РАССУДОК — это… Что такое РАССУДОК?
форма мышления, в к-рой его всеобщая диалектич. природа осуществляется и проявляется превращенно – как специфически субъективная способность логически обрабатывать материал познания, придавая ему определенность, организованность и строгость, а также как дискурсивное движение в нем. Р., в противоположность интуиции, представляется лишенным творч. функций, хотя на деле они лишь не находят в Р. явного выражения. Следует отличать Р. как филос. категорию от обыденного Р. (см. Здравый смысл). В пределах Р. абстракции наделяются самостоят., самодовлеющим значением. Поэтому мышление, становясь рассудочным, выступает как якобы лишь абстрактное в противовес чувственности, к-рая представляется монополизирующей конкретность. Отсюда – характернейшие черты Р.: ориентация на абстрактное тождество, абстрактную всеобщность и т.п. Поскольку Р. выносит характеристики мышления как творч. процесса вне себя, он фиксирует лишь р е з у л ь т а т ы разрешения всякого диалектич. противоречия, безотносительно к самому противоречию. Такие результаты неизбежно получают форму разрозненных фрагментов, замкнутых в себе «систем готового знания», не поддающихся никакому рацион. синтезу друг с другом средствами Р. Р. разрывает эмпирич. и собственно теоретич. способы применения мышления и превращает их в самостоят. «типы», из к-рых второй якобы не глубже проникает в предмет, а воспаряет над ним в абстракции. Для Р. характерны рядоположность, внешняя рефлексия. В особенности Р. свойственно гипертрофирование категории различия: с его т. зр. дистинкция есть высший символ научности. Языковое выражение, к-рое никогда не может быть единств. способом опредмечивания мыслит. деятельности, фетишизируется (знаковый фетишизм). Поэтому специфич. законам языковых операций процесса рассуждения придается значение законов будто бы самого познающего мышления. Отсюда иллюзия, будто логикой мышления должна быть не содержательная, а формальная логика. Р. гасит в знании, взятом как внешний результат, его собств. характер генетич. процесса, подменяя строгость понимания строгостью изложения. Тем самым Р. придает понятию форму, «лишенную понятия» (см. К. Marx, Das Kapital, Bd 1, В., 1960, S. 106; Bd 3, В., 1960, S. 197, 225, 382, 387, 428, 435, 869). P. свойственна иллюзия, будто возможна алгоритмизация мышления, его машинизация. На деле к движению по алгоритму не сводимо также и рассудочное мышление, ибо и здесь оно остается содержательным и подчиняется содержательной логике, хотя и в превращенной форме. Именно Р. выступает как «огрубляющее» мышление, ставящее созданную субъективной рефлексией связь на место явно предметной связи. Марксизм объясняет Р. как превращенную форму на пути анализа его с т. зр. социальной природы познания. Р. как самостоят. форма, не снятая разумом, а противостоящая ему, есть не вечная, а исторически преходящая форма, порожденная разделением деятельности, ее отчуждением. Особенность Р. и его предмета всецело определяется этими особенностями деятельности. Р. есть способ мышления, позволяющий использовать в формально-присвоенной, но творчески не освоенной форме гораздо большую теоретич. культуру, чем та, к-рая стала достоянием способностей использующего ее индивида. Однако посредством Р. все же совершается положит. работа мысли. Поэтому науч. критика Р. должна обнаруживать в нем превращенные формы познающего мышления, в противовес нигилистич. отрицанию Р. иррационализмом, алогизмом. Р. не способен отстоять науку от субъективистско-идеологич. элемента, напротив, он мирно уживается с ним, даже придавая ему респектабельный, наукообразный вид. Так, вульгарная политич. экономия, оставаясь в плену «отчужденных по отношению к внутренней связи форм проявления», «лишь вносит известный рассудочный порядок» в воспроизводящие их представления (см. тамже, Bd 3, S. 829, 885). Вульгарная т. зр. принимает формальную организованность фрагментарного знания за рациональность познания, а его универс. целостность и творч. характер – за нечто «иррациональное». Уже Гегель понял, что эта мнимая рациональность «…принадлежит на деле области рассудка», а это мнимое «и р р а ц и о н а л ь н о е» есть «начало и след р а з у м н о с т и» (Соч., т. 1, М.–Л., 1929, с. 336). Подчеркнув правоту этой мысли Гегеля (см. К. Маркс, в кн.; Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 25, ч. 2, с. 340–41), Маркс показал, что превращенные формы, фрагментарные и «лишенные понятия», суть объективно существующие иррациональные формы (см. тамже, с. 389). «Рассудок нисколько не спотыкается о них» именно потому, что сам он – столь же превращенная, полная иррациональности форма познания (см. К. Marx, Das Kapital, Bd 3, S. 829). Поэтому анализ Р. – ключ к критике иррационализма, как такой реакции на Р., к-рая, находясь в негативной зависимости от него, еще не способна его преодолеть.Г. Батищев. Москва.
Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.
(5 курс) Рассудок и разум — Департамент философии
Философия дает такое знание, которое никаким другим способом получить невозможно. У неё есть объект, исследованием которого занимается только она и никакая другая наука. Этим объектом познания философии является истина. Все науки занимаются поисками истины. но все они, исключая философии, ищут истину о чем-то, отличным от истины. Философия же ищет истину о самой истине. Поэтому самое краткое определение философии — наука о истине. Именно так понимали ее Аристотель и Гегель. Философия исследует процесс познания истины: является теорией познания, гносеологией, или, сейчас модно стало выражаться, эпистемологией. Все науки занимаются познанием, но чего-то отличного от самого познания, философия же занимается познанием самого познания. Философия стремится выявить пути, ведущие к истине, и дороги, приводящие к заблуждению, с тем, чтобы помочь познающему человеку (субъекту познания) совершенно независимо от того, вв какой области он работает, прийти к истине и не впасть в заблуждение. Тем самым философия выступает как самый общий, пригодный в любой области, метод познания и тем самым как наука о этом методе познания — предельно общая методология познания истины.
Мышление есть волевая деятельность, направляемая человеком. Поэтому оно тоже может быть как правильным, так и неправильным. Правильным образом, способом мышления является тот, что ведет к истине, неправильным — ведущий к заблуждению. Чтобы успешно двигаться к истине, нужно овладеть правильным образом, способом или, что то же самое, методом мышления. Предельно общий метод познание может быть только методом мышления. Никакого другого общего метода мышления, кроме метода мышления, быть не может. Философия, представляя собой предельно общий метод познания, с неизбежностью является самым общим методом мышления. Но создать общий метод мышления, невозможно не исследовав процесс мышления. Поэтому философия является наукой о мышлении. Мышление является объектом исследования ряда конкретных наук, в частности психологии. Отличие философии от других дисциплин. изучающих мышления, заключается в том, что она рассматривает мышление под одним определенном углом — она исследует его как процесс, ведущий к истине, как процесс постижения истины.
При подходе к мышлению как процессу постижения истины, оно предстает в двух, если можно так выразиться, ипостасях, в двух видах. Мышление, как и чувственное познание, было открыто элеатами. Но первым его исследовал Платон. Уже он выделил в нем такие дваего вида, как собственно мышление (ноэсис) и рассудок (дианойя). В последующее время такие философы, как Северин Боэций, Фома Аквинский, Николай Кузанский, Джордано Бруно, Иммануил Кант, Фридрих Якоби, Фридрих Шеллинг, различали в мышлении рассудок, или рацио (от лат. ratio, rationis — счет, расчет, мера) и разум, или интеллект (от лат. intellectus — ум, разум), хотя и понимали их далеко не одинаково, чаще всего как два уровня: низший и высший. Наиболее глубоко эта проблемы была разработана в работах Георга Гегеля, четко различавшим рассудок, или рассудочное мышление, и разум, или разумное мышление. В настоящее время чаще всего о рассудке говорят применительно к эмпирическому уровню познанию, о разуме — применительно к теоретическому его уровню.
Рассудочное мышление впервые было детально исследовано Аристотелем, который создал науку о нем — формальную логику. Последняя рассматривает мышление только как субъективную деятельность человека и выявляет правила, которым должна подчиняться эта деятельность, чтобы результатом было постижение истины. Исследованием же самой истины формальная логика не занимается. Она не есть теория познания, гносеология. Поэтому зародившись в недрах философии, формальная логика в последующем выпала из и стала вполне самостоятельной наукой.
Но мышление является не только субъективной деятельностью человека. Оно есть облеченный в форму субъективной деятельности объективный процесс, развивающийся по объективным же законам. Хотя предпосылки для открытия мышления как объективного процесса были заложены ещё Платоном, открыт он был только Г. Гегелем. Именно в результате исследований последнего стало ясно, что если под рассудком, рассудочным мышлением в большинстве случаев понималось мышление как субъективная деятельность человека, то под разумом, разумным мышлением — мышление как объективный процесс. Г. Гегель открыл и законны мышления как объективного процесса. Этими законами являются наиболее общие законы развития объективного мира, законы диалектики. Г. Гегелем была создана наука об мышлении как объективном процессе, которую он называл и логикой, и диалектикой.. К этим названиям затем добавилось еще одно — диалектическая логика. Суть человеческого познания заключается в мышлении, причем мышлении разумном. Поэтому теория разумного мышления — диалектика, диалектическая логика является одновременно и теорией познания, гносеологией. А так как законы разумного мышления, законы диалектики являются одновременно и наиболее законами мира, то диалектика, диалектическая логика представляет собой наиболее общий взгляд на мир, т.е. является предельном общим мировоззрением, онтологией.
Открытия Гегеля были творчески использованы К. Марксом и Ф. Энгельсом, создавшими свою собственную философскую системы. В отличие от Г. Гегеля, который рассматривал диалектику мышления как первичную, а диалектику мира как вторичную: производную, К. Маркс и Ф. Энгельс заняли прямо противоположную позицию. Они исходили из того, что диалектическое развитие мира является первичным, а диалектическое развитие мышления вторичным, производным. Если Г. Гегель считал, что мир развивается по законам разумного мышления, то К. Маркс и Ф. Энгельс исходили из того, что разумное мышление развивается по наиболее общим законам объективного мира. Если диалектика Г. Гегеля была идеалистической, то диалектика К. Маркса и Ф. Энгельса — материалистической.
Важнейшая задача, объективно вставшая сейчас перед философией, заключается во всесторонней разработка теории разумного мышления, которая одновременно является одновременно и теорией познания, и общим взглядом на мир, онтологией. Но для этого необходимо обращение к Г. Гегелю и, глаувнм образом, к марксистской философии — материалистической диалектике, или, что то же самое, диалектическому материализму. Но Гегель довольно прочно забыт. Диалектический материализм большинство философов, как на Западе, так и в нашей стране, не только принимается во внимание, но категорически отвергается. Причин много. Одни из них — чисто идеологические. Другие заключаются в нашем недавнем прошлом, когда под видом диалектического материализма преподносился набор формул, которые надлежало заучить.
В результате игнорирования открытий и Г. Гегеля, и К Маркса, когда в современной западной философии (а только ее и можно принимать во внимание, ибо наши философы самозабвенно повторяют зады своих западных коллег) заходит речь о научном познании, которое может быть только мышлением, то имеется в виду одно лишь рассудочное мышлением. Разумное мышление большинством специалистов по т.н философии науки напрочь отвергается. В результате создаются концепции, для обозначения которые, как нельзя лучше, походит слово «неразумные». И они с треском лопаются. Рухнули неопозитивистские концепции научного знания. Практически никаких проблем научного познания не смогли решить и постпозитивисты. А в работах такого представителя постпозитивизма, как П. Фейерабенд, не только полностью игнорируется разумное мышление, но полностью отвергается и рассудочное. В них полностью отсутствует не только разум, но и рассудок.
Философия дает такое знание, которое никаким другим способом получить невозможно. У неё есть объект, исследованием которого занимается только она и никакая другая наука. Этим объектом познания философии является истина. Все науки занимаются поисками истины. но все они, исключая философии, ищут истину о чем-то, отличным от истины. Философия же ищет истину о самой истине. Поэтому самое краткое определение философии — наука о истине. Именно так понимали ее Аристотель и Гегель. Философия исследует процесс познания истины: является теорией познания, гносеологией, или, сейчас модно стало выражаться, эпистемологией. Все науки занимаются познанием, но чего-то отличного от самого познания, философия же занимается познанием самого познания. Философия стремится выявить пути, ведущие к истине, и дороги, приводящие к заблуждению, с тем, чтобы помочь познающему человеку (субъекту познания) совершенно независимо от того, вв какой области он работает, прийти к истине и не впасть в заблуждение. Тем самым философия выступает как самый общий, пригодный в любой области, метод познания и тем самым как наука о этом методе познания — предельно общая методология познания истины.
Исходный пункт познания мира — чувственное познание (ощущения и восприятия). Но чувственное познание есть функционирование человеческого организма, есть физиологический, биологический процесс, который не подконтролен человеку. Человека нельзя научить лучше ощущать и воспринимать мир. Если у человека плохо со зрением, нужно обращаться не к философу, а к окулисту. Никакого общего метода чувственного познания не существует и существовать не может. Иное дело — другая, более высокая ступень познания — рациональное познание, или мышление. Мышление в сущности своей есть не простое функционирование организма, а как, скажем, и любая разновидность физического труда, целенаправленная, волевая деятельность человека. Оно есть умственный труд. Человек может направлять ход своих мыслей, перебрасывать их с одного объекта на другой и т.п. Когда человек занимается физическим трудом, скажем, шитьем сапог, он может действовать как правильно, так и неправильно. Правильным образом действия является такой, который ведет и приводит к реализации поставленной цели, неправильным — обрекающий на неудачу. Чтобы правильно дейстсавть, нужно овладеть опытом предшествующих поколений работников, усвоить определенные приемы и правила деятельности. Эти правила не есть законы объективного мира. И, тем не менее, они объективны в том смысле, что если работник не будет с ними считаться, его деятельность обречена на неудачу.
Мышление есть волевая деятельность, направляемая человеком. Поэтому оно тоже может быть как правильным, так и неправильным. Правильным образом, способом мышления является тот, что ведет к истине, неправильным — ведущий к заблуждению. Чтобы успешно двигаться к истине, нужно овладеть правильным образом, способом или, что то же самое, методом мышления. Предельно общий метод познание может быть только методом мышления. Никакого другого общего метода мышления, кроме метода мышления, быть не может. Философия, представляя собой предельно общий метод познания, с неизбежностью является самым общим методом мышления. Но создать общий метод мышления, невозможно не исследовав процесс мышления. Поэтому философия является наукой о мышлении. Мышление является объектом исследования ряда конкретных наук, в частности психологии. Отличие философии от других дисциплин. изучающих мышления, заключается в том, что она рассматривает мышление под одним определенном углом — она исследует его как процесс, ведущий к истине, как процесс постижения истины.
При подходе к мышлению как процессу постижения истины, оно предстает в двух, если можно так выразиться, ипостасях, в двух видах. Мышление, как и чувственное познание, было открыто элеатами. Но первым его исследовал Платон. Уже он выделил в нем такие дваего вида, как собственно мышление (ноэсис) и рассудок (дианойя). В последующее время такие философы, как Северин Боэций, Фома Аквинский, Николай Кузанский, Джордано Бруно, Иммануил Кант, Фридрих Якоби, Фридрих Шеллинг, различали в мышлении рассудок, или рацио (от лат. ratio, rationis — счет, расчет, мера) и разум, или интеллект (от лат. intellectus — ум, разум), хотя и понимали их далеко не одинаково, чаще всего как два уровня: низший и высший. Наиболее глубоко эта проблемы была разработана в работах Георга Гегеля, четко различавшим рассудок, или рассудочное мышление, и разум, или разумное мышление. В настоящее время чаще всего о рассудке говорят применительно к эмпирическому уровню познанию, о разуме — применительно к теоретическому его уровню.
Рассудочное мышление впервые было детально исследовано Аристотелем, который создал науку о нем — формальную логику. Последняя рассматривает мышление только как субъективную деятельность человека и выявляет правила, которым должна подчиняться эта деятельность, чтобы результатом было постижение истины. Исследованием же самой истины формальная логика не занимается. Она не есть теория познания, гносеология. Поэтому зародившись в недрах философии, формальная логика в последующем выпала из и стала вполне самостоятельной наукой.
Но мышление является не только субъективной деятельностью человека. Оно есть облеченный в форму субъективной деятельности объективный процесс, развивающийся по объективным же законам. Хотя предпосылки для открытия мышления как объективного процесса были заложены ещё Платоном, открыт он был только Г. Гегелем. Именно в результате исследований последнего стало ясно, что если под рассудком, рассудочным мышлением в большинстве случаев понималось мышление как субъективная деятельность человека, то под разумом, разумным мышлением — мышление как объективный процесс. Г. Гегель открыл и законны мышления как объективного процесса. Этими законами являются наиболее общие законы развития объективного мира, законы диалектики. Г. Гегелем была создана наука об мышлении как объективном процессе, которую он называл и логикой, и диалектикой.. К этим названиям затем добавилось еще одно — диалектическая логика. Суть человеческого познания заключается в мышлении, причем мышлении разумном. Поэтому теория разумного мышления — диалектика, диалектическая логика является одновременно и теорией познания, гносеологией. А так как законы разумного мышления, законы диалектики являются одновременно и наиболее законами мира, то диалектика, диалектическая логика представляет собой наиболее общий взгляд на мир, т.е. является предельном общим мировоззрением, онтологией.
Открытия Гегеля были творчески использованы К. Марксом и Ф. Энгельсом, создавшими свою собственную философскую системы. В отличие от Г. Гегеля, который рассматривал диалектику мышления как первичную, а диалектику мира как вторичную: производную, К. Маркс и Ф. Энгельс заняли прямо противоположную позицию. Они исходили из того, что диалектическое развитие мира является первичным, а диалектическое развитие мышления вторичным, производным. Если Г. Гегель считал, что мир развивается по законам разумного мышления, то К. Маркс и Ф. Энгельс исходили из того, что разумное мышление развивается по наиболее общим законам объективного мира. Если диалектика Г. Гегеля была идеалистической, то диалектика К. Маркса и Ф. Энгельса — материалистической.
Важнейшая задача, объективно вставшая сейчас перед философией, заключается во всесторонней разработка теории разумного мышления, которая одновременно является одновременно и теорией познания, и общим взглядом на мир, онтологией. Но для этого необходимо обращение к Г. Гегелю и, глаувнм образом, к марксистской философии — материалистической диалектике, или, что то же самое, диалектическому материализму. Но Гегель довольно прочно забыт. Диалектический материализм большинство философов, как на Западе, так и в нашей стране, не только принимается во внимание, но категорически отвергается. Причин много. Одни из них — чисто идеологические. Другие заключаются в нашем недавнем прошлом, когда под видом диалектического материализма преподносился набор формул, которые надлежало заучить.
В результате игнорирования открытий и Г. Гегеля, и К Маркса, когда в современной западной философии (а только ее и можно принимать во внимание, ибо наши философы самозабвенно повторяют зады своих западных коллег) заходит речь о научном познании, которое может быть только мышлением, то имеется в виду одно лишь рассудочное мышлением. Разумное мышление большинством специалистов по т.н философии науки напрочь отвергается. В результате создаются концепции, для обозначения которые, как нельзя лучше, походит слово «неразумные». И они с треском лопаются. Рухнули неопозитивистские концепции научного знания. Практически никаких проблем научного познания не смогли решить и постпозитивисты. А в работах такого представителя постпозитивизма, как П. Фейерабенд, не только полностью игнорируется разумное мышление, но полностью отвергается и рассудочное. В них полностью отсутствует не только разум, но и рассудок.
Вопреки расхожим представлениям расссудочное и разумное мышление нельзя рассматривать как низший и высший уровни мыслительной деятельности, хотя определенная доля истины в них содержится. Также неверно однозначно связывать рассудочное мышление с эмпирическим уровнем познания, а разумное — с теоретическим. Допустимо предположить, что на самом начальном этапе развития мышление было только рассудочным. Но даже, если так оно и было, то довольно рано наряду с рассудком возник и разум. Другое дело, что долгое время рассудок выступал на первый план, заслоняя разум. Поэтому-то он и был открыт и изучен первым. Разум стал все более и более явственно обнаруживаться только с появлением философии и науки. На уровне эмпирического познания действует не только рассудок, но и разум. Понятия, какими они обрисованы в формальной логике, суждения и умозаключения представляют собой специфические формы рассудочного мышления. И разумное мышление невозможно без понятий, что порождало иллюзию тождества рассудка и разума. Однако, хотя понятия разума и существенно отличны от понятий рассудка, осознание этого отличия до сих пор отсутствует. Но имеются и такие формы разумного мышления, которые совершенно четко отличают его от рассудка. Прежде всего, это, конечно, идея. Идея есть простейшая элементарная форма истолкования (интерпретации), а тем самым понимания и объяснения фактов. Из других форм разумного мышления наиболее известна теория, представляющая собой разработанную систему идей. На уровне эмпирического познания присутствуют не только рассудочные понятия (рационалии), суждения и умозаключения, но и разумные понятия (интеллектуалии), идеи и некоторые другие формы понимания фактов, в частности идеафактуальные картины. Нет только теорий, возникновение которых означает переход от эмпирического уровня познания к более высокому.
|
Любовь боится рассудка; рассудок боится любви. Одно упорно старается обойтись без другого. Но, когда это им удаётся, жди беды. Таковы, в самом кратком изложении, превратности любви. И разума. Отделение их друг от друга означает катастрофу. Но в их диалоге, если он случается, редко рождается приемлемый modus vivendi. Разум и любовь говорят на разных, труднопереводимых языках; обмен словами приводит, скорее, к углублению взаимного несогласия и подозрительности, чем к истинным пониманию и симпатии. На самом деле любовь и рассудок гораздо реже обмениваются мнениями, чем просто стараются перекричать друг друга. Рассудок изъясняется лучше, чем любовь, и поэтому ей мучительно сложно, если не невозможно вовсе, отстаивать свои права. Словесные поединки заканчиваются, как правило, победой рассудка и уязвлением любви. В споре любовь проигрывает. Пытаясь вынести приговор, который рассудок признал бы обоснованным, любовь издаёт звуки, которые он считает бессвязными; в лучшем случае любви следует действовать молча. Джонатан Резерфорд изложил вкратце длинный на самом деле список сражений, проигранных любовью: «Любовь балансирует на грани неизвестного, за пределами которого теряется возможность говорить; поэтому она движет нами, не прибегая к словам». Когда нас вынуждают говорить о любви, мы «мечемся в поисках слов», но они «просто склеиваются, свёртываются и исчезают». «Когда я хочу сказать все, я не говорю ничего или говорю очень мало». Все мы знаем, что такое любовь — до тех пор, пока не пытаемся сказать об этом вслух и чётко. Любовь не познается в словах: слова, по-видимому, являются собственностью рассудка, чужой и враждебной для любви территорией. Оказавшись обвиняемой в суде, где правит рассудок, любовь обречена на проигрыш. Её дело проиграно ещё до начала процесса. Подобно герою «Процесса» Кафки, любовь виновна уже в том, что попала под обвинения; и если за преступления, в совершении которых тебя обвиняют, ещё можно оправдаться, то защититься от самой угрозы попасть под суд невозможно. Такая вина не проистекает из «фактов, предъявленных по делу», а зависит от того, кто судит, кто имеет право выносить приговор, и кому остаётся лишь подчиняться приговору. Когда рассудок председательствует в суде, определяет правила ведения дел и назначает судей, любовь оказывается виноватой даже прежде, чем прокурор поднимется, чтобы зачитать обвинение. Однако, как заметил Блез Паскаль, «le coeur a ses raisons» (у сердца есть свой разум). Макс Шелер считал, что акцент в этой фразе падает на два слова: «свой» и «разум». «Сердце имеет свой разум, «свой», о котором иной разум ничего не знает и не может знать; и оно имеет разум, то есть объективное и очевидное проникновение в материи, по отношению к которым иной разум столь же «слеп», как слепой человек невосприимчив к цвету или глухой — к звуку» 2. Считаю же я кого-то «слепым», если он не видит того, что я вижу столь отчётливо. И такое обвинение в слепоте действует в обоих направлениях. Сердцу, как настаивает Шелер, нечего стыдиться и не за что извиняться. Оно может легко достигнуть того стандарта, которым так гордится рассудок. Хотя рассудок не хочет признавать их тем, чем они являются, на деле существуют веления сердца (ordre du coeur), логика сердца (logique du coeur) и даже математика сердца (matematique du coeur), причём все они столь же логически последовательны и ясны, как и гордо предъявляемые рассудком в обоснование своего превосходства. Суть в том, что веления, логика и математика сердца и ума, или любви и рассудка, не апеллируют к одним и тем же аспектам опыта и не преследуют одних и тех же целей. Вот почему любовь и рассудок не хотят слушать друг друга, а если бы они и прислушались, то вряд ли уловили бы смысл в различаемых словах. Внятная речь одного воспринимается другим как бессвязный лепет. На мой взгляд, существуют по крайней мере три восходящих к одной точке причины, по которым диалог между рассудком и любовью обречён на неудачу. Начнём с того, что любви важны ценности, тогда как рассудку — польза. Любви мир видится набором ценностей, а с точки зрения разума он выглядит собранием полезных объектов. Мы часто смешиваем два этих качества — «ценность» и «пользу» — и это приводит в тупик: разве вещь ценна не тем, что она полезна? Это, конечно, говорит рассудок — и говорит он это с момента своего пробуждения в античных диалогах Платона. С тех самых пор рассудок упорно пытался и пытается аннексировать понятие ценности и отбросить все противящееся этой аннексии; зачислить «ценность» на службу «полезности»; подчинить ей «ценность» или хотя бы представить «ценность» дополнением к «полезности». Но ценность есть качество вещи, тогда как полезность характеризует тех, кто ей пользуется. Именно несовершенство пользователя, недостатки, заставляющие его страдать, его стремление заполнить возникшие бреши, и делают вещь полезной. «Использовать» — значит улучшить состояние пользователя; «использование» предполагает его заботу о собственном благополучии. В платоновском «Пире» Аристофан связывает любовь со стремлением к завершённости: «Жажда целостности и поиск её называются Любовью», — говорит он. Сократ, как всегда, старается возвести простое описание в ранг закона логики, поставить «обязательное» на место «вероятного»: «Разве не очевидно, что желающий стремится к тому, чего ему не хватает, или не стремится, если не испытывает недостатка?» Поскольку догадкам и ошибкам в суждениях не должно оставаться места, Сократ подытоживает: всякий, «кто желает, желает того, чем он не владеет и чего нет рядом с ним, чего у него нет, чем он не является сам и чего ему не хватает». Именно это, утверждает он, мы и называем «желанием»; это то, чем желание должно быть, если оно не есть что-то иное, чем желание. Но является ли таким желанием то, что мы понимаем под «любовью», как описывал её Аристофан? Сократ подробно приводит слова, услышанные им от мудрой Диотимы из Мантинеи (У. Г. Д. Роуз считает, что англоязычным эквивалентом этого имени следовало бы считать «Fеаrthelord from Prophetville»). По словам Диотимы, Любовь была зачата на вечеринке в честь дня рождения Афродиты в результате интимной близости Изобилия и Бедности, и поэтому она родилась ни бедной, ни богатой, или довольно бедной, но с «предначертанием стать красивой и доброй»; она не была ни смертной, ни бессмертной, или скорее смертной, но предназначенной к бессмертию. Другими словами, любовь «не заключается в желании и богатстве»; любовь «не предназначена для прекрасного» — «она существует для зачатия и рождения в красоте», и это так, «потому что для смертных зачатие — это нечто вечное и бессмертное». «Отсюда неизбежно следует, что любовь также предназначена для бессмертия» 3. То, чего вы желаете, вы стремитесь использовать; точнее сказать — «израсходовать», избавиться от его чуждости, превратить в свою собственность, или даже поглотить — сделать частью собственного тела, продолжением самого себя. Использовать — значит уничтожить иное ради себя. Любить, напротив, означает ценить иное ради его отличий, защищать непохожесть, желать её процветания и быть готовым пожертвовать своим комфортом, а иногда и земным существованием, если это необходимо для осуществления такого намерения. «Польза» означает выгоду для себя; «ценность» предполагает самопожертвование. Использовать — значит брать, ценить — значит давать. Стремление использовать и ценить задаёт для рассудка и любви разные и расходящиеся пути. Но, оказавшись на них, рассудок и любовь обретают и совершенно различные горизонты. Перспективы любви бесконечны и недостижимы, они постоянно отдаляются по мере того, как она наполняет все ваше существо. Любовь не более бессмертна, чем сами любящие, и может исчезнуть, даже не приблизившись к её неясным пределам, но это не любовь, если она не считает бесконечность времени и безграничность пространства своими единственно приемлемыми пределами. Тот, кто любит, согласится с Лукой, племянником Сенеки, говорившим: «У меня есть жена, у меня есть сыновья, и все они — заложники судьбы», — с тем, что судьба всегда непредсказуема и не знает границ, и с тем, что любить — значит соглашаться, что так и должно быть. Намерения рассудка, однако, прямо противоположны: не отворять ворота, открывающие путь в бесконечность, а закрывать их, причём надёжно. Акт использования — это событие, которое происходит и завершается в пределах определённого отрезка времени: как правило, вещи теряют свою полезность в ходе их применения. Использование может стать продолжительным только путём повторения; ему недоступно самоосуществление, которое неизбежно его бы разрушило (именно в этом смысле мы можем говорить о специфической жажде «полезных предметов», разжигаемой нашим обществом потребления, как о желании желать, а не быть удовлетворённым). Здесь вновь уместно процитировать Макса Шелера: «Любовь любит, постоянно заглядывая за пределы того, что ей известно и чем она владеет. Triebimpuls, который её пробуждает, может угаснуть, но сама любовь не пресыщается». Любовь, настаивает Шелер, по сути своей бесконечна; она «требует для своего удовлетворения бесконечного блага» 4. Если любовный порыв вдруг воплощается в конечном благе или конечном состоянии, это свидетельствует о безрассудной страсти — опасном, хотя и часто встречающемся, «разрушении» и «смешении» иерархий любви (ordo amoris). Любовь, достойная этого имени, никогда не прекращается и никогда не достигает удовлетворения; подлинную любовь можно распознать по ощущению любящим того, что она ещё не достигла предначертанных ей высот, но отнюдь не по его уверенности в том, что она обрела должные формы, и тем более не по сожалению, что она зашла слишком далеко. Но то, что представляет собой великолепие любви, оборачивается и её несчастьем. Бесконечное всегда сопряжено с неопределённым. Его нельзя обозначить, обрисовать, измерить. Оно не поддаётся определениям, ломает любые рамки и переходит всякие границы. Отрицая собственные законы, любовь всегда опережает любую, даже самую быструю из «моментальных съемок»; о ней можно говорить лишь как об истории, безнадёжно устаревающей уже в момент изложения. С точки зрения рассудка, любовь, даже если она и стремится к правдивым образам и четким схемам, изначально несёт в себе грех бесформенности. И поскольку рассудок стремится остановить или пустить в определённое русло непокорные потоки, приручить дикие начала и подчинить себе стихии, любовь становится объектом обвинений в уклончивости, своенравии и упрямстве. Рассудок в своей погоне за пользой урезает бесконечность до ощутимых размеров. Любовь в погоне за ценностью расширяет любые пределы до бесконечности. Разум не может заходить так далеко и сходит с дистанции на середине пути. Его неспособность угнаться за чувствами и отказ от их преследования ошибочно принимается за доказательство нерешительности, «субъективности», запутанности любви и её ценностей, отсутствия в них благоразумия и смысла, в конечном счёте — их бесполезности. Наконец, существует и третья причина для противопоставления рассудка и любви. Рассудок, если можно так сказать, предполагает верность субъекту, то есть самому себе. Напротив, любовь требует единения с другим и поэтому подразумевает подчинение субъекта чему-то (внешнему), наделённому большими значением и ценностью. В «рекламном буклете» рассудка определяющим фактором названа свобода; «буклет» обещает свободу преследовать и достигать любые цели, лишь бы они считались достойными преследования сейчас или в будущем. С точки зрения такой свободы все «внешнее» относительно субъекта — как вещи, так и люди — это-набор потенциальных препятствий для действия, которые должны быть превращены в механизмы действия. Именно цели субъекта придают значимость этим «внешним» элементам. Никакие иные основания для утверждения значимости не признаются, если рассудок остаётся верен самому себе и нацелен на выполнение своих обещаний. Любой признак автономии и самоопределения вещей или личностей может рассматриваться и определяться только как свидетельство их сохранившейся «способности к сопротивлению». Если таковая чересчур велика, чтобы быть сломленной, с ней нужно «считаться», и в этом случае переговоры или компромисс предпочтительнее открытого наступления, — но всё равно такое решение будет принято во имя «хорошо осознанного интереса» субъекта. Если рассудок желает давать советы индивидам своим обладателям как добродетельным личностям, в его распоряжении не остаётся другого языка, кроме подсчёта приобретений и потерь, затрат и результатов, как это сделано в «категорическом императиве» Иммануила Канта. С такой точки зрения любовь виновна в глухоте к доводам рассудка. В акте любви, как отмечает Макс Шелер, личность «отрекается от самой себя, чтобы принять участие в другом существе как в ens intentionale». В акте любви и благодаря ему личность «присоединяется к другому объекту, утверждая его стремление к совершенству, которое она благословляет и которому активно способствует» 5. Рассудок предлагает личности свою способность превратить её намерения в цели, управляющие поведением других; любовь, наоборот, вдохновляет личность принять намерения других за свои собственные цели. Для рассудка вершиной нравственности становится великодушная терпимость к Другому. Любовь же не опустится до простой терпимости; вместо этого она требует единения, которое может означать самопожертвование, самоотречение, то есть таких отношений, которые крайне трудно, почти невозможно, оправдать разуму. Но для любви существует и нечто большее, чем безусловное принятие непохожести другого и признание его права на эту непохожесть; нечто большее даже, чем согласие помогать, поощрять, служить причинам такой непохожести. Любовь предполагает подписание пустого чека: полностью и искренне одобряя право другого на его индивидуальность, мы не знаем, в чём она может проявиться уже сейчас, не говоря уже о том, что последует далее. Эммануэль Левинас сравнивает Иное Эроса с будущим — по аналогии с невозможностью «схватить будущее каким бы то ни было способом», со свойством будущего «сваливаться на нас и крепко удерживать». «Я не определяю Иное через будущее, — объясняет Левинас, — «но будущее — через Иное»; «полная противоположность Иного» столь завершённа и неукротима, что может служить эмпирической ссылкой, необходимой для зримого представления чуждости будущего или смерти… Любовь означает вступление в некие отношения с тайной и согласие с её неразрешимостью. Любовь не предполагает «схватывания», «обладания», «познания» и не приводит к чему-либо подобному, не говоря уже об установлении господства или контроля над объектом любви. Любовь означает согласие с тайной другого, подобной тайне будущего: с чем-то таким, «что отсутствует в мире, где находится место всему»; с чем-то, что «не может быть там, где все существует» 6. Ведь будущее всегда пребывает в каком-то ином месте; там же пребывает и Иное любви. Можно заметить, что мы нигде не касались чувств и страстей, обычно ассоциируемых с «состоянием любви» или «влюблённостью». Если «у любви есть свой разум», как настаивал Паскаль, или свои законы, логика и математика, как предполагал Шелер, если она вообще поддаётся описанию на языке, подходящем для межличностного общения, то только как особый тип взаимного выбора субъекта и Другого, как особый тип присутствия Другого, равно как и тип формирования самого Субъекта. Согласившись с этим, мы можем представить себе любовь как стержень нравственной личности и моральных отношений. В то время как рассудок боится выйти за рамки онтологического, любовь устремляется в область этического. Этика, можно сказать, создана по образу и подобию любви. Всё, что говорилось выше о любви, в равной мере относится и к этике. В большей мере чем человек является существом думающим (ens cogitans) и повелевающим (ens volens), он представляет собой существо любящее (ens amans), говорит Шелер и добавляет, что иначе и не может быть, так как люди сначала схватывают мир в сети, сплетённые из любви и ненависти, и лишь затем подчиняют его, как сказал бы Шопенгауэр, своей воле и представлению. Уберите любовь и ненависть — и не будет никакой сети, а, следовательно — и никакого улова. Левинас, соглашаясь с утверждавшимся Шелером приоритетом этики, не считал, однако, очевидным решающий его аргумент. Насколько я понимаю, известный постулат Левинаса, (согласно которому) «этика предшествует онтологии», в отличие от утверждения Шелера, не претендует на эмпирико-онтологический статус. Он, скорее, содержит два предположения — одно феноменологическое, другое этическое. Во-первых: чтобы понять значение этического, необходимо на время отказаться от всех прежних знаний об онтологическом по причине их иррелевантности. Во-вторых: не этика должна оправдываться с точки зрения бытия, а наоборот, бремя доказывания (onus probandi) лежит на сущем, именно оно должно продемонстрировать своё согласие с моралью. Другими словами, нельзя вывести «должное» из «существующего», но по этому поводу не следует беспокоиться, так как «существующему» надлежит озаботиться своими отношениями с «должным». Утверждение о том, что «этика предшествует онтологии», должно переводиться на язык морали как «этика лучше онтологии». «Лицо ближнего, — пишет Левинас, — символизирует для меня исключительную ответственность, предваряющую любое добровольное согласие, любой договор, любой контракт» 7. Я ответственен ещё до того, как беру на себя какое бы то ни было обязательство, которому общество способно придать силу правила или юридического требования. Но так как никакого правила ещё не было сформулировано в то время, как ответственность возникла с первым появлением Другого, эта ответственность лишена содержания: она ничего не говорит о том, что следует делать — она лишь утверждает, что с этого момента всё, что делается, будет считаться верным или неверным в зависимости от того, как оно отразится на Другом. Относительно Левинаса, глубоко религиозного философа и верного последователя Талмуда, важно заметить, что, широко используя доктрину заповедей, он разъясняет только одну из них: «не убий». На одной этой заповеди может быть выстроена вся система нравственности, поскольку она требует согласия на вечное общество Другого, на сосуществование с ним — со всеми неясными и непредсказуемыми последствиями. Она предписывает вести совместную жизнь, взаимодействовать и общаться; всё остальное остаётся неопределённым — пустым чеком, который нам предстоит заполнить своими действиями. Именно эта неопределённость и вводит нас на территорию этического. Другой великий религиозный мыслитель и моралист нашего столетия, Кнут Легструп, высказывается более конкретно о вызывающей раздражение, но всё же священной неопределённости этической нормы: «Норма не даёт указаний, как нужно заботиться о жизни вверенного (нашим заботам) человека. Она ничего не уточняет в этом отношении, оставляя все на усмотрение личности. Без сомнения, служить Другому нужно словом и делом, но какими конкретно словом и делом, мы должны решать в зависимости от ситуации» 8. Понимание того, что мы находимся под контролем, и незнание того, что же этот контроль предписывает нам делать, означает обречённость на пожизненную неопределённость. Однако, говорит Легструп, именно это и есть «быть нравственным»: (ведь) определённость порождает безответственность, а абсолютная определённость тождественна абсолютной безответственности. Если бы нам всякий раз точно сообщали, как следует поступать, то «мудрость, проницательность и любовь, с которой мы должны действовать, больше не были бы нашими собственными»; указание стало бы призывом не к гуманности, воображению и проницательности, а к послушанию; христианская мораль, в частности, «была бы принижена до уровня идеологии», и мы поддались бы соблазну «абсолютизировать те точки зрения, которые в настоящее время преобладают в законах, установлениях и обычаях» 9. Каков именно статус «безусловной ответственности» Левинаса и «неартикулированной команды» Легструпа — это весьма сложный вопрос. Ответы располагаются между двумя полярными точками зрения, принимаемыми в этической философии: между верой в божественное, не требующей доказательств происхождения этики, и понятием о ней как о кодифицированной «воле общества», продукте условностей, сформировавшемся в процессе исторического опыта на пути проб и ошибок, даже если в его основе и лежали рациональные подходы к оценке предпосылок человеческого сосуществования. Левинас и Легструп стараются примирить крайние точки зрения и показать, что не требующее доказательств наличие нравственной нормы и человеческая ответственность за озвучивание неартикулированного понятия обусловливают и приводят в движение друг друга, не противореча одно другому. В том видении морали, которое предлагается Левинасом и Легструпом, есть место и для того, и для другого; скажем больше, их одновременное присутствие обязательно. Но совместная проповедь двух великих мыслителей не ограничивается попыткой разрешить самую противоречивую антиномию моральной философии. Наиболее важная часть их учения — это опровержение высказываемого или подразумеваемого логического допущения, свойственного всей или почти всей современной этической философии, согласно которому основы этики страдают от элементов неопределённости и выигрывают от уверенности, заложенной в чёткой букве закона; соответственно, «быть нравственным» означает в конечном счёте соответствовать этической норме. Общераспространённому представлению о морали, сформировавшемуся по образцу закона, Левинас и Легструп противопоставляют взгляд на мораль как на вызов; как на проблему ответственности за слабость Другого, а не ответственности перед высшей властью. Тем самым в противовес идее, согласно которой разрешение этического противоречия представляется конечным актом, завершающимся тогда, когда составлен всеобъемлющий рациональный и свободный от противоречий нравственный кодекс и узаконено его неоспоримое превосходство, Левинас и Легструп постулируют ответственность как бесконечное, непрекращающееся условие существования человека. Из идеи безусловной ответственности и неартикулированных требований следует, что нравственные существа можно распознать по их постоянному беспокойству и самоосуждению, по неискоренимому подозрению в том, что они ещё недостаточно нравственны, что ещё не всё возможное сделано, что в моральном требовании содержалось нечто большее, чем им удалось расслышать. Теперь мы готовы предложить гипотетический ответ на вопрос, вынесенный в название главы. И ответ этот: да, любовь нуждается в рассудке, но он необходим ей как инструмент, а не как прикрытие, извинение или оправдание. Любить, как и быть нравственным, означает быть и оставаться в состоянии вечной неопределённости. Любящий человек, как и обладающая моралью личность, дрейфует между терпимостью, которая чаще всего садится на мель безразличия, и собственническим порывом, который слишком легко и быстро разбивается о скалы принуждения; при этом и любящий, и нравственный субъекты не имеют других вод для плавания. Они готовы принять любую помощь, которую только могут найти, и обещание содействия со стороны рассудка звучит заманчиво. Им, в конце концов, нужно выработать альтернативные курсы действий, просчитать риски и возможности, выигрыши и потери; они должны сделать всё, что в их силах, чтобы предвидеть влияние своего поведения на благополучие объекта любви или заботы; они должны сравнить и оценить важность требований, которые не могут быть удовлетворены одновременно из-за недостатка имеющихся в их распоряжении ресурсов, и вычислить наилучший или наименее опасный способ распределения таковых. При решении этих и подобных задач нет ничего предпочтительнее рассудка; никакая другая человеческая способность не сделает такую работу лучше. Но именно на ремесленника, а не на его инструменты, возлагают, причём справедливо, ответственность за недостатки продукта, и именно от него ждут раскаяния и компенсации урона. Использование возможностей рационального мышления не освобождает любящую или нравственную личность от ответственности за последствия. Такая ответственность может быть отвергнута лишь вместе с любовью и нравственностью. Но это не избавляет любящую и нравственную личность от их страданий. Обычно неопределённость погружает человека в неприятное состояние, а беспросветная и непреодолимая неопределённость воспринимается с ужасом и вызывает отторжение. Тем, кто оказался в таком положении, можно простить их отчаянные попытки освобождения. Оно может явиться лишь в форме силы, достаточно влиятельной, чтобы определить правильность предпринятых шагов и неправильность всего остального. Доверие, которым наделяют эту силу жаждущие определённости люди, обещает освобождение от груза ответственности. Теперь власть берёт на себя вину за то, что может пойти не так, как должно. Властные структуры возникают в различных формах и имеют множество оттенков. Известны безжалостные и жестокие тоталитарные правители, которые угрожают страшной расправой за непослушание. Существуют и более мягкие варианты командного правления — в форме бюрократических иерархий, которые, не отбрасывая далеко кнут, держат наготове запас пряников. И, наконец, есть власть без офисов и почтовых адресов, обезличенная власть: наиболее известна власть большинства, вооружённая угрозой социального остракизма. Привлечённые к ответственности за содеянное, близорукие граждане всегда говорят, в зависимости от выбранной для доверия власти, что они просто «выполняли приказы», или лишь «следовали правилам», или что «все разумные люди делают то же самое». В нашем современном обществе все эти структуры власти имеют общую черту: явно или неявно, они считают, что всегда выступают с позиций разумности (сегодня очень трудно говорить с властью, если не утверждать, что у тебя под рукой имеется прямая телефонная линия связи со здравым смыслом). Когда власти предписывают что-то сделать, то указывают, что это не просто «должно быть сделано», а «отвечает здравому смыслу». Если кто-то проявляет непослушание, он оказывается не только нарушителем законов или правил, но безрассудным человком, противостоящим не чему иному, как здравомыслию и рациональности. Эта манера правителей может создать впечатление, что здравый смысл находится на стороне власти предержащих, — иллюзию, жертвами которой пали не только придворные поэты, но многие трезвые и критически настроенные философы. Можно, однако, посоветовать отделять идеологическое использование той или иной вещи от неё самой. Я считаю, что здравый смысл предлагает помощь тем, кто хочет уйти от ответственности, отнюдь не только через услуги представителей власти (или не в основном через них). Подобная помощь приходит (также) через освобождение от нравственных сомнений. Определённые варианты выбора, и среди них наиболее раздражающие и болезненные, лишаются этического содержания. Тех, кто стоит перед выбором, успокаивают, говоря, что угрызения совести тут ни при чём, что их действия должны оцениваться, прославляться или осуждаться по другим критериям, более ясным и значительно менее двойственным, чем столь неуловимые и неподдающиеся точному определению категории, как благополучие или нищета других и ответственность за них. В конце концов, любовь — не лучшее состояние для размышлений, а потому и для понимания, которое призвано подсказать, как поступать дальше; да и нравственность страдает от того же недостатка. Если бы рассудок мог предложить значимый аргумент, снижающий роль последующих нравственных импульсов и даже игнорирующий их через апелляцию к тому, что подобные действия являются «морально нейтральными», то это предложение нашло бы многих ревностных поклонников. Иллюстрацией тому может служить такой пример. Один из доводов, приводящихся обычно в пользу отказа от государства благосостояния, состоит в том, «что мы не можем себе этого позволить». Слишком уж много людей без работы и источников дохода, одиноких матерей, которым нечем кормить детей, пожилых граждан, рассчитывающих на пенсию по старости; ну, давайте задумаемся об этом, вообще стало слишком много людей — молодых и старых, мужчин и женщин, белых, чёрных и жёлтых. Мы бы с радостью помогли им всем, но этого нельзя сделать, не поделившись нашим состоянием, не повышая налоги, что было бы вредно и глупо, так как «послужило бы неправильным сигналом» и отбило бы у людей охоту зарабатывать всё больше, что вызвало бы депрессию без всякой перспективы «выхода из неё на путях роста потребления; в результате всем бы стало хуже». Вот почему, если вас действительно это заботит, не следует быть «неразумно» щедрыми. Вполне вероятно, что не иметь возможности следовать велению сердца огорчительно и тягостно, но любви необходим рассудок, спасающий её от безрассудства. Быть может, это замкнутый круг размышлений, но «удобные» рассуждения такими обычно и являются. Они не только служат избавлению от сознания вины, но и преподносят в конечном счёте отказ делиться как нравственный акт. Именно это я имею в виду под здравым смыслом, к которому обращаются, чтобы оправдать любовь за её неудачи, и используют как убежище от неартикулируемого этического требования и безусловности моральной ответственности. Думаю, такое использование рассудка ошибочно. Оно уводит от нравственных требований, а не предлагает шанс справиться с порождаемыми ими подлинными дилеммами. |
Восхождение от рассудка к разуму
Определение того, что считать рассудком, а что – разумом, всегда находилось в сфере философской науки. Поэтому и считают, что рассудок и разум, выражающие определенные способы теоретического мышления, являются философскими категориями. Осмыслением их содержания начали заниматься уже в античной философии и продолжают это делать по сей день. Причем о разуме всегда говорят как о «высшей по сравнению с рассудком способности познания». Но если сегодня сущность рассудка более или менее ясна, то определение того, что такое разум, находится под сомнением. До сих пор непонятно, в чем его сущность, чем он похож, а чем отличается от рассудка.
Согласно И. Канту, например, основной функцией рассудка в познании является мыслительное упорядочение явлений.Разум же стремится постичь сущность вещей, но не достигает этой цели. Г. Гегель истолковывал рассудок как необходимый момент разумного мышления. Диалектический метод, по Гегелю, на высшей своей ступени предстает как «рассудочный разум или разумный рассудок». Гегель отождествил рассудок с метафизическим пониманием действительности, противопоставляя его диалектике разума. По этому поводу Ф. Энгельс писал, что гегелевское различение рассудка и разума, согласно которому только диалектическое мышление разумно, имеет определенный смысл.
С точки зрения диалектического материализма процесс развития теоретического мышления предполагает взаимосвязь рассудка и разума. С рассудком связана способность умело оперировать понятиями, правильно классифицировать факты и явления действительности, приводить знания в определенную систему, важность чего не подлежит сомнению. Посредством разума мышление синтезирует результаты познания, создает новые идеи. Опираясь на рассудок, разум раскрывает сущность действительности. Однако на вопрос, в чем заключается эта сущность, ни диалектический материализм, ни другие философские учения не дают ответа.
В итоге рассудок и разум воспринимаются как два вида мыслительной деятельности человека, взаимное отношение которых в различных философских учениях понимается по-разному. В то же время по сравнению с рассудком разум всегда и везде признавался в качестве высшей формы мыслительной деятельности, направленной на познание упорядоченности, гармонии мироздания, на выявление причинно-следственных связей, раскрывающих сущность действительности. Однако, как правильно заметил в свое время И. Кант, разум, пользующийся средствами рассудка, не способен постичь сущности природных и социальных явлений, поэтому он и остается в границах рассудка. Это замечание И. Канта особенно актуально в отношении социально-гуманитарных наук, дальнейшее развитие которых требует обнаружения мыслительных средств, определяющих сущность разума, отделяющих его средства от средств рассудка, выявления сходства и различия этих средств.
2. Кризис гуманитарного мышления
Сегодня во всех бедах цивилизации принято обвинять технократическое мышление, хотя вина лежит не на нем, а на гуманитарном мышлении, поскольку именно гуманитарная компонента культуры не поспевает за развитием ее научно-технической составляющей. В этой связи между двумя частями общечеловеческой культуры возник провал. Не найдя адекватных методов мышления и потеряв ориентиры, гуманитарная культура оказалась лишенной имманентных импульсов к развитию. Она смогла лишь подстраиваться под неуклонно развивающуюся научно-техническую культуру. В создавшихся условиях история человечества стала мыслиться односторонне – только как результат развития человеческого интеллекта, обусловливающего научно-технический прогресс, тогда как другая составляющая мышления, ответственная за осмысление социального прогресса и духовной жизни человека, осталась без внимания.
Поощрение однобокого развития интеллекта и игнорирование развития секулярной веры и социальных действий породило углубляющуюся и расширяющуюся пропасть не только между гуманитарным и технократическим мышлением, но и между двумя составляющими педагогического процесса – образованием и воспитанием, это расхождение к настоящему времени достигло критической черты. Сегодня мы так и не знаем, на какой мировоззренческой основе строить образовательный и воспитательный процесс, однако понимаем, что без решительных изменений в приоритетах образования и воспитания нас ожидает катастрофа.
Большинство гуманитариев считает, что решение этой проблемы можно найти в рамках привычных представлений, в пределах устоявшихся схем. Как карты, они тасуют избитые идеи, но ничего, кроме старых же идей, у них не получается. Попытка собрать под одной крышей наиболее известных ученых-гуманитариев и на основе демократических норм выработать согласованную концепцию ни к чему привести не может, поскольку плюрализм мнений – это не только признак позитивных демократических перемен в обществе, но это – беда: свидетельство всеобщего непонимания социальной действительности, отсутствия взаимопонимания между людьми, которое может быть достигнуто только на основе объективного философского знания.
Вместе с тем философское мышление, лежащее в основании всех гуманитарных и социально-экономических наук, еще в древности потеряло суть главного направления интеллектуального развития, основным содержанием которого является логическая операция «сравнение». Поэтому основными категориями философии должны выступать не только классификационные понятия предельной общности – категории, как это имеет место в современной философии, но и сравнительные понятия, такие общенаучные универсалии, каждая из которых дает объективную точку зрения на мир, в том числе и социальный. Именно по этой причине операция «сравнение» должна стать главной мыслительной операцией, преобразующей философию в общезначимую науку – в научную философию, способную преодолеть недостатки гуманитарного мышления, лежащего в основании всей социально-гуманитарной составляющей культуры. Поскольку без соответствующих категорий, «отражающих наиболее общие, повторяющиеся, устойчивые, внутренние и объективные связи социальной и природной действительности, нет науки. Именно с помощью категорий можно проникнуть в сущность тех или иных явлений объективной действительности»[1].
3. Все познается в сравнении
Выше я уже упоминал о том, что разум направлен на познание упорядоченности, гармонии, симметрии мироздания, на выявление причинно-следственных связей, раскрывающих сущность действительности. И, пожалуй, это самое главное свойство разумного мышления, тогда как рассудочное мышление, обусловленное законом непротиворечия в рамках обычного разговорного языка, включающего даже философские категории, лежит в границах принципа, определяемого Аристотелем в качестве «самого достоверного из всех начал». «Невозможно, – пишет Аристотель, – чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении»[2].
Аристотель сформулировал три основных закона формальной логики, которые составляют ядро рассудочного мышления. И эти же законы являются в то же время логическими основаниями всей науки. При этом исходными абстракциями, обусловливающими рассудок, являются предельные абстракции отождествления и различения – отношения абстрактного тождества и абстрактного различия.
В древности не случайно считалось, что познание тесно связано с операцией «сравнение», позволяющей выявлять исходные начала бытия, которые назывались «противоположностями». По этому поводу Аристотель замечал, что все его предшественники признают начала противоположности, только у всех эта категория выражала разные отношения к действительности. Поэтому Аристотель систематизирует различное содержание этого понятия у предшественников и выделяет четыре вида противолежания: «противоречащее», «противоположное», «соотнесенное», «лишенность и обладание». Причем каждое из этих понятий отражает объективную реальность вне зависимости от ее природной или социальной обусловленности. Не вдаваясь в подробности[3], их можно преобразовать и представить в следующем виде:
Дополняя эту схему новыми категориями, отражающими причинно-следственные связи, общие для природного и социального мира, мы получаем универсальную парадигму познания, наглядно раскрывающую суть рассудочного и разумного мышления, их сходство и различие, их естественную взаимную связь в рамках единства формальной логики и диалектики как конкретно-всеобщей ее формы. При этом точки на схеме 2 обозначают множество не показанных на ней сравнительных понятий[4].
Подобно множеству чисел в арифметике или нотам в музыке, выстраиваем сравнительные понятия в два параллельных ряда и по мере познания окружающей действительности дополняем их все новыми и новыми понятиями, каждое из которых дает объективную точку зрения на природный и социальный мир и может быть описано в понятиях симметрии. Как по ступеням, мы будем подниматься от познания тождественности вещей к постижению все более далекого их родства, а значит, к созданию все более полных теоретических моделей, отражающих гармонию и разумность мироздания. При этом сравнительные понятия оказываются в одинаковой мере пригодными для осмысления природных и социальных процессов, что обусловливает собой единство естественно-научного и гуманитарного знания.
Верхний ряд универсальной парадигмы познания через понятие «соотнесенное» дает возможность осмысливать количественное многообразие мира, поскольку для осмысления «большего» мы научились брать «меньшее» в качестве единицы измерения (статика – метафизика). Нижний ряд через понятие «противоположное» дает возможность осмысливать природные и социальные процессы (динамика – диалектика).
Каждое из сравнительных понятий является мыслительной формой, своего рода парадигмой, отражающей упорядоченность реальности, гармонию той или иной ее структуры. Поэтому каждое из (бесконечного множества) сравнительных понятий, лежащих между тождеством и различием, выражается в понятиях симметрии и антисимметрии и характеризует ступенчатое восхождение разума.
Представленная система категорий обусловливает новый тип рациональности, разворачивающий сосуществующие и взаимодействующие между собой элементы действительности в иерархический ряд мыслительных форм – множества сравнительных понятий, каждое из которых дает объективную точку зрения на рассматриваемую структуру.
Однако в современной философии, как и во всех остальных социально-гуманитарных науках с их рассудочным мышлением,опирающимся на предельные абстракции отождествления и различения, операция «сравнение» и сравнительные понятия так и остались невостребованными и не разработанными до конца. А без них лишенные разума гуманитарии не могут ориентироваться в релятивном мире, не могут осмысливать его с объективных позиций. Это касается как природных, так и социальных процессов.
Мой личный опыт свидетельствует о том, что философы упорно не желают выходить за пределы рассудочного мышления, за рамки часто наукообразного рассуждения обо всем мироздании, то есть за пределы банального трепа. И философам это можно было бы простить. Но беда в том, что философия определяет мышление и всех тех, кто в какой-то мере связан с другими направлениями социально-гуманитарного знания. А это социологи и политики, журналисты и писатели, преподаватели вузов и учителя школ, то есть все те, кто учит понимать общество и управляет им. Поистине правильно говорили древние: «Кого хочет погубить Юпитер, того он лишает разума».
поле своей деятельности философы не смогли сделать наукой, и сегодня они пожинают то, что сами посеяли. Но вместе с тем они загубили и все гуманитарное мышление, не способное давать четкие и однозначные ответы на поставленные жизнью вопросы. Отсюда идеология войн и терроризма, бандитизма и рэкета, фашизма и грубого национализма в их эгоистической, безнравственной, бесчеловечной форме. Отсюда «тотальный цинизм властей по отношению к народам своих стран …концентрация крупнейших активов и кусков собственности в узких группах родственников высшей элиты и их приближенных, агрессивно-наглая коррумпированность не только чиновников, но и силовиков, и высших политиков»[5]. Происходящие в мировом сообществе (и в наших странах) события подтверждают эти высказывания.
4. Как сделать гуманитарное мышление разумным
В дополнение к уже известным философским и социологическим теориям О. Конта, Э. Дюркгейма, Г. Спенсера, К. Маркса и других мыслителей, создававших свои учения на господствовавших в их время философских методах, в нашу задачу входит внедрение в жизнь нового конкретно-всеобщего метода познания – неклассической диалектики[6].
В классической диалектике не только Г. Гегель и К. Маркс, но и многие другие мыслители, жившие после них, видели объективную науку о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления. Среди этих законов в первую очередь выделялся закон единства и борьбы противоположностей, на данные отношения еще в древности многие смотрели как на начало всех начал, обусловливающее единство естественно-научного и гуманитарного знания. Но беда в том, что и в самой философии, и во всех других направлениях социально-гуманитарного знания понятие «противоположности» использовалось в предельно широком смысле – как абстрактно-всеобщее понятие, включающее в себя бесконечное множество конкретно-всеобщих смыслов. Это главный недостаток, претендующей на разумность классической диалектики, как и всего социально-гуманитарного знания.
В этом отношении наиболее обоснованную позицию, как мы видим, занимал Аристотель, который за понятием «противоположности» закрепил один и только один смысл, понимая противоположности как «избыток» и «недостаток» какого-либо субстрата относительно положения равновесия[7]. При этом Аристотель с его ориентацией на эмпирические исследования и наблюдения выделяет и три других вида противолежания, а это «противоречащее», «соотнесенное», «лишенность и обладание». Все выделенные им понятия конкретны, поэтому они могут быть использованы для построения конкретно-всеобщей теории развития. Исключение составляет оппозиция «лишенность и обладание», поскольку она выражает собой частный случай «соотнесенного», когда одна из соотносимых сторон вырождается до состояния «лишенности», приобретая нулевое значение. Поэтому категория «лишенность и обладание» явно не включается в универсальную парадигму познания, варианты которой показаны на схемах 2, 3, 4.
Причем если «соотнесенное» имеет смысл только по отношению друг к другу, то «противоположное» рассматривается Аристотелем не иначе как избыток и недостаток относительно «промежуточного». Например, «большое» и «малое» по отношению друг к другу являются соотнесенными понятиями, а по отношению к «промежуточному» являются противоположностями. Разобраться в двух этих понятиях, дающих объективные точки зрения,помогал широко применяемый еще в древности «образ весов».
Другой древний образ – образ натягиваемого лука, он давал наглядное представление о другом противопоставлении – об ортогональной диспозиции[8], раскрывающей взаимодействие не одной, а двух неразрывно связанных между собой пар противоположностей. Одна из них, сходящаяся пара, связана с концами натягиваемого лука, тогда как другая, расходящаяся пара, располагается на участке стрелы, заключенной между тетивой и древком лука. Первооткрывателем этой мыслительной формы в древней Греции был Гераклит, предлагавший для осмысления циклических, то есть обменных, процессов использовать понятие «сходящееся – расходящееся», обусловленное «гармонией лука и лиры».
Но все попытки, направленные на введение в социально-гуманитарное знание ортогональной диспозиции, отражающей энергетику природных и социальных ритмов (циклов, колебаний, обменов, волн), оказались абсолютно невостребованными. Мышление современных гуманитариев также отторгает эту абстракцию, показывая тем самым свою неспособность стать разумным.
Стремление основателя социологии О. Конта и других ученых применить методологию естественных наук для обоснования новой позитивной науки – «социальной физики», пригодной для объяснения явлений и фактов социальной жизни, не привело к желаемой цели лишь по одной причине – отсутствия адекватных понятийных средств, которыми являются сравнительные понятия.
Признание того, что во всех явлениях и процессах природы, общества и мышления обнаруживаются структуры, которые Аристотель обозначил словом «противолежание», нисколько не противоречит правильному допущению Гегеля о том, что между абстрактным тождеством и абстрактным различием как предельными абстракциями отождествления и различения находятся отношения, которые он обобщил понятием «конкретное тождество». Но определение этого понятия как «тождество противоположностей» неверно, поскольку противоположности – это только одно из множества конкретных различий, входящих в состав «конкретного тождества».
Претензия классической диалектики на предельную всеобщность привела к тому, что ее категории стали настолько всеобщими, абстрактными, что потеряли всякую возможность отражать реальность. Ибо все возможные в природе и обществе виды конкретных различий стали называться одним словом – «противоположности», а все процессы сводились к борьбе этих мифических «противоположностей», многие из которых противоположностями не были. Вот и получилось, что на такой сомнительной абстрактно-всеобщей диалектико-логической базе, которую создал Г. Гегель, построить действительно научный метод познания было невозможно.
Смысл предлагаемого метода в том, что, совершая восхождение от абстрактного к конкретному, следует дифференцировать гегелевское понятие «конкретное тождество» на бесконечное множество более конкретных понятий, определяемых нами как «конкретные различия». Поэтому о рассудке, обусловленном отношениями абстрактного тождества и абстрактного различия, можно без сомнения говорить как об абстрактном разуме. А значит, и о его восхождении к конкретному разуму, обусловленному всеми другими конкретными различиями, лежащими между предельными абстракциями отождествления и различения, – отношениями, которые мы называем «сравнительными понятиями».
В результате такого восхождения мысли в духе научных революций Томаса Куна[9] строится универсальная парадигма познания – метапарадигма (схемы 3, 4), которая приводит к отказу не только от трех предельно общих законов диалектики, но и от понятия «диалектическое противоречие» как источника «всякого движения и развития». Ибо источником движения не только в неживой природе, но и в обществе выступает разность энергетических потенциалов, обусловленная отношением противоположностей.
Все это говорит о необходимости дальнейшего развития и учения Аристотеля о «четырех видах противолежания», которое может быть пополнено бесконечным множеством новых категорий – сравнительными понятиями, и гегелевского учения о «конкретном тождестве», дифференциация которого на «конкретные различия» должна будет пойти по намеченному Аристотелем пути.
В поиске современного метода познания мы обратились именно к Аристотелю, которого часто называют предшественником О. Конта, поскольку в его учении уже имеются основы конкретно-всеобщего философского знания, заложенные им в основание двух неразрывно связанных способов осмысления мира – логики и диалектики, обусловливающих абстрактный и конкретный разум, то есть рассудочное и разумное мышление. Но если логика, выявляя формально-логические связи, обусловленные предельными отношениями тождества и различия, сумела стать современной общепризнанной наукой, то диалектика как способ осмысления причинно-следственных связей, обусловленных другими видами противолежания, так и осталась на распутье.
Поэтому в нашу задачу входит восстановление в правах аристотелевских «видов противолежания» и пополнение их множества новыми конкретно-всеобщими категориями, каждая из которых отражает саму суть реальности – природной и социальной.
При помощи обычного разговорного языка и философских категорий как предельно общих классификационных понятий невозможно получить теоретическое знание. Все они обусловливают собой только самую первую, рассудочную, формально-логическую ступень познания, опирающуюся на предельные отношения тождества и различия, способные выявлять только самые общие свойства реальности. Для теоретического социально-гуманитарного знания нужны другие, сравнительные понятия, дающие объективные точки зрения для разумного осмысления мира, его структурных многообразий. Поэтому предлагаемый метод ставит преграду на пути безмерного размывания границ социально-гуманитарного знания, проводимого под эгидой рассудочного мышления, обусловливающего плюрализм мнений в философии и мультипарадигмальность в социологии. Но это имеет смысл лишь в том случае, если под теоретической философией мы понимаем строгую объективную науку.
Так, например, подошел к анализу капиталистического общества К. Маркс, который впервые в новоевропейской философии применил метод восхождения от абстрактного к конкретному. Как настоящий ученый, он начинает свое исследование с обмена товаров – той «клеточки», которая, как черт в табакерке, скрывает менее сложные конкретно-всеобщие мыслительные структуры. А это «соотнесенное», «противоположное» и «ортогональное». Но именно эти отношения проявляют себя во взаимодействии меновой и потребительной стоимостей, обусловливая свободный обмен товаров в капиталистическом обществе.
Важным здесь является то, что отношение обмена товаров К. Маркс понимал не иначе как взаимодействие двух пар, смещенных относительно друг друга на четверть периода действительных противоположностей, а именно: в виде отношения меновой и потребительной стоимостей, которые, кстати сказать, противоположностями по отношению друг к другу не являются, но которые К. Маркс называл «противоположностями».
Действительными «противоположностями» в обменном процессе выступают две «меновые стоимости» и две «потребительные стоимости». Это видели и К. Маркс, и Ф. Энгельс, поскольку в «Капитале» четко указано, что «товары уходят как меновые стоимости» (одна, сходящаяся, пара противоположностей. – Ю. Р.), «а приходят как потребительные стоимости» (другая, расходящаяся, пара противоположностей. – Ю. Р.). Однако свое понимание данного процесса как суперпозиции двух пар противоположностей, обусловливающих энергетику социального процесса, ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс и никто другой не сумели зафиксировать в адекватных конкретно-всеобщих понятиях, обусловливающих многообразие природных и социальных ритмов.
Поэтому диалектика К.Маркса – это всего лишь намек на конкретно-всеобщий метод познания, который в корне отличается от абстрактно-всеобщего донаучного и даже от логического гегелевского метода. В учении К. Маркса восхождение от абстрактного к конкретному надо воспринимать не иначе как переход от абстрактно-всеобщей гегелевской диалектики к конкретно-науч-ной ее форме.
Так какую же из двух принципиально различающихся форм диалектики: абстрактно-всеобщую гегелевскую диалектику или конкретно-научную диалектику «Капитала» – следует считать марксистской?
В целом же «понимание» особой, диалектической логики «Капитала» остается до сих пор ограниченным, и не только абстрактно-всеобщими измышлениями в духе трех гегелевских законов, но и в корне неверными рассуждениями о диалектическом противоречии как источнике движения и развития. Мы же, ограничивая абстрактно-всеобщий способ диалектического мышления сферой рассудка (абстрактного разума), вынуждены признать, что К. Маркс правильно ориентировал свое мышление в русле конкретной диалектики. Поэтому вслед за Марксом будем исследовать социальные процессы в духе использованного им конкретно-научного диалектического метода мышления, избегая при этом допущенных им просчетов.
5. Общество как процесс: коперникианская парадигма истории
Для разумного осмысления общественных процессов, про—веденного по образу и подобию естественных наук, мы будем использовать конкретно-всеобщий диалектический метод, основные категории которого представлены в универсальной парадигме сравнительными понятиями.
Прежде всего рассмотрим понятие ортогонального как той «клеточки», которая позволяет осмысливать любые циклические или обменные процессы, осмысление которых мы находим, например, в теории социального обмена Дж. Хоманса, П. Блау и др. Причем с новых объективных позиций можно осмысливать не только отношения буржуазного общества, не только отношения между конкретными людьми на уровне микросоциальных процессов, но и более широкий макросоциальный спектр общественных отношений, положенных в осмысление формационного членения истории. На этой основе удалось выделить не одну, как это сделал К. Маркс, а четыре связанные между собой, но принципиально различающиеся формы социального обмена. Две из них принудительные, а две другие – свободные.
Первая форма социального обмена самая примитивная – тираническая. И она же самая безнравственная,поскольку основана на личном эгоистическом интересе, на жесточайшем насилии. Она определяется тем, что продукты человеческой деятельности или любые другие стоимости передаются в обмен на сохранение жизни – самой значительной ценности для людей. Эту форму обмена можно обозначить формулой «жизнь или кошелек».
Вторая форма меновых отношений – крепостническая– связана с ограничением, но не с исключением насилия. Однако уже здесь лишение человека жизни считается недопустимым. Она основана на менее явственном (разумном) эгоизме.
Третья форма обмена – либеральная– обусловливает изменение социальных взаимодействий в противоположном направлении и дает стимул для перехода от эгоизма к альтруизму, поскольку утверждает ненасильственный, свободный и взаимовыгодный обмен. На смену силовой, авторитарной формы организации общества приходит самоорганизация, основанная на свободе, ненасилии, на взаимном личном интересе и получении прибыли. Сущность либеральных отношений определяется свободным и всеобщим обменом результатами человеческой деятельности, приобретающими форму товара. При этом отношения личной зависимости и получение пользы только одной стороной уходят в прошлое и уступают свою роль взаимопользованию.
Четвертая форма обмена – сервистическая[10](от английского service – служба) – обусловливает наиболее полное единство личного и общественного интереса. Она возникает на основе отношений взаимного служения. Ее особенность в том, что человек добивается своих личных целей не через господство над людьми при помощи первых двух форм обмена, и даже не посредством либеральных отношений. Он добивается успеха через служение обществу или конкретным людям. Зачатки или даже сами эти отношения мы можем увидеть, например, в служении бизнесменов своим покупателям, политиков – в служении народу, верующих – Богу и т. д.
Обнаруживаем, что отношение межличностного обмена, гуманизируясь и плавно переходя из одной формы в другую, включено в другой, более глобальный ритм истории, что само по себе совмещает повседневно-жизненный (микросистемный) и макросистемный уровни социального диалектико-логического анализа. Аналогией может служить суточное движение Земли вокруг своей оси и ее сезонное движение вокруг Солнца. Однако более точной аналогией является сравнение социальных микро- и макроуровней с частотой колебаний атомов и молекул на микроуровне, обусловливающих температуру вещества, и четырех его макроуровневых агрегатных состояний, как это заметил в свое время Огюст Конт.
Это значит, что парадигма Н. Коперника оказывается пригодной для осмысления взаимосвязи локальных (микро-) и глобальных (макро-) социальных ритмов (взаимодействий), лежащих в основе формационной (классовой) модели общества. Причем на все эти ритмы накладывает свой отпечаток субъективный фактор, деформирующий их строгую синусоидальность.
Первые три формы общественных отношений уже имели место в истории общества и определяли степень его социальной зрелости и классовый состав. Это рабовладельческие, феодальные и капиталистические отношения. Что же касается четвертой, не осмыслен-ной К. Марксом «сервистической» формы обмена, то ее появление и повсеместное утверждение, как и предыдущих трех форм, не фатально. Оно вероятностно, поскольку напрямую зависит от наших сегодняшних самореализующихся ожиданий (К. Поппер), во многом обусловленных наукой и доминирующим моральным воспитанием. При этом главной движущей силой исторического процесса выступают потребности людей, которые удовлетворяются не иначе как посредством того или иного отношения обмена. «Но удовлетворенные потребности ведут к новым потребностям, ибо новое производство порождает новые потребности. А удовлетворение новых потребностей требует нового производства предметов потребления. Такова диалектика производства и потребления. Так Маркс формулирует закон возрастания потребностей»[11].
Рис. Коперникианская парадигма истории
Поэтому главным в четырех формах обмена является то, что они в основном подтверждают обоснованность выводов К. Маркса об «общественно-экономических формациях», которые во многом правильно отделяют одни исторические периоды от других. Кроме того, они убеждают, что на межличностном (дифференциальном) уровне социальная энергетика проявляет себя в виде тех или иных форм обмена ресурсами, тогда как на интегральном (общесоциальном) уровне она проявляет себя в виде взаимодействия противоположных и ортогональных классов. Становится, наконец, понятным, что основное содержание классовой борьбы сводится не к борьбе противоположных классов, в рамках той или иной общественно-экономической формации, как считали, например, К. Маркс и многие другие мыслители, а к борьбе ортогональных классов, определяющих движение общества от менее высокой ступени развития к более высокой.
[1] Гобозов, И. А. Социальная философия: учебник. – М.: Издатель Савин С. Л., 2003. – С. 3.
[2] Аристотель. Соч.: в 4 т. / ред. В. Ф. Асмус. – М.: Мысль, 1975. – Т. 1. – С. 125.
[3] Аристотель. Указ. соч. – С. 121–168.
[4]Ротенфельд, Ю. А. Неклассическая диалектика. – М.: Луч, 1991. – С. 130.
[5] Пак, М. Александр Собянин: Для сохранения России и Казахстана нужна «большая чистка» и реабилитация советской эпохи // Интернет-ресурс. Режим доступа: http://regnum.ru/ news/1384594.html#1440277777#ixzzlH0HrVoGt
[6] Ротенфельд, Ю. А. Указ соч.
[7] Аристотель. Указ. соч. – С. 121–168.
[8]Ротенфельд, Ю. А. Указ. соч. – С. 86–88.
[9] Ротенфельд, Ю. А. О рациональном понимании науки // Философская и социологическая мысль. – 1991. – № 8. – С. 68–82.
[10] Ротенфельд, Ю. А. Миссия Патриарха. Философские начала мудрости. – СПб.: Европейский Дом, 2008. – С. 154.
[11] Гобозов, И. А. Указ. соч. – С. 86.
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Иммануил КантКант Иммануил (1724-1804) — немецкий философ, основатель так называемой трансцендентальной философии. Основные работы: «Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения». Идеи К. представляют собой поворотный пункт в развитии философии, они знаменуют начало так называемого «второго антропологического поворота» в философии. (Авторство первого антропологического поворота приписывается Сократу). Творчество К. делится на два периода — «докритический» и «критический». В докритический период философ выступал в качестве эмпирика. В работе «Всеобщая естественная теория и история неба» он выдвинул знаменитую гипотезу о происхождении Солнечной системы из холодных вращающихся туманных масс. К. изучал взаимосвязь приливов и вращения Земли, разрабатывал систему классификации животного мира, выдвинул идею естественной истории человеческих рас. Критический период начинается с 70-х годов. Вопреки традиционным взглядам на познание в философии того времени, К. пришел к выводу, согласно которому всё знание неоднородно: есть различные объекты познания, которым соответствуют различные типы познавательной деятельности, не сводимые друг к другу. Существуют также духовные способности, которые не сводимы к познанию. Само познание не является ни пассивным отпечатком природы, как склонны считать представители эмпиризма, ни созерцанием врожденных идей, на чем настаивают рационалисты. К. ищет «третий» путь в споре рационализма и эмпиризма, спора разума и чувств: «Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы». Мысли изначально «заражены» чувственностью, чувственность «нагружена» внечувственными структурами. Как в этом случае возможно познание? К. различает не зависящий от наших ощущений и мышления мир — мир «вещей в себе», или «самих по себе». Для теоретического познания мир «вещей в себе» закрыт. Однако существует мир феноменов, данных нам в ощущении и мыслимых рассудком. Человеческая способность познания феноменов безгранична. В нашем познании всегда присутствуют априорные и апостериорные элементы. Априорное знание предшествует опыту, оно независимо от опыта. Априорное знание не существует само по себе, это не «врожденная идея», оно лишь «оформляет» чувственный материал. Апостериорное знание получено из опыта. Оно также не существует в чистом виде. Мир явлений, феноменов — не хаос, он упорядочен с помощью всеобщих и необходимых форм чувственного созерцания и категорий рассудка. Характеризуя взаимоотношения нашего опыта с миром «вещей в себе», К. пользуется понятиями «трансцендентный» и «трансцендентальный». «Трансцендентальный» в понимании К. — это относящийся к познанию, которое интересуется не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание возможно априори. Трансцендентальный — это выходящий за пределы эмпирии и организующий эмпирический опыт с помощью априорных форм. «Трансцендентный» означает вы-ходящий за пределы любого возможного опыта, находящийся по ту сторону теоретического познания; это предмет не столько знания, сколько веры. Синтез чувственности и рассудка осуществляется с помощью особой способности — силы воображения. Она проявляется в присоединении различных представлений друг к другу, в создании единого образа. Репродуктивная сила воображения проявляется в воспроизведении в памяти однажды созерцаемого. Синтетическая способность проявляется также в апперцепции, в «узнавании» человеческих представлений как тождественных соответствующим явлениям. Процедура узнавания применяется и к самому себе как к единому субъекту всех познавательных актов. К. назвал единство познающего «Я» трансцендентальным единством апперцепции. Процесс познания для К. оказывается не воспроизведением «вещи в себе», а конструированием мира явлений: «рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей». К. ставит задачу выявления особенностей различных видов познания, лежащих в основе различных наук: как возможна математика, как возможно естествознание, как возможна метафизика. Математика опирается на априорные формы чувственности — пространство и время. Человек обладает как бы особыми «очками», сквозь которые он смотрит на мир, чистыми формами чувственного созерцания. Теоретическое, «чистое» естествознание основывается на рассудке. Рассудок — это способность оперировать понятиями. Понятия есть продукт синтеза данных опыта и категорий. Категории — это как бы схемы мышления, это априорное содержание понятия, не зависящее от опыта. Любое опытное содержание может быть подведено под категории количества (единство, множество, совокупность), качества (реальность, отрицание, ограничение), отношения (субстанция и акциденции, воздействующее и подвергающееся воздействию), модальности (возможность—невозможность, существование — несуществование, необходимость—случайность). Деятельность рассудка предполагает выделение в познании субъекта и объекта, однако это противопоставление не абсолютно, это лишь условное разграничение в мире феноменов. Рассудок не выявляет безусловные характеристики субъекта и объекта, не говорит о «вещах в себе», они трансцендентны рассудку. Рассудок представляет собой способность создавать единство феноменов посредством правил. Другая познавательная способность — разум — является основанием метафизики. Разум — это способность вносить единство в сами правила, стремление к безусловному синтезу. Однако действовать разум может по-разному. Он — регулятор познания, высшая инстанция для рассудка. Разум порой подталкивает рассудок к выходу за пределы самого себя в область трансцендентного. В этом случае познание оказывается в плену иллюзий. Поскольку разум стремится к «безусловному синтезу», он закономерно приходит к трем идеям. Идея — это понятие о безусловном, о том, что является причиной самого себя, «вещью в себе». Всё, что дано человеку в опыте, обусловлено. Содержание идей, следовательно, находится за пределами человеческого опыта. Первая идея — это идея абсолютного единства субъекта, идея души. Вторая — идея абсолютного единства явлений, идея о мире как безусловной целостности. Третья — идея абсолютного единства всех предметов мышления, идея Бога. Первая и третья идеи непротиворечивы, так как мы ничего не можем сказать об их предметах. Вторая идея порождает четыре антиномии (неразрешимых противоречия). Можно обосновать, что мир безграничен — и что мир ограничен, что всё в мире просто — и что всё в мире сложно, в мире есть причинность через свободу — в мире нет свободы, всё необходимо — и всё случайно. Эти противоречия свидетельствуют о том, что философия как мышление о «вещах в себе», о мире невозможна. Философия должна быть лишь «критикой» Нразума, должна устанавливать границы познания, демонстрировать неоднородность человеческой познавательной деятельности. С помощью философии можно уловить необходимость перехода от «чистого» разума, теоретического, к разуму «практическому» — нравственности. Третья кантовская антиномия обнаруживает два измерения человеческой жизни: человек принадлежит миру явлений, феноменов, миру обусловленного, несвободного; но человек есть одновременно и «вещь в себе» (ноумен). Когда он относится к себе как к единственному основанию собственного бытия, он действует свободно. Соответственно человек имеет два характера — эмпирический и ноуменальный. Ноуменальный характер обладает «свободной причинностью», он действует сообразно идее свободы, обнаруживает себя не как само действие, но как правило в действии. Сами же действия человека всегда можно объяснить с помощью причинно-следственных связей. Когда мы смотрим на человека со стороны, мы не можем определить, когда он действует свободно, а когда нет. Заслуга и вина его остаются скрытыми, человека как свободное существо нельзя познать с помощью чистого разума, к нему нельзя подходить как к «явлению», объекту. Человека как субъекта свободного самообусловленного действия можно познать только «изнутри». Но это познание осуществляет особая познавательная способность — «практический» разум. Практический разум — это основание воли, он говорит человеку о необходимости действия вне зависимости от возможных последствий этого действия. Человек как носитель практического разума может действовать в условиях полной «познавательной неопределенности», неосведомленности о последствиях своего действия. Практический разум автономен. Все философы до К. пытались вывести нравственность из природы, показать ее обусловленность Божьей волей или мощью человеческого разума. К. же, напротив, считает, что сама идея Бога приобретает для человека безусловность благодаря практическому разуму, нравственности. Нельзя пытаться обнаружить причины нравственности, ибо это выводит человека за границы его самого, в мир феноменов. В рамках практического разума можно обнаружить лишь императивы (повеления), заставляющие человека действовать независимо от будущего результата. Удовольствие, счастье, желание, традиционно относимые мыслителями к источникам нравственного поведения, К. отвергает. Нравственный поступок ценен сам по себе, он не зависит от человеческих желаний, приковывающих человека к миру феноменов. Нравственный императив — это императив категорический, он заставляет действовать несмотря на условия. Его следует отличать от императивов гипотетических, предполагающих обусловленность поступка целью. Практический разум существует независимо от философии. Однако с помощью философии человеку легче отличить категорический императив от условного, долг — от желания. Категорический императив не содержит конкретных предписаний, он «формален», так как апеллирует к автономному субъекту и ничего ему не навязывает, говорит лишь о необходимости относиться к себе и к себе подобным как к носителям свободной воли: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла всегда стать и принципом всеобщего законодательства». К. формулирует категорический императив и несколько по-другому: относись к человечеству в своем лице и в лице всякого другого только как к цели, но никогда — как к средству. Особенности эстетического отношения к миру исследованы К. в «Критике способности суждения». Эстетическая оценка — это попытка преодолеть разрыв между «чистым» и «практическим» разумом. Эстетическая оценка несет на себе отпечаток всеобщности и необходимости. С другой стороны, произведение искусства всегда несет в себе некий «смысл», рассматривается как целесообразное. Но это «целесообразность без цели», это заинтересованная незаинтересованность. Идеи К. повлияли на всю последующую философию. Они непосредственно получили дальнейшее развитие в философии конца XIX — первой трети XX в. — неокантианстве. Такие различные направления философии XX века, как неопозитивизм, философия жизни, феноменология, экзистенциализм, несут на себе отпечаток его постановки проблем. Кириленко Г.Г., Шевцов Е.В. Краткий философский словарь. М. 2010, с. 153-156. Вернуться на главную страницу Канта
|
новый взгляд на старую проблему – тема научной статьи по философии, этике, религиоведению читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка
СТАТЬИ, СООБЩЕНИЯ, ЗАМЕТКИ
РАЗУМ И РАССУДОК: НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА СТАРУЮ ПРОБЛЕМУ
И.И. Булычев
Bulychev I.I. Intellect and reason: A new view of the old problem. The article looks at the concepts «intellect» and «reason» and discusses the philosophical problem of discriminating between them.
Поиски различий между разумом и рассудком ведутся в философии на всем протяжении ее существования, но до сих пор не привели к серьезным результатам. Сколько-нибудь убедительной и логически корректной концепции единства и специфики этих двух категорий сформировать так и не удалось. Полагаю, что главная причина сложившейся ситуации — односторонность поиска, заключающаяся в попытках соотнесения двух родственных понятий как гносеологических категорий. Полный тупик, в который зашла эта линия, весьма наглядно виден на примере справочных философских изданий различных десятилетий. Проследим развитие сюжетной линии на заданную тему, начиная с философской энциклопедии, изданной в 60-х годах XX столетия. Изощренная схоластика соответствующих текстов не может оставить равнодушным даже тех, кто был в свое время хорошо натренирован для чтения подобных текстов. На некоторых ключевых моментах этой философской схоластики следует остановиться, поскольку ее традиции не исчезли и поныне.
Итак, цитирую: «Марксизм объясняет рассудок как превращенную форму на пути анализа его с точки зрения социальной природы познания. Рассудок как самостоятельная форма, не снятая разумом, а противостоящая ему, есть не вечная, а исторически
преходящая форма, порожденная разделением деятельности, ее отчуждением» [1]. Уже из этого небольшого отрывка мы узнаем:
1. Марксизм якобы усматривает в рассудке исторически преходящую форму (или способ) мышления, связанную с отчуждением.
2. Рассудок по мере преодоления отчуждения будет «снят» разумом, ибо является, в отличие от последнего, «превращенной» формой. Прежде всего подобное утверждение не полностью соответствует взглядам самих основоположников марксизма. Ведь Ф. Энгельс видел в рассудке феномен, общий у человека с животным. Между тем об «отчуждении» в мире животных нам пока ничего неизвестно и, следовательно, рассудок высшим животным присущ всегда.
Читаем дальше: «…характернейшие черты рассудка: ориентация на абстрактное тождество, абстрактную всеобщность и тому подобное. Поскольку рассудок выносит характеристики мышления как творческого процесса вне себя, он фиксирует лишь результаты разрешения всякого диалектического противоречия. Такие результаты неизбежно получают форму разрозненных фрагментов, замкнутых в себе «систем готового знания», не поддающихся никакому рациональному синтезу друг с другом средствами рассудка». Рассудок разрывает эмпирические и собственно теоретические способы примене-
ния мышления и превращает их в самостоятельные «типы», из которых второй якобы не глубже проникает в предмет, а воспаряет над ним в абстракции. Для рассудка характерны рядоположенность, внешняя рефлексия. <…> Рассудок гасит в знании, взятом как внешний результат, его собственный характер генетического процесса, подменяя строгостью изложения. Тем самым рассудок придает понятию форму, «лишенную понятия»… Рассудку свойственна иллюзия, будто возможна алгоритмизация мышления, его машинизация. На деле к движению по алгоритму не сводимо также и рассудочное мышление, ибо и здесь оно остается содержательным и подчиняется содержательной логике, хотя и в превращенной форме. Именно рассудок выступает как «огрубляющее» мышление, ставящее созданную субъективной рефлексией связь на место явно предметной связи» [1].
В приведенном выше отрывке перечисляется целый набор негативных характеристик рассудка: 1) ориентация на абстрактное тождество и всеобщность; 2) фиксация лишь результатов диалектического противоречия, но не самого «творческого» процесса; 3) неспособность к рациональному синтезу фрагментов знания; 4) разрыв эмпирии и теории; 5) способность лишь на внешнюю рефлексию; 6) формы рассудка «лишены понятия»; 7) уверен в возможности алгоритмизации мышления; 8) по своей сути является «огрубляющим» мышлением. Впрочем, это еще не все. Посмотрим далее: «Рассудок не способен отстоять науку от субъективистско-идеологического элемента, напротив, он мирно уживается с ним, даже придавая ему респектабельный, наукообразный вид. <…>
Рассудок есть несуверенное мышление, заведомо подчиненное внешней целесообразности. Рассудок — носитель стандартности, слепой нормативности. С подлинной философской проблематикой рассудок не справляется и сдает ее враждебным разуму силам» [1].
В итоге, рассудок предстает в вышеприведенном описании как нечто совершенно негативное, отчужденное и подлежащее скорейшему преодолению с помощью исключительно позитивной «диалектической» силы, то есть разума. Ибо последний является чем-то несравненно более высоким, творческим и универсальным по сравнению с отчужденной «формой мышления», или рассудком: «Разум есть достояние общественного человека как
субъекта всей культуры. Разум обладает высшей, сравнительно с рассудком, определенностью, логической организованностью и строгостью. <…> На место рассудочной дис-курсивности, в которой истина-процесс превращается в противостоящий творческому движению застывший результат, разум ставит свою собственную, разумную дискур-сивность. <…> в то время как рассудок убивает особенное, придавая самостоятельность абстрактно-всеобщему, разум есть постижение особенного. <…> В философии разум требует монизма» [1].
Будучи не в состоянии указать на все логические и иные несообразности цитируемой статьи (это потребовало бы специального критического разбора, тогда как здесь задача совершенно иная), укажу на наиболее существенные для нас моменты. Во-первых, обойден вопрос о том, может ли быть разум, в отличие от рассудка, формой отчужденного, превращенного мышления? Или же это всегда и везде неотчужденный способ мышления? Во-вторых, все характеристики разума носят позитивную направленность, но при этом их отличия от рассудка выглядят явно неубедительно и имеют фактически не столько качественные, сколько количественные оттенки. В-третьих, весьма странно выглядит утверждение о монистическом характере разума. Тогда рассудок что? Непременно дуалистичен или плюралистичен? Но ведь в реальной истории философии нередко монизм, дуализм и плюрализм сменяли друг друга (Декарт, Спиноза, Лейбниц, Маркс и так далее). Означает ли сказанное, что рассудок у Декарта (дуализм) сменяется разумом у Спинозы (монизм), а затем снова рассудком (плюрализм монад у Лейбница), последний же вновь разумом (в монизме Маркса и Энгельса)? Странная, однако, получается линия, если перевести абстрактную энциклопедическую схему в конкретную историю человеческого духовного развития! Конечно же, все это лишь свидетельствует о надуманности и нежизненности декларируемых философских схем и необходимости поиска принципиально иных подходов.
В философских справочных и других изданиях 70-х годов противополагание рассудка и разума как «отчужденного», исторически преходящего и «неотчужденного», исторически непреходящего способов мышления теряет свою актуальность, поскольку усиливается мотив их нерасторжимого единства.
При этом, однако, надуманный характер их различения отнюдь не преодолевается. Пожалуй, наиболее интересную схему взаимосвязи рассматриваемых категорий разработал А.Н. Минасян. Согласно автору, «…рассудок и разум тождественны. Их тождество состоит в том, что они друг без друга невозможны, и мышление само, как диалектический процесс, также невозможно без той или другой своей формы. Ни рассудок без разума, ни разум без рассудка не существует — как в историческом, так и в логическом плане. Обе формы являются вечным, постоянным, необходимым состоянием мышления. Мнение, согласно которому разум вскоре освободится от рассудка, — иллюзорно. Ни рассудок, ни здравый смысл, ни даже метафизическое мышление никогда не исчезнут» [2].
Ну что же, прогресс вроде бы налицо: на смену «историческому преодолению» рассудка разумом пришла вроде бы диалектическая концепция их неразрывной и вечной взаимообусловленности. Однако не все так замечательно и просто! Во-первых, рассудок приравнивается Минасяном к метафизическому способу мышления [2]. Во-вторых, «метафизический способ рассмотрения… вытесняется диалектическим методом, и в конце концов он будет преодолен», рассудок же, хотя и является действующей формой метафизики, однако этот «односторонний» «…способ рассмотрения всегда будет иметь место» [2]. Сознательное диалектическое мышление вечно будет формироваться «…в упорной борьбе против рассудка… путем преодоления, снятия ограниченности, узости рассудка» [2, с. 62]. Ибо последний предназначен для дифференциации, расчленения и производства «простых абстракций», «односторонних представлений». Рассудком обладает уже «первобытный человек», но он в целом лишен разума, «у него имеются лишь некоторые его элементы» [2, с. 63]. «Простые абстракции» рассудка… не проникают в сущность предметного мира и, как правило, имеют дело с видимостью и кажимостью — с внешним сходством явлений» [2, с. 68].
В-третьих, рассудок «есть мышление», очищенное от собственных внутренних противоречий. Он не есть творческая активность, лишен творчески преобразовательной функции и подчинен внешней целесообразности… его деятельность осуществляется в рамках схемы, стандарта, норматива. Эта природа рассудка дает возможность модели-
ровать его, создавать машины, которые выполняют функции рассудка…» [2, с. 63]. В-четвертых, метафизический рассудок постоянно осуществляет переход в диалектический разум. Последний представляет собой целенаправленное «критически-творческое мышление», адекватное практическому преобразованию действительности, рассудок же, однако, «является его необходимым моментом и содержится в нем в снятом виде» [2, с. 66].
В-пятых, хотя «и рассудок и разум есть дискурсивное мышление», однако первый абстрагирует, разделяет и расчленяет, тогда как последний синтезирует [2, с. 66-67]. «Рассудок стремится крепить формальную сторону теории, разум — обогащать содержание теории, выходить за рамки status guo существующей теории, обобщая и синтезируя новые данные, выдвигать новые принципы и создавать новую теорию» [2, с. 71]. Метафизический «…рассудок оперирует… жесткими и строгими антитезами и своим методом, по заранее заданной схеме, без осознания этого метода и своих возможностей, и не выходит за свои рамки, он является догматическим мышлением» [2, с. 71]. Разум в силу его диалектического характера «…нельзя моделировать и заменять машиной. Только переход разума в рассудок позволяет моделировать рассудочную сторону интеллектуальной деятельности, заменять ее машиной…» [2, с. 73].
Впрочем, в-шестых, и сам диалектический разум непременно со временем превращается в одностороннюю догматическую и метафизическую схему, то есть рассудок, ведь, «самая сложная научная теория… как результат разума, становится доступной рассудку школьника или студента, потому что разум, создав эт>; теорию, перешел в рассудок» [2, с. 72]. «То, что было разумом в одну эпоху, становится рассудком в следующую эпоху. Высшим проявлением разума XVII века была классическая механика. Однако в наш век — она скорее рассудок, чем разум» [2, с. 73]. Ура, наконец-то мы получили осязаемые критерии рассудка и разума. Первый доступен студентам и даже школьникам, тогда как второй, увы… Компьютеры успешно моделируют метафизически-догматический рассудок, но им недоступен синтезирующий диалектический разум. Вынужден повторить, что не стоило бы в очередной раз воспроизводить все эти и еще многие другие нелепости, если бы многие из них благополучно не дожили до наших дней.
Заглянем, далее, в 80-е годы. Что новенького появилось в справочниках и популярных изданиях? В философском словаре, изданном в 500 тысяч экземпляров, читаем: «Разум и рассудок — понятия, выражающие две взаимно необходимые стороны развития научного познания, а также нравственного и художественного мышления, две взаимно помогающие друг другу способности. Рассудочная способность отличается тем, что в ее пределах понятие не находится в процессе преобразования и сохраняет устойчивую форму; они выступают как готовые теоретические «мерила» для эмпирического материала, для конструирования результатов. Отсюда — отвлеченный характер рассудочных операций и результатов, дающий почву для культа абстракций и формализмов, для приписывания им самодовлеющей созидательной роли. Вооруженный одним лишь рассудком, человек и самую свою жизнь делает все более рассудочной — сферой утилитарной рациональности. Разумная способность отличается, напротив, тем, что здесь понятия ввергаются в процесс преобразования. <…> Если научное исследование, основанное лишь на рассудочной способности, резко расходится с нравственностью и искусством, разум создает атмосферу их содружества» [3].
В этой эклектической мешанине гносеологические характеристики (рассудок вырабатывает устойчивые, разум — изменчивые формы научно-познавательной деятельности и тому подобное) без всяких логических оснований смешиваются с аксиологическими, где рассудку, в соответствии с уже сложившимися ранее идейными штампами, приписывают исключительно отрицательные, а разуму — положительные черты.
Для разнообразия заглянем в словарь по этике (тираж 400 тысяч экземпляров). В рубрике «Разум нравственный» читаем: «Действительность для разума нравственного — не предуготованный порядок вещей, не закрытая система, а открытый процесс, который требует от человека не только познания наличной ситуации, но и способности ее критической оценки, к преобразованию и созиданию принципиально иных возможностей. В разуме нравственном синтезируется познавательная и социально-творческая нравственная культура… <…> С рассудочной точки зрения объективное познание истины всегда есть лишь нейтральный, безразличный инструмент, поддающийся нравственному или
безнравственному использованию. На уровне же разума нравственного человек постигает истину уже не как нейтральную, а как включающую в себя решения аксиологических и этических проблем. Разум нравственный, в сущности, есть ничто иное, как критически мыслящая совесть… Поэтому разум нравственный всегда движется и проявляет себя в проблемах, а не в мертвых, слепых предписаниях» [4].
Не правда ли, все те же хорошо узнаваемые мотивы? Некоторые новации касаются разве что абсурдного утверждения об аксиологической «нейтральности» нравственного рассудка и об изначальной «совестливости» нравственного разума!
Для расширения картины посмотрим на соответствующие представления видного представителя западной философской мысли
Э. Фромма (1900-1980), посвятившего немало места анализу данной проблемы и подчеркивавшего настоятельную потребность в различении разума от рассудка. «Под рассудком, — пишет мыслитель, — я понимаю способность оперировать понятиями с намерением достичь какой-нибудь практической цели. Шимпанзе, составляющая вместе две палки, чтобы достать банан… прибегает к помощи рассудка. То же самое делаем и все мы, занимаясь своими обычными делами… В этом смысле рассудок — это способность принимать все на веру, как есть, и составлять различные комбинации с тем, чтобы облегчить манипулирование вещами. Рассудок -это мышление, служащее для биологического выживания» [5]. В отличие от рассудка, «…разум стремится к пониманию; он пытается узнать, что скрыто за поверхностью, распознать сердцевину, сущность окружающей нас действительности. <…> разум требуется для предвидения…» [5].
Из приведенного отрывка видны некоторые общие с отечественными тенденции понимания. Так, именно разум постигает сущность вещей. Вместе с тем отчетливо просматриваются и отличия. Рассудок направлен на биологическое, разум — на общественное выживание и приспособление. Подобная точка зрения для советской и российской философской мысли отнюдь не характерна.
Впрочем, Фромму также присущи противоречивость и непоследовательность в решении рассматриваемой проблемы. Так, казалось бы, мыслитель, подобно нашим отечественным авторам, должен был бы говорить
о постоянном возрастании «высшего способа мышления», то есть разума, поскольку рассудок годится лишь для биологического выживания. Но не тут-то было. «При изучении особенностей мышления отчужденного человека поражает, насколько у него развился рассудок и деградировал разум. <…> …с XIX века по наши дни произошло заметное нарастание глупости, если под глупостью мы подразумеваем нечто, противоположное скорее разуму, чем рассудку» [5, с. 282]. Таким образом, получается, что до XIX столетия могущество разума по сравнению с рассудком возрастало, а вот далее начался ренессанс рассудка, биологического приспособления перед общественным. Странная логика, не правда ли?
Смотрим далее: «…недавно появившийся машинный мозг служит хорошей иллюстрацией того, что мы понимаем здесь под рассудком. Он оперирует заложенными в него данными, сравнивает, отбирает и в конечном счете выдает результаты быстрее или с большей степенью точности, чем это мог бы сделать человеческий интеллект. <…> На что не способен электрический мозг — это творчески мыслить, проникать в суть наблюдаемых фактов, выходить за пределы заложенных в него данных. Машина может воспроизвести или даже превзойти интеллект, но она неспособна воспроизвести разум» [5, с. 283]. Как видим, снова хорошо знакомые нам, но глубоко ошибочные мотивы. Все эти суждения, да и то с оговорками, применимы разве что к самому началу эры компьютерной технологии!
«Этика… неотделима от разума, — утверждает Фромм. — Нравственное поведение базируется на способности выносить оценочные суждения, основанные на разуме…» [5, с. 283]. Ну что ж, тоже не ново, ведь рассудок общ человеку с животным и веления совести и нравственных императивов ему недоступны.
И, наконец, посмотрим, что же изменилось здесь в 90-е годы. В краткой философской энциклопедии (тираж — 50 тысяч экземпляров) читаем: «Разум — ум; способность, деятельность человеческого духа, направленная не только на причинное дискурсивное познание (как рассудок), но и на познание ценностей, на универсальную связь вещей и всех явлений и на целесообразную деятельность внутри этой связи» [6]. Как видим, те же хорошо узнаваемые мотивы!
Впрочем, в 90-е годы мы наблюдаем, с одной стороны, продолжение традиций различения рассудка и разума как низшего и высшего способов мышления, с другой -полного отказа от этой традиции и придания фундаментального значения только разуму. Первые продолжают все те же безуспешные попытки найти сколь-нибудь зримые критерии для отличения разума от рассудка. В этом случае разум именуют «высшей формой сознания человека», в то время как низшей, естественно, объявляется рассудок, дающий лишь «внешнее представление о вещах, то есть на уровне явлений». Постижение же «внутреннего содержания о вещах, то есть на уровне сущности» доступно только разуму [7, с. 10-14].
В последнее время стало модным сведение рассудка к разуму и предельное расширение последнего. Приведу характерные вариации на эту тему. «В современной официальной науке, — утверждает В.А. Буряк, — под разумом понимается способность оценивать обстановку, взвешивать факты, обстоятельства и руководствоваться этим в своем поведении. Разум позволяет последовательно рассуждать и умозаключать, делать аналитическое выводы и обобщения, в том числе и на перспективу. <…> …разумом обладает не только человек, но и все виды животных организмов — от простейших до наиболее высокоорганизованных… Разница лишь в степени развития разума, в мере его совершенства. <…> наблюдения над растительными организмами также показывают, что они обладают определенным разумом — самым простейшим и весьма своеобразным. <…> Так, например, различные виды растений по меньшей мере за год вперед чувствуют характер будущей весны, лета и делают соответствующие «выводы». <…> Могут быть выделены… и другие виды разума, в том числе космический разум, геологический и другие, подобно различным формам движения материи» [7, с. 7-10]. В этом смысле «…разум (интеллект) …есть …всеобщее свойство материи» [7, с. 34].
Ну, как, впечатляет?! На смену одной метафизической крайности (разум, в отличие от рассудка, во-первых, присущ только человеку, во-вторых, далеко не всякому человеку) пришла прямо противоположная. Дело ни много ни мало дошло до новой волны гилозоизма — неогилозоизма, или биогилозоизма. Функцию таким образом понимаемого разу-
ма усматривают, например, в его способности служить «разновидностью» природно-космического «программирования» [7, с. 33-40].
Помимо исследователей, столь вселенски определяющих сущность разума, немало более умеренных авторов, связывающих его лишь с мышлением и деятельностью головного мозга, присущих человеку и животному. С этой точки зрения «…разумом обладает любое живое существо, имеющее голову, а в ней мозг» [7, с. 188]. Подобное понимание разума, безусловно, «…принижает человека… И обосновать появление разума на Земле -значит решать проблемы на уровне биологии» [7, с. 257].
Вполне логично, что постулируемый тотальный разум в качестве своего элемента включает в себя рассудок подобно тому, «…как грамматика включает алфавит, а математика таблицу умножения» [7, с. 15].
Пора подвести итоги. Они малоутешительны, ибо чаще всего в рассудке усматривают способность мышления, общую для человека и животных. При этом одни говорят о полном (следовательно, метафизическом) преодолении его вместе с отчужденным обществом, другие утверждают о неразрывной «диалектической» связи рассудка с разумом, о постоянном процессе «снятия» их друг другом. Объединяет же эти точки зрения представление о метафизически-механисти-ческой сущности рассудка, который является «низшей» ступенью по сравнению с вечно «диалектическим» по своей сути разумом. Надо ли говорить, что во всех процитированных выше представлениях отсутствует даже элементарная логика. Не говоря уже о современной. Когда знакомишься со всеми этими и еще многими другими спекулятивными нагромождениями, порой складывается впечатление, что погружаешься в философию Абсурда!
Так где же выход? По-видимому, он заключается, во-первых, в том, чтобы именно рассудок, а не разум отнести к атрибуту, то есть фундаментальному способу существования субъекта (индивида, социальной группы, социума в целом) [8]. Во-вторых, рассудок, как и любая вещь (в самом широком смысле слова), обладает основным и множеством неосновных противоречий. К сторонам основного противоречия рассудка следует отнести разум вместе с его социальным антиподом. Неадекватный и тупиковый подход к анализу исследуемых здесь категорий при-
вел к тому, что необходимый термин, являющийся диалектической противоположностью разума, так и не был сформирован.
В данной связи замечу, во-первых, что потребность в альтернативном к разуму понятии ощущают ныне и другие исследователи, во-вторых, в качестве такового они чаще всего используют термин «антиразум», в-третьих, последовательная аксиологическая, в противовес гносеологической, интерпретация двух диалектически обусловленных категорий по-прежнему отсутствует. Приведу пример рассуждения, где все три указанные черты просматриваются в полной мере. «Обретение человеком разума в процессе его становления не было векторным изменением в одну (лучшую) сторону. Это было расколом животного сознания на позитивный Разум и Антиразум, противоположный ему по знаку. Реальная разумность личности и общества равна разнице их Разума и Антиразума. Возникновение Разума подобно разделению Господом света и тьмы при сотворении мира или вакуума по канонам квантовой физики на вещество и антивещество. Подобно обратной этому реакции слияния электрона и позитрона, Разум человека способен к самопроизвольной или принудительной аннигиляции с Антиразумом.
<…> История человечества не есть перманентное движение его по восходящей линии, а путь по сложному рельефу с победами Антиразума, Корысти, Антигуманизма. <…>
Разум большинства людей не самодостаточен, не самозащитен и легко поддается управлению… <…>.
Деятельность Антиразума во все времена приводила к разрушению и саморазрушению личности и семьи… Саморазрушительные силы Антиразума сыграли главную роль в гибели многих народов и государства, в том числе великих: Рима, Византии, СССР. Ныне во весь рост встает угроза саморазрушения Человечества путем уничтожения Среды обитания. «Золотой миллиард» стремится продлить сытую жизнь путем овладения ресурсами кислорода, озона, воды, лесов, почв и минеральных ресурсов бывшего СССР…» [7, с. 14-20].
Логически более четко гносеологическую противоположность разуму выражает термин «контрразум», хотя в будущем необходимо подыскать термин, лишенный всех подобных приставок, то есть «анти» или «контр». Итак, разум вместе с контрразумом —
стороны диалектического противоречия рассудка. Будучи таковыми, разум и контрразум выполняют различные аксиологические функции: первый — социально-позитивную, второй — социально-негативную. Таким образом, разум необходимо определить как культурный (творчески-прогрессивный), контрразум как регрессивный (консервативный) рассудок. Замечу, что такое понимание сохраняет традицию истолкования разума в качестве глубоко позитивного общественного фактора. Представление же о разуме как высшей ступени мышления по сравнению с рассудком полностью лишено корректности и подлежит устранению.
Разум есть культурный потенциал рассудка, обеспечивающий субъекту любого уровня движение по ступеням общественного прогресса, усиление его логической, целевой, прогнозирующей и иной функций. Напротив, контрразум обусловливает регрессивную направленность деятельности субъекта. При этом то же самое усиление логической, объяснительной и иной способностей человека может быть направлено на обеспечение сил общественного регресса и контркультуры: подавление, эксплуатацию и использование человека человеком, превращение его из цели в средство для реализации чуждых и антигуманных задач. Предлагаемый подход обнаруживает различный онтологический статус двух понятий: рассудок есть категория гносеологическая, разум -аксиологическая. При этом рассудок более фундаментален, поскольку разум, хотя весьма необходимая и важная, но все же лишь одна из основных характеристик рассудка.
Предложенная концепция полностью сохраняет традицию понимания рассудка как атрибута, общего у человека с высшими животными. Не следует только забывать о том, что рассудок животного действительно направлен на биологическое приспособление, в то время как у человека он носит общественный, творческий и преобразовательный характер. Мощь рассматриваемого атрибута общественного субъекта постоянно возрастает от тысячелетия к тысячелетию в ходе исторической эволюции. Творческим потенциям рассудка отнюдь не противопоказана его алгоритмизация в машинном, а затем искусственном интеллекте. Общий и естественный процесс развития цивилизации направляется
к тому, что все большее число функций, присущих субъекту, замещается искусственно созданными образованиями: сначала это сугубо материальные приспособления (рычаги и другие механизмы), позднее дело доходит до замещения духовных человеческих сущностных сил. Никаких объективных законов, препятствующих данному процессу, в природе не существует.
Означает ли сказанное, что в будущем все это приведет к формированию «постче-ловеческой» цивилизации, как это все чаще стали предрекать нам футурологи? Оставляю вопрос без ответа, ибо он чрезвычайно сложен и требует отдельного рассмотрения. Ограничусь лишь констатацией того, что искусственные творения человеческих рук и его рассудка все больше будут приближаться к эталону того, что мы обозначаем как субъект. Неизбежно усилится и процесс конкуренции между разного рода системами искусственного интеллекта с породившим его человеческим рассудком (разумом). Любые из таких форм искусственного интеллекта не могут сами по себе квалифицироваться как проявления разума или его антипода, ибо аутентичные оценки такого плана непосредственно зависят от их направленности на глубокий общественный прогресс или регресс, эталоны культуры, гуманизма или же их альтернативы.
1. Разум. Рассудок // Философская энциклопедия: В 5 т. М., 1967. Т. 4. С. 468.
2. Минасян А.М. Диалектический материализм. Ростов н/Дону, 1974. С. 61.
3. Разум и рассудок // Философский словарь. 4-е изд. М., 1980. С. 310.
4. Словарь по этике. 4-е изд. М., 1981. С. 278-279.
5. Фромм Э. Мужчина и женщина. М., 1998. С. 280.
6. Краткая философская энциклопедия / Ред.-сост.: Е.Ф. Губский, Г.В. Кораблева, В. А. Лут-ченко. М., 1994. С. 383.
7. Происхождение разума на земле. Сб. докл. Хабаровск, 1997. (Использованы статьи В.А. Буряка, А.Н. Арлычева, В А. Гуменюк, ДМ. Механ-цева, Б.П. Андриевского, А.Н. Марасова).
8. Булычев И.И. Метод универсального логического алгоритма — основа изложения курса философии // Преподавание общегуманитарных и социально-экономических дисциплин в вузе: опыт, проблемы. Тамбов, 1997.
«Важно оставаться в рассудке». Почему сейчас не стоит покупать биткоин :: РБК.Крипто
С начала сентября стоимость первой криптовалюты выросла почти вдвое. Эксперты предупредили, что в ближайшее время может начаться коррекция
18 ноября цена биткоина поднималась до $18,5 тыс. впервые с декабря 2017 года, а капитализация криптовалюты обновила исторический максимум на отметке выше $340 млрд. С начала сентября криптовалюта подорожала на 84%, с марта — на 374%. Резкий рост актива зачастую приводит к появлению у инвесторов и трейдеров синдрома упущенной выгоды (FOMO). В такой ситуации актив нередко покупают импульсивно, чтобы успеть заработать на росте, не придерживаясь определенной торговой стратегии.
Инвестиция в биткоин в 2017 году по курсу, близкому к $20 тыс., могла стать убыточной как минимум почти на три года. Несмотря на уверенное подорожание криптовалюты в 2020 году, она так и не смогла превзойти исторический максимум. Гораздо хуже ситуация на рынке альткоинов. Многие из них до сих пор остаются значительно ниже пиковых отметок. Например, XRP — на 95%, а Ethereum — на 66%. Поэтому покупать сейчас BTC может быть опасно.
Предсказать дальнейшее развитие ситуации трудно, подчеркнул старший аналитик Bestchange.ru Никита Зуборев. Волатильность снова высока. Эксперт «совершенно точно» рекомендовал отказаться от покупки актива во всех долгосрочных вариантах планирования.
«Покупка биткоина дороже $15 тыс. оправдана только для краткосрочных стратегий. Важно оставаться в трезвом рассудке и следовать инвестиционной стратегии не поддаваясь FOMO. Цена сегодня слишком высока, консервативным инвесторам следует дождаться коррекции хотя бы до$10-$11 тыс., это может произойти уже в начале 2021 года или раньше», — спрогнозировал Зуборев.
Он не исключает, что биткоин подорожает до $25 тыс. до конца года, но «точно не больше». Кроме того аналитик посоветовал с умом использовать ордеры стоп-лосс, поскольку ситуация может измениться в любой момент.
«Исторически конец года — не лучшее время для входа на рынок, поскольку розничные инвесторы часто вызывали смену тренда в период рождественских и новогодних праздников. Весьма вероятно, что цена в ближайшие недели будет корректироваться, и мы увидим нечто похожее на ситуацию 2017 года, но с менее драматическими последствиями. Хотя перед этим исторический максимум, вполне вероятно, будет обновлен», — заключил специалист.
С ним согласился CEO биржи EXMO Сергей Жданов, подчеркнувший, что вероятность коррекции с каждым днем все реальней, чем продолжение роста. Он рекомендовал дождаться коррекции. Вероятнее всего, криптовалюта откатится до психологического уровня, где произошло «закрепление» цены, к примеру $15 тыс, считает Жданов.
«При коррекции нужно обращать внимание на поведение цены, которое будет демонстрировать признаки снижения волатильности перед очередным ростом. Рекомендация номер два — покупать альткоины, которые на фоне BTC выглядят недооцененными», — посоветовал эксперт.
О скором начале коррекции заявил и руководитель отдела анализа данных CEX.IO Broker Юрий Мазур. Трейдеры, в том числе маркетмейкеры, будут фиксировать прибыль, поэтому вероятен откат до $16–16,4 тыс., где происходила предыдущая значительная консолидация котировки биткоина, считает эксперт.
По его мнению, возможно, что коррекция будет менее значительной — примерно до $16,8 тыс. Мазур назвал уровень в $16,4 тыс. выгодным, чтобы купить биткоин на среднесрочную перспективу. Специалист рассматривает отложенный ордер на продажу криптовалюты на уровне $21 тыс., где ожидается следующее коррекционное движение, которое может оказаться более значительным как в реальном выражении, так и в процентном отношении.
— «Биткоин легко может подешеветь вдвое». Что делать держателям монеты
— Трейдеры потеряли $800 млн из-за подорожания биткоина до $18,5 тыс.
— На бирже Binance курс биткоина кратковременно поднимался до $82 тыс.
Больше новостей о криптовалютах вы найдете в нашем телеграм-канале РБК-Крипто.
Автор
Михаил Теткин
формальность — есть ли слово «без причины», но более формальное
Я думаю, что FumbleFingers задает очень убедительный вопрос в своем комментарии под исходным вопросом:
Как вообще может иметь смысл спрашивать Почему …? о действии, которое определено как не имеющее причины?
Ответ, я думаю, заключается в том, что автор не говорит физическому или юридическому лицу, к которому он обращается: «Пожалуйста, объясните, почему вы сделали эту необъяснимую вещь» (что, как отмечает FumbleFingers, было бы в высшей степени нелогичным), а скорее «Пожалуйста, объясните, почему вы сделали эту необъяснимую вещь» (в которой просто запрашивается информация, которая ранее не предоставлялась).
К сожалению, большинство приведенных здесь ответов (включая тот, который принял ОП и тот, который получил наибольшее количество голосов) предлагают модификаторы, которые означают «без какой-либо хорошей, справедливой или рациональной причины», а не «без указания причины». Мне кажется, что предположение, которое наиболее точно выражает идею «без объяснения причин», — это необъяснимо Элиана.
К сожалению, как говорит Мари-Лу А. в комментарии к этому ответу, необъяснимо не является особенно широко используемым словом в повседневном английском, хотя оно появилось в печати по крайней мере с 1811 года, когда Летиция Хокинс использовала его в Графиня и Гертруда , том 2:
Мы могли бы указать на многие из этих замкнутых ситуаций, когда каждый знает, догадывается или выдумывает, что делается в домах их соседей, где ничего не может произойти неожиданно и необъяснимо , без, как комета, несущего воспламеняющийся поезд .
В целом, поиск в Google Книгах за период с 1914 по 2008 год обнаружил более 450 совпадений для необъяснимых , включая по крайней мере одно совпадение за каждый год публикации с 1945 года. Например, от Эрла Ровита и Джерри Бреннера, «Of Tyros and Репетиторы »в Гарольде Блуме, изд., Эрнест Хемингуэй (2005):
Он [Ник Адамс] также переживает щенячий роман с «хорошей» девушкой, который у него достаточно силен, чтобы прерваться. Необъяснимым образом «в дороге» он вступает в контакт с сентиментальными шлюхами, зловещими гомосексуалистами и водевильной командой профессиональных убийц.
Тем не менее, хотя необъяснимо — полезное, точное и актуальное слово, многие люди с ним не знакомы. Другой вариант — это безапелляционно , употребляемый во многом в том же смысле, что и прилагательное безапелляционный во фразе «безапелляционный вызов» (который относится к отказу от потенциального присяжного заседателя в суде присяжных «без указания причины», как выражается Мерриам-Вебстер. Но безапелляционно — еще одно довольно яркое слово, и это отвлекающее качество может не соответствовать ситуации OP (оно также имеет коннотации властности, которые могут быть нежелательными).
В конечном счете, если вы хотите знать, почему вам запретили доступ к какой-либо деятельности или в каком-либо месте, главный вопрос заключается не в том, «Почему сообщение, уведомляющее меня о моем запрете, не содержит объяснения?» но «Почему меня забанили?» Если вы хотите задать оба вопроса, я рекомендую поставить второй об отсутствии объяснения и отказаться от наречных синонимов «без объяснения причин». Например:
Почему меня забанили, и почему вы не сказали мне причину, когда вы наложили запрет?
Но имейте в виду, что чем больше вопросов вы зададите, тем меньше у вас шансов получить удовлетворительный ответ на любой из них.
обучения — «Без причины» или «Без причины»?
причина определенно может быть исчислена: «дайте мне пять причин, почему это не так», но она также может быть бесчисленной: «Разум — величайший союзник человека». С чем мы имеем дело? Мы не можем точно закрепить его на без ; в голове: «жизнь без друзей ужасна» или «без всяких на то оснований этого нельзя делать».
На мой взгляд, использование множественного числа во множественном числе явно неправильно.
* Она начала смеяться без (очевидной) причины.
Она начала смеяться без (очевидной) причины.
Я не могу придумать ни одного грамматического основания для признания недействительным первого. Тот факт, что мы можем найти и другие примеры существительных без и множественного числа, должен доказать, что это возможно. Несмотря на это, об этом просто не говорится. Не думаю, что вас бы не поняли, если бы вы это сказали, но это вызовет брови и красные ручки. Это не совсем идиоматическая фраза, возможно, используемая, но не в композиционном смысле; определенно есть что-то, что можно понять из значения этих слов.
Здесь я предполагаю, что мы ищем без причины , что означает что-то вроде «безосновательно». OED предполагает, что это значение происходит от среднефранцузского sans raison , от старофранцузского sanz reisun — первое повторное употребление было в a1387. Я не специалист по французскому, но Google переводит это как необоснованно, что кажется хорошим началом. Мне было бы интересно услышать современную версию от носителя языка.
Эта конструкция не обошлась без попутчиков.Сравните с:
без рифмы и причины
без причины и меры
без дружбы / товарищества, обоснование
Есть и другие примеры; эти вещи действительно существуют. Это почти как если бы эти вещи, особенно абстрактные, существуют неисчислимым образом. Также сравните: «она сказала это без оправдания» не * «она сказала это без оправдания», но «она сказала это безосновательно» не * «она сказала это безосновательно». В таких случаях, как без причины , множественное число не нужно и сбивает смысл.Я все еще не совсем уверен, почему — ввод?
недаром определение | Английский словарь для учащихся
причина
( причин множественное число и 3-е лицо в настоящем ) ( рассуждение причастие настоящего времени ) ( аргументированное прошедшее время и причастие прошедшего времени )
1 n-count Причиной чего-либо является факт или ситуация, объясняющая, почему это происходит или что вызывает это.
usu с supp, oft N для n, N to-inf
Для каждого важного события есть причина … У кого есть причина хотеть ее убить?
2 n-uncount Если вы говорите, что у вас есть причина верить во что-то или испытывать определенные эмоции, вы имеете в виду, что у вас есть доказательства в пользу вашей веры или существует определенная причина вашего чувства.
usu N to-inf
У них были основания полагать, что могут быть проблемы…, у него были все основания расстраиваться …
3 n-uncount Способность людей думать и делать здравые суждения может быть названа разумом.
… конфликт между эмоцией и разумом …
4 глагол Если вы считаете, что что-то правда, вы решаете, что это правда, после тщательного обдумывания всех фактов.
Я решил, что изменение диеты снизит уровень холестерина… V that
«Послушайте, — рассуждал я, — не нужно быть гением, чтобы понять, что задумал Адам». В с цитатой
→
аргументировано
→
рассуждение
5 Если одно происходит по причине другого, то это происходит из-за него.
ФОРМАЛЬНЫЙ
♦
по причине фразы PHR n
Босс сохраняет огромное влияние благодаря своему положению…
6 Если вы пытаетесь заставить кого-то прислушаться к разуму, вы пытаетесь убедить его прислушиваться к разумным аргументам и поддаваться их влиянию.
♦
прислушиваться к разуму фраза V перегибает
Высшее руководство компании отказалось прислушаться к разуму.
7 Если вы говорите, что что-то произошло или было сделано без причины, без уважительной причины или вообще без причины, вы имеете в виду, что не было очевидной причины, почему это произошло или было сделано.
♦
без причины / вообще без причины фраза PHR с кл.
Охранники, по его словам, бьют их без причины … Без всякой причины двое мужчин начали смеяться.
8 Если человек или вещь являются причиной чьей-то жизни или причиной их существования, они — самая важная вещь в жизни этого человека.
♦
причина жизни / причина быть фраза обычно возможный PHR
Хлоя — моя причина жить.
9 Если вы говорите, что что-то произошло или по какой-то причине это правда, вы имеете в виду, что знаете, что это произошло или правда, но не знаете почему.
♦
почему то фраза PHR с cl (нечеткость)
По какой-то необъяснимой причине Патрик ее привлек.
10 Если вы говорите, что сделаете что-либо в пределах разумного, вы имеете в виду, что сделаете все, что справедливо или разумно, а не слишком резко.
♦
в пределах разумного фраза PHR с cl, n PHR
Я возьму на себя любую работу, которая появится, в пределах разумного …
11
→
рифма или причина
→
рифма
→
чтобы увидеть причину
→
см.
→
разумно
→
стоять причина с фразовым глаголом Если вы пытаетесь урезонить кого-то, вы пытаетесь убедить его сделать или принять что-то, используя разумные аргументы.
Я видел, как родители пытались убедить своих детей, и никогда не видел, чтобы это сработало. V Номер
Почему мы иногда добры без причины
Выдающийся социолог Эрвинг Гоффман предположил, что жизнь — это серия спектаклей, в которых мы все постоянно управляем тем впечатлением, которое производим на других людей. Если это так, то общественные места функционируют как сцена так же, как наши дома и жилые комнаты. Архитектура, ландшафтный дизайн, размеры сцены и другие актеры вокруг нас — все подсказывает нам, как мы должны выступать и как относиться друг к другу.
Мужчина может мочиться в переулке, покрытом граффити, но он и не мечтает об этом в ухоженных конюшнях возле дома престарелых. Он с большей вероятностью проявит доброту в среде, где он чувствует себя среди семьи или друзей или за ним наблюдают, чем в каком-нибудь засаленном закоулке. В мире Гоффмана это сознательные, просчитанные реакции на декорации. Но недавно мы узнали, что некоторые из наших социальных реакций происходят даже без сознательного рассмотрения. Как и другие животные, мы эволюционировали, чтобы бессознательно оценивать риски и выгоды в окружающем нас ландшафте.
Исследователи предполагают, что пребывание на высоте или простой акт восхождения напоминает нам о возвышенных способах мышления и поведения.Биологи-эволюционисты Д. С. Уилсон и Дэниел О’Брайен показали группе нерезидентов фотографии различных уличных пейзажей в Бингемтоне, штат Нью-Йорк. На некоторых из этих улиц был разбит тротуар, неухоженные газоны и полуразрушенные дома. В других были чистые тротуары, ухоженные дворы и дома. Затем добровольцев пригласили поиграть в игру, разработанную экономистами-экспериментаторами, в которой им сказали, что они будут торговать деньгами с кем-то из соседнего района.Вы, наверное, уже знаете, как они себя вели: добровольцы были гораздо более доверчивыми и щедрыми, когда считали, что им противостоит кто-то из более опрятных и ухоженных окрестностей. Вы можете считать это логическим ответом на подсказки о социальной культуре каждого района — например, порядок означает, что люди уважают социальные нормы. Но даже качество тротуара, которое не имело никакого реального отношения к надежности жителей улицы, повлияло на них.
Фактически, мы регулярно реагируем на окружающую среду способами, которые, кажется, имеют мало отношения к сознательному мышлению или логике.Например, хотя большинство из нас согласны с тем, что было бы глупо позволять температуре наших рук определять, как мы должны обращаться с незнакомцами, лабораторные эксперименты показывают, что, когда люди держат горячий напиток, а не холодный, они больше доверять незнакомцам. Другой обнаружил, что люди гораздо более услужливы и щедры, когда сходят с восходящего эскалатора, чем когда они сходят с нисходящего эскалатора — фактически, подъем любым способом, кажется, вызывает более приятное поведение.
Психологи пытаются объяснить эти корреляции.Одна из теорий предполагает, что мы воспринимаем условия окружающей среды как метафоры: таким образом, мы переводим физическое тепло как социальное тепло, и мы будем чувствовать возвышенное чувство этики или щедрости, достигая возвышения. Другое направление исследований, известное как теория управления террором, утверждает, что всех нас мотивирует постоянный страх смерти. При таком образе мышления эти потрескавшиеся тротуары в Бингемтоне вызовут бессознательные страхи, которые заставят нас отступить от людей, которые там жили.Каким бы ни был механизм, несомненно, что окружающая среда дает нам тонкие подсказки, которые побуждают нас по-другому реагировать на социальный ландшафт, даже если эти подсказки полностью не связаны с каким-либо рациональным анализом нашего окружения.
Наблюдая за покупателями в торговом центре, исследователи Университета Северной Каролины обнаружили, что в два раза больше людей, сходящих с восходящего эскалатора, жертвуют пожертвования Армии спасения, чем людей, сходящих с нисходящего эскалатора. Они также обнаружили, что люди, которые только что смотрели видеоклипы с видами из окна самолета, были гораздо более склонны к сотрудничеству в компьютерных играх, чем люди, которые смотрели клипы, показывающие сцены из окна автомобиля.Такая же взаимосвязь между высотой и альтруизмом проявилась в нескольких экспериментах. Исследователи предполагают, что пребывание на высоте или простой акт восхождения напоминает нам о возвышенных способах мышления и поведения.
Нейробиологи обнаружили, что сигналы окружающей среды вызывают немедленную реакцию в человеческом мозге еще до того, как мы о них узнаем. Когда вы перемещаетесь в пространство, гиппокамп, библиотекарь памяти мозга, немедленно начинает работать. Он сравнивает то, что вы видите в любой момент, с вашими предыдущими воспоминаниями, чтобы создать мысленную карту местности, но также отправляет сообщения в центры страха и вознаграждения мозга.Его сосед, гипоталамус, вырабатывает гормональный ответ на эти сигналы еще до того, как большинство из нас решит, является ли место безопасным или опасным. Места, которые кажутся слишком стерильными или слишком запутанными, могут вызвать выброс адреналина и кортизола, гормонов, связанных со страхом и тревогой. Места, которые кажутся знакомыми, удобными для навигации и вызывают хорошие воспоминания, с большей вероятностью активируют удары серотонина для хорошего самочувствия, а также гормона, который вознаграждает и поддерживает чувство межличностного доверия: окситоцин.
«Человеческий мозг адаптивен и постоянно настраивается на среду, в которой он находится», — сказал мне нейроэкономист Пол Зак в тот день, когда я встретил его в Анахайме, штат Калифорния. Зак — исследователь, открывший ключевую роль окситоцина в опосредовании человеческих отношений. Зак объяснил, что в отличие от некоторых более одиноких млекопитающих, у людей огромная концентрация рецепторов окситоцина в самых старых частях нашего мозга, которые могут включиться еще до того, как мы начнем разговаривать с людьми.
Это должно быть проблемой для городских властей, потому что, как бы мы ни тянулись к другим людям, ни культура, ни биологические механизмы не гарантируют, что мы всегда будем хорошо относиться к незнакомцам.Например, голландские исследователи обнаружили, что окситоцин, который должен вознаграждать нас за совместное или альтруистическое поведение, имеет то, что можно назвать ксенофобной предвзятостью. После надувания синтетической версии окситоцина голландским студентам был предложен стандартный вопрос моральной дилеммы: вы бы бросили кого-нибудь перед поездом, если бы это спасло еще пять жизней? Воздействие окситоцина уменьшило вероятность того, что студенты бросят кого-то с традиционным голландским именем перед поездом, но больше скорее всего принесут в жертву кого-то, чье имя звучит как мусульманин.Такой антикосмополитический трайбализм может показаться удручающим, пока вы не задумаетесь о чуде доверия и сотрудничества, которое могут способствовать великие города и особенно большие общественные места. Дизайн может побудить нас к доверию и сочувствию, так что мы будем считать больше людей достойными внимания и заботы.
Чтобы продемонстрировать эту идею, Зак взял меня на прогулку по самой оживленной улице Южной Калифорнии, которая в грустном комментарии о состоянии общественного пространства в Америке находится за воротами у входа в Диснейленд.
Статуя основателя Диснейленда Уолта Диснея перед замком Спящей красавицы на Мейн-стрит. ( Reuters )Мы перешли под песчаный вал, который окружает тематический парк, пересекли искусственную городскую площадь с выходящей на веранду ратушей, затем остановились на полпути по главной улице США, этому симулякру ультрасовременной городской жизни. Место было заполнено людьми всех возрастов и рас, толкающих коляски, ходящих рука об руку, осматривающих витрины и фотографирующихся среди аркад и закусочных.
Мы внесли некоторую невежливость в эту толпу.По настоянию Зака я наклонился плечом к проходящим телам, сначала задевая прохожих, а затем полностью контактируя. Это было именно то поведение, за которое тебя заткнули бы на других улицах, но снова и снова я получал улыбку, успокаивающую руку или извинения. Я несколько раз пытался бросить кошелек и каждый раз возвращал его с энтузиазмом, граничащим с церемонией. Затем мы повысили ставки. Мы обращались к случайным незнакомцам и просили их обнять. Это была странная просьба двух взрослых мужчин, но жители Главной улицы, мужчины и женщины, ответили с распростертыми объятиями и небольшими колебаниями.Место демонстрировало просоциальное поведение, почти такое же мультяшное, как и обстановка.
Есть много причин для веселого настроения на Диснейлендской главной улице США, не в последнюю очередь из-за того, что люди идут туда, чтобы быть счастливыми. Но Зак посоветовал мне не игнорировать мощные прайминговые эффекты окружающего нас ландшафта. На этой главной улице нет ни одного магазина выше трех этажей, но эти неиспользуемые верхние этажи играют визуальную уловку. Они уменьшены до пяти восьмых размеров, что придает зданиям комфортную, безопасную ауру игрушек.Между тем, от полосатых навесов и позолоченных надписей на окнах до деталей из искусственной штукатурки на каждом фасаде, каждая деталь искусственной улицы призвана погрузить вас в состояние ностальгической легкости.
Дисней и его дизайнеры были выходцами из киноиндустрии, и они спроектировали свою главную улицу так, чтобы она работала как сцена в кино, с такими привлекательными декорациями, что каждый посетитель чувствует, что она стала частью этой сцены. Они специально хотели, чтобы посетители забыли о бесчеловечном разрастании, которое уже тогда расползалось из Лос-Анджелеса.«В городах нам угрожают… Мы не разговариваем с людьми, мы не верим всему, что слышим, мы не смотрим людям в глаза… Мы не доверяем людям. Мы одни. Если мы будем опускать эти жалюзи и отрезать себя, мы немного умрем », — объяснил Джон Хенч, старший лейтенант Диснея и лидер группы, которую Дисней окрестил своими Imagineers еще в 1978 году.« Уолт хотел успокоить людей … Есть некоторая ностальгия. , конечно, но ностальгия по чему? Такой главной улицы еще не было.Но это напоминает вам о некоторых вещах, о которых вы забыли ».
Эта сцена привела в восторг новаторского нейроиммунолога Эстер Штернберг во время ее первого визита. Стернберг, исследующий связь между окружающей средой, здоровьем и человеческим мозгом, пришел к выводу, что дизайнеры Main Street в США обладают сверхъестественным пониманием нейробиологии места. «Они сделали это блестяще. В 1950-х и 60-х годах, задолго до того, как мы поняли нейробиологию, они выяснили, как именно использовать дизайн, чтобы вывести людей из состояния тревоги и страха в место надежды и счастья », — сказала она мне.
Ссылки Диснея вызывают воспоминания, которые вызывают чувство безопасности и спокойствия, хотя эти воспоминания с такой же вероятностью были почерпнуты из выдуманного прошлого, как и из нашего собственного опыта.Ключ к эффекту места лежит в том, как мозг связывает память и эмоции. С одной стороны, вызывающие воспоминания достопримечательности Мэйн-стрит США — причудливый вокзал, мэрия, далекий замок Спящей красавицы — мгновенно ориентируют вас на пейзаж, уменьшая беспокойство, которое вы запрограммированы испытывать, когда не знаете, где находитесь в комплексе среда.В то же время эти элементы служат эмоциональными триггерами. Гиппокамп реагирует не только на визуальные сигналы, но и на все наши органы чувств, включая запах. Итак, будь то тент в полоску конфет или запах кулинарной помадки, разносящийся над тротуаром, отсылки Диснея вызывают воспоминания, которые вызывают чувство безопасности и спокойствия, хотя эти воспоминания с такой же вероятностью были почерпнуты из выдуманного прошлого, как и из наш собственный опыт. (Эффект настолько силен, что разработчики лечебных учреждений для пациентов с деменцией воспроизвели Main Street U.SA в местах общего пользования, чьи достопримечательности и уличная активность призваны утешить жителей напоминаниями о прошлом небольшого городка.)
Дизайн антиобщественности
Улица Диснея может быть симулякром, имитацией чьего-то представления о реальном месте, но успокаивающий и просоциальный эффект, который он оказывает на людей, неоспорим. Это не означает, что каждое общественное пространство должно пытаться использовать исторический трюк Диснея, но мы должны признать, что каждый городской пейзаж представляет собой набор символов, активирующих память и эмоции.Каждая площадь, парк или архитектурный фасад передает информацию о том, кто мы и для чего предназначена улица.
Влияние эстетики на эмоции широко задокументировано. Мы знаем, например, что частые виды мусора, граффити и ветхого ремонта вызывают отчуждение и депрессию, особенно среди пожилых людей. Из исследований биофилии мы знаем, что природные вливания не просто успокаивают разум, они меняют наше отношение, делая нас более доверчивыми и щедрыми по отношению к другим людям.
Мы также знаем, что острые архитектурные углы освещают центры страха в мозгу так же, как вид ножа или шипа, высвобождая гормоны стресса, которые снижают вероятность того, что мы будем останавливаться и взаимодействовать с местами и людьми. (Этот эффект можно наблюдать на улице возле Хрусталя Даниэля Либескинда, пристройки к Королевскому музею Онтарио в Торонто, где гигантские призмы из стали, алюминия и стекла угрожающе режут тротуар, совершая удивительный подвиг — вытаскивать людей из одного места. — оживленный участок Блур-стрит.)
Но городской пейзаж не обязательно должен принимать угрожающую позу, чтобы оттолкнуть людей. Антисоциальные пространства так же обычны в городе, как глухие стены. На самом деле глухие стены — часть проблемы.
Исследования Яна Геля на окраинах улиц служат доказательством. Гель и другие обнаружили, что если улица имеет одинаковые фасады, почти без дверей, разнообразия или функций, люди проходят мимо как можно быстрее. Но если на улице разные фасады, много проемов и много функций на квартал, люди ходят медленнее.Они чаще делают паузу. На самом деле люди с большей вероятностью остановятся и позвонят по мобильному телефону перед оживленными фасадами, чем перед мертвыми.
Во время наших экспериментов в лаборатории BMW Guggenheim Lab в Нью-Йорке мы обнаружили, что такие длинные мертвые фасады не только ускоряют физический рост людей; они подавляют их эмоционально. На Ист-Хьюстон-стрит в Нижнем Манхэттене небольшая городская ткань между Орчардом и Ладлоу была заменена в 2006 году продуктовым магазином Whole Foods, который представляет собой почти непрерывную полосу дымчатого стекла для большей части всего городского квартала.Волонтеры, которые присоединились к нашим психологическим турам по окрестностям, сообщили, что чувствовали себя на тротуаре за этим фасадом заметно менее счастливыми, чем где-либо еще в их туре. Они почувствовали себя намного лучше, когда добрались до более суровых, но оживленных магазинов и ресторанов всего в квартале к востоку от Хьюстона.
East Houston Street, Нью-Йорк: люди сообщали, что чувствовали себя намного счастливее на грязном, но оживленном фасаде наверху, чем на пустом, но аккуратном фасаде внизу. ( Вверху: Чарльз Монтгомери; Внизу: Александра Болиндер-Гибсанд )Это указывает на назревающую катастрофу в уличной психологии.По мере того, как пригородные розничные торговцы начинают колонизировать центральные города, квартал за кварталом безделушки и семейные здания и магазины заменяются пустыми, холодными помещениями, которые эффективно отбеливают улицы праздничного настроения. Это ненужный акт кражи, и его последствия выходят за рамки эстетики или даже огромного сокращения разнообразия товаров и услуг, которое происходит, когда один гигантский розничный торговец захватывает блок. Биг-бокс городского квартала вредит физическому здоровью людей, живущих поблизости, особенно пожилых людей.Было обнаружено, что пожилые люди, живущие среди длинных отрезков мертвого фасада, стареют быстрее, чем те, кто живет в кварталах с большим количеством дверей, окон, крыльцов и других мест. Поскольку крупногабаритная архитектура и пустые участки тротуаров вытесняют их повседневные пункты назначения за пределы пешей досягаемости, они становятся все слабее и медленнее, они меньше общаются вне дома и меньше работают волонтерами. Исследования пожилых людей, живущих в Монреале, показали, что пожилые люди, которые жили в кварталах с крыльцами и ступенями, на самом деле имели более сильные ноги и руки, чем те, кто жил в более бесплодных кварталах.Между тем, те, кто действительно мог ходить по магазинам и службам, с большей вероятностью были волонтерами, навещали других людей и оставались активными.
Было обнаружено, что пожилые люди, живущие среди длинных отрезков мертвого фасада, стареют быстрее, чем те, кто живет в кварталах с большим количеством дверей, окон, крыльцов и других мест.К счастью, в некоторых городах начали принимать законы, не позволяющие застройщикам убивать общительность на своих улицах. Австралийский город Мельбурн принял правила, запрещающие длинные глухие фасады и заставляющие новые магазины и рестораны иметь двери или витрины, покрывающие не менее 80 процентов их фасада.Датские города пошли дальше. В 1980-х годах в большинстве крупных городов страны банкам фактически запрещалось открывать новые отделения на своих главных торговых улицах. Дело не в том, что датчане ненавидят банки; дело в том, что пассивные банковские фасады истекают кровью с тротуара, а слишком большое их количество может убить улицу. Дело в том, что право граждан на здоровое, животворное общественное пространство превзошло чье-либо право убивать его — понятие, по-видимому, игнорируется в тех кварталах Манхэттена, где четыре банка конкурируют друг с другом.
Нью-Йорк начал игру в догонялки в 2012 году, приняв новое зонирование, ограничивающее ширину первого этажа новых магазинов на основных проспектах Верхнего Вест-Сайда. На оживленных авеню Амстердама и Колумба в зданиях шириной более пятидесяти футов должны быть как минимум два нежилых предприятия и прозрачные фасады. Банки на Бродвее будут ограничены до двадцати пяти футов фасада. Этот шаг был частично попыткой помешать крупным национальным розничным торговцам и банкам поглощать семейные магазины, которые придают району его характер.«Магазины — это душа района», — сказала газете « The New York Times » Гейл Брюэр, член городского совета. «Маленькие аптеки, обувные магазины — они значат для нас все». Спасая малый бизнес, эта мера также спасла бы человеческие блоки.
Ванкувер доказал, что плотные города могут удовлетворить потребности в коммерческой недвижимости, сохраняя при этом свою архитектуру. Даже крупным розничным торговцам пришлось изменить свою морфологию, чтобы закрепиться в городе. Таким образом, Costco и его автостоянка были похоронены под тонкими башнями кондоминиумов и рядами городских домов на уровне улицы на одном конце полуострова в центре Ванкувера.А возле мэрии, Home Depot и Winners были сложены, как пирожки с гамбургерами на вершине ряда уличных предприятий и под на зеленом украшении садовых квартир. У больших коробок есть собственные входы на углу, в то время как остальную часть фасада блока разделяют Starbucks, бакалейная лавка и несколько других магазинов. Результат: стремление к низким ценам не убивает улицу. Люди на самом деле ходят пешком, ездят на велосипеде или едут в метро к большому ящику и сидят у входа в Starbucks, потягивая латте под дождем.
Этот пост адаптирован из книги Чарльза Монтгомери Happy City: Transforming Our Lives Through Urban Design .
Этический ИИ — «Без разума, без сердца он нас уничтожает»? | Эйдан Маккаллен | Четвергская мысль
«У меня в голове сложился язык, на котором я не говорю. Это не просто цифровое, это чуждое. Каждый день я просыпаюсь другой, измененной ». — Киборг (Лига справедливости)
В фильме «Лига справедливости» Виктора Стоуна спасает его отец-ученый.Виктор теперь питается частично искусственным интеллектом, частично своим человеческим мозгом. Он продолжает самосовершенствоваться и приспосабливаться к точке, за пределами которой он может контролировать. Он развивается так быстро, что сливается со всеми доступными в мире цифровыми данными. Он может взламывать, декодировать, контролировать. Он машина, которая обучается, или человеко-машина с «машинным обучением».
Виктору не нравится эта новая сила, он оплакивает потерю человечности, потерю своего прежнего «я».
А теперь представьте, что Виктор не был человеком, представьте, что он был алгоритмом, представьте, что он никак не чувствовал человечности.Кто когда-либо контролирует этот алгоритм, тот может управлять данными всего мира. Контроль над данными мира означал бы контроль над миром.
«За искусственным интеллектом будущее не только России, но и всего человечества» — Владимир Путин
Естественно, те, кто программирует ИИ, будут программировать этот ИИ со своими предубеждениями, своим собственным контекстом, своей собственной этикой. Данные, которые питают этот Ai, также будут предвзятыми данными, насколько нам известно, и, таким образом, данные являются совокупными, основанными на ранее существовавших знаниях.Все это знание содержит форму мира, в котором оно существовало, предвзятость, дух времени, этику.
В этот четверг Thought вдохновил великий писатель-фантаст и гость новаторского шоу на этой неделе Эдвард М. Лернер. На шоу и в своей книге «Тропа светового фантастического» Эдвард говорит об этике в искусственном интеллекте. Когда дело доходит до этики программирования, мы должны осознавать, что этика эволюционирует.
Ai, AGI и машинное обучение основаны на машинах, которые самообучаются комплексно, но для начала их нужно запрограммировать.Если вы думаете о них как о сложных алгоритмах, которым требуется «ввод» для запуска эффекта снежного кома обучения, тогда введенные данные будут сильно влиять на выводимые данные . Исходные данные становятся чрезвычайно важными для постоянно меняющегося конечного результата.
«Bias in — Bias Out»
Ai-системы, которые сильно зависят от данных, могут легко стать предвзятыми. Все сводится к тому, откуда берутся исходные данные. Если данные, на которых Ai учится, в первую очередь смещены, то, конечно, выходные данные будут смещенными.
Это называется «Bias-In, Bias-Out» профессором Барри О’Салливаном, директором Insight Center for Data and Analytics в Университетском колледже Корка, заместителем президента Европейской ассоциации искусственного интеллекта и предыдущим гостем на этом Шоу инноваций.
«Чем больше вы болтаете с Тэй, тем умнее (более предвзято) она становится». — Microsoft
Многие компании экспериментировали и экспериментировали с диалоговыми интерфейсами. Amazon поручил студентам создать компьютерные программы, называемые социальными ботами, которые могут поддерживать разговорные разговоры с людьми.
Microsoft запустила такой проект с чат-ботом Ai twitter под названием Tay. Согласно Microsoft, это было «экспериментировать и проводить исследования в области разговорного понимания». Он был нацелен на пользователей Twitter в возрасте 18–24 лет, поэтому «взаимодействовал» с ними.
Тай подвергся шквалу ненормативной лексики, политических и прогитлеровских твитов. В конце концов Тай написал в Твиттере: «Гитлер был прав» и «11 сентября было внутренней работой». Тай извлек уроки из таких взаимодействий.
Да, Тэй был захвачен сообществом, и да, его «накормили» чушью троллей из социальных сетей, но дела пошли так плохо, что проект Тай был закрыт всего через 24 часа.
Этот тип предвзятости называется «предвзятость взаимодействия», и он может быть злонамеренным, но в мире так много исторической предвзятости из-за эволюции (ху) человечества, что трудно искоренить предубеждение и найти основную истину. .
Как мы обсуждали в предыдущем посте, мир предвзято относится к мужчинам, но что происходит, когда мы программируем ИИ для этики?
Алан Тьюринг считается отцом теоретической информатики и искусственного интеллекта. Тьюринг наиболее известен тем, что использовал компьютеры для взлома нацистских кодов во время Второй мировой войны.Тьюринг сыграл ключевую роль в взломе перехваченных закодированных сообщений, которые позволили союзникам победить нацистов во многих решающих сражениях и тем самым помогли выиграть войну.
Неужели мы чествовали этот великий ум и украсили его?
Алан Тьюринг был привлечен к уголовной ответственности в 1952 году (чуть более полувека назад, 6,6 десятилетия, 66 лет) за гомосексуальные действия, согласно поправке Лабушера, «грубая непристойность» была уголовным преступлением в Великобритании. Он принял химическую кастрацию , лечение как альтернативу тюрьме.Тьюринг умер два года спустя, за 16 дней до своего 42-летия, когда этот великий ум мог предложить гораздо больше.
Почему я упоминаю об этом?
Если бы Ай был запрограммирован на основе «этики» 1952 года, Ай использовал бы «этику» той эпохи в качестве ориентира. Ай будет использовать данные своего времени, чтобы учиться и адаптироваться, и, как Виктор Стоун (Киборг), каждый день просыпается другим, модифицированным, улучшенным, как и Тай.
Если мы можем оглянуться на прошлое столетие и осудить себя (как человеческую расу ) за массовые зверства, геноцид, войну, химическую кастрацию, как мы будем относиться к зверствам, которые сегодня считаются приемлемыми? ИИ развивается стремительными темпами.Как мы определяем хорошее и плохое и учим этому ИИ, когда хорошее и плохое развиваются?!?
AI уже стал частью нашего мира, он обеспечивает оптимизацию, анализ данных, всевозможные повышения эффективности, улучшенную кибербезопасность и множество других возможностей. Мы достигаем верхних эшелонов слабого Ии и только приступаем к пути сильного ИИ. Многие из нас не видят, как быстро это происходит, это происходит с экспоненциальной скоростью. Чем это закончится, мы точно не знаем, но тем из нас, кто интересуется, известно общее направление.
«Фактический путь капли дождя, когда она спускается по долине, непредсказуем, но общее направление неизбежно » — доктор Кевин Келли
Как Эдвард Лернер делится в этом эпизоде: Для нас жизненно важно, чтобы поймите, что ИИ — это продукт алгоритмов , которые также являются продуктом неизбежно предвзятых людей. Вот почему нам нужно слишком хорошо разбираться в технологиях для лучшего будущего с лучшей справедливостью.
Giphy — RobocopПредставьте, что мы запрограммировали автономное оружие с «этикой» 1952 года? Представьте себе, что это оружие самоучилось на основе полученной первоначальной информации?
Представьте, что мы жестко запрограммировали этику без отказоустойчивости, без возможности развиваться по мере развития человечества, по мере развития этики?
На этой неделе я оставляю вас с прекрасным диалогом из «Лиги справедливости» Зака Снайдера…
Брюс Уэйн: «… для этого нужна наука.Делать то, чего никогда не делали. Чтобы сделать жизнь лучше ».
Чудо-женщина: «Или покончить с этим. Технология похожа на любую другую силу. Без разума, без сердца он нас губит ».
ЕСЛИ ВАМ НРАВИТСЯ ЭТО, ПОЖАЛУЙСТА, «НРАВИТСЯ», ТАК ЭТО УВИДИТ ДРУГИЕ
Эп 117: Наука, стоящая за научной фантастикой: дополненное человечество, искусственный интеллект, супер-интеллект с Эдвардом М. Лернером
Это Эпизод с одним из ведущих мировых авторов научной фантастики и кибер-фантастики Эдвардом М.Лернер. Он является автором более 18 наименований, и мы надеемся, что поклонников этого сериала увлекла наука, которую он вкладывает в художественную литературу. В отличие от фэнтези, научная фантастика основана на возможных реалиях, и этот факт часто упускается из виду.
Он физик и компьютерный ученый, тридцать лет трудился на виноградниках высоких технологий, от инженера до старшего вице-президента. В состоянии алкогольного опьянения он начал писать полный рабочий день.
В центре внимания этого спектакля — темы из его книги «Тропа по свету фантастики: наука, стоящая за художественной литературой».
Мы обсуждаем:
- Расширенное человечество
- Киборги
- Роботы
- Генетическая терапия
- Интерфейсы мозговой машины
- Автономное оружие
- ИИ, искусственный интеллект человечества
- Что мы делаем, когда все автоматизировано
Послушайте:
Интернет http://bit.ly/2FwsOJw
Soundcloud https: // lnkd.in / gBbTTuF
Spotify http://spoti.fi/2rXnAF4
iTunes https://apple.co/2gFvFbO
Tunein http://bit.ly/2rRwDad
iHeart http://bit.ly/ 2E4fhfl
Подробнее об Эдварде здесь: https://www.edwardmlerner.com/
Теги: Эдвард М. Лернер, Эдвард Лернер Научная фантастика, Дополненное человечество, ИИ, Супер-интеллект, Киборги, Нейронные сети, Искусственный интеллект, Антиутопия, Инновации , Шоу инноваций, Роботы против людей, робототехника, наноботы
Любовь без причины, ЛаРайя Гастон | Аудиокнига
Активист, режиссер-документалист и основатель некоммерческой организации Lunch on Me, ЛаРайя Гастон предлагает вдохновляющие и практические советы, как принести доброту, щедрость и любовь нуждающемуся миру.
Если мировые проблемы кажутся невыносимыми и что-то изменить невозможно, то вы не одиноки. Многие из нас хотели бы делать что-то хорошее и целенаправленное, но мы застреваем. Мы думаем, что то, что мы делаем, не имеет значения, или что мы сделаем это неправильно, или что у нас нет достаточно времени или ресурсов для начала. Но забота друг о друге — это естественный инстинкт, который есть у всех людей — что делает с нашим разумом, телом и душой игнорирование этой части нашей человечности?
В Любовь без причины: утраченное искусство трахаться , Гастон делится вдохновляющим и действенным руководством, которое поможет нам соединиться с нашими сердцами, пробудить наше врожденное желание что-то изменить, а затем изменить ситуацию к лучшему. таким образом, который не только помогает другим, но и питает нашу радость.Благодаря вдохновляющим историям и практическим рекомендациям Гастона вы:
- Устраните блоки, которые мешают вам обратиться к своим собратьям — как личные страхи, так и социальные препятствия
- Научитесь помогать хорошим способом — способом, который необходим, соответствует вашим дарам и вдохновляет вас и тех, кому вы служите
- Создавайте обмен положительной энергией — энергия, лежащая в основе того, как мы даем, так же важна, как и то, что мы даем
- Определите места, которые вы можете принести в мир больше доброты и заботы — чтобы ваше сообщество, ваши близкие и вы сами
- Восстановите связь со своими естественными инстинктами сочувствия и служения — и испытайте радость, которая возникает, когда вы делаете
- Изучите список из десятков микрожестов — простых, преднамеренных действий заботы для другого человека, что может сделать кто угодно, где угодно и когда угодно
Заполнено глубокими сердечными упражнениями, подсказками для ведения дневника и реальным ractices, Любовь без разума поможет вам понять, что проявление заботы — демонстрация того, что вам действительно наплевать — не должно быть трудным и не связано с жертвой.Это о радости и о любви.
Режимов без разума и совести | Противодействие
Мир безмолвно наблюдает за разрушением демократических, прогрессивных, светских и либеральных культур управления. Современные правительства становятся все более авторитарными и угрожают многокультурной мозаике обществ по всему миру. Правящие и неуправляющие элиты ложно утверждают, что демократия порождает неэффективность и создает функциональный барьер для животного духа извлечения прибыли и предпринимательской деятельности.Большинство людей заметно молчат. Пандемия лишила ограниченное пространство для сопротивления продолжающимся авторитарным испытаниям. От Вашингтона и Вестминстера до Пекина, Брюсселя и Нью-Дели авторитарные культуры определяют оперативный характер правительств. Эти авторитарные режимы Макиавелли не только против свободы и демократии, но и распространяют фанатизм. Тихий переворот реакционных сил ускоряется переписыванием истории, навязыванием неолиберальной экономической политики, устранением всех институциональных и правовых барьеров на пути линчевателей рыночных сил.Правительства — не сторонние наблюдатели, а активные помощники авторитарных режимов как доминирующей реальности в обществе, политике и экономике.
Авторитарные режимы во всем мире похожи друг на друга. Эти режимы следуют распространенному консервативному культу под названием «нация прежде всего». Эта реакционная политическая и экономическая догма «прежде всего нация» берет свои философские корни из социальных и религиозных консервативных идей, которые, по сути, призваны защищать, продвигать и прославлять моральные традиции прошлого.Консерваторы и авторитарные идеологи утверждают, что ценности прошлого могут обеспечить решение нынешних проблем общества. Знание прошлого более ценно для настоящего. Прошлая слава и успехи — это жизнь и кровь современных авторитарных государств и правительств. Консервативные идеалы противятся переменам и предпочитают сохранять статус-кво. Эдмунд Берк как философ является покровителем консервативной философии на протяжении последних трех столетий. Его философия по-прежнему служит политическим оправданием авторитарным и консервативным режимам сегодня.Берк был противником любой формы революционных изменений в обществе, поскольку они разрушают традиционные ткани хорошего общества. Такая идеологическая основа является преднамеренной стратегией, направленной на то, чтобы избежать ответственности и подавить гражданские права и свободы. В политике ведется беспощадная атака на демократический и многокультурный культурный этос; часто возглавляемые правительствами с конформистскими взглядами, лишенными совести и сострадания.
Современная консервативная политика — это реакция на усиление неолиберального капитализма, который консолидировал богатство в руках немногих и маргинализировал массы.Классы капиталистов заключили союз с консервативными силами для дальнейшего укрепления своей власти и богатства. Правительство, сформированное на основе такого союза, не представляет интересы маргинализированных масс. В результате мир сталкивается с множеством несчастий. Продвижение реакционных и авторитарных правительств по всему миру основывается на политике поддержания социального, культурного и религиозного порядка прошлого во имя национальной, этнической и религиозной славы, основанной на завоевании и господстве меньшинств и рабочего класса.Такие иррациональные, нелогичные и авторитарные взгляды определяют консервативную философскую практику.
Консервативные правительства используют государственную власть для реализации своей авторитарной программы правления, лишенной совести и сострадания. Эти силы не только враждебны критическому общественному мнению, но и подавляют любые формы инакомыслия в демократической культуре. Демократия умирает своей естественной смертью без голосов инакомыслия и дебатов. Идея массового подчинения власти занимает центральное место в авторитарной модели управления, практикуемой консервативными правительствами во всем мире.Авторитарные режимы и их идеология массового повиновения убивают врожденную совесть и сострадание в человеческих существах. Идея господства, иерархии и подчинения становится организационными принципами авторитарных государств и правительств, от которых страдает большинство людей. В результате банальность авторитарного зла становится нормой и естественностью в обществе, которое порождает тоталитарных лидеров без совести и сострадания. Такие лидеры используют любую возможность, чтобы руководить массами и господствовать над ними, используя государственную власть.Правительства становятся заложниками таких лидеров и их идеологического культа. Сострадание и совесть имеют тенденцию ограничивать людей в злоупотреблении властью, но авторитарные культовые лидеры не имеют таких ограничений в использовании и злоупотреблении властью. Авторитарные лидеры мстительны, манипулятивны, несимпатичны и ненадежны. Эти социальные и психологические персонажи являются продуктом консервативных и капиталистических обществ. От Северной и Южной Америки и Африки до Европы и Азии, мир становится свидетелем таких характеристик лидеров, управляющих этими континентами.
Экономический кризис, вызванный пандемией, опустошает мир, но правительства США, Великобритании, Индии, Бразилии, Ирана, Мексики и многих других стран молча смотрят на него. Лидеры и правительства этих стран проявляют мало сочувствия и совести при выполнении своих демократических обязательств перед своими гражданами. Глобальный кризис в области здравоохранения показал, что эти авторитарные режимы продвигают пропаганду принципа «прежде всего нация», но на самом деле эти лидеры предают самих людей, избирающих их к власти.Эти правительства и руководство поддерживают класс капиталистов, стремясь к дальнейшему укреплению своего богатства даже во время глобального кризиса в области здравоохранения и экономического кризиса. Политические и экономические характеристики авторитарных правительств показывают, что эти правые режимы действительно лишены какой-либо формы человеческого или животного сознания. Правые режимы и их лидеры движимы страхом и используют его для управления массами, распространяя предрассудки. Агрессивность авторитарных лидеров — продукт страха; источник желания доминировать в средневековом мировоззрении.Эти лидеры используют фальшивые новости и вводящую в заблуждение информацию, чтобы манипулировать массами и контролировать их.
Почему люди голосуют за лидеров и режимы без причины и совести? Почему люди поддерживают диктатуру? Почему люди поддерживают собственное подчинение? Стокгольмский синдром, политическое невежество, неграмотность, бедность и любовь к сильным лидерам и т. Д. — вот некоторые из глупых причин, основанных на поверхностном анализе. Альтернатива такому правому крылу, реакционный и авторитарный сдвиг в обществе, политике и экономике требует беспристрастного анализа причин такой трансформации.Невозможно бороться с авторитарными режимами без понимания основ их поддержки и причин их роста. Капиталистические заблуждения и рост антиполитической культуры предоставления прав привели к возникновению авторитарных режимов с помощью реакционных религиозных и рыночных сил. Несмотря на вопиющую эрозию демократического пространства и углубление кризисов, популярность авторитарных режимов и их лидеров не снизилась. Это серьезная причина для беспокойства при переосмыслении альтернатив.Избирательных стратегий хитрости недостаточно для радикальных социальных и политических преобразований, чтобы победить авторитарных психопатов. Выживание демократических, либеральных, прогрессивных и многокультурных ценностей зависит от радикальных альтернатив, порождаемых надвигающейся борьбой людей.