к смерти.И действительно, действие влечения оставалось непрозрачным, «мифическим», в отличие от работы либидо, которое Фрейд наблюдал и подробно описывал.

Из-за своей непрозрачности и очевидной удаленности от клинической практики (сам Фрейд признавал «спекулятивную» природу его происхождения) влечение к смерти стало, пожалуй, самым спорным аспектом теоретического корпуса Фрейда. Ряд теоретиков-аналитиков продолжали исследовать последствия этого после смерти Фрейда, особенно Мелани Кляйн, в работе которой влечение к смерти занимает видное место.

Инстинкт смерти: некоторые мысли о самоубийстве, насилии и Боге | Джоанн Райан

Есть ли что-то внутри нас, что ведет нас к смерти ? Эта теория была предложена Сабиной Спилман и сделана популярной Зигмундом Фрейдом. Его часто взаимозаменяемо называют смертью влечением или инстинктом смерти инстинктом , и он работает в прямом противодействии инстинкту жизни или тому, что заставляет нас хотеть жить.

Теория инстинкт смерти всегда имела для меня большой смысл. Когда дела идут хорошо, разве у нас нет склонности любить жизнь и нет ли у нас ненасытного желания жить полной жизнью. И наоборот, когда дела идут не так хорошо, у нас может появиться склонность испытывать ненависть к жизни. В таком состоянии у нас может быть склонность к депрессии, агрессии, насилию и / или самоубийству.

В разной степени мы можем ощущать это как потребность в dark , когда все слишком светлое , хорошее, красивое и т. Д. И, подбрасывая монетку, потребность в light , когда все слишком dark тоскливо и удручающе.

Несколько лет назад я слышал несколько мудрых слов от корреспондента новостей Хью Даунса , теперь на пенсии, которые всегда были мне верны. Признавшись в своей собственной борьбе с депрессией, он заявил, что не может быть депрессии , не размышляя при этом о самоубийстве . Как бы сильно мы ни не хотели признаваться в этом даже самому себе, эти мысли, на мой взгляд, идут рука об руку. Другой вопрос, будем ли мы предпринимать шаги, чтобы на самом деле претворить наши планы в жизнь.Я также думаю, что это то, что отделяет легкую депрессию от тяжелую депрессию. В самом деле, всякий раз, когда мы испытываем острую боль, в данном случае из-за сильной депрессии, не говорим ли мы себе на мгновение, что было бы лучше просто быть мертвыми ?

Хотя я верю, что эта теория верна, я также считаю, что влияние на на каждого из нас может быть совершенно разным. В то время как один человек может иметь склонность к самоповреждениям и уициду , у других может быть склонность наносить удары другим насилиям .В то же время один человек может только думать о таких вещах , в то время как другой человек фактически выбирает действовать на таких побуждениях.

Я сам причиняю себе вред. Я никогда не считал себя агрессивным человеком, и насилие меня часто озадачивает.

Настоящий вопрос для меня, по крайней мере, в отношении этого поста, заключается в том, откуда эта тенденция… некоторые приписывают такие вещи devil . Это не всегда было для меня удовлетворительным ответом.Это кажется слишком удобным. Я разрывался между двумя другими теориями. Либо в нашей конструкции есть недостаток , либо мы тестируем .

Если верно, что что-то внутри нас является дефектным по замыслу, это, кажется, пробивает дыру в теории о том, что мы были созданы совершенным существом . Мне всегда было трудно проглотить идею о том, что несовершенство может быть результатом совершенства. Это противоречит логике, но я полагаю, что многие вещи в жизни так и поступают, кто знает, а? Это все еще может быть правдой.

Для меня также имеет смысл, что эта жизнь может быть чем-то вроде теста . То, что нам дано, и что мы решаем делать с тем, что нам дано, является испытанием.

Кто дал нам этот тест и почему? Это хороший вопрос. Призрачное существо или сущность, которую мы называем Богом ? Неужели мы просто обманываем себя, и все это ничего не значит, кроме выживания сильнейших? Нигилизм никогда не был моим делом. На данный момент, однако, мы можем только предполагать… и надеяться на .

Подробнее об инстинкте смерти: Теории жизни Фрейда и инстинкты смерти на very wellmind.com и Как распознание своего влечения к смерти может спасти вас на PsychologyToday.com

Еще интереснее: Это еще не все, что у вас на уме: Психическое здоровье и физическая боль и Что действительно делает людей счастливыми?

«Инстинкт смерти» Джеда Рубенфельда: 9781594485602

Похвала

«Смертельная террористическая атака сотрясает центр Манхэттена в сентябре… 1920 года.Захватывающий роман Рубенфельда вращается вокруг реальных взрывов на Уолл-стрит, и вы будете очарованы с первой страницы ».
— Обязательный список еженедельника развлечений

«» Великолепно придумано и более чем немного жутко. Выдуманные и реальные события, связанные с бомбежкой 1920 года, актуальны сегодня так же, как и почти век назад ».
— США СЕГОДНЯ

« Этот роман великолепен … Огромное продолжение Джеда Рубенфельда его романа 2006 года, Интерпретация убийства , суета с похищениями, метание ножей, перестрелки, отравления, ограбление банков, коррупция . The Death Instinct — это редкое комбо-блюдо: взрыв для чтения — вы будете считать, сколько страниц у вас осталось, с ужасом, и вы сделаете это, прежде чем сделаете половину — и достаточно здоровенного, чтобы остаться с вами . Постоянный ритм интриг, путаницы и объяснений, о которых вы даже не догадывались ».
— The New York Times

«Умный, увлекательный и провокационный».
— The Seattle Times

«Дебют Рубенфельда, Интерпретация убийства, (2006), доказал его умелое использование исторических деталей для создания убедительной истории психологического напряжения.Ему стало только лучше ».
— Библиотечный журнал (обзор со звездами)

«Джед Рубенфельд представляет собой душевный рассказ со сложными и запоминающимися персонажами. The Death Instinct — это не только захватывающая история, которая вовлекает читателей в свои политические и научные интриги, но и провокационная медитация на психологические и эмоциональные колебательные эффекты войны и терроризма ».
— Мэттью Перл, автор The Dante Club и The Poe Shadow

«В The Death Instinct Джед Рубенфельд мастерски сплетает обширную историю, которая перемещается из Нью-Йорка в Париж, в Вену и обратно, освещая шокирующая и ужасающая ясность афтершокового воздействия Великой войны на целое поколение.Любой, кто любит тайны, политические интриги и любовь в безвыходных обстоятельствах, проглотит этот увлекательный роман ».
— Кэтрин Хоу, автор книги The Physick Book of Deliverance, датчанин

« The Death Instinct — это ужасающе умные, крутые американские горки в романе, полном таинственных поворотов, убийств, заговоров, мечтаний о мести, и в конечном итоге очень человеческое искупление. Начиная с одного из величайших нераскрытых преступлений в американской истории — взрыва бомбы на Уолл-стрит в 1920 году, автор Джед Рубенфельд отправляет читателя в быстрое путешествие вперед через политику и полицейскую работу, науку и психоанализ начала девятнадцатого века.Персонажи настолько хорошо реализованы, заговоры так чудесно искажены, а отображение времени и места настолько хорошо сделано, что читателям будет трудно отразить эту историю? И труднее забыть »
— Дебора Блюм, автор книги The Poisoner’s Handbook : Убийство и рождение судебной медицины в эпоху джаза Нью-Йорк

«Хорошо составленная история, умело рассказанная, с большим количеством поворотов, чем у свиного хвоста, и намного более занимательной».
— Энн Перри, автор романов Томаса Питта и Уильяма Монка

.