«Нам приходится быть достаточно агрессивными»
Фото: Евгений Разумный/ Ведомости/ ТАСС
Стремительное распространение эпидемии коронавируса, с одной стороны, ограничило активность венчурных фондов, но, с другой стороны, у них появились новые возможности для развития. Кто в венчурной индустрии выигрывает в условиях изоляции, как меняются приоритеты участников рынка, с кем приходится делить проекты и как завоевать свое место на этом конкурентном рынке, рассказал «Ъ» основатель, управляющий партнер Fort Ross Ventures Виктор Орловский.
— Как эпидемия коронавируса повлияет на венчурный рынок?
— Кризис влияет и на бизнес-активность, и на настроение инвесторов по всему миру. Однако говорить о характере изменений, которым подвергнутся игроки рынка, пока рано. Все зависит от того, как долго рынок будет находиться в эпицентре шторма, чем дольше, тем существеннее будут последствия. Активность венчурных фондов сильно снизилась. Фонды любят общаться с компаниями очно, что называется, смотреть в глаза, но сейчас такое общение стало невозможным. Кризис повлиял и на венчурные компании, которые в настоящий момент собирают свои новые фонды — сейчас многие инвесторы временно приостановили рассмотрение новых инвестиционных возможностей, но продолжают выполнять свои обязательства в текущих фондах. Так что на рынке в моменте ощутимо уменьшилось предложение. При этом стартапы стараются запастись наличностью, чтобы пережить этот кризис.
Таким образом, спрос сильно вырос, а предложение сильно упало. Фонды в основном стараются помочь своим портфельным компаниям, так что новые проекты остаются без денег и, соответственно, сильно снижают порог входа, то есть берут деньги на гораздо менее выгодных для себя условиях. Это создает уникальные возможности сейчас войти в лучшие стартапы со значительно меньшей конкуренцией.
И получают преимущество те фонды, которые, во-первых, имеют значительный размер непроинвестированных средств, а во-вторых, не перестали инвестировать и не испугались текущей ситуации. И это как раз наш случай. Для нашего фонда наступает время, когда мы можем бороться за лучшие сделки и побеждать в этой борьбе, при этом на гораздо более выгодных для нас условиях.
— Какие стартапы пострадают больше всего?
— В зоне наибольшего риска компании туриндустрии, hardware-стартапы, компании области В2В-логистики и B2B-корпоративного программного обеспечения. Снижение объемов продаж компаний достигнет от 60% до 80%. Очень многое будет зависеть от скорости изменений в самом стартапе. Чему должен научить стартапы этот кризис, так это тому, что динамика рынка может резко поменяться и реакция на эти изменения должна быть супербыстрая.
— Кризис как-то повлиял на работу вашего фонда?
— Мы сейчас очень активно работаем с другими фондами, инвесторами и портфельными компаниями. Мы перешли на общение со стартапами в режиме минимум один раз в неделю. Ранее в среднем советы директоров собирались один раз в месяц. Многие стартапы в нашем портфеле имеют серьезный запас денежных средств для того, чтобы пережить этот кризис, но даже им приходится очень сильно адаптироваться к ситуации. Одним необходимо перестраивать бизнес-процессы и процессы продаж, другим сокращать штат и модернизировать свои продукты под новые условия, а некоторым — срочно нанимать дополнительный штат сотрудников и заключать новые для компаний партнерства. Мы активно смотрим на рынок и новые компании. Мы усилили нашу команду в Израиле — в качестве партнера присоединилась Шарин Фишер, бывший сотрудник израильского элитного агентства киберразведки Unit 8200. Ее опыт и экспертиза позволят нам еще активнее искать стартапы для инвестирования в таких сегментах, как кибербезопасность, SaaS, Big Data, искусственный интеллект и финтех.
— В первом фонде на $110 млн якорным инвестором выступил Сбербанк, обеспечив 90% средств. Во втором фонде доля Сбербанка должна была уменьшиться. Собирать инвесторов компания начала в октябре 2017 года. Вы закончили подписку на второй фонд?
— Да, мы закрыли подписку 30 сентября 2019 года, более того, у нас случилась переподписка. Мы планировали сформировать второй фонд на $200 млн, а собрали на $35 млн больше, чем планировали. Итого общий объем второго фонда составил $235 млн.
— Какая доля Сбербанка?
— Доля Сбербанка сейчас составляет в районе 20%.
— Кто другие инвесторы?
— У нас в фонде более 40 инвесторов, в основном российские бизнесмены и есть несколько инвесторов из Европы. Из тех, кто разрешил давать о себе информацию — это совладелец «ЮТВ Холдинга» Иван Таврин, гендиректор компании «Эвотор» Андрей Романенко, президент группы компаний «Ланит» Филипп Генс.
— В первом фонде 10% средств были лично ваши и вашего партнера Якова Нахмановича. Во второй фонд вы также инвестировали свои средства?
— Да, я не раскрываю сколько, но это достаточно существенная сумма.
— Были ли сложности с поиском инвесторов во второй фонд?
— Любой фандрайзинг является достаточно сложным процессом, который нужно выстроить. Конечно, мы наступили на некоторое количество граблей, но в итоге мы довольны результатом, так как собрали почти на 20% больше, чем планировали.
— Чем отличается второй фонд от первого?
— Мы перешли в разряд более поздних инвестиционных стадий. Первый фонд был нацелен на лидирование в раундах А — первый профессиональный раунд, когда компания начинает продавать свой продукт.
Во втором фонде сосредоточились на В- и С-раундах, то есть на более поздних стадиях, когда компания уже подтвердила свою жизнеспособность не только продуктовую, но и бизнесовую. Мы инвестируем в компанию, которая продает свою продукцию клиенту и уже имеет доход, а прибыли может еще и не быть.
Также мы повысили средний чек. Если в первом фонде он был около $3 млн, то во втором фонде — $8 млн. Мы входим в раунды, в которых компания собирает инвестиции от $20 млн до $60 млн. Стараемся входить в синдикаты с топовыми американскими и израильскими инвесторами. В Израиле — это два-три фонда, в Америке — примерно 20 фондов. Иногда мы лидируем сделку, то есть сами обговариваем условия инвестиций, либо, что случается чаще, мы становимся дополнительным инвестором — follower, когда присоединяемся к сделке.
— Почему было принято такое решение? Вас рентабельность не устроила?
— Хороший венчурный фонд рассматривает очень много проектов, но инвестирует в очень небольшое количество — это его воронка, очень широкая наверху и очень узкая внизу.
У венчурного фонда, по сути, три секрета. Первый — видеть все компании, которые поднимают деньги, второй — отличить лучший стартап от всех остальных и третий — уговорить этот лучший стартап взять у фонда деньги. Мы сосредотачиваемся на самых горячих стартапах, которые как раз за деньгами не бегают. К ним, как правило, стоит очередь из венчурных фондов. Такой стартап, скорее, возьмет деньги у самого известного венчурного фонда, у которого много кейсов по выводу компаний на IPO или продажи стратегическому инвестору. Мы таким фондом пока не являемся. Для этого нужно двадцать или более лет быть на рынке и уже иметь имя, хотя наша компания обладает хорошей и все более усиливающейся компетенцией и репутацией. Для нас, как правило, очень важно сейчас инвестировать в хорошие стартапы путем присоединения к сделке, а не лидировать ее. В то же время нам приходится быть достаточно агрессивными, если мы хотим сами лидировать в сделке. В этом случае мы должны будем предложить очень хорошие, исключительные условия по сравнению с другими фондами, например, дать более высокую оценку компании.
Соответственно, на А-раундах компания собирает небольшое количество денег, в среднем $5–20 млн, как правило, весь раунд или почти весь собирает один инвестор. Топовое имя инвестора особенно важно для стартапа на А-раунде — такой инвестор обеспечивает относительно более легкий сбор денег на раундах В и С. Если в А-раундах и остается возможность соинвестиций, то это небольшие суммы — около $1 млн. Для нас это очень маленький чек: сложно разместить $200 млн по $1 млн. Поэтому мы идем в более поздние раунды. В раундах В или С компании собирают $20–70 млн, основной инвестор забирает около $15–30 млн, текущие акционеры (те, кто инвестировал в проект ранее) забирают еще $10–20 млн, остается $5–20 млн для таких игроков, как мы. И здесь мы пытаемся победить в конкуренции с другими инвесторами, а не с топовыми венчурными фондами, которые любят лидировать. На этом этапе компании часто хотят получить инвесторов, выполняющих некую стратегическую роль для компании.
В этой конкуренции нам помогает то, что мы можем предложить компаниям на данных стадиях. Мы специализируемся на том, что открываем двери в Россию. Кроме Сбербанка нашими партнерами являются X5 Retail Group, «МегаФон», МТС, группа НЛМК, «Ланит» и «Ай-Теко». Компаниям на А-раунде не до международного развития, но на последующих раундах мы становимся достаточно важным стратегическим партнером.
— Как именно проявляется партнерство? Ваши партнеры рассчитывают получить новые технологии на выгодных условиях?
— Здесь большее значение имеет знание о продуктах, бизнес-моделях и технологиях. Мы инвестируем в стартапы, разрабатывающие продукты и технологии, которые станут мейнстримом через пять-семь лет. Нас интересуют такие направления, как кибербезопасность, автоматизация бизнес-процессов, аналитика, финтех, AI/ML, HR Tech и многие другие. Мы видим, что есть крупные игроки на рынке, которые продают свои решения в данных направлениях, а есть более современные (пока небольшие, но набирающие силу стартапы), у которых есть продукты по решению таких же проблем, но на другом технологическом уровне. Наша задача выбрать компанию с такой технологией и показать ее нашим партнерам. Фактически мы проводим маркетинговую работу для наших стартапов.
— Партнеры также являются инвесторами фонда?
— В основном да, но это конфиденциальная информация, которую мы не можем разглашать.
— Какие уже есть кейсы по второму фонду?
— Все компании, наверное, не перечислю. На сегодняшний день около $80 млн проинвестировано в 14 проектов. Примерно две трети проектов в Америке, треть в Израиле и один — в России. Из знаковых проектов, из которых нам уже удалось выйти, это Dynamic Yield, компания, купленная McDonald’s, разрабатывает маркетинговую технологию по повышению среднего чека при продаже товаров и услуг, а также Cover Wallet — это компания, которая анализировала процесс на рынке страховых продуктов.
— Сколько заработали на этих сделках?
— На Dynamic Yield мы заработали более 200% годовых, других цифр не называем. Второй проект, из которого мы вышли, — это Cover Wallet, ее купил австралийский гигант Aon. Сумма сделки составила $6,5 млн. Доходность этой инвестиции для фонда составила более 30%. Есть компании в фонде, которые хорошо и быстро развиваются на рынке, например Kryon Systems из Израиля (разработала технологию по автоматизации бизнес-процессов). С этой компанией мы активно продвигаемся на российском рынке.
— С кем из партнеров?
— В том числе со Сбербанком. Также компания участвует и в ряде других конкурсов с нашей помощью. Еще один интересный проект, в который мы недавно проинвестировали, — это Roofstock, компания, которая позволяет инвестировать любому пользователю просто и быстро в американский рынок недвижимости — купить объект целиком или его часть и получать инвестиционный доход от увеличения стоимости и регулярный (купонный доход) от аренды. При этом ничего не надо делать, компания сама находит арендатора, делает мелкий ремонт, собирает деньги. Мы сейчас обсуждаем со Сбербанком возможность выхода этой компании на российский рынок, то есть сделать так, чтобы квалифицированный инвестор мог приобрести недвижимость в Америке. Это технология превратит самый большой инвестиционный рынок — рынок недвижимости — в инструмент по типу облигации.
— Когда планируется проинвестировать весь фонд?
— По правилам фондов мы должны закончить инвестировать в новые компании во втором фонде до конца 2022 года. И еще останется до 30% суммы на дополнительные инвестиции в текущие портфельные компании фонда.
— На каком этапе жизни сейчас находится ваш первый фонд?
— Из проектов первого фонда мы сейчас активно выходим. Три компании мы успешно продали. Две компании — Uber и Tufin вышли на IPO, мы пока не продали их акции, поскольку считаем, что время неподходящее. Есть несколько компаний, которые хорошо развиваются, одна из них компания eToro, она и много зарабатывает дохода и прибыли, и быстро растет. Мы надеемся, что IPO компании будет удачным. Осталось еще пять компаний.
— Сложившаяся ситуация на рынке, видимо, подвинет планы компании на IPO.
— Да, текущая кризисная ситуация отразится на планах многих компаний на рынке, желающих выйти на IPO в этом году. Что касается наших фондов, то окончание работы первого фонда планируется в конце 2022 года, окончание работы второго фонда запланировано на конец 2027 года. Мы уверены, что на момент, когда нам надо будет выходить из активов, рынки восстановятся и у нас появятся отличные возможности как для IPO компаний, так и для M&A-сделок.
— Расскажите о неудачном кейсе.— Нет фондов, у которых бы не было неудачных проектов и списанных инвестиций. У нас было одно списание — инвестиция в компанию Walkbase из Финляндии.
В первом фонде были попытки инвестировать глобально, и эта история преподнесла нам урок, что надо инвестировать только там, где ты глубоко понимаешь локальную специфику. Сложилась неблагоприятная конъюнктура для данной компании, что наложилось на региональное регулирование, которое очень сильно защищает основателей компании и ее сотрудников. Если бы это происходило в рамках американского законодательства, то мы бы точно не потеряли инвестиции при продаже и смогли бы даже получить небольшую прибыль.
Доходность венчурного фонда подчинена закону степеней — это когда одна-две компании приносят основной доход, остальные инвестиции либо приносят мало, либо ничего по сравнению с первыми двумя. Таких венчурных фондов, которые проинвестировали бы в десять компаний и все они принесли хороший результат, за 40 лет существования индустрии не было ни одного. Это рискованный бизнес. Даже на раунде В и С, когда компания отлично растет, все может измениться через полгода-год, а компании нужно показывать рост для удачного выхода следующие четыре-шесть лет. Может появиться конкурент, может уйти рынок из-под ног, когда технология внезапно перестает быть нужной, но чаще всего у компании появляются проблемы внутри — это проблемы с execution. Она растет в несколько раз за год, растут операционные издержки, число сотрудников за пару лет вырастает с 10 до 50 или даже 500, и руководство компании может оказаться не в состоянии вовремя поменять операционную и бизнес-модель, найти хорошую команду исполнителей и менеджеров. Хорошие компании чаще всего подвержены именно такому риску.
— Какая рентабельность первого фонда?
— Каждый квартал мы представляем отчетность нашим инвесторам. Четвертый квартал мы закончили с рентабельностью в 18% годовых с начала инвестиций.
— Это хороший показатель для венчурного фонда?
— Хороший. По итогам первого квартала текущего года рентабельность немного упадет из-за акций торгуемых компаний в портфеле. Мы уверены, что дальше рынок выправится. Наша цель — 20%, и мы ее выполним.
— По второму фонду какая цель?
— Примерно такая же — 20–25%. Но мы этот показатель еще не считаем. В фонде сейчас достаточно большие операционные расходы. Начнем считать на третьем году жизни фонда.
— Ранее говорили, что планируете третий фонд. Планировалось привлечь инвесторов из Китая и Ближнего Востока. Планы изменились?
— Мы технически не можем стартовать третий фонд с теми же инвестиционными тезисами, пока не закончится инвестиционный период второго фонда. Иначе возникнет конфликт интересов. Если мы нашли интересный стартап, то средства какого фонда будут в него инвестированы?! В третий фонд мы сможем начать собирать инвестиции с конца 2022 года.
О чем мы сейчас думаем, так это над новыми запросами от ряда инвесторов к нам как к управляющей компании венчурных фондов. Есть компании, в которые мы не инвестируем, так как их оценка сильно превышает $500 млн, они находятся ближе к IPO или продаже стратегическому инвестору. Это будет отдельный фонд, мы его не называем третьим фондом, это — фонд поздних стадий. Для фонда поздних стадий сейчас идеальное время — появилось очень много предложений на вторичном рынке (secondaries) — так как сотрудники, менеджмент стараются реализовать свои опционы, по которым произошел вестинг, а ранние инвесторы хотят зафиксировать прибыль. При этом из-за повышенного предложения цена акций существенно падает. Хорошие компании в технологической сфере совершенно точно переживут этот кризис, а войти сейчас можно по очень разумной оценке.
Кроме того, есть запрос от инвесторов на создание фонда более ранних стадий — seed и post-seed. Инвесторов я пока называть не буду, но это перспективное и очень интересное направление, особенно после текущего кризиса. В кризисе начала XXI века и кризисе 2008 года много талантливых людей потеряли работу по разным причинам и занялись своим бизнесом — многие из этих стартапов стали лидерами в своих индустриях. Вообще, кризис обнажает проблемы, которые были и раньше, но их просто не хотели замечать, в кризис меняется поведение людей. Многие стартапы своим появлением и бурным ростом (например, AirBnB) обязаны кризису. Мы уверены, что у стартапов на ранних стадиях сейчас есть хорошие перспективы. Так что начинать фонд ранних стадий в кризисное время — это в целом очень хорошая стартовая позиция.
Касательно же третьего фонда, который должен стать преемником фонда-2, то говорить о нем пока рано. Но у нас появились за это время хорошие связи с потенциальными инвесторами из Японии, Ближнего Востока, США и Европы. Мы общаемся с представителями этих инвесторов, с некоторыми соинвестируем. Мы уверены, что в следующем фонде у нас могут появиться инвесторы из этих географий.
— Когда эти фонды могут быть созданы?
— Если бы вы меня спросили два месяца назад, я бы сказал, что фонды могут быть созданы во втором-третьем квартале текущего года. Сейчас ситуация не ясна, логистика встреч и заключений договоров пока не выстроена. Но я надеюсь, в этом году мы оба фонда запустим.
— О каких объемах фондов идет речь?
— Речь идет о десятках миллионов долларов, даже, может быть, о сотне миллионов.
— Проект в России, о котором вы говорили ранее, это Instamart? Акции этой компании вы выкупили у Льва Хасиса в обмен на долю в фонде. Почему было принято такое решение? Нет ли конфликта интересов?
— Если бы мы видели конфликт интересов, мы бы акции не купили. Мы получали на эту сделку одобрение инвесторов, отдельно получали одобрение комплаенс-комитета, который состоит из представителей независимых инвесторов. Эта компания за прошлый год значительно выросла, переход на бренд «Сбермаркет» и сотрудничество со Сбербанком существенно ускорили темпы роста компании. Также на динамику роста повлияла текущая ситуация с необходимостью доставки продуктов на дом. Команда хорошо справляется с этим ростом, и это приятно видеть!
— То есть господин Хасис мог бы получить больше, если бы остался владельцем компании?
— Эта сделка была безденежная, и Лев Хасис пока не получил за нее ни одной копейки — все деньги поступили в фонд. Мы надеемся, что все инвесторы в наш фонд-2, одним из которых стал в прошлом году и Лев Хасис, по итогам нашей работы не буду жалеть о сделанных ими инвестициях.
— Почему у вас мало проектов в России? Нет самих проектов или предложений, нет условий для венчурного инвестирования, отсутствует развитая инфраструктура для входа в проекты и выходы из них?
— В России немало проектов. Их не меньше на душу населения, чем в Европе или США. В России меньше успешных проектов в финансовом смысле этого слова — меньше проектов, сделавших IPO, проданных за большие деньги крупным компаниям и ставших по-настоящему международными. Дело в том, что в России только несколько индустрий, в которых стартапы могут стать по-настоящему большими на локальном российском рынке, — это области, связанные с розничными продажами и электронной коммерцией для массового потребителя. Стать крупной компанией в России в области В2В (enterprise software, например, или tech enabled services) невозможно, так как локальный рынок очень маленький. Такой же маленький, хотя и больше, рынок Германии или Англии, например. Для того чтобы стать по-настоящему большой, компания должна становиться глобальной, а для этого нужно иметь соответствующие навыки. Есть очень мало китайских компаний, которые стали крупными глобальными игроками, и, кстати, нет так много американских — но два эти рынка большие сами по себе, и там можно вырастить крупного игрока, не становясь при этом глобальным. В Израиле каждый стартап становится глобальным с первого дня, потому как вырастить на крошечном израильском рынке сколько-нибудь крупную компания практически невозможно. А российский рынок недостаточно большой, но и не такой маленький, как израильский. Компании, которые начали развиваться на российском рынке, должны преодолеть серьезный операционный, логистический, культурный и эмоциональный барьер, чтобы стать международной компанией. Это действительно тяжело.
Второе — это доступ к капиталу. У стартапа должен быть постоянный доступ к капиталу и при этом все время к большему капиталу с течением роста компании. Кроме того, это длинные деньги — их не вынуть из стартапа в течение четырех-семи лет. В этом смысле, конечно, в России стартапам тяжелее собирать деньги, чем в США. И последнее — покупатели или IPO, в последние годы на стартапы появился спрос, а HeadHunter показал, что и российская компания может отлично размещаться на бирже. И все же в США существуют тысячи компаний, которые могут купить ваш стартап и на IPO выходят сотни компаний каждый год.
— Можно ли сказать, что на российском венчурном рынке преобладают корпоративные инвестиции крупных корпораций, а роль частных венчурных фондов не очень значительна? Если да, то чем это объясняется?
— На российском рынке больше корпоративных инвесторов, чем частных, по крайней мере на поздних стадиях. В целом в мире растет роль и доля именно корпоративного венчурного капитала. Я не думаю, что в России больше корпоративного капитала, чем в Европе или в США, у нас меньше частного капитала, потому как вообще меньше инвесторов в венчур. В США основу частных фондов составляют пенсионные и endowment фонды, а family offices являются небольшой частью этого пирога. В России основа частных венчурных фондов — это family offices. В США корпорации размещают средства в частные венчурные фонды — это делает и CISCO, и Google, и Wells Fargo. Для российских корпораций это пока большая редкость — Fort Ross Ventures скорее здесь является исключением, а не правилом.
— Можете назвать главные отличия российского и американского венчурных рынков? Есть ли чему поучиться друг у друга?
— В России очень много талантливых предпринимателей и инженеро — надо сказать, что талантливых инженеров и изобретателей больше. Хороший стартап — это смесь талантливых изобретателей, инженеров и предпринимателей, заправленная венчурным капиталом.
В США, в особенности в Кремниевой долине, в последние годы эта смесь становилась все менее съедобной — стоимость привлечения и удержания талантов была запредельно высокой. Текущий кризис должен немного скорректировать эту ситуацию. Но стоимость запуска стартапа в России, даже с учетом последнего кризиса, будет несравненно дешевле. Многие американские стартапы с удовольствием нанимают команды в странах СНГ и России. В наших портфельных компаниях трудятся инженеры и разработчики из Новосибирска, Перми, Санкт-Петербурга, Воронежа, Москвы и других городов. Эти сотрудники не менее талантливы, но куда более лояльны, и стоимость их куда более разумна. В США (и особенно в Долине) в этой стоимости гораздо больше капитала и предпринимательского духа и опыта. Этот опыт происходит от выработанного навыка запускать новые стартапы, растить их, продавать или выводить на IPO, уходить и запускать новые стартапы. Этот навык российскому стартап-сообществу предстоит выработать.
— Вы планируете расширять географию вложений в новых фондах?
— Может быть, в третьем фонде средних стадий и новом фонде поздних стадий мы расширим географию. Например, мы серьезно смотрим на рынки Англии и Латинской Америки. Для этого нам надо будет набрать команду на местах. Фонд ранних стадий будет посвящен стартапам с корнями из России.
— Какие направления вы считаете перспективными?
— Финтех в широком смысле — инфраструктура, необанки, розница и корпоративный сегмент. Второй сегмент — AI & machine learning (искусственный интеллект и машинное обучение), третий — Enterprise Software (корпоративное программное обеспечение), это все, что компании потребляют, например, автоматизация бизнес-процессов, аналитика, HR и маркетинговые решения. Четвертый сегмент — Deeptech, это инфраструктурные технологии в области хранения и оптимизации баз данных. И последнее — это Tech-Enabled Services (различные маркетплейсы). Наверное, проще сказать, на что мы не смотрим — мы не инвестируем в области Biotech, Energytech, Cleantech, то есть во все, что касается энергетики, изменения климата и биотехнологий.
Интервью взяла Полина Смородская.
Орловский Виктор Михайлович
Личное дело
Родился 12 апреля 1974 года в Ташкенте. В 1996 году окончил Ташкентский электротехнический институт связи по специальности «Автоматическая электросвязь», в 2001 году — Московский государственный университет экономики, статистики и информатики по специальности «Финансы и кредит».
Начал карьеру в технологических подразделениях банка ABN AMRO в Узбекистане, Голландии и России. С 2001 по 2006 год работал в Альфа-банке в должности старшего вице-президента, за пять лет работы его команда разработала и внедрила новую технологическую платформу для трех бизнесов: розничного, корпоративного и инвестиционного. Последующие два года занимал должность партнера консультационного подразделения IBM Россия/СНГ. В 2008–2015 годах в Сбербанке как руководитель IT-блока участвовал в построении новой технологической платформы банка, которая дала возможность построить и развить цифровую экосистему.
Был признан лучшим техническим директором 2012 года в России и Европе (награда Oracle), награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» второй степени за вклад в развитие банковского дела в РФ.
Fort Ross Ventures
Company profile
Под именем SBT Venture Capital (впоследствии MoneyTime) была основана в 2013 году. На сегодняшний день под ее управлением находятся два фонда. Первый фонд на $110 млн был организован Сбербанком в 2013 году, основные средства вложены самим банком (90%). Второй фонд сформирован на $235 млн в 2019 году. Инвестированы средства более чем в 25 компаний, имеется несколько выходов, в том числе две компании сделали IPO и несколько компаний были проданы. Fort Ross Ventures инвестирует в стартапы в США, Израиле и России с фокусом на финтех, искусственный интеллект и машинное обучение, облачные сервисы, кибербезопасность, маркетплейсы и автоматизацию предприятий. Фонды инвестируют в стартапы, генерирующие от $7 млн выручки и растущие на 100% и более в год. Fort Ross Ventures помогла таким компаниям, как Uber, Moven, GridGain, Dynamic Yield, eToro выйти на рынки России, СНГ и Восточной Европы.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал, чтобы первыми быть в курсе новостей венчурного рынка и технологий!
«Нам приходится быть достаточно агрессивными»
Стремительное распространение эпидемии коронавируса, с одной стороны, ограничило активность венчурных фондов, но, с другой стороны, у них появились новые возможности для развития. Кто в венчурной индустрии выигрывает в условиях изоляции, как меняются приоритеты участников рынка, с кем приходится делить проекты и как завоевать свое место на этом конкурентном рынке, рассказал “Ъ” основатель, управляющий партнер Fort Ross Ventures Виктор Орловский.
— Как эпидемия коронавируса повлияет на венчурный рынок?
— Кризис влияет и на бизнес-активность, и на настроение инвесторов по всему миру. Однако говорить о характере изменений, которым подвергнутся игроки рынка, пока рано. Все зависит от того, как долго рынок будет находиться в эпицентре шторма, чем дольше, тем существеннее будут последствия. Активность венчурных фондов сильно снизилась. Фонды любят общаться с компаниями очно, что называется, смотреть в глаза, но сейчас такое общение стало невозможным. Кризис повлиял и на венчурные компании, которые в настоящий момент собирают свои новые фонды — сейчас многие инвесторы временно приостановили рассмотрение новых инвестиционных возможностей, но продолжают выполнять свои обязательства в текущих фондах. Так что на рынке в моменте ощутимо уменьшилось предложение. При этом стартапы стараются запастись наличностью, чтобы пережить этот кризис.
Таким образом, спрос сильно вырос, а предложение сильно упало. Фонды в основном стараются помочь своим портфельным компаниям, так что новые проекты остаются без денег и, соответственно, сильно снижают порог входа, то есть берут деньги на гораздо менее выгодных для себя условиях. Это создает уникальные возможности сейчас войти в лучшие стартапы со значительно меньшей конкуренцией.
И получают преимущество те фонды, которые, во-первых, имеют значительный размер непроинвестированных средств, а во-вторых, не перестали инвестировать и не испугались текущей ситуации.
И это как раз наш случай. Для нашего фонда наступает время, когда мы можем бороться за лучшие сделки и побеждать в этой борьбе, при этом на гораздо более выгодных для нас условиях.
— Какие стартапы пострадают больше всего?
— В зоне наибольшего риска компании туриндустрии, hardware-стартапы, компании области В2В-логистики и B2B—корпоративного программного обеспечения. Снижение объемов продаж компаний достигнет от 60% до 80%. Очень многое будет зависеть от скорости изменений в самом стартапе. Чему должен научить стартапы этот кризис, так это тому, что динамика рынка может резко поменяться и реакция на эти изменения должна быть супербыстрая.
— Кризис как-то повлиял на работу вашего фонда?
— Мы сейчас очень активно работаем с другими фондами, инвесторами и портфельными компаниями. Мы перешли на общение со стартапами в режиме минимум один раз в неделю. Ранее в среднем советы директоров собирались один раз в месяц. Многие стартапы в нашем портфеле имеют серьезный запас денежных средств для того, чтобы пережить этот кризис, но даже им приходится очень сильно адаптироваться к ситуации. Одним необходимо перестраивать бизнес-процессы и процессы продаж, другим сокращать штат и модернизировать свои продукты под новые условия, а некоторым — срочно нанимать дополнительный штат сотрудников и заключать новые для компаний партнерства. Мы активно смотрим на рынок и новые компании. Мы усилили нашу команду в Израиле — в качестве партнера присоединилась Шарин Фишер, бывший сотрудник израильского элитного агентства киберразведки Unit 8200. Ее опыт и экспертиза позволят нам еще активнее искать стартапы для инвестирования в таких сегментах, как кибербезопасность, SaaS, Big Data, искусственный интеллект и финтех.
— В первом фонде на $110 млн якорным инвестором выступил Сбербанк, обеспечив 90% средств. Во втором фонде доля Сбербанка должна была уменьшиться. Собирать инвесторов компания начала в октябре 2017 года. Вы закончили подписку на второй фонд?
— Да, мы закрыли подписку 30 сентября 2019 года, более того, у нас случилась переподписка. Мы планировали сформировать второй фонд на $200 млн, а собрали на $35 млн больше, чем планировали. Итого общий объем второго фонда составил $235 млн.
— Какая доля Сбербанка?
— Доля Сбербанка сейчас составляет в районе 20%.
— Кто другие инвесторы?
— У нас в фонде более 40 инвесторов, в основном российские бизнесмены и есть несколько инвесторов из Европы. Из тех, кто разрешил давать о себе информацию,— это совладелец «ЮТВ Холдинга» Иван Таврин, гендиректор компании «Эвотор» Андрей Романенко, президент группы компаний «Ланит» Филипп Генс.
— В первом фонде 10% средств были лично ваши и вашего партнера Якова Нахмановича. Во второй фонд вы также инвестировали свои средства?
— Да, я не раскрываю сколько, но это достаточно существенная сумма.
— Были ли сложности с поиском инвесторов во второй фонд?
— Любой фандрайзинг является достаточно сложным процессом, который нужно выстроить. Конечно, мы наступили на некоторое количество граблей, но в итоге мы довольны результатом, так как собрали почти на 20% больше, чем планировали.
— Чем отличается второй фонд от первого?
— Мы перешли в разряд более поздних инвестиционных стадий. Первый фонд был нацелен на лидирование в раундах А — первый профессиональный раунд, когда компания начинает продавать свой продукт.
Во втором фонде сосредоточились на В- и С-раундах, то есть на более поздних стадиях, когда компания уже подтвердила свою жизнеспособность не только продуктовую, но и бизнесовую. Мы инвестируем в компанию, которая продает свою продукцию клиенту и уже имеет доход, а прибыли может еще и не быть.
Также мы повысили средний чек. Если в первом фонде он был около $3 млн, то во втором фонде — $8 млн. Мы входим в раунды, в которых компания собирает инвестиции от $20 млн до $60 млн. Стараемся входить в синдикаты с топовыми американскими и израильскими инвесторами. В Израиле — это два-три фонда, в Америке — примерно 20 фондов. Иногда мы лидируем сделку, то есть сами обговариваем условия инвестиций, либо, что случается чаще, мы становимся дополнительным инвестором — follower, когда присоединяемся к сделке.
— Почему было принято такое решение? Вас рентабельность не устроила?
— Хороший венчурный фонд рассматривает очень много проектов, но инвестирует в очень небольшое количество — это его воронка, очень широкая наверху и очень узкая внизу.
У венчурного фонда, по сути, три секрета. Первый — видеть все компании, которые поднимают деньги, второй — отличить лучший стартап от всех остальных и третий — уговорить этот лучший стартап взять у фонда деньги. Мы сосредотачиваемся на самых горячих стартапах, которые как раз за деньгами не бегают. К ним, как правило, стоит очередь из венчурных фондов. Такой стартап, скорее, возьмет деньги у самого известного венчурного фонда, у которого много кейсов по выводу компаний на IPO или продажи стратегическому инвестору. Мы таким фондом пока не являемся. Для этого нужно двадцать или более лет быть на рынке и уже иметь имя, хотя наша компания обладает хорошей и все более усиливающейся компетенцией и репутацией. Для нас, как правило, очень важно сейчас инвестировать в хорошие стартапы путем присоединения к сделке, а не лидировать ее. В то же время нам приходится быть достаточно агрессивными, если мы хотим сами лидировать в сделке. В этом случае мы должны будем предложить очень хорошие, исключительные условия по сравнению с другими фондами, например, дать более высокую оценку компании.
Соответственно, на А-раундах компания собирает небольшое количество денег, в среднем $5–20 млн, как правило, весь раунд или почти весь собирает один инвестор. Топовое имя инвестора особенно важно для стартапа на А-раунде — такой инвестор обеспечивает относительно более легкий сбор денег на раундах В и С. Если в А-раундах и остается возможность соинвестиций, то это небольшие суммы — около $1 млн. Для нас это очень маленький чек: сложно разместить $200 млн по $1 млн. Поэтому мы идем в более поздние раунды. В раундах В или С компании собирают $20–70 млн, основной инвестор забирает около $15–30 млн, текущие акционеры (те, кто инвестировал в проект ранее) забирают еще $10–20 млн, остается $5–20 млн для таких игроков, как мы. И здесь мы пытаемся победить в конкуренции с другими инвесторами, а не с топовыми венчурными фондами, которые любят лидировать. На этом этапе компании часто хотят получить инвесторов, выполняющих некую стратегическую роль для компании.
В этой конкуренции нам помогает то, что мы можем предложить компаниям на данных стадиях. Мы специализируемся на том, что открываем двери в Россию. Кроме Сбербанка нашими партнерами являются X5 Retail Group, «МегаФон», МТС, группа НЛМК, «Ланит» и «Ай-Теко». Компаниям на А-раунде не до международного развития, но на последующих раундах мы становимся достаточно важным стратегическим партнером.
— Как именно проявляется партнерство? Ваши партнеры рассчитывают получить новые технологии на выгодных условиях?
— Здесь большее значение имеет знание о продуктах, бизнес-моделях и технологиях. Мы инвестируем в стартапы, разрабатывающие продукты и технологии, которые станут мейнстримом через пять-семь лет. Нас интересуют такие направления, как кибербезопасность, автоматизация бизнес-процессов, аналитика, финтех, AI/ML, HR Tech и многие другие. Мы видим, что есть крупные игроки на рынке, которые продают свои решения в данных направлениях, а есть более современные (пока небольшие, но набирающие силу стартапы), у которых есть продукты по решению таких же проблем, но на другом технологическом уровне. Наша задача выбрать компанию с такой технологией и показать ее нашим партнерам. Фактически мы проводим маркетинговую работу для наших стартапов.
— Партнеры также являются инвесторами фонда?
— В основном да, но это конфиденциальная информация, которую мы не можем разглашать.
— Какие уже есть кейсы по второму фонду?
— Все компании, наверное, не перечислю. На сегодняшний день около $80 млн проинвестировано в 14 проектов. Примерно две трети проектов в Америке, треть в Израиле и один — в России. Из знаковых проектов, из которых нам уже удалось выйти, это Dynamic Yield, компания, купленная McDonald’s, разрабатывает маркетинговую технологию по повышению среднего чека при продаже товаров и услуг, а также Cover Wallet — это компания, которая анализировала процесс на рынке страховых продуктов.
— Сколько заработали на этих сделках?
— На Dynamic Yield мы заработали более 200% годовых, других цифр не называем. Второй проект, из которого мы вышли,— это Cover Wallet, ее купил австралийский гигант Aon. Сумма сделки составила $6,5 млн. Доходность этой инвестиции для фонда составила более 30%. Есть компании в фонде, которые хорошо и быстро развиваются на рынке, например Kryon Systems из Израиля (разработала технологию по автоматизации бизнес-процессов). С этой компанией мы активно продвигаемся на российском рынке.
— С кем из партнеров?
— В том числе со Сбербанком. Также компания участвует и в ряде других конкурсов с нашей помощью. Еще один интересный проект, в который мы недавно проинвестировали,— это Roofstock, компания, которая позволяет инвестировать любому пользователю просто и быстро в американский рынок недвижимости — купить объект целиком или его часть и получать инвестиционный доход от увеличения стоимости и регулярный (купонный доход) от аренды. При этом ничего не надо делать, компания сама находит арендатора, делает мелкий ремонт, собирает деньги. Мы сейчас обсуждаем со Сбербанком возможность выхода этой компании на российский рынок, то есть сделать так, чтобы квалифицированный инвестор мог приобрести недвижимость в Америке. Это технология превратит самый большой инвестиционный рынок — рынок недвижимости — в инструмент по типу облигации.
— Когда планируется проинвестировать весь фонд?
— По правилам фондов мы должны закончить инвестировать в новые компании во втором фонде до конца 2022 года. И еще останется до 30% суммы на дополнительные инвестиции в текущие портфельные компании фонда.
— На каком этапе жизни сейчас находится ваш первый фонд?
— Из проектов первого фонда мы сейчас активно выходим. Три компании мы успешно продали. Две компании — Uber и Tufin вышли на IPO, мы пока не продали их акции, поскольку считаем, что время неподходящее. Есть несколько компаний, которые хорошо развиваются, одна из них компания eToro, она и много зарабатывает дохода и прибыли, и быстро растет. Мы надеемся, что IPO компании будет удачным. Осталось еще пять компаний.
— Сложившаяся ситуация на рынке, видимо, подвинет планы компании на IPO.
— Да, текущая кризисная ситуация отразится на планах многих компаний на рынке, желающих выйти на IPO в этом году. Что касается наших фондов, то окончание работы первого фонда планируется в конце 2022 года, окончание работы второго фонда запланировано на конец 2027 года. Мы уверены, что на момент, когда нам надо будет выходить из активов, рынки восстановятся и у нас появятся отличные возможности как для IPO компаний, так и для M&A-сделок.
— Расскажите о неудачном кейсе.
— Нет фондов, у которых бы не было неудачных проектов и списанных инвестиций. У нас было одно списание — инвестиция в компанию Walkbase из Финляндии.
В первом фонде были попытки инвестировать глобально, и эта история преподнесла нам урок, что надо инвестировать только там, где ты глубоко понимаешь локальную специфику. Сложилась неблагоприятная конъюнктура для данной компании, что наложилось на региональное регулирование, которое очень сильно защищает основателей компании и ее сотрудников. Если бы это происходило в рамках американского законодательства, то мы бы точно не потеряли инвестиции при продаже и смогли бы даже получить небольшую прибыль.
Доходность венчурного фонда подчинена закону степеней — это когда одна-две компании приносят основной доход, остальные инвестиции либо приносят мало, либо ничего по сравнению с первыми двумя. Таких венчурных фондов, которые проинвестировали бы в десять компаний и все они принесли хороший результат, за 40 лет существования индустрии не было ни одного. Это рискованный бизнес. Даже на раунде В и С, когда компания отлично растет, все может измениться через полгода-год, а компании нужно показывать рост для удачного выхода следующие четыре-шесть лет. Может появиться конкурент, может уйти рынок из-под ног, когда технология внезапно перестает быть нужной, но чаще всего у компании появляются проблемы внутри — это проблемы с execution. Она растет в несколько раз за год, растут операционные издержки, число сотрудников за пару лет вырастает с 10 до 50 или даже 500, и руководство компании может оказаться не в состоянии вовремя поменять операционную и бизнес-модель, найти хорошую команду исполнителей и менеджеров. Хорошие компании чаще всего подвержены именно такому риску.
— Какая рентабельность первого фонда?
— Каждый квартал мы представляем отчетность нашим инвесторам. Четвертый квартал мы закончили с рентабельностью в 18% годовых с начала инвестиций.
— Это хороший показатель для венчурного фонда?
— Хороший. По итогам первого квартала текущего года рентабельность немного упадет из-за акций торгуемых компаний в портфеле. Мы уверены, что дальше рынок выправится. Наша цель — 20%, и мы ее выполним.
— По второму фонду какая цель?
— Примерно такая же — 20–25%. Но мы этот показатель еще не считаем. В фонде сейчас достаточно большие операционные расходы. Начнем считать на третьем году жизни фонда.
— Ранее говорили, что планируете третий фонд. Планировалось привлечь инвесторов из Китая и Ближнего Востока. Планы изменились?
— Мы технически не можем стартовать третий фонд с теми же инвестиционными тезисами, пока не закончится инвестиционный период второго фонда. Иначе возникнет конфликт интересов. Если мы нашли интересный стартап, то средства какого фонда будут в него инвестированы?! В третий фонд мы сможем начать собирать инвестиции с конца 2022 года.
О чем мы сейчас думаем, так это над новыми запросами от ряда инвесторов к нам как к управляющей компании венчурных фондов. Есть компании, в которые мы не инвестируем, так как их оценка сильно превышает $500 млн, они находятся ближе к IPO или продаже стратегическому инвестору. Это будет отдельный фонд, мы его не называем третьим фондом, это — фонд поздних стадий. Для фонда поздних стадий сейчас идеальное время — появилось очень много предложений на вторичном рынке (secondaries) — так как сотрудники, менеджмент стараются реализовать свои опционы, по которым произошел вестинг, а ранние инвесторы хотят зафиксировать прибыль. При этом из-за повышенного предложения цена акций существенно падает. Хорошие компании в технологической сфере совершенно точно переживут этот кризис, а войти сейчас можно по очень разумной оценке.
Кроме того, есть запрос от инвесторов на создание фонда более ранних стадий — seed и post-seed. Инвесторов я пока называть не буду, но это перспективное и очень интересное направление, особенно после текущего кризиса. В кризисе начала XXI века и кризисе 2008 года много талантливых людей потеряли работу по разным причинам и занялись своим бизнесом — многие из этих стартапов стали лидерами в своих индустриях. Вообще, кризис обнажает проблемы, которые были и раньше, но их просто не хотели замечать, в кризис меняется поведение людей. Многие стартапы своим появлением и бурным ростом (например, AirBnB) обязаны кризису. Мы уверены, что у стартапов на ранних стадиях сейчас есть хорошие перспективы. Так что начинать фонд ранних стадий в кризисное время — это в целом очень хорошая стартовая позиция.
Касательно же третьего фонда, который должен стать преемником фонда-2, то говорить о нем пока рано. Но у нас появились за это время хорошие связи с потенциальными инвесторами из Японии, Ближнего Востока, США и Европы. Мы общаемся с представителями этих инвесторов, с некоторыми соинвестируем. Мы уверены, что в следующем фонде у нас могут появиться инвесторы из этих географий.
— Когда эти фонды могут быть созданы?
— Если бы вы меня спросили два месяца назад, я бы сказал, что фонды могут быть созданы во втором-третьем квартале текущего года. Сейчас ситуация не ясна, логистика встреч и заключений договоров пока не выстроена. Но я надеюсь, в этом году мы оба фонда запустим.
— О каких объемах фондов идет речь?
— Речь идет о десятках миллионов долларов, даже, может быть, о сотне миллионов.
— Проект в России, о котором вы говорили ранее, это Instamart? Акции этой компании вы выкупили у Льва Хасиса в обмен на долю в фонде. Почему было принято такое решение? Нет ли конфликта интересов?
— Если бы мы видели конфликт интересов, мы бы акции не купили. Мы получали на эту сделку одобрение инвесторов, отдельно получали одобрение комплаенс-комитета, который состоит из представителей независимых инвесторов. Эта компания за прошлый год значительно выросла, переход на бренд «Сбермаркет» и сотрудничество со Сбербанком существенно ускорили темпы роста компании. Также на динамику роста повлияла текущая ситуация с необходимостью доставки продуктов на дом. Команда хорошо справляется с этим ростом, и это приятно видеть!
— То есть господин Хасис мог бы получить больше, если бы остался владельцем компании?
— Эта сделка была безденежная, и Лев Хасис пока не получил за нее ни одной копейки — все деньги поступили в фонд. Мы надеемся, что все инвесторы в наш фонд-2, одним из которых стал в прошлом году и Лев Хасис, по итогам нашей работы не буду жалеть о сделанных ими инвестициях.
— Почему у вас мало проектов в России? Нет самих проектов или предложений, нет условий для венчурного инвестирования, отсутствует развитая инфраструктура для входа в проекты и выходы из них?
— В России немало проектов. Их не меньше на душу населения, чем в Европе или США. В России меньше успешных проектов в финансовом смысле этого слова — меньше проектов, сделавших IPO, проданных за большие деньги крупным компаниям и ставших по-настоящему международными. Дело в том, что в России только несколько индустрий, в которых стартапы могут стать по-настоящему большими на локальном российском рынке,— это области, связанные с розничными продажами и электронной коммерцией для массового потребителя. Стать крупной компанией в России в области В2В (enterprise software, например, или tech enabled services) невозможно, так как локальный рынок очень маленький. Такой же маленький, хотя и больше, рынок Германии или Англии, например. Для того чтобы стать по-настоящему большой, компания должна становиться глобальной, а для этого нужно иметь соответствующие навыки. Есть очень мало китайских компаний, которые стали крупными глобальными игроками, и, кстати, нет так много американских — но два эти рынка большие сами по себе, и там можно вырастить крупного игрока, не становясь при этом глобальным. В Израиле каждый стартап становится глобальным с первого дня, потому как вырастить на крошечном израильском рынке сколько-нибудь крупную компания практически невозможно. А российский рынок недостаточно большой, но и не такой маленький, как израильский. Компании, которые начали развиваться на российском рынке, должны преодолеть серьезный операционный, логистический, культурный и эмоциональный барьер, чтобы стать международной компанией. Это действительно тяжело.
Второе — это доступ к капиталу. У стартапа должен быть постоянный доступ к капиталу и при этом все время к большему капиталу с течением роста компании. Кроме того, это длинные деньги — их не вынуть из стартапа в течение четырех-семи лет. В этом смысле, конечно, в России стартапам тяжелее собирать деньги, чем в США. И последнее — покупатели или IPO, в последние годы на стартапы появился спрос, а HeadHunter показал, что и российская компания может отлично размещаться на бирже. И все же в США существуют тысячи компаний, которые могут купить ваш стартап и на IPO выходят сотни компаний каждый год.
— Можно ли сказать, что на российском венчурном рынке преобладают корпоративные инвестиции крупных корпораций, а роль частных венчурных фондов не очень значительна? Если да, то чем это объясняется?
— На российском рынке больше корпоративных инвесторов, чем частных, по крайней мере на поздних стадиях. В целом в мире растет роль и доля именно корпоративного венчурного капитала. Я не думаю, что в России больше корпоративного капитала, чем в Европе или в США, у нас меньше частного капитала, потому как вообще меньше инвесторов в венчур. В США основу частных фондов составляют пенсионные и endowment фонды, а family offices являются небольшой частью этого пирога. В России основа частных венчурных фондов — это family offices. В США корпорации размещают средства в частные венчурные фонды — это делает и CISCO, и Google, и Wells Fargo. Для российских корпораций это пока большая редкость — Fort Ross Ventures скорее здесь является исключением, а не правилом.
— Можете назвать главные отличия российского и американского венчурных рынков? Есть ли чему поучиться друг у друга?
— В России очень много талантливых предпринимателей и инженеров — надо сказать, что талантливых инженеров и изобретателей больше. Хороший стартап — это смесь талантливых изобретателей, инженеров и предпринимателей, заправленная венчурным капиталом.
В США, в особенности в Кремниевой долине, в последние годы эта смесь становилась все менее съедобной — стоимость привлечения и удержания талантов была запредельно высокой. Текущий кризис должен немного скорректировать эту ситуацию. Но стоимость запуска стартапа в России, даже с учетом последнего кризиса, будет несравненно дешевле. Многие американские стартапы с удовольствием нанимают команды в странах СНГ и России. В наших портфельных компаниях трудятся инженеры и разработчики из Новосибирска, Перми, Санкт-Петербурга, Воронежа, Москвы и других городов. Эти сотрудники не менее талантливы, но куда более лояльны, и стоимость их куда более разумна. В США (и особенно в Долине) в этой стоимости гораздо больше капитала и предпринимательского духа и опыта. Этот опыт происходит от выработанного навыка запускать новые стартапы, растить их, продавать или выводить на IPO, уходить и запускать новые стартапы. Этот навык российскому стартап-сообществу предстоит выработать.
— Вы планируете расширять географию вложений в новых фондах?
— Может быть, в третьем фонде средних стадий и новом фонде поздних стадий мы расширим географию. Например, мы серьезно смотрим на рынки Англии и Латинской Америки. Для этого нам надо будет набрать команду на местах. Фонд ранних стадий будет посвящен стартапам с корнями из России.
— Какие направления вы считаете перспективными?
— Финтех в широком смысле — инфраструктура, необанки, розница и корпоративный сегмент. Второй сегмент — AI & machine learning (искусственный интеллект и машинное обучение), третий — Enterprise Software (корпоративное программное обеспечение), это все, что компании потребляют, например, автоматизация бизнес-процессов, аналитика, HR и маркетинговые решения. Четвертый сегмент — Deeptech, это инфраструктурные технологии в области хранения и оптимизации баз данных. И последнее — это Tech-Enabled Services (различные маркетплейсы). Наверное, проще сказать, на что мы не смотрим — мы не инвестируем в области Biotech, Energytech, Cleantech, то есть во все, что касается энергетики, изменения климата и биотехнологий.
Интервью взяла Полина Смородская
Орловский Виктор Михайлович
Родился 12 апреля 1974 года в Ташкенте. В 1996 году окончил Ташкентский электротехнический институт связи по специальности «Автоматическая электросвязь», в 2001 году — Московский государственный университет экономики, статистики и информатики по специальности «Финансы и кредит».
Начал карьеру в технологических подразделениях банка ABN AMRO в Узбекистане, Голландии и России. С 2001 по 2006 год работал в Альфа-банке в должности старшего вице-президента, за пять лет работы его команда разработала и внедрила новую технологическую платформу для трех бизнесов: розничного, корпоративного и инвестиционного. Последующие два года занимал должность партнера консультационного подразделения IBM Россия/СНГ. В 2008–2015 годах в Сбербанке как руководитель IT-блока участвовал в построении новой технологической платформы банка, которая дала возможность построить и развить цифровую экосистему.
Был признан лучшим техническим директором 2012 года в России и Европе (награда Oracle), награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» второй степени за вклад в развитие банковского дела в РФ.
Fort Ross Ventures
Под именем SBT Venture Capital (впоследствии MoneyTime) была основана в 2013 году. На сегодняшний день под ее управлением находятся два фонда. Первый фонд на $110 млн был организован Сбербанком в 2013 году, основные средства вложены самим банком (90%). Второй фонд сформирован на $235 млн в 2019 году. Инвестированы средства более чем в 25 компаний, имеется несколько выходов, в том числе две компании сделали IPO и несколько компаний были проданы. Fort Ross Ventures инвестирует в стартапы в США, Израиле и России с фокусом на финтех, искусственный интеллект и машинное обучение, облачные сервисы, кибербезопасность, маркетплейсы и автоматизацию предприятий. Фонды инвестируют в стартапы, генерирующие от $7 млн выручки и растущие на 100% и более в год. Fort Ross Ventures помогла таким компаниям, как Uber, Moven, GridGain, Dynamic Yield, eToro выйти на рынки России, СНГ и Восточной Европы.
Новый лидер Аргентины: «Нам приходится доказывать, что мы не идиотки»
Аргентинцы, хотя и наградили чету Киршнер обидным прозвищем «пингвины» (во-первых, Нестор Киршнер родом из Патагонии, где обитают эти забавные существа, а во-вторых, его походка неуклюжа), на самом деле по достоинству могут оценить то, что было сделано властями за последние четыре года. Киршнер довольно успешно боролся с инфляцией, вывел экономику из глубочайшего кризиса, добился экономического роста. Первая леди в это время тоже не сидела сложа руки. В 2005-м она в качестве кандидата от партии «Фронт за победу» завоевала кресло сенатора от Буэнос-Айреса, опередив на выборах еще одну первую леди — Хильду Гонсалес де Дуальде, супругу экс-президента Эдуардо Дуальде.
На президентских выборах, кстати, главным оппонентом Кристины Фернандес тоже была женщина — представительница левоцентристской «Гражданской коалиции» Элиса Каррио (по предварительным результатам, с 25% голосов она заняла второе место).
«Самое важное, что у менять есть в жизни, — это политика», — говорит мать двоих детей Кристина Фернандес. Политикой она занялась гораздо раньше, чем ее супруг перебрался в президентский дворец. Еще в студенческие годы. Тогда же, в университете Ла-Платы, она познакомилась с Нестором. В 1989 году Кристина уже стала депутатом парламента провинции Санта Крус, а в 1995-м добралась до аргентинского сената.
Во многом благодаря Кристине ее супруг завоевал президентское кресло — она фактически руководила его избирательной кампанией 2003 года. Именно жене Киршнер, уже будучи президентом, доверял важнейшие переговоры — в том числе с Уго Чавесом. Поддержание хороших отношений с венесуэльским президентом, а также с другим борцом с «американским империализмом», боливийцем Эво Моралесом значится среди приоритетов и нынешней программы Кристины Фернандес.
За время избирательной кампании Кристина предпочитала не давать интервью, а общаться с избирателями напрямую (при этом она не скупилась на обещания предоставить бесплатное жилье, повысить зарплаты и пенсии, покончиться с инфляцией и коррупцией). Оно и понятно: журналисты ее не жалуют. Мало того, что вечно пытаются подсчитать, во что обошлись платья и костюмы от «Дольче & Габбана» и сумки от «Луи Виттон», так еще и упрекают, что она сделала не одну пластическую операцию — мол, в 54 года без хирургического вмешательства так хорошо выглядеть невозможно.
Кристину Фернандес чаще всего сравнивают с двумя женщинами. Знаменитой Эвой Перон, женой аргентинского президента Хуана Перона (хотя Эвита президентом так и не стала — в отличие от его последней супруги Исабель). И с Хиллари Клинтон. Последнее сравнение Кристине не по душе. «Хиллари стала знаменитой только потому, что ее супруг стал президентом. И в этом наше главное отличие», — парировала Кристина своим оппонентам. И тут же добавила: «Нашему обществу нужны женщины, в руководстве страны их должно быть как можно больше. Но нам все время приходится сдавать экзамен: доказывать, что мы не идиотки».
Поздравить Кристину с победой приехала ее давняя приятельница — француженка Сеголен Руаяль, которая чуть не стала хозяйкой Елисейского дворца. В последнее время «женский список» глав государств становится все длиннее: немка Ангела Меркель, финка Тарья Халонен, чилийка Мишель Бачелет, либерийка Элен Джонсон-Серлиф…
А вот в России идею заполучить в качестве президента женщину разделяют далеко не все. Согласно опросам, около 30% россиян уверены: в течение ближайших 10-20 лет женщина ни при каких обстоятельствах не сможет занять высший государственный пост.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
«Несправедливо, что нам приходится нести эту ношу из-за тех, кто не привился». Какой будет вторая пандемическая зима | Деньги
Пункт для вакцинации от ковида, Рига, Латвия. Фото: Edijs Palens / Xinhua / Global Look Press
Коронавирусная пандемия везде протекает по-разному, но все же несколько моментов являются общими для всех. Сейчас очевидно, что в странах, где вакцинация началась рано, например, в США, Великобритании и Израиле, защитные свойства вакцин к осени основательно ослабли. Лучше обстоят дела там, где сохранили определенные ограничения — будь то защитные маски, вакцинные паспорта или запреты общественных мероприятий. А хуже всего сейчас дела обстоят у тех, кто отказывается вакцинироваться.
Зима в северном полушарии все ближе. Сейчас даже самым отчаянным оптимистам очевидно, что пандемия никуда не ушла. Очевидно и то, что никакой ясности с коронавирусом, с тем, на что он способен и как с ним бороться, сейчас нет, как не было и в прошлом году.
В странах, где вакцинация проходит медленно, ситуация, несмотря на некоторое разочарование в вакцинах, значительно хуже. В этом случае одним из наиболее убедительных и наглядных примеров, к сожалению, сейчас является Россия, где что ни день, то новый антирекорд как по числу новых заражений, так и, увы, по числу летальных исходов. В Москве, которая, как всегда, на первом месте с конца в абсолютном исчислении, с 28 октября по 8 ноября вводится частичный локдаун. Разной степени ограничения вводятся во всех российских регионах, где борьба с пандемией, как и раньше, отдана на откуп местным властям.
«Приход отрицательных температур, снижающаяся эффективность вакцин и многое другое затрудняют прогнозировать дальнейшее течение пандемии, — уверен эпидемиолог из института Пастера Арно Фонтане, который является советником правительства Франции по борьбе с коронавирусом. — Ключевыми будут следующие 3–6 недель».
В Европе наиболее жесткие ограничения (назовем их для упрощения локдауном) пока введены в Латвии, однако новая волна пандемии накрыла не только эту балтийскую страну.
Очень не хочется называть COVID-19 вечным или непобедимым, но пока факты говорят о том, что победить его намного труднее, чем надеялись специалисты и обыватели — если вообще возможно. Заветная мечта — коллективный иммунитет — по-прежнему недостижима даже в странах с самыми высокими уровнями вакцинации. К тому же все больше сомнений в его эффективности и надежности как средства борьбы с вирусом. Поубавилось восторгов — особенно после появления штамма «Дельта» — и в отношении вакцин. Все больше свидетельств того, что они не так надежно, как хотелось бы, защищают от заражения короной, а только облегчают течение болезни и уменьшают вероятность летального исхода.
Дмитрий КУРЛЯНДСКИЙ: «На конкурсе нам приходится выбирать и сравнивать»
Этим летом в Москве состоялся первый Международный музыкальный фестиваль и конкурс «OPERA BELLA», направленный на развитие оперного искусства и поддерживающий вокальных исполнителей в возрасте до 35 лет. О своем участие в качестве члена жюри конкурса «Opera Bella» рассказал композитор, музыкальный руководитель «Электротеатра Станиславский» Дмитрий Курляндский.
Фото — Максим ЧЕРНЫШОВ
– Дмитрий, почему вам было важно оказаться в жюри оперного конкурса для молодежи?
– Идея пригласить меня в жюри пришла Филиппу Чижевскогму и Елене Мироненко (автору и директору Международного музыкального фестиваля и конкурса «Opera Bella», культуролог, директор Театра на Бронной – ред.) Мне это предложение показалось весьма неожиданным, я не сразу дал согласие – все-таки я не вокалист и не могу адекватно оценить технику исполнения. Согласился только тогда, когда решил для себя, что буду судить не голоса, а интерпретации. Музыкальное сочинение – это интерпретация самого понятия музыки, здесь композиторы и исполнители сходятся.
– Состав жюри очень разнообразен, в нем и оперные певцы, и художник, и театральный режиссер. Как вы думаете, насколько такое разнообразие скажется на объективности результатов конкурса?
– То, как проходило голосование в первом туре, показало, что представители «сторонних» профессий с пониманием и доверием относятся к мнению профессионалов. Комментарии людей несвязанных с оперным пением, думаю, будут решающими лишь в спорных случаях. Хотя, профессиональным вокалистам может быть интересно, как слышат и комментируют их пение профессионалы из других областей искусства.
– Доводилось ли вам ранее принимать участие в таком конкурсе? С чем бы вам не хотелось бы столкнуться, будучи членом жюри, принимающим решение?
– До сих пор я судил только композиторские конкурсы, поэтому не думаю, что может представиться другой такой случай оказаться в жюри оперного вокального конкурса. «Opera Bella» — само по себе явление уникальное. А что касается неприятного в работе любой оценочной комиссии, то это предвзятость и блат. Но я, к счастью, с таким не сталкивался.
– Вы просмотрели и прослушали множество участников, какое у вас общее впечатление от уровня исполнителей в конкурсе «Opera Bella»?
Лауреаты: Василий Соколов, Михаил Широченко, Екатерина Курбанова, Александра Соколова, Карлен Манукян, Александра Дунаева, Сергей Севастьянов, Игорь Подоплелов, Эльмира Караханова, Амалия Кабаева, Ивета Симонян. Жюри: Андрей Борисов, Сергей Скороходов, Анна Аглатова, Андрей Бартенев, Дмитрий Курляндский, Филипп Григорьян, Филипп Чижевский. Автор проекта: Елена Мироненко. Фото – Александра МУРАВЬЕВА
– Да, уровень участников очень разный. Что-то поразило, что-то умилило. В целом, было интересно осознать, как много молодых людей (а ведь попадались и любители) стремятся петь классический репертуар. Кстати, если говорить о репертуаре, то мне каждый раз было интересно столкнуться с неожиданным выбором конкурсанта, а программа во многом характеризует самого исполнителя. Но в целом впечатление было, конечно, неожиданное и освежающее. Кажется, я теперь вполне готов сменить Шнура на шоу «Голос».
– Считаете ли вы, что оперное искусство и оперный жанр могут быть востребованы в России, ведь большинство регионов по-прежнему предпочитают приглашать на крупные мероприятия и фестивали звезд шоу-бизнеса, а не исполнителей академической музыки?
– Я сам не слишком активный посетитель оперных театров и иду в первую очередь на музыку и уже во вторую — на исполнителя. При этом репертуар у нас достаточно ограниченный (особенно если иметь ввиду современную музыку). Но насколько я понимаю, театры не пустуют, билеты достать сложно и стоят они дорого. Что касается мероприятий – я в принципе не уверен, что туда, где ждут Стаса Михайлова стоит приглашать Пласидо Доминго, равно как и наоборот. Все зависит от контекста и уровня музыкального события.
– Создатели фестиваля и конкурса «Opera Bella»: директор Елена Мироненко и художественный руководитель Филипп Чижевский видят миссию фестиваля и конкурса как вклад в развитие академического искусства в России, выявление и поддержку молодых талантов и своеобразную инвестицию в рост человеческого капитала. Дальше фестиваль и конкурс будет только расти. В планах появление конкурса дирижеров, конкурса композиторов, эскизы опер молодых режиссеров, большой образовательный блок. Как вы думаете, сможет ли это сместить акцент восприятия, ведь в некотором смысле когда-то Герберт фон Каараян популяризировал академическую музыку, за что многие критики его до сих пор жюрят. Вопрос в том, нужно ли популяризировать оперное искусство среди населения, или это все же бессмысленно?
– Не уверен насчет популяризации, но уверен, что чем больше будет появляться площадок и заметных проектов, связанных с высоким искусством во всем его многообразии, тем больше шансов у общества смириться с разнообразием культур, эстетик, мировоззрений, начать их различать и уважать.
– В чем лично вы видите свой вклад в проект? Это первый подобный проект и первый состав жюри и во многом и от вас, и от того насколько вы будете объективны зависит дальнейшая судьба конкурса.
– Программа минимум – не навредить, максимум – помочь таланту быть услышанным.
– Как вы думаете превратиться ли проект в очередную фикцию и ангажированную историю или станет действительно самым независимым и востребованным конкурсом в России? И почему?
– Ответ даст только время – я очень надеюсь, что конкурс станет востребованным и независимым, и сам постараюсь этому способствовать. Фундамент, мне кажется, заложен перспективный.
– Что для вас было наиболее сложным во всей работе? Какой этап запомнился вам больше всего?
Жюри и автор проекта: Елена Мироненко, Андрей Борисов, Сергей Скороходов, Анна Аглатова, Андрей Бартенев, Дмитрий Курляндский, Филипп Григорьян, Филипп Чижевский. Фото — Максим ЧЕРНЫШОВ
– Сложнее всего было голосовать «против». Современная музыка, современное искусство последние десятилетия, при всей своей кажущейся сложности и непонятности, все больше деэлитаризируется, открывается к другому, непохожему, индивидуальному. Если я слышу, что человек по классическим меркам «плохо поет», то как композитор я не отвернусь от него, напротив, прислушаюсь и постараюсь обнаружить и проявить то уникальное и неповторимое, что есть только в нем. Ведь не умеют петь все по-разному, а вот умеют – более-менее одинаково (только на уровне гениев обнаруживается разность). На конкурсе нам приходится выбирать и сравнивать.
– Какой совет вы бы дали всем участникам фестиваля и конкурса на следующий год?
– Не ограничивайтесь хитами при выборе программы. И серьезно отнеситесь к качеству записи. Среди заявок было много записей в помещениях с ужасной акустикой: слишком глухой или слишком гулкой. Надо либо подбирать репертуар, подходящий акустике помещения, либо подбирать помещение под репертуар – это тоже часть художественного мышления.
Источник – сайт сетевого СМИ artmoskovia.ru.Вы можете оказать поддержку нашему СМИ, пожертвовав произвольную сумму денежных средств по предложенной ссылке или воспользоваться QR-кодом. Оператор пожертвований – сервис CloudTips (от Тинькофф и CloudPayments).
С уважением и благодарностью, главный редактор Ольга Неснова.
Норрис: McLaren и Ferrari примерно равны по скорости
За пять гонок до окончания сезона McLaren опережает Ferrari в Кубке конструкторов всего на 3,5 очка, и на пресс-конференции в Мехико Ландо Норриса спросили о том, какой в этой связи настрой в команде, ведь её ждут очень важные сражения.
«Настрой хороший, мы все по-настоящему мотивированы и упорно трудимся, – ответил Ландо. – Хотя нам приходится непросто, и сейчас невозможно предсказать, как сложатся оставшиеся гонки, ведь борьба с Ferrari с самого начала сезона носит очень острый характер. Не было такого, чтобы в какой-то момент у нас было существенное преимущество.
Борьба плотная, но мы работаем, работает коллектив нашей базы в Уокинге, стараясь добиться хотя бы небольшой прибавки скорости на финальной стадии сезона. Но надо отдать должное Ferrari: вторую половину чемпионата они проводят очень сильно, особенно хорошо Скудерия выступила на нескольких последних этапах.
Но, безусловно, мы готовы принять этот бой и вести его до конца – именно такой у нас план. Машина Ferrari лучше справляется с медленными поворотами, но прохождение скоростных поворотов – наша сильная сторона по сравнению с ними. Бывает, что какие-то участки конкретной трассы больше подходят им, какие-то – нам, поэтому получается, что по скорости мы примерно на одном уровне.
В любом случае, у всех есть свои сильные и слабые стороны, хотя в Ferrari успешно исправляют какие-то недостатки своей машины, поэтому нам приходится непросто, но борьба идёт очень интересно. От конкретных прогнозов на предстоящий уик-энд пока лучше воздержаться, мне просто хочется поскорее сесть за руль.
Это одна из самых весёлых и самых сложных трасс сезона, ведь из-за её высокого расположения над уровнем моря поведение машин здесь отличается рядом особенностей. Опять же, круг представляет собой комбинацию медленных, среднескоростных и быстрых поворотов, поэтому можно ожидать, что мы и Ferrari будем примерно равны, но так было и весь сезон. Приложим все усилия, и надеюсь, что мы сможем их одолеть».
Кто оформит сделку с недвижимостью? Время от времени всем нам приходится сталкиваться с оформлением сделок с недвижимостью. – Магаданский региональный фонд содействия развитию предпринимательства
Время от времени всем нам приходится сталкиваться с оформлением сделок с недвижимостью. Сейчас удобство и доступность проведения подобных сделок очевидна: можно подать документы в «одном окне» многофункционального центра, не посещая дополнительно различные ведомства для сбора справок, а можно подать документы не выходя из дома – на портале Росреестра, используя электронные сервисы.
Кто же проверяет поданные документы и в итоге принимает решение о регистрации? Управление Росреестра по Магаданской области и Чукотскому АО разъясняет, как и кем проводится регистрация прав на земельные участки и иное недвижимое имущество.
Государственный регистратор прав – это федеральный государственный гражданский служащий, должностное лицо органа регистрации прав, наделенное особым статусом при осуществлении полномочий по государственному кадастровому учету и государственной регистрации прав. Для того чтобы стать государственным регистратором, необходимо иметь высшее образование и сдать квалификационный экзамен.
Регистратор в своей повседневной деятельности проводит правовую экспертизу документов, поступивших на государственный кадастровый учет и (или) государственную регистрацию прав, используя нормативно-правовые акты различной отраслевой принадлежности. Чаще всего обращается к нормам гражданского, земельного, градостроительного, водного, семейного, жилищного законодательства, законам о государственной регистрации недвижимости, об ипотеке, банкротстве, исполнительном производстве и т.д. В ходе проведения правовой экспертизы регистратор проверяет соответствие документов требованиям законодательства, а также наличие или отсутствие оснований для приостановления или отказа в их осуществлении.
По итогам проведения правовой экспертизы государственный регистратор принимает одно из следующих решений: о проведении учетно-регистрационных действий, об их приостановлении или отказе в их осуществлении, либо об их прекращении.
Решение, которое принял регистратор по итогам правовой экспертизы, не может отменить ни начальник отдела, в котором он работает, ни руководитель Управления Росреестра, ни иное вышестоящее должностное лицо. Такое решение может быть обжаловано и отменено только в судебном порядке по месту нахождения ответчика, а по приостановлениям, связанным с кадастровым учетом или единой процедурой – в административном порядке. Именно с этим связан особый статус государственного регистратора прав.
Хотелось бы обратить внимание заявителей на то, что при представлении документов в «окна приема» офисов МФЦ и филиала Кадастровой палаты, правовая экспертиза документов, их правовая оценка не проводится сотрудниками этих учреждений. В функции специалиста приема входит принятие документов для дальнейшей их передачи в орган регистрации для предоставления государственной услуги по кадастровому учету и (или) регистрации прав. На стадии приема документов специалист только лишь оценивает стандартную комплектность пакета документов и, в случае отсутствия какого-либо документа, предупреждает о возможном приостановлении учетно-регистрационного действия государственным регистратором. Заявитель, в свою очередь, имеет право представить все документы, которые считает необходимыми, и настоять на их принятии сотрудником, осуществляющим прием документов для предоставления государственной услуги по государственному кадастровому учету и (или) государственной регистрации прав.
До принятия регистратором решения о проведении учетно-регистрационного действия или об отказе в его проведении заявитель имеет право подать заявление о приостановлении регистрации сделки на срок до 6 месяцев с указанием причин или о прекращении процесса регистрации.
Зятикова Елена, государственный регистратор
Управления Росреестра по Магаданской
области и Чукотскому АО
Управление Федеральной службы государственной регистрации, кадастра и картографии по Магаданской области и Чукотскому автономному округу (Управление Росреестра по Магаданской области и Чукотскому автономному округу) является федеральным органом исполнительной власти, осуществляющим функции по государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним, по оказанию государственных услуг в сфере землеустройства, государственного мониторинга земель, а также функции по государственной кадастровой оценке, федеральному государственному надзору в области геодезии и картографии, государственному земельному надзору, надзору за деятельностью саморегулируемых организаций оценщиков, контролю деятельности саморегулируемых организаций арбитражных управляющих.
Контакты для СМИ
Пресс-служба Управления Росреестра
Рябух Юлия, специалист-эксперт
(4132) 64-31-92
[email protected]
www.rosreestr.ru
685000, г. Магадан, ул. Горького, д. 15/7
слов — Что означает «что у нас здесь»?
Это означает, «какая [ситуация / объект] у нас здесь?» То есть это могло означать либо «что здесь происходит?» или «что это?» Обычно его используют, чтобы попросить объяснения того, что недавно произошло в этом месте, или объяснения того, что такое объект.
Это не совсем то же самое, что «что ты задумал?» Хотя вопросы часто можно использовать как взаимозаменяемые, это не всегда так. Вы могли бы спросить других: «Что ты задумал?» столкнувшись со странной ситуацией, подразумевающей, что именно они были причиной этой ситуации.»Что же мы имеем здесь?» не будет иметь такого значения.
Расширенный пример этого различия: детектив, прибывающий на место преступления, может спросить: «Что у нас здесь?» его команды, которые начали расследование. Он ожидал бы ответа, в котором будут перечислены факты, которые его команда обнаружила о преступлении. Вместо этого спрашивая: «Что ты задумал?» предположил бы, что он хочет знать, над чем сейчас работают члены его команды. Если бы детектив заметил, что с места преступления покидает незнакомец, он мог бы спросить его: «Что ты задумал?» Это могло бы показаться обвинительным, но разумным в данных обстоятельствах.Вместо этого спросив его: «Что у нас здесь?» может предполагать, что детектив ожидает, что незнакомец знает некоторые факты о ситуации, а также может подразумевать, что детектив подозрительно относится к незнакомцу. Детектив мог спросить у своей команды: «Что у нас здесь?» в отношении незнакомца, возможно, надеясь, что они опознают этого человека или привлекут к нему внимание. Если бы детективу позже показали предмет с места преступления, он мог бы спросить: «Что у нас здесь?» чтобы ему объяснили значение или цель объекта.Спросив человека, показывающего ему объект, «что ты задумал?» не вызовет полезного ответа — он показывает детективу объект. Наконец, если детектив поймает преступника на месте совершения преступления, он может задать вопрос: «Что у нас здесь?» риторически, чтобы указать на отсутствие разумного объяснения, которое преступник мог бы использовать для оправдания себя. Это, пожалуй, одно из самых распространенных употреблений этой фразы. В этом контексте «что ты задумал?» будет по существу эквивалентным, хотя, возможно, получит ответ с большей вероятностью.
Этот пример был выбран по той причине, что вопрос «что у нас здесь?» пожалуй, чаще всего встречается в полицейских драмах и фильмах о процессуальных действиях, хотя и не только для них. Его редко используют в разговоре — вместо этого чаще используются предложения из первых абзацев.
Может быть полезно посмотреть https://english.stackexchange.com/questions/51604/origin-of-well-well-well-what-do-we-have-here.
«Имеет» против «Имеет»: когда использовать каждое из них
Имеют и имеют — разные формы глагола иметь .Несмотря на то, что они происходят от одного и того же слова, есть небольшие различия в способах их использования.
Хотя глагол иметь имеет много разных значений, его основное значение — «владеть, владеть, удерживать для использования или содержать». Have и имеют указывают владение в настоящем времени (описывая события, которые происходят в данный момент).
Have используется с местоимениями I , you , we и они , а имеет используется с he , she и it .
Как использовать у ?
Have — это спряжение с , которое используется, когда:
- говорит от первого лица ( I , we )
- говорит от второго лица ( вы )
- говорит от третьего лица множественного числа ( они )
Возьмем, к примеру, следующее предложение: «У них есть две собаки». Здесь и — правильный выбор, потому что подлежащее ( вместо ) является местоимением множественного числа от третьего лица.
Как использовать имеет ?
Имеет спряжение с , которое используется, когда:
- ,
- , говорящие от третьего лица единственного числа ( он , она , а это ).
Этот пример из И горы, отраженный эхом Халеда Хоссейни показывает, что использует с местоимением третьего лица единственного числа ( he ): «У него тонкий нос, узкий рот и плотные светлые кудри.”
Как уже отмечалось, такое использование имеет и имеет действительно применимо только тогда, когда вы говорите в настоящем времени .
Как использовать , и , с другими глаголами?
Обозначение возможности
Теперь, когда вы освоили основы имеет и имеет , пришло время поговорить о том, как использовать их в сочетании с другими глаголами.На каждое предложение, которое просто указывает на одержимость (, у меня кошка ), найдется другое, в котором используется для получения более сложным образом. Например, если вы скажете , я должен ухаживать за кошкой , это определенно более сложная проблема … во многих отношениях!
Один из способов сочетания с и с другими глаголами — это описание того, что могло произойти (но еще не произошло):
- У вас есть , чтобы позвонить мне сегодня вечером.
- У него есть , чтобы сделать уроки перед обедом.
Эти действия еще не произошли. Как и прежде, имеет используется с местоимениями I , you , we и они , а имеет используется с he , she и it .
Обозначает завершенное действие
Have или has может использоваться для сообщения о том, что действие глагола было завершено до настоящего момента.Для этого вы создадите так называемое настоящее совершенное время, которое включает более сложные временные отношения и объединяет глагол с имеет , имеет или имеет :
- Мы ждали часов в этой строке.
- Вы, , выполнили работу вовремя.
- Она усвоила важный урок.
В предложении «Она играла на банджо четыре года», например, имеет вспомогательный глагол (вспомогательный глагол, используемый при построении форм глагола), а играл — причастие прошедшего времени. .Как и в примерах, упомянутых ранее, имеет используется с местоимением единственного числа от третьего лица.
Получите это эссе, электронное письмо или письмо Нане до финиша с небольшой письменной помощью от Grammar Coach ™. Получите проверку грамматики, помощь по орфографии и многое другое бесплатно!
Это сложный материал, поэтому не расстраивайтесь, что не запомнили все эти правила. Важно помнить, что вместе имеет и причастие прошедшего времени, например, , сыгранное как , из совершенного времени настоящего времени .
Еще один пример настоящего совершенного времени можно увидеть в этом предложении из Ночной цирк Эрин Моргенштерн: «Я, , пригласил вас всех сюда по какой-то причине, — говорит Чандреш, — я уверен, что вы пригласили. Предположительно ».
В первой части предложения используется иметь , потому что есть субъект от первого лица ( I ). Во второй части предложения снова используется иметь , потому что есть субъект второго лица ( вы ).
Вот резюме
Have используется с местоимениями I , you , we и они. H as используется с he , she и it .
- Имеют и имеют могут указывать на владение.
- Have и has могут сочетаться с другими глаголами, чтобы указывать на более сложные отношения со временем.
Хотите еще лучше понять грамматику? Тогда прочтите эту статью о разнице между who, и who.
ОБЯЗАТЕЛЬНО, ОБЯЗАТЕЛЬНО | Грамматика
Have to НЕ является вспомогательным глаголом (в качестве основного глагола используется глагол have ). Мы включили сюда to для удобства.
Must — модальный вспомогательный глагол.
В этом уроке мы рассмотрим должны , должны и не должны , а затем пройти тест , чтобы проверить ваше понимание.
должны для объективного обязательства
Мы часто используем нужно до , чтобы сказать, что что-то обязательно, например:
- Дети должны до ходить в школу.
Обратите внимание, что мы можем использовать выражение have to в всех временах , например: он должен, он должен был, он должен был, он должен будет
Состав от
доHave to часто для удобства группируется с модальными вспомогательными глаголами, но на самом деле это , а не модальный глагол.Это даже не вспомогательный глагол. В структуре have до «иметь» является основным глаголом .
Базовая структура для имеет до :
субъект | + | вспомогательный глагол | + | имеют | + | до бесконечности |
Посмотрите на эти примеры в настоящем простом времени:
субъект | вспомогательный глагол | главный глагол иметь |
до бесконечности | ||
---|---|---|---|---|---|
+ | Она | имеет | по работают. | ||
– | I | не надо | имеют | от до см. | доктор. |
? | До | вы | имеют | до перейти | в школу? |
Использование
должноКак правило, должны до выражают безличное обязательство . Субъект , , , обязан или вынужден действовать отдельной внешней силой (например, Законом или школьными правилами). Have to — это цель . Взгляните на эти примеры:
- Во Франции должны ехать справа от .
- В Англии большинство школьников с по должны носить форму.
- Джон должен носить галстук на работе .
В каждом из вышеперечисленных случаев обязательство не является мнением или идеей субъекта. Обязательство исходит извне.
Мы можем использовать от до в всех временах , а также с модальными вспомогательными элементами.Мы спрягаем его, как и любой другой главный глагол. Вот несколько примеров:
субъект | вспомогательный глагол | главный глагол иметь |
до бесконечности | ||
---|---|---|---|---|---|
Past Simple | I | было | по работа | вчера. | |
Present Simple | I | имеют | по работа | сегодня. | |
Простое будущее | I | будет | имеют | по работа | завтра. |
Настоящее время непрерывное | Она | это | имеющий | до подождите. | |
Настоящее совершенное | ср | есть | было | на изменить | время. |
модальный май | Они | май | имеют | до до | это снова. |
должен для субъективных обязательств
Мы часто используем must , чтобы сказать, что что-то существенно или необходимо, например:
Состав
суслоMust — модальный вспомогательный глагол.За ним следует главный глагол.
Базовая структура для must :
субъект | + | вспомогательный глагол must |
+ | основной глагол основание |
Главный глагол всегда имеет одну и ту же форму: основание
Посмотрите на эти примеры:
субъект | вспомогательный глагол must |
основной глагол основание |
|
---|---|---|---|
I | должен | идти | дом. |
Вы | должен | посетить | ус. |
ср | должен | стоп | сейчас. |
- Я должен пойти сейчас.
неЯ должен идти.
Использование
суслаВ целом, должно выражает личное обязательство. Должность выражает то, что говорящий считает необходимым. Должен — это субъективный . Взгляните на эти примеры:
- I должен бросить курить.
- Вы должны скоро к нам приехать.
- He должен работать усерднее.
В каждом из вышеперечисленных случаев «обязательство» — это мнение или идея говорящего. На самом деле это не настоящая обязанность. Это не навязывается извне.
Иногда можно использовать сусло для реального обязательства, например правила или закона. Но обычно для этого мы используем , , , .
Мы можем использовать must , чтобы говорить о настоящем или будущем . Взгляните на эти примеры:
- Я должен пойти сейчас. (настоящее время)
- Я должен позвонить маме завтра. (будущее)
Мы не можем использовать must , чтобы говорить о , прошедшем после .Мы используем , чтобы говорить о прошлом.
нельзя для запрета
Мы используем не должно , чтобы сказать, что что-то не разрешено или разрешено, например:
- Пассажирам запрещается разговаривать с водителем.
Структура
не должнаДолжен — вспомогательный глагол . За ним следует основной глагол .
Базовая структура для не должна :
субъект | + | нельзя | + | Главный глагол |
Главный глагол — это глагол base .
Мы часто заключаем контракты не должны до не должны .
Посмотрите на эти примеры:
субъект | вспомогательный должен + не |
главный глагол | |
---|---|---|---|
I | нельзя | забыть | мои ключи. |
Вы | нельзя | беспокоить | нем. |
Студенты | не должен | быть | поздно. |
NB: как и все вспомогательные глаголы, за должно быть НЕ МОЖЕТ следовать от до . Итак, мы говорим:
- Вы, , не должны опаздывать.
неОпаздывать нельзя.
Использование
нельзяНе должно выражает запрет — то, что запрещено, не разрешено .Запрет может быть субъективным (мнение говорящего) или объективным (реальный закон или правило). Взгляните на эти примеры:
- Я не должен есть столько сахара. (субъективно)
- Вы, , не должны так много смотреть телевизор. (субъективно)
- Студентам запрещается оставлять здесь велосипеды . (цель)
- Милиционеры не должны пить при исполнении служебных обязанностей. (цель)
Мы можем использовать не должно , чтобы говорить о настоящем или будущем :
- Посетители не должны курить.(настоящее время)
- Я не должен забыть день рождения Тары. (будущее)
Мы не можем использовать не должны , чтобы говорить о , прошедшем . Мы используем другие структуры, чтобы говорить о прошлом, например:
- Нам было не разрешено войти.
- Я не мог припарковаться за пределами магазина.
Как далеко мы продвинулись и как далеко нам нужно пройти
Начнем с нескольких контрастирующих чисел.
60 и 2.2.
В 1940 году 60 процентов работающих чернокожих женщин работали в качестве домашней прислуги; сегодня это число снизилось до 2,2 процента, а 60 процентов занимают должности белых воротничков.
44 и 1. В 1958 году 44 процента белых заявили, что переедут, если чернокожая семья станет их ближайшим соседом; сегодня этот показатель составляет 1 процент.
18 и 86. В 1964 году, когда был принят великий Закон о гражданских правах, только 18 процентов белых утверждали, что их друг был черным; сегодня 86 процентов говорят, что да, а 87 процентов чернокожих утверждают, что у них есть белые друзья.
Прогресс — это история расы и расовых отношений за последние полвека, которую в значительной степени замалчивают. Итак, это новость о том, что более 40 процентов афроамериканцев теперь считают себя членами среднего класса. Сорок два процента владеют собственным домом, и эта цифра возрастает до 75 процентов, если мы посмотрим только на черные супружеские пары. Полные черные семьи зарабатывают всего на 13 процентов меньше, чем белые. Почти треть черного населения живет в пригородах.
Поскольку СМИ редко сообщают об этих фактах, черный низший класс продолжает определять черную Америку в глазах большей части общественности.Многие считают, что чернокожие живут в гетто, часто в многоэтажных зданиях государственного жилья. Преступность и социальный чек считаются их основным источником дохода. Стереотип пересекает расовые границы. Чернокожие даже более склонны, чем белые, преувеличивать степень, в которой афроамериканцы оказались в ловушке бедности в центре города. В опросе Гэллапа 1991 года около одной пятой всех белых, но почти половина чернокожих респондентов заявили, что по крайней мере трое из четырех афроамериканцев были бедными городскими жителями. И все же в действительности чернокожие, считающие себя средним классом, значительно превосходят по численности тех, чей доход ниже черты бедности.
Пятидесятилетний марш из нищеты
Пятьдесят лет назад большинство чернокожих действительно находилось в ловушке бедности, хотя они и не проживали в городских районах. Когда в 1944 году Гуннар Мюрдал опубликовал «Американскую дилемму», большинство чернокожих жили на юге и на земле в качестве рабочих и издольщиков. (Только каждый восьмой владел землей, на которой он работал.) Тривиальные 5 процентов чернокожих мужчин в стране были заняты неуправляемой работой белого воротничка любого рода; подавляющее большинство из них занимало плохо оплачиваемую, небезопасную работу с ручным трудом — работу, на которую согласились бы немногие белые.Как уже отмечалось, шесть из десяти афроамериканок были домашними прислугами, которые из-за экономического отчаяния часто работали по 12 часов в день за ничтожно низкую заработную плату. Сегрегация на Юге и дискриминация на Севере действительно создали защищенный рынок для некоторых чернокожих предприятий (похоронных бюро, салонов красоты и т.п.), которые обслуживали чернокожую общину, которой было запрещено опекать «белые» заведения. Но число было ничтожным.
Однако, начиная с 1940-х годов, глубокие демографические и экономические изменения, сопровождавшиеся заметным сдвигом в расовых установках белых, заставили черных двигаться по дороге к гораздо большему равенству.Законодательство «Нового курса», устанавливающее минимальную заработную плату и продолжительность рабочего дня и устраняющее у южных работодателей стимул нанимать низкооплачиваемых чернокожих рабочих, сдерживает дальнейшее промышленное развитие в регионе. Кроме того, тенденция к механизированному сельскому хозяйству и снижение спроса на американский хлопок перед лицом международной конкуренции вместе вытеснили чернокожих с земли.
Как следствие, из-за нехватки рабочих на северных производственных предприятиях после начала Второй мировой войны чернокожие с юга в поисках работы садились в поезда и автобусы во время Великой миграции, которая длилась до середины 1960-х годов.Они нашли то, что искали: заработная плата настолько высока, что в 1953 году средний доход черной семьи на Севере был почти вдвое выше, чем у тех, кто остался на Юге. На протяжении большей части 1950-х годов заработная плата неуклонно росла, а безработица оставалась низкой.
Таким образом, к 1960 году только один из семи чернокожих мужчин все еще работал на земле, а почти четверть занимали должности белых воротничков или квалифицированного физического труда. Еще 24 процента имели полуквалифицированную работу на фабрике, что означало принадлежность к стабильному рабочему классу, в то время как доля чернокожих женщин, работающих в качестве прислуги, сократилась вдвое.Даже те, кто не перешел на более высокие должности, чувствовали себя намного лучше.
Десять лет спустя успехи были еще более впечатляющими. С 1940 по 1970 год черные мужчины сократили разрыв в доходах примерно на треть, а к 1970 году они зарабатывали (в среднем) примерно 60 процентов от того, что получали белые мужчины. Продвижение чернокожих женщин было еще более впечатляющим. Продолжительность жизни чернокожих резко выросла, как и количество домовладельцев среди чернокожих. Набор чернокожих в колледжи также вырос — к 1970 году до примерно 10 процентов от общего числа, что в три раза превышает довоенный показатель.
В последующие годы эти тенденции продолжились, хотя и более медленными темпами. Например, сегодня более 30 процентов чернокожих мужчин и почти 60 процентов чернокожих женщин работают в качестве белых воротничков. Если в 1970 году только 2,2 процента американских врачей были черными, то сейчас эта цифра составляет 4,5 процента. Но в то время как доля чернокожих семей с доходами среднего класса выросла почти на 40 процентных пунктов в период с 1940 по 1970 год, с тех пор она увеличилась лишь на 10 пунктов.
Позитивные действия не работают
Быстрое изменение статуса чернокожих в течение нескольких десятилетий, за которым следует определенное замедление, которое начинается как раз тогда, когда начинается политика позитивных действий: эта история определенно свидетельствует о том, что расовые предпочтения пользовались завышенной репутацией.«Есть одна простая причина для поддержки позитивных действий», — утверждал автор статьи в New York Times в 1995 году. «Это работает». Это голос общепринятого мнения.
На самом деле, до эры позитивных действий не только произошли значительные достижения, но и преимущества политики с учетом расы не ясны. Важные различия (в первую очередь более низкие общие темпы экономического роста) разделяют периоды до 1970 года и после 1970 года, что затрудняет сравнение.
Нам известно только одно: некоторые достижения, вероятно, можно отнести к расовой политике в области образования и занятости.Число чернокожих профессоров колледжей и университетов более чем удвоилось с 1970 по 1990 год; количество врачей увеличилось втрое; количество инженеров увеличилось почти в четыре раза; количество адвокатов увеличилось более чем в шесть раз. Эти цифры, несомненно, отражают тот факт, что национальные профессиональные школы изменили критерии приема для чернокожих абитуриентов, принимая и часто предоставляя финансовую помощь афроамериканским студентам, чья успеваемость была намного слабее, чем у многих белых и азиатско-американских абитуриентов, которых эти школы отказывались.Предпочтения «работали» на этих бенефициаров, поскольку им были предоставлены места в классе, которые они не получили бы в отсутствие двойных расовых стандартов.
С другой стороны, эти профессионалы составляют небольшую часть всего черного среднего класса. Исторические данные убедительно свидетельствуют о том, что их число увеличилось бы без предпочтений. Кроме того, наибольший экономический рост афроамериканцев с начала 1960-х годов пришелся на период с 1965 по 1975 год, и, по словам экономистов Джона Дж.Донахью III и Джеймс Хекман нашли. Фактически, Донахью и Хекман обнаружили «практически отсутствие улучшений» в заработной плате чернокожих по сравнению с заработной платой белых мужчин за пределами Юга за весь период с 1963 по 1987 год, и они пришли к выводу, что успехи юга в основном были связаны с сильным влиянием власти. антидискриминационные положения Закона о гражданских правах 1964 года.
Что касается резервов на федеральном уровне, уровне штата и муниципалитета, то решение пока не принято. В 1994 году штат Мэриленд решил, что по крайней мере 10 процентов присужденных им контрактов будут принадлежать компаниям, принадлежащим меньшинствам и женщинам.Он более чем достиг своей цели. Таким образом, программа «работала», если цель заключалась лишь в том, чтобы раздать наличные определенной определенной группе. Но насколько хорошо эти защищенные предприятия выживают в долгосрочной перспективе без исключительной защиты от конкуренции на свободном рынке? И с учетом того, что почти 30 процентов чернокожих семей по-прежнему живут в бедности, каков их эффект просачивания вниз? Ни в том, ни в другом случае картина не обнадеживает. Программы часто являются мошенничеством: белые подрядчики предлагают миноритарным фирмам 15 процентов прибыли без каких-либо обязательств выполнять какую-либо работу.В качестве альтернативы, отложенные обогащают тех, у кого есть нужные связи. В Ричмонде, штат Вирджиния, например, главным следствием постановления был брак по политическим соображениям — рабочий союз между экономически привилегированными представителями обеих рас. Белая бизнес-элита подписалась на кусок пирога для черных, чтобы отполировать свой имидж как социально сознательной и надежной поддержки для возрождения центра города, которого она хотела. Темнокожие политики использовали сделку, чтобы продемонстрировать свою значимость избирателям с низкими доходами, для которых отчисления на самом деле мало что сделали.Ни того, ни другого не волновало, действительно ли эта политика приносит реальные экономические выгоды, чего не было.
Почему заглох двигатель прогресса?
За десятилетия, прошедшие с момента введения политики позитивных действий, уровень бедности практически не изменился. Несмотря на то, что чернокожие выигрывают благодаря множеству других показателей, около 30 процентов чернокожих семей по-прежнему живут за чертой бедности. «Есть люди, которые говорят, мои сограждане-американцы, что даже хорошие программы позитивных действий больше не нужны», — сказал президент Клинтон в июле 1995 года.Но «давайте посмотрим, — продолжал он, — что уровень безработицы среди афроамериканцев остается примерно вдвое выше, чем среди белых». Расовые предпочтения — это ответ президента на сохраняющееся неравенство, хотя четверть века позитивных действий ничего не сделали для сокращения разрыва в безработице.
Устойчивое неравенство, очевидно, серьезно, и если бы дискриминация была основной проблемой, тогда могли бы быть уместны средства правовой защиты с учетом расы. Но если в 1964 году в центре сюжета был белый расизм, то сегодня картина намного сложнее.Таким образом, хотя черные и белые сейчас заканчивают среднюю школу с одинаковой скоростью и почти с одинаковой вероятностью поступят в колледж, в среднем они не имеют одинакового образования. Таким образом, оценка количества лет обучения для оценки расового разрыва в доходах семьи мало что говорит нам о когнитивных навыках, которые белые и черные привносят на рынок труда. А когнитивные навыки, очевидно, влияют на заработок.
Национальная оценка прогресса в образовании (NAEP) — это национальный табель успеваемости, в котором указывается, что знают американские учащиеся начальных и средних школ.Эти тесты показывают, что афроамериканские студенты в среднем значительно отстают от белых по математике, естественным наукам, чтению и письму. Например, чернокожие ученики в конце своей средней школы почти на четыре года отстают от белых учеников по чтению; разрыв сопоставим по другим предметам. Таким образом, исследование мужчин в возрасте от 26 до 33 лет, которые в 1991 году работали полный рабочий день, показало, что, когда уровень образования измерялся количеством завершенных школьных лет, чернокожие зарабатывали на 19 процентов меньше, чем белые со сравнительно образованным образованием.Но когда мерилом стали знание слов, понимание абзацев, арифметические рассуждения и математические знания, результаты изменились. Чернокожие мужчины зарабатывают на 9 процентов больше, чем белые с таким же образованием, то есть такие же результаты на основных тестах.
Другое исследование предполагает то же самое. Например, работа экономистов Ричарда Дж. Мурнэйна и Фрэнка Леви продемонстрировала возрастающее значение когнитивных навыков в нашей меняющейся экономике. Работодатели в таких фирмах, как Honda, теперь требуют сотрудников, которые умеют читать и решать математические задачи как минимум на уровне девятого класса.И все же математические тесты NAEP 1992 года, например, показали, что только 22 процента старшеклассников афроамериканского происхождения и 58 процентов их белых одноклассников были достаточно умны, чтобы такие фирмы рассмотрели возможность их найма. Что касается чтения, 47 процентов белых в 1992 году, но только 18 процентов афроамериканцев могли достаточно хорошо обрабатывать печатное слово, чтобы их можно было использовать на современном автомобильном заводе. Мурнейн и Леви обнаружили явное влияние на доход. Не годы, проведенные в школе, а сильные навыки, необходимые для высоких долгосрочных заработков.
Расширение разрыва в навыках
Почему существует такой вопиющий расовый разрыв в уровне образования? Сказать непросто. Сам по себе этот разрыв — очень плохая новость, но еще более тревожным является тот факт, что в последние годы он увеличивается. В 1971 году средний 17-летний афроамериканец мог читать не лучше, чем обычный белый ребенок, который был на шесть лет моложе. Расовый разрыв в математике в 1973 году составлял 4,3 года; в науке в 1970 году он составлял 4,7 года. Однако к концу 1980-х картина стала заметно ярче.Чернокожие ученики последнего года старшей школы отставали от белых только на 2,5 года по чтению и математике и на 2,1 года по тестам на навыки письма.
Если бы тенденции тех лет продолжились, к сегодняшнему дню чернокожие ученики были бы примерно так же хорошо, как их белые одноклассники. Вместо этого прогресс черных остановился, и началось серьезное отступление. Между 1988 и 1994 годами расовый разрыв в чтении увеличился с 2,5 до 3,9 лет; между 1990 и 1994 годами расовый разрыв в математике увеличился с 2.От 5 до 3,4 лет. И в науке, и в писательстве расовый разрыв увеличился на целый год.
Этому тревожному повороту нет очевидного объяснения. Ранние достижения, несомненно, во многом были связаны с ростом черного среднего класса, но черный средний класс не начал внезапно сокращаться в конце 1980-х годов. Уровень бедности не снижался значительно, когда происходил прогресс в образовании, и не увеличивался, когда расовый разрыв снова начал увеличиваться. Огромный рост внебрачных рождений и резкое и неуклонное сокращение доли черных детей, растущих с двумя родителями, не объясняют колебания образовательной успеваемости афроамериканских детей.Хорошо известно, что дети, выросшие в неполных семьях, учатся в школе хуже, чем другие, даже когда все другие переменные, включая доход, находятся под контролем. Но распад черной нуклеарной семьи, прозорливо отмеченный Дэниелом Патриком Мойниханом еще в 1965 году, происходил быстро в период, когда показатели черных росли, поэтому на него нельзя ссылаться как на главное объяснение того, почему оценки стали падать во многих странах. лет спустя.
Кто-то может возразить, что первые успехи в образовании были результатом усиления расовой интеграции и роста таких федеральных программ компенсационного образования, как Head Start.Но ни десегрегация, ни компенсирующее образование, похоже, не улучшили когнитивные навыки чернокожих детей, подвергшихся их воздействию. В любом случае, расовый состав в типичной школе за последние годы не изменился, а количество учащихся, обучающихся по компенсационным программам, и расходы на них продолжали расти.
Как насчет изменений в учебной программе и схемах выбора курсов студентами? Движение за реформу системы образования, начавшееся в конце 1970-х годов, действительно успешно подтолкнуло студентов к изучению основной учебной программы «Новые основы», которая включала больше курсов английского языка, естественных наук, математики и социальных наук.И есть веские основания полагать, что прохождение более жестких курсов способствовало временному повышению результатов тестов для черных. Но это объяснение также хорошо согласуется с фактами периода до конца 1980-х годов, но не совсем другой картиной после этого. Число чернокожих студентов, проходящих курсы «Новые основы», не уменьшилось после 1988 года, что снизило их оценки NAEP.
У нас осталось три предварительных предложения. Во-первых, рост насилия и беспорядка в жизни в центре города, который произошел с появлением крэк-кокаина и связанными с наркотиками бандитскими войнами в середине 1980-х годов, скорее всего, как-то связан с обращением вспять прогресса чернокожих в образовании.Хаос на улицах и в школах влияет на обучение в классе и за его пределами.
Кроме того, образовательная культура все чаще превращает учителей в наставников, которые помогают детям исследовать любые интересы, которые могут повлиять на успеваемость чернокожих. Как заметил педагогический критик Э.Д. Хирш-младший, «глубокое отвращение и презрение к фактическим знаниям, которые пронизывают мышление американских преподавателей», означает, что учащиеся не могут создать «интеллектуальный капитал», который является основой всего дальнейшего обучения. .Это будет особенно верно в отношении тех учеников, которые приходят в школу в наиболее неблагоприятном академическом отношении — тех, чьи дома, по сути, не являются дополнительной школой. Недостатки американского образования сильнее всего сказываются на тех, кто больше всего в нем нуждается.
И все же во имя расовой чувствительности защитники студентов из числа меньшинств слишком часто отвергают как общие академические стандарты, так и стандартизированные тесты как культурно предвзятые и осуждающие. У таких защитников полно компаний. Кристофер Эдли младший, например, профессор права в Гарварде и ответственный за позитивные действия президента Клинтона объединился с критиками тестирования, назвав предпочтения, которые колледжи вынуждены использовать, «для исправления проблем, которые мы» навлекли на себя с помощью наших стандартов тестирования. ” Такие тесты можно отменить или понизить стандарты, но как только разница в когнитивных навыках станет менее очевидной, исправить ее станет труднее.
Очевидно, что устранение этого пробела в навыках является первой задачей, если продвижение черных должно продолжаться некогда быстрыми темпами.На карте расового прогресса образование — это название почти каждой дороги. Повысить уровень успеваемости чернокожих, и разрыв в показателях окончания колледжей, посещаемости избранных профессиональных школ и в доходах, вероятно, также сократится. Более того, при образовании паритета исчезает вся проблема расовых предпочтений.
Дорога к истинному равенству
Прогресс черных за последние полвека был впечатляющим, несмотря на общепринятые мнения об обратном.И все же стране предстоит пройти много миль по пути к истинному расовому равенству. «Хотел бы я сказать, что расизм и предрассудки были лишь далекими воспоминаниями, но, оглядываясь вокруг, я вижу, что даже образованные белые и афроамериканцы… потеряли надежду на равенство», — сказал Тергуд Маршалл в 1992 году. сообщил о проблеме расы как об одной из «разбитых мечтаний». Фактически, вся надежда не была «потеряна» и «разбит» — это было слишком сильным словом, но определенно в 1960-х годах сообщество гражданских прав не могло предвидеть, насколько тяжелым будет путешествие.(Тургуд Маршалл предвидел конец всей сегрегации в школах в течение пяти лет после решения Верховного суда по делу Браун против Совета по образованию.) Многие чернокожие, в частности, сейчас обескуражены. Опрос Gallup 1997 года показал резкое снижение оптимизма с 1980 года; только 33 процента черных (против 58 процентов белых) считали, что качество жизни черных и расовые отношения улучшились.
Таким образом, прогресс — по многим показателям кажущийся очевидным — рассматривается как иллюзия, вид фантазии, к которой интеллектуалы особенно склонны.Но антиисторическое ощущение того, что ничего не достигнуто, само по себе является плохой новостью. Пессимизм — это самоисполняющееся пророчество. Если все наши усилия как нации разрешить «американскую дилемму» были напрасны — если мы крутили колеса в колее повсеместного и постоянного расизма, как утверждают Деррик Белл, Эндрю Хакер и другие, — тогда расовое равенство это безнадежная задача, недостижимый идеал. Однако, если и черные, и белые поймут и воспримут достижения прошлого, мы будем двигаться вперед с оптимизмом, проницательностью и энергией, которых, безусловно, требует дальнейший прогресс.
Великая отставка знаменует начало мира после работы
- Рекордное количество рабочих мест стало удаленным.
- Это может быть первым шагом в пострабочее время общества.
- Пора начинать готовиться к этой неизбежности.
- Мари-Кристин Низзи — научный сотрудник программы когнитивных наук Дартмутского колледжа.
- Это колонка мнений. Высказанные мысли принадлежат автору.
Более 70% сотрудников хотят, чтобы возможность удаленной работы продолжалась. Около 8 миллионов американцев оставили свои рабочие места только в апреле и июне в поисках более подходящих должностей. Энтони Клотц, профессор Техасского университета A&M, называет это «Великой отставкой».
Место работы в нашей жизни быстро меняется, но не позволяйте нынешним знакам «нужна помощь» вводить вас в заблуждение: это всего лишь тремор перед грядущим гораздо более сильным землетрясением.
Во время пандемии COVID-19 из-за заказов на домработницу рекордное количество рабочих мест стало удаленным или бесконтактным, что свидетельствует о том, сколько всего можно сделать вне офиса. Для многих из нас переезд на работу из дома или замену бесконтактным способом — это только начало.
Мы можем оглянуться на этот момент как на первый слайд в эпоху после работы.
Через несколько десятилетий автоматизации многие из нас могут внезапно выйти на пенсию.И нам лучше подготовиться к этому. Прогноз для тех, кто не готовится к выходу на пенсию, является серьезным предупреждением для нашего психического и физического здоровья. В 2014 году экономисты обнаружили, что рост безработицы на 1 пункт снижает наше национальное благосостояние более чем в пять раз больше, чем такой же рост инфляции.
Будущее работы не только изменит наши графики или место проживания: оно заставит нас переопределить самую суть того, что дает нам смысл. Я помог многим успешным руководителям высшего звена, ветеранам и спортсменам, столкнувшимся с внезапным переходом к жизни после работы.Вот четыре ключа, которые помогут лучше подготовиться.
Во-первых, время. Увеличение вашего свободного времени — это первый ключ к подготовке себя и своих близких к жизни после работы. Вместо того, чтобы позволять работе структурировать ваше время, планируйте в течение дня периоды замедления; сначала 10 минут, затем час, в течение которого вы не прыгаете на каждое уведомление по электронной почте.
Можете ли вы посвятить это время дневнику или прогулке? Что бы вы ни выбрали, присутствуйте в данный момент. Почувствуйте свою способность приостанавливать суету задач, укрепляйте свою волю в принятии решений, когда бежать, а когда просто бродить.Вы можете обнаружить, что наслаждаетесь медленным временем, проведенным в одиночестве или поделившись им с другом. Если удаленная работа дает вам больше гибкости, воспользуйтесь этой возможностью, чтобы расширить свое временное агентство.
Во-вторых, успех. Руководители часто беспокоятся о том, что новое определение успеха означает снижение их стандартов. Корпоративная лестница, продвижение по службе и бонусы служат маркерами успеха в мире, ориентированном на работу. Мы ожидаем, что они наполнят нас чувством принадлежности, цели и достижений. Но это извне.
Когда работа больше не дает горизонта для стремления, откуда у вас появится чувство выполненного долга и цели? Истинный успех — это прожить жизнь, которой вы будете довольны на смертном одре. Чтобы по-новому определить свой успех, найдите то, что вам действительно небезразлично, и посвятите этому больше времени.
В-третьих, у нас есть личность. Основные жизненные перемены расшатывают нашу идентичность. Возвращение к гражданской жизни после службы в армии, уход из карьеры профессионального спортсмена, потеря важной работы — все это заставляет нас заново изобретать себя.Повышение устойчивости — это процесс, которого мало кто ожидает. Если вы делаете только одно: возьмите лист бумаги и запишите 20 утверждений, описывающих, что делает вас тем, кто вы есть.
Теперь посмотрим, можете ли вы добавить утверждения для каждого из восьми следующих аспектов: что вам нравится и что не нравится, ваши психологические характеристики, ваши физические черты, ваша социальная и групповая идентичность, ваша демография, ваша деятельность, чем вы обладаете или чего достигли, ваши воспоминания и надежды на будущее.Ваше «я» динамично: примите вызов, чтобы исследовать новые грани.
Четвертый ключ — значение. С точки зрения работы, ценность индексируется по продуктивности, а время, проведенное с близкими или отдыхом, называется временем «простоя». Мы можем управлять ключевым сдвигом в мышлении, извлекая уроки из культур, где старшие действуют как клей, связывающий поколения, центр социальных сетей, вместо того, чтобы погибать на обочине «продуктивного» общества. В этих культурах личностный рост, заземление и чувство цели зависят от нашего места в нашем сообществе и времени, проведенного вместе.Чтобы обрести смысл вне работы, постарайтесь уделять первоочередное внимание общению и служению другим.
Великая отставка — это всего лишь дрожь, возвещающая о гораздо больших изменениях в наших отношениях с работой. Землетрясение жизни после работы наступит раньше, чем мы были готовы, и потрясет ориентированные на работу общества до глубины души, заставляя нас переосмыслить нашу культуру и методы, чтобы инвестировать в ценности, которые не измеряются по шкале от 9 до 5. .
В быстро стареющих обществах, где большинство из нас скоро не сможет полагаться на работу, чтобы дать представление о том, кто мы есть и как мы вносим свой вклад в наше сообщество, пора начать готовиться.
Мнение | Почему мы должны размахивать «окровавленной рубашкой» от 6 января
гг. Если окровавленная рубашка взбесила партизан-демократов — если бы сам термин стал, как пишет Будянский, «синонимом всякой подстрекательской демагогии», направленной на «разжигание старой вражды» »- это было потому, что это работало .
Окровавленная рубашка помогла президенту Гранту выиграть гонку за переизбрание в 1872 году, поскольку его сторонники и суррогаты называли демократов непокорными мятежниками. На одной карикатуре великого Томаса Наста изображен кандидат в президенты от Демократической партии Гораций Грили, идущий через бесплодное поле с надписью «Тюрьма Андерсонвилля» — печально известный смертоносный лагерь для военнопленных Конфедерации — в то время как он обращается с призывом к единству групп: «Давайте обхватить руками кровавую пропасть.Послание было ясным: голосование за Грили было голосованием за повстанцев, которые заморили голодом своих пленников.
Кровавая рубашка также повлияла на кампанию 1876 года. Кандидат от республиканцев Резерфорд Б. Хейс посоветовал своему стороннику и заместителю Джеймса Дж. Блейна, в то время сенатора от штата Мэн, использовать эту тактику в максимально возможной степени. «Наша сильная сторона — это боязнь прочного Юга, правления повстанцев и т. Д., И т. Д.», — писал он. «Я надеюсь, что вы осветите эти темы в своих выступлениях. Он уводит людей от «тяжелых времен», которые являются нашим самым смертоносным противником.
Типичное выражение этого способа проведения кампании — взглянуть на Бенджамина Харрисона из Индианы (в то время кандидата в губернаторы, который вскоре станет президентом США), выступающего от имени Хейса и Республиканской партии. «Во-первых, я принимаю знамя с окровавленной рубашкой», — сказал он небольшой толпе ветеранов, отвечая на жалобы демократов о том, что он отказался говорить по существу. «Я готов принять в качестве нашего прапорщика рваную, изношенную старую серую рубашку, которую носил какой-нибудь доблестный герой Союза; запятнанный его кровью, когда он отдал свою жизнь за свою страну.
Напарник Хейса, представитель Нью-Йорка Уильям А. Уиллер, даже дошел до того, что призвал аудиторию: «Пусть ваши бюллетени защищают работу, столь эффективно проделанную вашими штыками в Геттисберге».
Республиканцы продолжали размахивать окровавленной рубашкой, привязывая своих кандидатов к патриотическим чувствам и воспоминаниям о войне. Это было частью кампании 1880 года от имени Джеймса Гарфилда (которую он выиграл с небольшим перевесом голосов избирателей), частью гонки 1884 года от имени Блейна (проигравшей с небольшим отрывом) и частью усилий 1888 года от имени Харрисона (который проиграл всенародное голосование, но одержал узкую победу в Коллегии выборщиков).
Конечно, были ограничения на использование окровавленной рубашки — никакая риторика не могла преодолеть, например, встречный ветер на выборах, вызванный паникой 1873 года, которая на следующий год привела демократов в большинство в Палате представителей — но это просто сказать, что существуют пределы того, что любая форма риторики может сделать перед лицом плохой экономики и колебания маятника американской политики.
Что мы теряем
Ухудшенная окружающая среда оказывает драматическое и пагубное воздействие на здоровье, образование, гендерное равенство и экономическое развитие.
— Джеффри Сакс, видный американский экономист
и директор Института Земли при Колумбийском университете
На протяжении всей нашей борьбы за Save the Bay ™ многие задавались вопросом, напрасны ли наши усилия… если, в конце концов, наша работа по обеспечению чистой водой будет дороже, чем то, чего на самом деле стоит сэкономленный ресурс. Однако после десятилетий потери рабочих мест, плохого состояния здоровья и грязной воды в результате деградации залива стало совершенно ясно: дороже — как для экономики, так и для здоровья человека — не спасать и восстанавливать наши необычайные воды.
Водораздел Чесапикского залива — от предоставления важного источника питьевой воды до поддержки индустрии морепродуктов, поддерживающей семьи и образ жизни, сложившийся в течение многих поколений, — является неотъемлемой частью здоровья и благосостояния 18 миллионов человек . Ниже приведены лишь некоторые факты и цифры, которые показывают важность наших вод Чесапика для условий жизни человека.
- Леса, расположенные в водоразделе Чесапикского залива, защищают и фильтруют питьевую воду для 75 процентов жителей водосбора — это почти 13 миллионов человек (Программа Чесапикского залива) ;
- Общая стоимость промышленного производства морепродуктов в Мэриленде и Вирджинии составляет 3 доллара.39 миллиардов продаж, 890 миллионов долларов дохода и почти 34 000 рабочих мест для местной экономики в год (NOAA) ;
- Департаменты здравоохранения на другом берегу водораздела продолжают предостерегать людей, чтобы они не заходили в залив после сильного дождя, чтобы избежать вредных бактерий и загрязнения. (Департаменты здравоохранения и окружающей среды Мэриленда, Пенсильвании и Вирджинии) ;
- Миллионы людей находят вдохновение, омоложение и утешение в водах Чесапика.
Прочтите, как здоровье Чесапикского залива, его рек и ручьев имеет жизненно важное значение для нашей экономики и нашего здоровья.
.