Экзистенциально, однако — Наука на TJ
4976 просмотров
Пока дорогой читатель, впервые столкнувшийся с этим понятием, пытается по памяти повторить это страшное слово, мы разберём этимологию данного термина.
Слово экзистенциализм происходит от лат. existentia – существование. Термин обозначает на сегодняшний день одно из самых крупнейших философских течений. Как уже понятно из названия, главным предметом здесь является существование. Само направление наиболее актуальным было накануне первой мировой, но, чтобы понять про какое собственно «существование» идёт речь, мы заглянем в прошлое ещё дальше.
Чуть ранее экзистенциализма возник эссенциализм, от лат. essentia «сущность», который, как вы уже могли понять, противоположен своему потомку, ведь ставит на первое место совсем другое.
Вы наверняка задумывались о судьбе? Вот уготована человеку такая вот судьба, и ничего ты тут не попишешь. То есть люди, которые верят в судьбу, предназначение и тому подобное, считают, что наши действия и поступки уже предписаны и ничего не изменят в нашей жизни.
Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет
Уильям Шекспир
Говоря чуть точнее, должна вроде как существовать некая «брошюрка человека», которая и определяет, кто он такой.
Говоря ещё более точно, у какого-то объекта есть неизменный набор качеств и свойств, вроде его модели, которая существует до появление самого объекта. Ну а теперь станем совсем философами и скажем: сущность предшествует существованию. Значит в экзистенциализме существование предшествует сущности. Почему?
Именно к этому пришёл основатель экзистенциализма датский психолог, писатель ну и разумеется философ Сёрен Обю́ Кье́ркегор. Он раскритиковал современный ему романтизм и утверждал, что никакого истинного счастья в жизни нет.
Не подумайте, это никак не тупик! Это лишь поиск новых путей реализации человеческой свободы. Человек нашёл страх, нашёл одиночество в этом мире, значит должен найти и выход. Как его находил Кьеркегор? Он считал, что личность в процессе существования должна пройти три стадии:
— Эстетическая. Мы наслаждаемся миром и жизнью в различны её формах, но, пресытившись в какой-то момент и осознав временность этих удовольствий, сознательно переходим к следующей стадии.
— Этическая.
Теперь перед нами уже стоит выбор, как жить дальше. Поэтому личность добровольно подчиняет себя определённой морали, возлагает на себя долг и благородные обязательства.
— Религиозная. На этой стадии личность должна осознать перманентность страдания и бренность чуждого ей мира. И по Кьеркегору, лишь служением богу она может освободиться от мучений, ведь само страдание – это плата перед богом за спасение.
Человек создаёт себя сам, в процессе своего существования. Нашу личность формируют наши действия и поступки, которые являются свободными и за которые мы несём ответственность. Вот именно проблемы морального выбора и ответственности составляют суть учения.
Экзистенцией является то подлинное существование, при котором личность отказывается от ложного, отказывается от подавления в себе своего «Я» и осознает ответственность за свою жизнь.
Синтез свободы и необходимости не даётся человеку от природы до его существования, его необходимо синтезировать самому, построив свою жизнь определенным образом. Сам философ считал, что достиг той самой цели и указал написать на надгробном камне «Этот Единичный».
По Ясперсу
За Кьеркегором, Карл Ясперс был одним из первых кто поднял проблемы экзистенциализма в 20 веке. Философ утверждал, что человек живёт бессмысленной жизнью, не зная и не желая знать своего «Я». Он разделил бытие мира на три условных уровня:
— Экзистенция. Уровень человеческого «Я». Его истинное лицо, не обусловленное ничем внешним.
— Трансценденция. То, к чему человек стремится всю жизнь, но не достигает. Уровень Бога, недоступный ни опыту, ни мышлению.
В пограничных моментах, когда человек находится между жизнью и смертью, то есть соприкасается с трансцендентностью, его личные качества выходят наружу. С этого момента он начинает осознавать себя и стремится стать собой, стремится к трансцеденции. Приблизится к уровню раскрепощения своей энергии, своего «Я» и пониманию высшего абсолюта помогают «шифры» трансцедентального: секс, свобода, смерть, единство с миром.
По Хайдеггеру
Мартин Хайдеггер разделял бытие на «бытие с другими» и «бытие с собой». Первое направлено на обезличивание человека, затмевает его «Я» и делает «как все». Поэтому, за невозможностью не нахождения с другими, целью человека ставит отстаивание своей индивидуальности, что и должно привести его к свободе.
Бытие с собой — это внутреннее переживание человека за своё будущее, что является страхом смерти. Получается, чтобы осознать бытие, ему нужно сначала осознать свою «конечность». А как осознать свою смерть как таковую? Правильно. Доехать до конечной. Вклад Хайдеггера как раз и состоит в рассмотрении проблем отношения бытия и смерти.
По Сартру
Здесь уже утверждается, что «другие» всё же играют роль в осознании нашего «Я», ведь посмотреть на самого себя мы не можем, поэтому и воспринимаем себя через отношение к нам окружающих.
Также Жан Поль Сартр провозглашает свободу абсолютной.
Человек свободен, пока он способен чего-то хотеть, то есть он обречён на свободу. Она безотносительна.
Как и предшественники, поднимает проблему ответственности. Всё что происходит с человеком и с миром в целом, лежит полностью на его плечах. Единственное исключение – это само рождение человека, за которое он никакой ответственности не несёт. Его жизнь складывается из моментов и ситуаций, которые никакой упорядоченности и закономерности не несут, а, следовательно, отпадает и необходимость в Боге. Тем самым человек становится единственным источником и критерием нравственности. Поэтому Сартр первенствующей ставит проблему «экзистенциального выбора».
По Камю
Можно сказать, доводит философию неразумности и случайности мира до абсурдности.
Жизнь конечна, а значит бессмысленна. По его мнению, смысла нет как в настоящем, так и в будущем, и здесь он приводит два «доказательства»:
— Соприкосновение со смертью приводит человека к осознанию бессмысленности его бытия (все жизненные мелочи вроде карьеры или любви перестают быть важными).
— Соприкосновение с природой подводит человека к беспомощности перед существовавшим миллионы лет до его рождения миром.
По итогу Камю утверждает, что сам смысл жизни находится в самом существовании человека. Нельзя примеряться с абсурдностью мира, с ним стоит бороться. Ведь бунт, как действо осознанное и направленное, вносит в мировой абсурд хоть сколько-нибудь гармонии.
Если вы дочитали до этого момента, значит эта тема оказалась вам действительно интересной. Но вы должны понимать, что всё выше написанное лишь основное в учениях главных представителей экзистенциализма 20 века. На сегодняшний день существует множество книг, эссе и научных статей на тему философии. Но мы подберём для вас книги как и из художественной литературы, так и из научной. Первые подведут вас к вечным вопросам, а вторые помогут вам на них ответить.
Экзистенциализм | PhD в России
Реклама от Google
Existentialism
Представители философского направления экзистенциализма исследуют вопросы существования человека.
Литератор и критик Жан-Поль Сартр (1905-1980 гг.) является наиболее известным представителем французского экзистенциализма. В «Бытие и ничто» человеческая свобода предстает как онтологическая (от греч. ontos — сущее, logos — слово; учение о бытии) структура сознания. Объектом исследования Сартр выбрал человеческую реальность (Сартр, 2000).
Центральной проблемой в экзистенциализме считается вопрос о сущности человека (Сартр, 2000, С. 496). В качестве решающего в человеке, что абсолютно выделяет его из окружающего мира, Сартр называет способность быть свободным. Свобода отличает человека от всех других существ. Каждый из нас отличается от другого, мы живем в соответствии с различными выборами, моралью и правилами, которые мы определяем. Поэтому мы вступаем в конфликт с другими, так как другие совершают иные выборы, чем мы.
Человеческое бытие и свободное бытие — это одно и то же. Человек свободно выбирает то, чего ещё не было. Наша свобода — полная.
Никто не управляет нашим проведением, нашим естеством ― мы его создали после того, как стали существовать. Встав перед выбором, мы обречены сделать выбор, действовать, обречены быть свободными.
По Сартру, человек не может выбирать на основе определённых задатков своей человеческой природы, ибо не существует общечеловеческой природы, определяющей нас, нет Бога, который создает нашу природу. Экзистенциализм утверждает, что даже если Бог и существует, это ничего не меняет: суть человека не определена, человек тот, кем он станет, ибо не существует установленной природы человека. И не существует человеческой природы — мы свободны в выборе определить самих себя, свою сущность по нашему желанию. Именно поэтому среди всех вещей в мире, только человек может определить свою сущность. Он определяет свою сущность (природу, естество) путем намеренного выбора. Таким образом, Сартр отклоняет понятие детерминированной природы человека.
Если Бога нет, то некому указать нам путь в нашей свободе, мы обречены действовать сами и выбирать, может прийти отчаяние — от которого может спасти только вера в самого себя.
Р. Декарт предлагал: «Покори (переделай) себя, а не мир». Пессимист бы сказал: «Я вынужден обстоятельствами делать то, что я делаю!», экзистенциализм Сартра предлагает взглянуть поверх обстоятельств и попытаться изменить свою действительность. Поэтому в «Бытии и ничто» Сартр провозглашает цель человека ― «стать богом».
Согласно Сартру, человек создаёт и выдумывает сам себя посредством своих свободный действий, так как не существует определённым образом установленного прошлого. Картина прошлого меняется в зависимости от того, как человек на него смотрит, как он истолковывает себе прошлое. Никакие факты, никакие ситуации и факторы, например, политическая и экономическая структура общества, не могут обосновать действие, так как действие — это проект самореализации.
Феноменология Мартина Хайдеггера (1889-1976 гг.) (нем. Phänomenologie — учение о феноменах; описание опыта познающего сознания и выделение в нём сущностных, идеальных черт) могут быть исследованы как деятельность человека в культуре, в процессе создания культуры.
Для Хайдеггера бытие дано только в понимании самого бытия (Хайдеггер, 1991). Хайдеггер отрицал сущность человека как якобы сугубо духовного существа, возвысившегося над животным миром (Хайдеггер, 1990).
Сартровская и хайдеггеровская экзистенциальная философия основана на противопоставлении собственного и несобственного, свойственного и несвойственного человеку как мыслящему существу. Данное разделение есть ничто иное, как граница самого бытия. Оба философа на примере собственного жизненного пути (пассивный коллаборационизм с вишистским и нацистским режимами) продемонстрировали тупик экзистенциальной философии, а также кризис западной классической философии в эпоху постиндустриального, информационного общества. А поздний Сартр встал на путь постмодернизма как отрицания культуры, мышления и социальной структуры общества модерна.
©
Вернуться к оглавлению
Реклама от Googleпросмотров: 490
свобода в философии экзистенциализма — Моноклер
Рубрики : Последние статьи, Философия
Один из основоположников экзистенциализма Сёрен Кьеркегор считал, что «человек – экзистенция, соединяющая в себе вечное и временное, бесконечность и конечность, необходимость и свободу».
Вообще философы, близкие к экзистенциализму, неизменно рассматривали человека через призму свободы, на которую он обречен, и исследовали её границы и смыслы. Но чем является свобода в философии и что экзистенциалисты вкладывали в это понятие? Возможность и право выбора, акт самосотворения, игру абсурда, вызов смерти и «ничто»? Разбираемся, что под свободой понимали Николай Бердяев, Лев Шестов, Карл Ясперс, Жан-Поль Сартр, Альбер Камю, Мартин Хайдеггер и почему «человек свободен, когда ему не нужно выбирать».
Экзистенциализм определяется в энциклопедиях и философских справочниках через призму проблем, посвященных человеку, его существованию, развитию, его отношению к самому себе, другим, культуре, религии. Провозглашается связанность философии существования с герменевтикой, онтологией, персонализмом и антропологией. Характер этого философского направления характеризуется как плюралистичный, аморфный, неопределенный. Что есть феномен экзистенциализма на самом деле? Что скрывается за этим полным драматизма языком, отстаивающим феноменологические начала свободы, возвышающим отдельную личность и её аутентичность, утверждая противоречивость и в известном смысле трагичность её существования? Возможно ли объять глубину экзистенциализма? Пусть этот вопрос останется открытым.
Широкая и всеобъемлющая констатация трагичности и болезненности существования человека размышлениями экзистенциалистов превращала философию не в феномен «о чем-то», а делала её «чем-то», способным помочь человеку. Но помочь не преодолеть свои абсурдные чувства, убеждения и настроения, а искать в них своё подлинное Я и свои смыслы. Попробуем приблизиться к природе философии существования через один из центральных её вопросов — свободу, на которую обречен человек. Основоположник экзистенциализма Сёрен Кьеркегор писал, что «человек – экзистенция, соединяющая в себе вечное и временное, бесконечность и конечность, необходимость и свободу».
Виднейший представитель русского экзистенциализма Николай Бердяев говорит о его синонимичности с философией свободы. Определяя его именно через свободу, ограничивает ли философ экзистенциализм или, напротив, открывает перед нами его подлинную глубину? Итак, Бердяев писал, что «свобода является исходной и определяющей реальностью человеческого существования».
Свобода по своей природе двойственна, что демонстрируется через акт грехопадения как проявления свободы и выбора. Коротко говоря, следствием свободы может быть не только что-то вдохновляющее и априорно положительное, как, например, творчество, ведь, по мнению философа, свобода находит своё воплощение именно в нём, но и что-то разрушающее и непоправимое. В этом и заключается трагедия мира и «роковая участь человека». Что кроется за утверждениями о том, что свобода первична, что через неё определяется существование?Причиной бытия является свобода, она же становится целью, превращающей человека в творящее существо, принимающее участие в мире ценностей. Но подлинная свобода не соприкасается с выбором и свободой воли: «человек свободен, когда ему не нужно выбирать», потому что свобода — это создание. Свобода воли предполагает, что человек не выбирает навязанное, что порабощает и угнетает, а выбор означает избрание в рамках императивов, норм и законов. Поэтому свобода — это творчество, тайно нового и гениальность, ведь «гениальны могут быть забота о ближних, любовь, мучения над вопросом о смысле жизни».
Из чего следует, что она не обозначает лёгкости и наслаждения, а связывается с тяготой, трудностью и порой страданием, через которое человек приближается к делу Бога в мире. Необходимо сделать ремарку, что Бердяев отрицал причисление к экзистенциальным философам, что скорее значило отрицание принадлежности к атеистическому направлению экзистенциализма, так как основа его философии — экзистенция человека в априорном присутствии Бога.
В философии Льва Шестова свобода мыслится через противопоставление рациональности и знанию. Фундаментальной проблемой становится «власть идей», то есть неправильное выражение в знании отношения человека к миру и к самому себе. Философ писал, что «знание — непроницаемая оболочка, под которой живет, задыхается и умирает человек». Вечные истины, философские парадигмы далеки от стремлений к подлинности, творчеству и свободе человека. Здесь иррациональное противостоит рациональному как свобода объективации. Шестовым описываются ситуации внутреннего страха и отчаяния, присущие человеку, и их положительной стороной становится свобода.
Жизнь дуальна и диалектична, её проявления чудесного и подлинного неразрывно связаны с их противоположными феноменами; здесь рождается свобода, уничтожающаяся объективацией и рациональным, стремящимся охватить и объяснить истину знанием.
Другой представитель теистического экзистенциализма — Карл Ясперс. Здесь перед нами снова является человек как акт самотворения, как возможность собственного бытия, как незаконченность, как перманентная реализация и конструирование самого себя. В этом раскрывается глубина и смысл свободы. Согласно Ясперсу, она не может быть доказана или не доказана, выступая как субъективная категория, которая проявляется в актуальном выборе человека, когда тот имеет мужество признать ответственность за самотворение, за свою судьбу. При этом не отрицается язык обстоятельств, а именно определенные эмпирические факты, формирующие поведение и выбор человека, но это лишь часть определенной ситуации, которая нацелена на пробуждение свободы в человеке.
Существование законов, в том числе и моральных императивов как следствие свободы признается философом. Признавая свою свободу, человек признает свою конечность и пределы, стремясь их побороть. Это получает название пограничной ситуации. Примером может стать осознание смерти, причем не смерти как феномена неопределенного и общего, но как личной осознанной и принятой конечности. Это осознание порождает движение, цель которого преодолеть этот предел и границу. Познание пограничной ситуации и подлинное использование свободы помогает человеку постигать трансцендентное, не имея доказательств в подтверждение этому, то есть трансцендентное выступает здесь как субъективный и феноменологический феномен. В экзистенции человека главное свобода, которая неподвластна объективации.
В атеистическом течении экзистенциализма свобода также рассматривается детерминирующей и первичной. Жан-Поль Сартр провозглашает свободу универсальным онтологическим свойством человека, она снова определяет бытие.
Здесь свобода — коренная сущность сознания. Сартр настаивает на том, что «человек не мог бы быть то свободным, то рабом: он всегда и полностью свободен или он не существует». Философом отвергаются степени свободы и утверждается ее абсолютность и безусловность как для духа, так и для сознания. Сартр отрицает, что самая тяжкая и пограничная ситуация может уничтожить свободу. Человек не может себя чувствовать в одних ситуация менее или более свободным, чем в других. Сартр выводит субъективную формулу человека:
«Человек есть то, что он сам из себя делает».
Человек как самотворящая сущность, которая сама себя называет, создает и определяет через свободу. Человек как свобода. Из её безусловности следует и абсолютность ответственности. Весь мир на плечах человека. В одной из своих работ философ писал:
«Никогда мы не были более свободными, чем во время немецкой оккупации Франции».
Но если мы заменим в этой фразе только одно слово, она приобретает свой глубокий смысл: «Никогда мы не были более ответственными, чем во время немецкой оккупации Франции».
Согласно Сартру, известное утверждение о том, что свобода есть познанная необходимость, трансформируется в свободу как преодоленную необходимость. Человек — это свобода, которая является его трагедией и ответственностью.
Читайте также Сартр и Декарт: «Свобода — это единственное основание бытия»
Если обратиться с к абсурдному миру Альбера Камю, можно увидеть, что этот мир принадлежит человеку, который однажды, будучи поглощенным своими привычными рутинными практиками, задается вопросом: «Зачем это все?» Эта скука и отчаяние уводят человека в сторону от его монотонной жизни. Здесь свобода приобретает отчасти иной смысл, так как человек познает её принадлежность ему и её конечность. Абсурд даёт начало не только свободе, но и бунту человека, который впоследствии также не имеет никакого будущего. Абсурд Камю — это не вечная свобода, присущая религии, а свобода поступков, поэтому великой ценностью становится свобода быть.
По мнению немецкого философа Мартина Хайдеггера, сущность каждого человеческого Я мыслится и заключается в свободе.
Но найти подлинное Я — непросто, так как человек постоянно создает себя сам, ведь сформированной однажды и навсегда сущности не бывает. Согласно философу свобода мыслится на фоне «Ничто». «Ничто» выступает опытом смерти в жизни человека. Поэтому, признавая собственную свободу, человек также признаёт и то, что её ничто не может ограничить, она противостоит смерти. Хайдеггер говорил, что свобода «не в бытии, а в небытии». В данном контексте фундаментальным значением наделяется страх, с преодолением которого связывается достижение свободы. Страх как постоянный путник человека на пути самоопределения и попыток самопонимания.
Теистический и атеистический экзистенциализм объединяет осознание глубины и значения абсолютной свободы, которая дарована человеку или на которую он обречен. Свобода в теистическом течении данного направления исходит от Бога, как и человек. Она определяет существование человека, свидетельствует о трансцендентном, предполагает трудность и тягость, пограничные ситуации, а также самотворение человека.
В то время как атеистическое понимание пронизано отчаянием, исходящим от богооставленности — проблемы отсутствия Бога и потребности человека в нём. Здесь отсутствие Бога говорит о том, что «всё дозволено», о том, что человек — это самотворение, свобода, порождающая ответственность и трагедию, бунт и осознание конечности на фоне смерти. Мы видим, что экзистенциализм базируется на разных основаниях, но всегда приходит к одному знаменателю, к свободе. Можем ли мы сказать, что она подлинна? Претензия на истину противоречит природе экзистенциализма. Его не интересует подлинность свободы, достаточно лишь того, что она есть.
Подборка по теме
— Как Шопенгауэр, Кьеркегор и Ницше создали современную психотерапию
— Экзистенциальное сознание: что нам дает знание о конечности нашего существования?
— Я и Другой в структурализме и экзистенциализме
Обложка: Sisyphe, 1910-1925, Jules Desbois / Flickr / Yann Caradec
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
Похожие статьи
Русский экзистенциализм? — Журнальный зал
Из
всех русских мыслителей первой половины ХХ столетия Лев Шестов и Николай
Бердяев получили наибольшую известность за пределами России. Их часто упоминали
вместе как выразителей особого российского «религиозного экзистенциализма»,
сформулировавших его основные положения задолго до Карла Ясперса, Мартина
Хайдеггера и Жан-Поля Сартра. Отчасти это справедливо. Но, как неоднократно
писал Бердяев, европейский экзистенциализм не открыл российским мыслителям в
эмиграции ничего принципиально нового, ибо значительная часть
русских философов еще до революции была «экзистенциальными мыслителями»,
не исповедуя экзи-стен-циализм как особое мировоззрение. Иными словами, для
Бердяева «европейский экзистенциализм» был своеобразным «изобретением
велосипеда». И тем не менее и Шестов и Бердяев до сих
пор кочуют по учебникам и историям русской философии как неразлучная пара
«русских экзистенциалистов».
На самом же деле наряду с общими чертами их
взглядов столь же очевидны и фундаментальные различия. Что же такое «русский
экзистенциализм»?
Внешне
жизненная и творческая судьба Льва Исааковича Шестова
во многом неотделима от судьбы его друга-оппонента Николая Александровича
Бердяева. Они оба родились в Киеве и там же познакомились в конце 1902 го-да.
Случайно оказались вместе на встрече нового
1903 года, между ними возник спор, едва не закончившийся ссорой, но все
завершилось благополучно, молодые философы перешли на «ты», и с тех пор
началась их дружба, длившаяся более тридцати пяти лет. Позднее, уже в эмиграции
в Париже, Лев Шестов в беседах с единственным, пожалуй, человеком, которого
можно назвать его последователем, — Бенджаменом Фонданом вспоминал об этом так: «Мы никогда не были
согласны. Мы всегда сражались, кричали. Бердяев всегда упрекал меня в шестовизации авторов, о которых я говорю. Он утверждал, что
ни Достоевский, ни Толстой, ни Киркегор никогда не
говорили того, что я заставляю их говорить.
И каждый раз я ему отвечал, что он
оказывает мне слишком большую честь, и если это я действительно изобрел… то
должен был бы лопнуть от тщеславия».1 В свою очередь в своей
философской автобиографии «Самопознание» Бердяев следующим образом описывал их
встречу: «Я познакомился с человеком, который остался моим другом на всю жизнь,
которого я считаю одним из самых замечательных и лучших людей, каких мне
приходилось встречать в жизни. Я говорю о Льве Шестове,
который также был киевлянин. В то время появились его первые книги, и меня
особенно заинтересовала его книга о Ницше и Достоевском. Мы всегда спорили и у
нас были разные миросозерцания, но в шестовской
проблематике было что-то близкое мне. Это было не только интересное умственное
общение, но и общение экзистенциальное, искание смысла жизни».2
В
1905 году в Петербурге выходит четвертая книга Шестова,
сборник афоризмов «Апофеоз беспочвенности.
Опыт адогматического
мышления», ставшая своего рода манифестом раннего
периода его творчества. Семьдесят лет спустя французский исследователь русской мысли Жан-Клод Маркаде назовет эту книгу пророческой для развития
философии ХХ столетия.3
В
самом деле, утрата универсальной традиции, исчезновение корней, ощущение
потерянности, бездомности, беспочвенности становятся общими и для культуры, и
для философии прошлого столетия: Лев Шестов осознает и выражает это одним из
первых. Трагический скептицизм мыслителя, подвергающего «деконструкции»
устои и ценности современной цивилизации, является главной доминантой книги:
«Нужно усомниться не затем, чтобы потом снова вернуться к твердым убеждениям…
Нужно, чтобы сомнение стало постоянной творческой силой, пропитало бы самое
существо нашей жизни».4 Вслед за Ницше Шестов «философствует молотом» —
его метафизическое иконоборчество не знает пределов. Апофатическое ничто —
конечная и одновременно исходная точка мыслителя.
Ничто как конец, завершение и
одновременно абсолютная возможность…
С
одной стороны, «Апофеоз беспочвенности» вызвал почти скандальный резонанс —
появилось множество откликов, включая тексты Василия Розанова и Алексея
Ремизова, с другой — Шестову казалось, что его книгу
неправильно воспринимают и ее проблематику неверно истолковывают (кстати, и
впоследствии такое впечатление будет возникать у него от большинства рецензий
на его сочинения). В этот момент в марте 1905 года в журнале «Вопросы жизни»
появляется пространная статья Бердяева «Трагедия и обыденность»,
рассматривающая «Апофеоз беспочвенности» в связи с предшествующими работами Шестова. Этот текст один из лучших среди
написанных о Шестове до его эмиграции из России в
1920 году. Бердяев, несомненно, высоко оценивает новую работу Шестова, но при этом оговаривается, что лучшей его книгой
он считает предшествующую — «Достоевский и Ницше. Философия трагедии». «Апофеоз
беспочвенности» кажется ему опасным в том смысле, что, провозглашая адогматическое мышление в качестве абсолюта, книга
становится догматической… «Потерявшая всякую надежду беспочвенность
превращается в своеобразную систему успокоения, ведь абсолютный скептицизм
также может убить тревожные искания, как и абсолютный догматизм… Трагическая
беспочвенность не может иметь другого „апофеоза“, кроме религиозного и тогда
уже положительного».
5 Именно в этом первом
тексте Бердяева о Шестове (всего он напишет четыре
большие статьи о своем друге, не считая мелких рецензий) проступает вся
амбивалентность отношения мыслителей друг к другу. Как и для Шестова, основная метафизическая интуиция Бердяева — острое
ощущение царящего в мире зла, которое не может быть оправдано никакими
философскими системами, никакой теодицеей. Он такой же страстный спорщик,
полемист, неодно-кратно говоривший, что для выражения собственных идей ему надо
от чего-то оттолкнуться, вступить в полемику, — он должен мысленно представить
себе оппонента и спроецировать его вовне. Бердяев с
изначальным антиномизмом своей мысли и романтической
бунтарской установкой оставался человеком, не приемлющим догматизм любого рода,
все принудительное, навязанное извне — общественным мнением, коллективом или
даже Церковью. Как и Шестов, Бердяев в определенном смысле был
метафизическим анархистом, религиозным индивидуалистом, космополитом, для
которого «беспочвенность» являлась фундаментом творчества.
Но при этом талант
аналитика сочетался у него с синтетическим даром, огненная страстность — с
духовной трезвостью, анархическая устремленность — с соборностью, рыцарский
максимализм — с широтой и веротерпимостью, одиночество — с социальностью,
апофатическое философствование — с катафатическим.
Сложный, запутанный творческий путь молодого Бердяева (он был либеральным
марксистом, кантианцем, испытал сильное влияние Ницше и т. д.) завершился
принятием им христианства — и христианским мыслителем он оставался до конца.
Что
же касается Шестова, то для него антиномизм,
беспочвенность, адогматизм, апофатичность
остались определяющими характеристиками его мышления. Он был и остался «вечным
богоискателем», так и не выразившим до конца свой «символ веры». По иронии
судьбы он застрял где-то между Афинами и Иерусалимом, умозрением и откровением,
Ветхим и Новым Заветами, осознанно отказавшись от окончательного выбора. В
России в начале ХХ века Шестова считали скорее
писателем и литературным критиком, нежели философом: «Я никогда в университете
не изучал философии, никогда не посещал лекций по философии и не считал себя философом… Меня принимали за литературного
критика, так как мои первые книги были посвящены Шекспиру, Толстому, Чехову.
Да
я и сам себя считал скорее критиком…»6 И
лишь позднее в эмиграции, после появления таких книг, как «Власть ключей»
(1922) и «На весах Иова» (1929), после того, как он начал читать лекции по
философии в Сорбонне (исключительно из материальных соображений), Шестов
получил статус «философа», хотя и совершенно особого рода. Это различное
понимание предмета философии постоянно проявлялось в спорах с Бердяевым. Для Шестова даже Бердяев, презиравший «профессорскую
философию», был, тем не менее, «слишком сдавлен немецкой философией» и тем
самым лишен внутренней свободы. Бердяев же, как уже говорилось, упрекал своего
друга в «шестовизации» авторов. На что тот возражал
Бердяеву не менее убедительно: «Только потому, что я не изучал философию в
Университете, я сохранил свободу духа. Мне всегда ставят в упрек, что я цитирую
тексты, которые никто не цитирует, и нахожу заброшенные тексты. Возможно, если
бы я проходил курс философии, я цитировал бы только разрешенные тексты.
Вот
почему все цитаты я привожу в оригинале — латинском или греческом. Чтобы не
сказали, что я их „шесто-визирую“».
Иными словами, это был спор «философа» (Бердяев при всех оговорках относился к философии уважительно) и «антифилософа» — Шестова, который в своем творчестве следовал афоризму Паскаля: «Пренебрежение философией и есть истинное философствование». Оба мыслителя основывали свои идеи в первую очередь на личном опыте. Но для Шестова собственный экзистенциальный опыт был еще более существен, чем мнение величайших философских авторитетов. Его излюбленные герои — Авраам, Иов, Тертуллиан, Лютер, Паскаль, персонажи Толстого и Достоевского, Ницше и Киркегор — имеют к «профессиональной философии» весьма отдаленное отношение.
Из
этих разногласий вытекает главный спор о вере и разуме, который они вели на
протяжении всей тридцатипятилетней дружбы. В 1923 году в Париже на французском
языке выходит книга Шестова «Гефсиманская ночь»,
посвященная философии Блеза Паскаля.
Бердяев в личном письме Шестову сразу же высказывает свои впечатления. Он говорит,
что книжка очень хорошо написана, но ее концепция вызывает у него «живой
протест»: «Ты упорно не желаешь знать, что безумие Паскаля, как и апостола
Павла, было безумием во Христе. Благодать ты превратил в
тьму и ужас. Опыт ап. Павла, бл.
Августина, Паскаля, Лютера не имел ни малейшего смысла вне
христианства».7 Главный упрек Бердяева Шестову
заключается в том, что в полной мере проникать в христианскую драму Паскаля и
других мыслителей могут лишь люди, находящиеся внутри христианства и сами
обладающие подобным опытом, тогда как Лев Шестов стоит у его порога, так и не
решаясь сделать последний шаг: «Я думаю, что статично и бездвижно неверие и скептицизм. Я вижу „выход“ (против чего
ты больше всего восстаешь), потому что я верующий христианин и до конца всерьез
беру свою веру. „Выход“ и есть движение, безвыходность же есть кружение… И ты, и Шлецер (друг и
переводчик Шестова.
— П. К.), и все люди
вашего духа восстаете против всякого, кто признает положительный смысл жизни.
Но ведь признавать положительный смысл жизни и есть признак всякой религии. И
напрасно вы думаете, что состояние верующего не трагично, а трагично лишь
состояние неверующего. Как раз наоборот. Верующий большим
рискует. Верующий рискует проиграть вечную жизнь, неверующий рискует только
проиграть несколько десятилетий, что не так уж трагично и страшно».8
Ответ
Шестова чрезвычайно интересен, он не отрицает
важность христианского опыта, но при этом вносит существенные оговорки: «Опыта
твоего я не отрицаю и отрицать не хочу. Я спорю с
тобой, когда ты опыт, при посредстве готовых предпосылок разума, превращаешь в
„истину“. Ты заявляешь, что о христианском опыте не могут судить стоящие вне
христианства… Это очень характерно для тебя. В этом я
вижу тот „этический идеализм“, от которого ты на словах открещиваешься.
Так,
как ты говоришь, говорят и католики… Это желание свой
опыт признавать превыше всего унаследовано от древней этики и воспринято
христианством всех исповеданий и воинствующей философией всех оттенков».9
Но, согласно Шестову, это право на обладание истиной
является совершенно мнимым, и борьбе со всеми, «обладающими истиной», он,
собственно, и посвятил все свое творчество. Он убежден, что только опыт
переживания смерти или какой-либо аналогичный опыт трагического переживания
«открывает человеку глаза на суетность всяких земных привилегий, не исключая и моральных. «Тебе это кажется „тьмой“, но мне
кажется, наоборот, ужасом та „правота“, которой люди поклоняются, как
поклонялись идолам. Ведь идола можно сделать не только из дерева, но и из идеи.
„Единство“ истины — один из таких идолов».10 Именно в личной переписке
противоположность позиций друзей-оппонентов проявляется в полной мере. Если
Бердяев абсолютный персоналист, отчасти близкий к религиозному
экзистенциализму, его философия предельно антропоцентрична,
то поздний Шестов все более и более теоцентричен
(впервые это подметил известный историк русской философии отец В.
Зеньковский).
Бердяев стремится сблизить Бога и человека, тогда как для Шестова
в ветхозаветном духе между человеком и Богом все больше и больше разверзается бездна.
Таким
образом, говорить о принадлежности и Бердяева и Шестова
к экзистенциализму довольно сложно. Если Бердяев — христианский персоналист и
экзистенциальный мыслитель задолго до возникновения «экзистенциализма», то
Шестов — еще более одинокая фигура в пространстве европейской философии ХХ
столетия. К концу жизни их мировоззрения все больше расходятся, хотя при этом
они сохраняют теплые личные отношения. Различной оказывается и судьба их
наследия во Франции, ставшей для обоих второй родиной, как, впрочем, и на
Западе в целом.11 При жизни Бердяев имел
значительно большую известность в мире, чем Шестов, и по-сле Второй мировой
войны был даже номинирован на Нобелевскую премию. Однако это была известность
скорее не столько философа, метафизика, сколько специалиста и исследователя
«русской души», «русского коммунизма», православия и марксизма.
Как свободный
христианский мыслитель он плохо воспринимался и постепенно после Второй мировой
войны оказался практически забыт. Тогда как известность Шестова именно
благодаря его «беспочвенности», его критике рационализма, непринадлежности ни к
одной из конфессий постепенно росла. К столетию
мыслителя в 1966 году многие его работы были переизданы и переведены на
европейские языки, в разных странах (Голландия, Шотландия) возникают общества по
изучению его наследия.
Бердяев
же в Советской России с начала 1960-х активно читается в интеллектуальном
андеграунде как наиболее влиятельный христианский либеральный мыслитель. И,
наконец, с конца 1980-х в России начинается новый бердяевский
бум — бесчисленные издания и переиздания его работ,
продолжающиеся по сей день. И хотя так называемые «профессиональные
философы» по-прежнему воротят нос от его часто хаотических, сумбурных текстов –
еще с тех пор как ядовитый скептик Густав Шпет пустил
в оборот уничижительное «Белибердяев», — количество
переизданий его книг не уменьшается.
Но, как ни странно, значительная часть бердяевского наследия остается недоступной для читающей
публики. Главный «русский персоналист», помимо прочего, был блестящим, глубоким
историком мысли и культуры. Из философов его круга так много, как Бердяев,
никто не читал. И до 1917 года и в эмиграции им напечатаны в периодике сотни
статей, заметок, рецензий на самые различные литературно-философские и
политические темы, тексты о русских (от Блока до Бориса Поплавского) и западных
(от Жозефа де Местра, Гюисманса, Леона Блуа до
Хайдеггера и Мартина Бубера) авторах. Они еще ждут
своих издателей и читателей.
1 Benjamin Fondane. Rencontres avec Leon Chestov. Paris, 1982. р. 37—38.
2 Бердяев Н. Самопознание. Л., 1990. С. 133.
3 Русская религиозно-философская мысль ХХ века. Сборник статей под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975. С. 160.
4 Шестов Л.
Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления. Л., 1991. с. 88.
5 Цит. по: Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. Т. 1. Paris, 1983. С. 74—75.
6 Там же. С. 76—77.
7 Там же. С. 286.
8 Там же.
9 Там же. С. 287.
10 Там же. С. 288.
11 См.: Русская религиозно-философская мысль ХХ века.
Религиозный экзистенциализм: книги и лекции
К. Малевич. «Два крестьянина на фоне полей»
Экзистенциализм — мощное философское направление XX века, до сих пор весьма популярное (для массового читателя экзистенциализм в огромном большинстве случаев до сих пор остается философией по преимуществу). При этом под «экзистенциализмом» имеют в виду чаще всего тексты Сартра и Камю — то есть атеистическую форму экзистенциализма. Однако же экзистенциализм зародился как христианская философия, и большинство экзистенциалистов — христиане (или религиозны в том или ином смысле).
Оно и понятно: господство позитивизма, материализма, атеизма, «смерть Бога», ощущение, что «объективная истина за атеизмом», привело христианскую мысль к поискам новых форм для выражения истины христианства на современном этапе. Пусть «наука», «прогресс» побеждают, пусть «религия — суеверие», но проблема в том, что все это игнорирует главное — человека, его субъективность, его единичность, его отчаяние, боль, страдание, веру, безверие и т. д. и т. д. Вот в этой области, игнорируемой позитивизмом-материализмом-
Собственно экзистенциализм появился как альтернатива модерну (материализму/атеизму/
О «резонах сердца», кратчайшая суть экзистенциализма в его противостоянии с «объективной истиной»: «У сердца есть свой разум, о котором наш разум ничего не знает». «Бога познают сердцем, а не рассудком. Вот что такое вера. Бог является сердцу, а не рассудку».
О «мыслящем тростнике», чисто экзистенциалистское определение человека (огромная вселенная и ничтожный человек, но человек за счет своей субъективности экзистенциально «больше» вселенной): «Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий.
Чтобы его уничтожить, вовсе не нужно, чтобы на него ополчилась вся Вселенная: довольно дуновения ветра, капли воды. Но пусть бы даже его уничтожила Вселенная, — человек все равно возвышеннее своей погубительницы, ибо сознает, что расстается с жизнью и что он слабее Вселенной, а она ничего не сознает.
Паскаль — это еще XVII век. В XIX веке — веке полного торжества материализма/атеизма/
Помимо прочего, «Страх и трепет» — литературный шедевр, чудесная проза. Собственно, большинство экзистенциалистов
Другие, не менее замечательные его тексты смотрите здесь.
Католик Паскаль, протестант Кьеркегор и православный Достоевский — автор не только важный для экзистенциализма, но и сам экзистенциалист, что может быть всего лучше видно по его «Запискам из подполья» (текст и аудиоверсия). Тем паче, что текст этот и написан чисто философски, как монолог героя о его идеях, это, в сущности, философский трактат по экзистенциализму, притворяющийся беллетристикой. «Записки» посвящены как раз единичной субъективности в ее противостоянии с «объективной истиной», тому, что нечто самое важное, «самая выгодная выгода» в никакой «разум», ни в какую «общеобязательную истину» не уложится:
«Помилуйте, — закричат вам, — восставать нельзя: это дважды два четыре! Природа вас не спрашивается; ей дела нет до ваших желаний и до того, нравятся ль вам ее законы или не нравятся.
Вы обязаны принимать ее так, как она есть, а следственно, и все ее результаты. Стена, значит, и есть стена… и т. д., и т. д.». Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Даже и злиться, выходит, тебе не на кого; что предмета не находится, а может быть, и никогда не найдется, что тут подмен, подтасовка, шулерство, что тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто, но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас все-таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит!
Господа, я, конечно, шучу, и сам знаю, что неудачно шучу, но ведь и нельзя же все принимать за шутку. Я, может быть, скрыпя зубами шучу. Господа, меня мучат вопросы; разрешите их мне. Вот вы, например, человека от старых привычек хотите отучить и волю его исправить, сообразно с требованиями науки и здравого смысла. Но почему вы знаете, что человека не только можно, но и нужно так переделывать? из чего вы заключаете, что хотенью человеческому так необходимо надо исправиться? Одним словом, почему вы знаете, что такое исправление действительно принесет человеку выгоду? И, если уж все говорить, почему вы так наверно убеждены, что не идти против настоящих, нормальных выгод, гарантированных доводами разума и арифметикой, действительно для человека всегда выгодно и есть закон для всего человечества? Ведь это покамест еще только одно ваше предположение.
Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества. Вы, может быть, думаете, господа, что я сумасшедший?
Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту».
Другие тексты Достоевского смотрите здесь. Подборка множества произведений о Достоевском здесь.
Собственно экзистенциализм (Паскаля, Кьеркегора и Достоевского приписали к экзистенциалистам задним числом) зародился в России начале XX века — в лоне православной мысли. Николай Бердяев — вот великий христианский экзистенциалист, думавший всю жизнь о человеческой свободе, о отношениях Бога и человека, о Боге как свободе, о Христе как освободителе, о человеке в свободе своей, ищущем Бога.
Для примера давайте возьмем одну их его явственно экзистенциалистских книг «Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения». Бердяев как мыслитель сформировался в парадигме новоевропейской философии (другое дело, что он к ней не принадлежал, собственно, был одним из тех, кто разрушил ее). Для нее была характерна редукция реальности (в этой редукции погибали личность, свобода, мир) к изолированному субъекту, извне познающему внешний объект. Бердяев под эту схему подвел фактически само грехопадение: Божий мир, пав, раскололся на одиноких субъектов и объективное бытие.
Бердяеву всегда был свойственен дуализм, но не онтологический, а экзистенциальный, как борьба двух сил, как два состояния мира. Решение о состоянии мира проходит через свободу человека. Дух, свобода, личность — пространство общения, свободы и любви — истинный мир Божий. Мир объектов, объективация, необходимость, мир вещей, а не личностей — мир сей, падший. Фактически об этой мировой борьбе и идет речь в книге «Я и мир объектов».
Другие его многочисленные книги и статьи смотрите здесь.
Рядом с Бердяевым — Лев Шестов, наиболее яростный, радикальный экзистенциалист, этакий ультраэкзистенциалист — именно в этом качестве он философ веры по преимуществу — и именно библейской веры. Его называют «антифилософом»: главной стремлением Шестова было вырваться из пут сознания, считающее, что оно — основание мира, из схем и абстракций разума, закрывающих реальность. Борьба с «самоочевидностями» — очевидностью смерти, страдания, того, что мир навязывает человеку. Для него они воплощались в рационализме и гуманистической морали. Он не мог идти по основной магистрали философии, чтобы снова не впутаться в дискурс мира сего: он выбирает формы афоризма и комментария. Главное для Шестова — выбраться из плена иллюзий «общеобязательных суждений» — к Богу. Шестов захвачен стихией Писания: особенно пророками и апостолом Павлом. Именно Библия, бросающая вызов миру, с ее воплем к Богу и ответом Бога на него — главное свидетельство того, что «самоочевидности» — страшная иллюзия, обман.
«Ум ведет к необходимости, вера ведет к свободе» — эта цитата могла бы сойти за шестовский девиз. «Оглядываться на каждом шагу и спрашивать разрешения у истины, — пишет Шестов, — нужно лишь постольку, поскольку человек принадлежит к эмпирическому миру, в котором и в самом деле господствуют законы, нормы, правила… но человек ищет свободы и рвется к божественному». Вероятно, самый яркий эпизод шестовской борьбы против «разума» — «Апофеоз беспочвенности» (текст и аудиоверсия). Другие его книги смотрите здесь.
Примерно в тоже самое время во всем западном мире пробуждается другие версии экзистенциализма — мир под грохот мировых войн, революций и тоталитаризмом просыпался от сна материализма/атеизма/
«О трагическом чувстве жизни» — главная его философская книга. Здесь наиболее полно вскрыта тема неизбежной смерти и чаемого бессмертия.
Унамуно часто называют «верующим атеистом»: для разума Бог невозможен, для экзистенции, конкретного «вот этого» существования — нужен только Бог. Выход из этой апории — кихотизм: вера в абсурд, вера, несмотря на очевидность. Перед очевидным фактом конечности всего сущего человек все-таки живет так, как будто бы вечность существует: только так возможны творчество, любовь, дружба, материнство. Вера и сомнение здесь — одно. Символ такой юродивой веры для Унамуно — Дон Кихот (или более широко — Воскресший Христос — «безумие для эллинов, соблазн для иудеев»).
Унамуно — один из самых ярких и честных представителей религиозности XX века — веры Гефсиманского борения, но не Пасхи. После атеистического Просвещения, перед лицом катастроф XX века такая форма веры, наверное, закономерна. Унамуно писал: «Те, кто верит, что они верят в Бога — но без сердечного неистовства, без мучений разума, без неуверенности, без сомнений, без доли отчаяния даже в утешении, — верят лишь в Идею Бога, но не в самого Бога.
[…] разум сильнее воли. Они не в состоянии вырваться из тисков разума, он тянет их к злобе и презрению. Их охватывает отчаяние, они отрицают в отчаянии, и Бог нисходит к ним, открывая им Себя в самом их отрицании Его». Другие книги Унамуно смотрите здесь.
Параллельно с Унамуно, во Франции Габриэль Марсель создавал свою версию католического экзистенциализма. «Быть и иметь» (включающий «Метафизический дневник (1928–1933)» и резюмирующий его «Очерк феноменологии обладания») — одна из центральных книг христианского экзистенциализма. Дневниковая форма принципиальна: не система, не ряд силлогизмов, а броски мысли, живое мышление живого человека. Россыпь мыслей «Метафизического дневника» Габриэля Марселя можно, огрубив, свести к оппозиции любовь/свобода/тайна — обладание/проблема (в сфере свободы такие вещи как зло, грех, любовь, бессмертие — живые тайны, касающиеся самого существа человека, в сфере обладания — мертвые проблемы, игнорирующие живого человека).
«Иметь, обладать» — есть противоположность бытия/свободы, отсюда первоинтуиция Марселя: человека вообще не существует, есть вот это конкретное одушевленное тело (как это «обладать своим телом?»). Другие тексты его тексты смотрите здесь.
«Теистический экзистенциализм» литовского католического мыслителя Антанаса Мацейны — поздняя версия экзистенциализма. Интересно, что Мацейна продолжает традиции русской философии, то есть тут у нас — католический извод русской православной мысли. «Драма Иова» Мацейны — попытка философской интерпретации Книги Иова с позиций религиозного экзистенциализма. Автор в частности пишет:
«Сознание, вразумленное Откровением, что человек есть образ Божий, не могло примириться с тем, что этот образ своим бытием не раскрывает того, кого он являет. Совершенно невозможно, чтобы человек, будучи сотворен по образу Бога, был бы настолько омрачен, что в этой его омраченности бесследно исчез бы его Творец. Поэтому «Драма Иова» и взяла на себя трудную задачу в экзистенции раскрыть трансценденцию.
И томистская, и экзистенциальная философия признают, что человек не имеет в себе основы для своего существования и потому всегда находится перед лицом небытия. «Драма Иова» как раз и является попыткой как можно полнее раскрыть это удивительное свойство существования и именно в нем увидеть сущностную предназначенность человека Богу; предназначенность, которая кроется в самой онтологической структуре человека и является изначальной и независимой от сознательной установки человека по отношению к Господу. Человек может не найти Бога или не принять Его, руководствуясь своей волею. Но сделать это своим бытием он не может, ибо оно все до самых своих глубин так сплетено, что собою выражает Бога, ищет Его и вопрошает Его, невзирая на то что сознательные уста даже словом о Боге не упоминают. Экзистенция есть вопрос, раскрытый перед лицом трансценденции. Это главная мысль “Драмы Иова”».
Другие книги Мацейны смотрите здесь.
«Философские пропасти» — цикл очерков преподобного Иустина (Поповича).
Их жанр нелегко определить: емкие, цельные тексты, совместившие в себе философию, богословие, высокую поэзию, проповедь и притчу. В философской терминологии это творение Иустина (Поповича) можно отнести к экзистенциализму: вопль человеческого существа среди бессмыслицы, зла и тленности мира к Богу. Философия ввергает человека в пропасти «проклятых вопросов». Подлинная философия знает, что единственный выход — «взывать из бездны к Господу» вслед за Псалмопевцем.
«Этот мир… Что такое этот мир со всеми своими муками и тяжестями, трагедиями и страстями, как не безнадежный смертник? Да, безнадежный смертник, который постоянно в муках умирает и никак не умрет. Что нам остается? Скрежетать зубами и бунтовать? Но против кого и против чего? Эх, тщедушное человеческое создание никак не может найти главного виновника?! Оно дано людям лишь в той мере, чтобы они могли им тщетно мучиться, ощущая свою трагическую безысходность в этих ужасных условиях существования. Сознание человека — маленький светлячок в непроглядной ночи, повсюду вокруг сплошная темнота и непроглядный мрак.
Гонимый неким внутренним беспокойством, бедный светлячок мчится из мрака в мрак, из малого в больший. Но вершина ужаса в том, что величайший мрак есть наименьший из тех, что дальше. Итак — бесконечность мрака».
Другие книги прп. Иустина здесь.
Мартин Бубер — это уже иудейский экзистенциализм (Шестов хоть и явно «билейский мыслитель», но внеконфессиональный, можно его считать как иудейским, так и христианским мыслителем). Бубер — один из основателей философии диалога. Он развивал свою мысль исходя из религиозного опыта Израиля с одной стороны, с другой — в контексте современной ему европейской философии. Иначе: Бубер концептуализирует библейскую веру (Танах и опыт Богоизбранного народа) в контексте философии (пост)христианской традиции (которая тоже, конечно, восходит так или иначе к Писанию). Главный его текст — философская поэма «Я и Ты»: Бог как вечное Ты, к Которому обращается человеческое Я и противостоящие Я и Ты, — Оно как мир отчуждения, греха, зла, смерти.
Другие его тексты смотрите здесь.
Мы подошли к двум титанам немецкого экзистенциализма — Ясперсу и Хайдеггеру. Раз экзистенциализм это философия веры в условиях «смерти Бога», надо нам задеть тему провозгласителя «смерти Бога» — Ницше. Ницше известен как величайший антихристианский философ. Ясперс в своем небольшом исследовании «Ницше и христианство» показывает, что с отношением Ницше к христианству все совсем не так просто.
Общая логика отношений Ницше и христианства Ясперсом намечается так:
«Захваченность Ницше христианскими импульсами, затем — использование их в борьбе против христианства и, наконец, поворот вспять, в котором вновь отвергается все, что было позитивно утверждено наперекор ранее отвергнутому христианству, — это движение составляет основную структуру ницшевского мышления».
Хайдеггер хоть и начинал как экзистенциалист, всегда от экзистенциализма открещивался и правильно делал. Экзистенциализм был чем-то вроде стратегического отступления веры в условиях победы атеизма/материализма/
Так цельной философии не построишь. Хайдеггер был тем, кто снова пошел в атаку: он наметил философию уже целостную и совершенно новую, уже и постмоденую, постатеистическую, постэкзистециалистскую — философию Бытия, в его различии с сущим, философию Последнего Бога. Хайдеггер провозгласил «Другое начало» философии, «преодоление метафизики»: то есть если экзистенциализм был обороной от того, что Хайдеггер называл метафизикой (результирующей в наукообразной, «объективной» философии), то собственная философия Хайдеггера была уже преодолением её, новой парадигмой мышления. После этого «экзистенциализм» уже не нужен, он Хайдеггером преодолен: собственно настоящий экзистенциализм с ним (в нем) и закончился (у Камю и Сартра — уже послесмертие экзистенциализма в его атеистической версии).
«О поэтах и поэзии. Гёльдерлин. Рильке. Тракль» — три статьи Хайдеггера: «Гёльдерлин и сущность поэзии», «Нужны ли поэты?», «Язык поэмы». Один из главных философов за всю мировую историю дает образцовое толкование поэзии.
Но не только этим замечательны эти тексты, особенно «Нужны ли поэты?». Это принципиально важный текст для понимания религиозной и одновременно — социальной философии Хайдеггера.
Современная эпоха, по Хайдеггеру, есть мировая ночь, откуда ушли старые боги и не пришли новые. День богов закончился вечером Христа, ныне же нет и Христа (то есть Христос запустил процесс обезбоживания). Мировая ночь, время скудости и убогости характеризуется поставом: техникой, производственно-
Цитата:
«Отсутствие Бога означает, что больше ни один бог не собирает вокруг себя зримо и бесспорно людей и вещи и не выстраивает из этого собрания мировую историю и человеческое в ней пребывание. Но в отсутствии Бога дает о себе знать еще и нечто худшее. Не просто и не только боги сбежали, но в мировой истории угасло само божественное сияние. Время ночи мира — это скудное, жалкое, убогое время, ибо и становится оно все более скудным и смутным. Стало оно уже настолько оскудевшим, что не может, не в состоянии замечать отсутствия Бога в качестве отсутствия».
«Долго тянется скудно-бедственное время мировой ночи. Достаточно долго ему добираться даже до ее середины. В полночь этой ночи скудость времени наибольшая. Тогда бедствующее время не в состоянии познавать даже свою убогость и скудость. Эта неспособность, когда даже скудость скудного оказывается во мраке, и есть абсолютная этого времени убогость».
О сложных отношениях Хайдеггер/христианство смотрите здесь.
Отметим все же два текста экзистенциалистов-атеистов.
«За закрытыми дверями» (текст и аудиоверсия) — знаменитая пьеса Сартра, именно отсюда знаменитое «ад — это другие». Сартр — атеистический экзистециалист, но эта пьеса просто напрашивается на христианское толкование. Действительно, если забыть убеждения Сартра и просто прочитать пьесу, то она предстанет как прекрасная христианская притча о аде и грехе. Три грешника в аду: и Сартр блестяще показывает диалектику греха, как грех запирает грешника в аду.
«Чума» Камю (текст и аудиоверсия) — один из главных романов XX в., подходящее чтение для времени пандемии, хотя надо иметь в виду, что чума здесь не только болезнь, но и символ вообще мирового зла (конкретнее — символ нацизма). Камю — один из основоположников атеистического экзистенциализма, то есть очевидно не христианин, но в качестве задающего «проклятые вопросы» — таки находящийся в области христианской мысли. Это хорошо видно по «Чуме», по факту повторяющей проблематику «Братьев Карамазовых»: дело не в бытии Бога, а в том, что мир полон зла, страданий, в частности — невинного страдания, страдания детей.
Зная это, нельзя принять ни Бога, ни какого-либо вообще «оправдания» зла: абсурд. Главный герой, честно принимая этот абсурд, противопоставляет ему активное противоборство злу. Такова позиция атеистического экзистенциализма.
Но в «Чуме» есть и другая позиция — священник, сначала чуть ли не с радостью встретивший чуму как справедливое наказание от Господа. Но такой мстительный триумфализм быстро проходит, когда священник встречается с реальными страданиями и смертями людей, детей. К концу романа он изменит позицию, не отрекаясь от христианства: силой абсурда все равно надо верить в Бога, в справедливость Его Замысла, при этом подлинное христианство — в активном противоборстве злу. Так и атеистический экзистенциалист, и христианский экзистенциалист вместе борются с чумой.
Курс лекций замечательного современного философа Петра Рябова о экзистенциалистах (все упомянутые нами выше персоналии у него есть, кроме Достоевского, несколько рябовских лекций о котором вы найдете здесь).
Три лекционных курса недавно скончавшегося великого христианского мыслителя Сергей Хоружего: «Становление нового антропологизма в европейской мысли XIX–XX вв.» (там есть о Кьеркегоре, Хайдеггере и Ницще; курсу соответствует книга «Фонарь Диогена»), «Философия Кьеркегора как антропология размыкания», «Хайдеггер плюс: философия Хайдеггера и ее выходы в проблематику современной мысли».
Курс Сергея Пименова «История философии от эпохи Просвещения до XX века» заканчивается тремя лекциями об экзистенциалистах (Хайдеггер, Ясперс, Сартр).
Отметим несколько экзистенциалистских трактовок самого же экзистенциализма:
— Три книги Льва Шестова: «Достоевский и Ницше», «Киргегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в пустыне)», «На весах Иова» (там о Паскале и Достоевском).
— Статьи Бердяева «Сартр и судьба экзистенциализма», «Лев Шестов и Киркегор», «Основная идея философии Льва Шестова».
Книга Бердяева «Миросозерцание Достоевского».
— Книга Мацейны «Великий Инквизитор» (о Достоевском, разумеется).
— Напоследок неэкзистенциалистская книжка, которая поможет увидеть экзистенциализм в другой перспективе — «От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор» Карла Лёвита (ученика Хайдеггера).
В этой книге сравниваются два главных ученика Гегеля — Маркс и Кьеркегор. В своей борьбе с Гегелем они лишь продолжают в разных направлениях его мысль. Для Гегеля Конец истории уже произошел, христианство «снято» в современном обществе. Маркс и Кьеркегор же считают, что Конец истории только впереди. Оба восстают против буржуазного общества в ужасе перед самой мыслью о том, что оно — завершение истории человечества. Оба зовут к революции. Маркс — к внешней, социальной. Кьеркегор — к внутренней, экзистенциальной. Даже в своей борьбе с христианством они в глубине едины — Маркс отвергает современное ему христианство, как ложное сознание, но и Кьеркегор, этот великий христианский мыслитель, тоже борется с современным предавшем себя христианством во имя христианства подлинного, тоже против «ложного сознания».
Самое интересное в книге — то, что социальная революция Маркса и экзистенциальная революция Кьеркегора имеет один источник, они — две стороны одной монеты, внешнее и внутреннее недовольство капитализмом (хотя, по Лёвиту, скорее получается, что эти двое разорвали мысль Гегеля пополам). Тема книги, таким образом — «преобразование и искажение гегелевской философии абсолютного духа в марксизм и экзистенциализм Марксом и Кьеркегором». Так экзистенциализм ставится в весьма интересной перспективе — в сравнении и сродстве с гегелианством и марксизмом (кои, как правило, никак с ним не соотносят, хотя, скажем, Бердяев начинал как марксист — и всегда оставался «левым», а Сартр как раз смыкал марксизм и экзистенциализм — эта тема поднимается в вышеупомянутой статье Бердяева).
Подписывайтесь на канал Предание.ру в Telegram, чтобы не пропускать интересные новости и статьи!
Присоединяйтесь к нам на канале Яндекс.
Дзен!
Редактор медиатеки «Предание.Ру»
Рорти как зеркало континентальной философии: экзистенциализм Сартра в свете лингвистического поворота
Философия Р. Рорти рассматривается в сопоставлении с экзистенциалистской философией Ж.- П. Сартра. В качестве основы сравнения -утверждается антиэссен-циалистский характер работ обоих авторов. Анализируется главный тезис Рорти в этой связи о несводимости бытия-для-себя (pour-soi) к бытию-в-себе (en-soi). Принятие Рорти лингвистического поворота в философии приводит его к некоторой форме лингвистического экзистенциализма, которая согласуется с утверждением Сартра об отсутствии трансцендентального эго.
Действительно, в его работах он сталкивает на одной «площадке» таких философов, как Гегель, Дьюи, Хабермас, Ницше, Хайдеггер, Куайн, Дэвидсон, Деррида, Фуко. Список можно продолжить в обе стороны — и к Платону, и к недавним политическим баталиям о либерализме. В результате им была создана новая философская традиция, судьба которой после смерти Рорти вызывает значительный интерес. В остром противостоянии аналитической философии и континентальной философии, которое свойственно философским факультетам Западной Европы и США, Рорти сыграл важную роль, «переметнувшись», как уже отмечено выше, в лагерь сторонников континентальной философии. Одинаково компетентный в обеих областях, он сводит воедино Д. Дэвидсона и Ж. Деррида, Л. Витгенштейна и М. Фуко, М. Хайдеггера и Д. Дьюи. Его громкая известность в первую очередь обязана приписываемому ему релятивизму в отношении понятия объективной истины, но не в последнюю очередь -оригинальным интерпретациям современных философов, основанным на прагматистском кредо Рорти.
Последнее в концентрированной форме можно найти в ранних его статьях [2]. Многочисленные статьи, собранные в четырех томах, призваны продемонстрировать преимущества прагматизма как некоторого рода «цемента», скрепляющего с первого взгляда совершенно различные философские системы и взгляды [3]. Однако наибольшую известность приобрела книга Рорти «Философия и зеркало природы» [4], в которой сочетание «аналитических» и «континентальных» тем приобрело систематическое выражение. Именно эта книга стала одно время самым читаемым философским произведением в гуманитарных кругах Америки, отнюдь не ограниченных собственно философской аудиторией. Среди особенностей философского стиля Рорти следует отметить его упор на важность «пограничных» — между философией и беллестристикой -сочинений, который проявляется не только в прямой поддержке тезиса Ж. Деррида, что философия и есть вид беллетристики, но многократным обращением к анализу художественных произведений, что особенно выпукло видно в работе «Контингентность, ирония и солидарность» [5].
М. Пруст, М. Кундера, В. Набоков, Дж. Оруэлл — лишь краткий перечень литераторов, которые обсуждаются Р. Рорти. В этом ключе неудивительно, что Рорти уделяет много внимания экзистенциалистским идеям, поскольку некоторым экзистенциалистам, особенно Ж.-П. Сартру и А. Камю, свойственно наиболее удачное изложение своих идей в беллетристическом виде. Но помимо этого обстоятельства, взгляды Сартра и Рорти сходны и в чисто философ -ском плане: антиплатонистская направленность экзистенциализма Сартра находит отклик у Рорти, в частности, в проблеме сущности человека. Хотя в сочинениях Рорти не найти статей, специально посвященных творчеству и идеям Сартра, имя последнего разбросано по статьям и книгам Рорти. В этой связи представляет интерес исследование, в какой степени идеи экзистенциализма в версии Сартра нашли отражение в творчестве Рорти, который в определенном отношении явился зеркалом континентальной философии. Вопрос состоит в том, является ли это зеркало верным или же оно искажает подлинное видение Сартром философских проблем.
Именно в подобном искажении обвиняли Рорти почти все его современники, попавшие в его попытки переописания современного философского ландшафта. Традиционное противостояние аналитической и континентальной философии, при всей условности отнесения того или иного философского учения к одному из этих направлений, включает в себя много параметров, обсуждение которых заполняет многочисленные страницы в философской литературе. Один из них — это роль так называемого лингвистического поворота, который и сформировал аналитическое направление. Поскольку лингвистический поворот занял важное место в формировании взглядов Рорти, при сопоставлении философских взглядов Рорти и Сартра одним из важнейших аспектов является понимание Рорти роли языка в философском дискурсе. Для сопоставления взглядов Сартра и Рорти требуется какая-то общая платформа, потому что в противном случае они могут оказаться просто несоизмеримыми или же несопоставимыми. Но для этого в первую очередь надо понять, что Рорти мог найти созвучного в том, что стало после Сартра называться «экзистенциализмом», потому что в это расплывчатое направление Сартр внес много своего, специфичного понимания природы человека.
Стоит отметить, что при этом имеется в виду «ранний Сартр», который фокусирует внимание на святости каждого индивидуального сознания, которое является результатом субъективного и индивидуального опыта личности в мире. «Поздний Сартр» перенес свое внимание на социальные структуры, которые препятствуют обретению личностью индивидуального сознания и внутренней свободы. Эти вопросы включают, среди прочих, капиталистическую эксплуатацию, колониализм, расизм. Обоим мыслителям присуща ярко выраженная позиция гуманизма, но Рорти в своем обсуждении Сартра имеет в виду прежде всего проблемы человеческой личности. Экзистенциализм Сартра можно упрощенно описать в виде следующих тезисов: 1. Существование предшествует сущности. 2. Человеческоесущест-во не имеет фиксированной сущности или природы. 3. Бытие для-себя (pour-soi) и бытие-в-себе (en-soi) являются фундаментальными измерениями бы-тия-в-мире. 4. Не существует трансцендентального Эго. 5. Сознание спонтанно и свободно. 6. Я (сознание) может быть объективировано и овещест-влено.
7. Мы можем вводить себя в заблуждение о свободе, и поэтому «дурная вера» остается постоянной возможностью. 8. Философский и научный детерминизм вводит нас в заблуждение относительно условий человеческой жизни. 9. «Другие» могут и пытаются определить и ограничить нас. 10. Индивиды имеют проекты, и эти проекты помогают определить Я. Эти тезисы по сути представляют онтологию Сартра, которая изложена им как в собственно философских произведениях, так и в беллетристике [6]. Отмечая сразу, что для Рорти неприемлем пункт 5 тезисов, а также частично п. 8, следует допустить, что онтология должна быть трансформирована в структуру, которая является у Рорти результатом лингвистического поворота. Естественно ожидать внешнего несходства онтологии Сартра и ориентированной на язык позиции Рорти, поскольку они принадлежат практически разным эпохам в развитии философии сознания (начало XX века в сопоставлении со второй половиной этого же века). Однако их роднит многое, и главным является опасение обоих мыслителей, что стремление к трансцендентности искажает объяснение природы человека.
Сопоставление двух мыслителей в определенном смысле является односторонним, поскольку речь идет об интерпретации Рорти идей Сартра, а большинство философов буквально приходят в ярость от интерпретаций Рорти, которые, с их точки зрения, искажают принятые нормы и традиции. Однако если принять во внимание главный тезис Рорти о несводимости бытия-для-себя (pour-soi) к бытию-в-себе (en-soi), нужно признать такую интерпретацию Сартра вполне законной. Кроме того, оба мыслителя являются антиэссенциалистами. Два типа бытия у Сартра призваны высветить специфику сознания. Бы-тие-в-себе описывает вещи, которые вполне определены и имеют сущность, и все же не осознают себя или своей сущности. Под эту категорию подпадают неодушевленные предметы. Для описания человеческих существ Сартр использует категорию бытия-для-себя, и под нее подпадают обладающие сознанием и, кроме того, осознанием своего собственного существования. Наконец, обладающие бытием-для-себя не имеют сущности. В философской системе Сартра постоянно используется взаимодействие между двумя типами бытия.
Концептуальный аппарат интерпретации, который использует Рорти, включает два важных различения. Первое касается нормального и аномального дискурсов. Второе обращается к различию двух типов философий -систематической и наставительной (edifying). Различие между нормальным и аномальным дискурсами обобщает различение Т. Куном «нормальной» и «революционной» науки [7]. Нормальный дискурс в этом смысле происходит в рамках множества принятых конвенций, в то время как аномальный дискурс случается, когда человек, не принимающий во внимание этих конвенций или попросту не знающий их, присоединяется к дискурсу. «Результатом аномального дискурса может быть все, что угодно, — от полной бессмыслицы до интеллектуальной революции, и никакая дисциплина не может описать этот дискурс» [4. С. 237]. Контраст между «систематической» и «наставительной» философией иллюстрируется Рорти тем обстоятельством, что систематические философы выдвигают аргументацию, в то время как «великие философы-наставники настроены на то, чтобы реагировать сатирой, пародиями, афоризмами.
Они знают, что их работа потеряет свою суть, когда период, на который пришлась их реакция, завершится. Они намеренно периферийны» [4. С. 273]. Используя приведенные различения, можно понять суть интерпретации Рорти экзистенциализма. «Принять «экзистенциалистскую» позицию по отношению к объективности и рациональности, свойственную Сартру, Хайдег-геру и Гадамеру, имеет смысл только тогда, когда мы делаем сознательный отход от вполне понятных норм. «Экзистенциализм» есть внутренне присущая движению мысли реакция, которая имеет смысл только как оппозиция традиции» [4. C. 271]. Таким образом, экзистенциализм является наставительной философией, и «как всякий наставительный дискурс, он аномален, будучи призванным вытащить нас из нашего старого Я силой непривычности, чтобы помочь нам в становлении новых существ [4. С. 266]. Ясно, что при понимании экзистенциализма как наставительной философии под сомнение ставятся такие вечные категории, как истина и объективность. Любое исследование, которое заранее отказывается от этих своих характеристик, резко отходит от стандартов и норм философии.
Но это не значит полного отказа от понятия истины. Просто нормальное участие в нормальном дискурсе есть один из многих проектов, один из способов бытия в мире. Больше того, нормальный дискурс предшествует аномальному, поскольку сначала мы должны описать себя en-soi утверждениями, которые объективно истинны, и только после этого перейти к рассмотрению себя как pour-soi. Экзистенциалистский дискурс всегда паразитирует на нормальном дискурсе [4. С. 270]. Наконец, есть еще один аспект интерпретации Рорти философии Сартра, который опять-таки увязывает два категориальных аппарата. «Наставительная философия имеет целью разговор, а не открытие истины…Различие между разговором и исследованием аналогично различению Сартром размышления о себе как pour-soi и en-soi. Однако здесь есть и значительное расхождение между Рорти и Сартром. Для последнего различие между pour-soi и en-soi имеет метафизическое обоснование (что видно уже из одной только терминологии, восходящей к Канту), в то время как для Рорти это просто различие между двумя видами дискурса.
Больше того, Рорти трактует en-soi как нормальный дискурс, a pour-soi приравнивается им к аномальному дискурсу. Как уже было сказано, pour-soi Сартра является аналогом выбора альтернатив у Рорти. Именно альтернативность такого рода является условием выбора и ответственности, по Сартру. Не может быть ответственности, если знание неизбежно, и только наличие альтернатив в виде аномального дискурса есть непременное условие свободы, поскольку объективация Я в терминах множества фиксированных детерминистских категорий есть форма самообмана. Важным обстоятельством является антиэссенциалистская направленность обоих мыслителей. Для них не существует какого-то привилегированного описания Я, как и нет привилегированного, согласно Рорти, описания реальности. По Сартру, любое наше описание неизбежно связано с ценностями, которых мы придерживаемся, и эти ценности не фиксированы никакими детерминантами факта. «Эта экзистенциалистская попытка поместить объективность, рациональность и нормальное исследование в рамки более широкой картины нашей потребности в образовании и наставлении .
.. есть просто сверхдраматизация того факта, что удовлетворенность всеми требованиями обоснования, предлагаемыми нормальным исследованием, все еще оставляет нас свободными в выведении нашей собственной морали из таким образом обосновываемых утверждений. Но, с точки зрения Гадамера, Хайдеггера и Сартра, проблема с различением факта и ценностей состоит в том, что она изобретена как раз для того, чтобы затемнить тот факт, что в дополнение к описаниям, предлагаемым результатами нормального исследования, вполне возможны альтернативные описания» [4. С. 268-269]. Из этой цитаты видно, что язык, используемый Рорти, весьма далек от языка Сартра. На самом деле, Рорти предлагает некоторую форму лингвистического экзистенциализма, философию, которая не является эссенциалист-ской, которая совместима с философией Сартра в том, что нет трансцендентального эго и что существование предшествует сущности, и которая избегает ограничения человеческого существа en-soi. Однако у Рорти нет упоминания о сознании, напрямую связанного с «ничто», которое существенно для знаменитой аргументации Сартра.
Рорти говорит об описаниях в языке, точнее, о том, как язык функционирует. И если мы правильно понимаем это функционирование, которое должно включать в себя различие между нормальным и аномальным дискурсами, то избегнем ошибочного рассмотрения человеческих существ только как en-soi, а не как pour-soi. Действительно, «считать целью философии истину, а именно, истину относительно терминов, которые обеспечивают окончательную соизмеримость всех видов человеческой деятельности и практики, — значит считать человеческие существа скорее объектами, нежели субъектами, существующими en-soi, нежелиpour-soi и en-soi вместе» [4. С. 280]. Интересным является расхождение между Рорти и Сартром в объяснении отсутствия у человека сущности. При обсуждении экзистенциалистского тезиса о том, что существование предшествует сущности, Сартр критикует общность представления о человеческой природе. Человек обладает некой человеческой природой. Эта человеческая природа, являющаяся «человеческим» понятием, имеется у всех людей.
А это означает, что каждый отдельный человек — лишь частный случай общего понятия «человек». Универсализм подобного рода относится в первую очередь к ценностям, которые и составляют его «сущность», в частности в применении к концепции блага. Но если нет Бога, тогда «вместе с Богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его помыслил» [8. С. 327]. Рорти не прибегает к аргументации с привлечением бесконечного разума, но говорит в терминах языка, а именно, что идентификация человеческой природы потребовала бы всех возможных описаний, которые были бы соизмеримы. Следует добавить, что «все возможные языки» в неявном виде предполагают всеведение, которое приписывается Богу, так что позиции Сартра и Рорти гораздо ближе, чем это можно предположить с первого взгляда. Поскольку такого бесконечного словаря не может быть, представление о человеческой сущности не имеет смысла.
Если принять точку зрения Рорти на наличие множества словарей, встает проблема выбора между ними, точнее, проблема, какие критерии выбора должны иметь место. В этом вопросе Рорти солидаризируется с Сартром, критикуя проекты создания, например, Ю. Хабермасом новой трансцендентальной точки зрения [9. P. 26-49]. В этом случае новый выбранный словарь приобретает характер нормального, а это как раз то, чего не рекомендовал Сартр, по крайней мере, в интерпретации Рорти. Действительно, обретение новым словарем статуса нормального приводит к убеждению, что он в какой-то степени «отражает» природу человека, т.е., является «зеркалом природы», и тем самым нарушается свобода выбора между словарями. Точнее, при этом остальные словари не могут быть результатом подлинной свободы выбора. Требование соответствия выбранного словаря каким-то фактическим обстоятельствам означало бы, в терминологии Сартра, дурную веру. Свобода выбора словаря для описания сознания трактуется Сартром и Рорти по-разному. Здесь кроется радикальное расхождение между ними.
Для Сартра свобода абсолютна, она имеет характер некоторого метафизического принципа. Рорти же, который настаивает на том, что аномальный дискурс является реакцией на нормальный, вынужден признать, что возникновение новых словарей возможно только после «прохождения стадий неявного, а затем явного и самоосознанного подчинения нормам дискурса, в который мы включены… Мы должны сначала рассматривать себя как en-soi — как описываемые теми утверждениями, которые объективно истинны в суждении наших сотоварищей, перед тем, как появляется некоторый смысл в рассмотрении себя как pour-soi» [4. С. 270]. Спонтанность свободы у Сартра отвергается Рорти в пользу эмпирического, даже физикалистского объяснения происхождения сознания. Для Сартра такая трактовка Я неприемлема, поскольку en-soi не может привести к возникновению pour-soi. Здесь мы имеем любопытное обращение Рорти к науке, поскольку возникновение сознания для него представляет научную, а не метафизическую проблему. Свобода для него является контингентной, а не метафизически заданной.
Рорти считает это лучшим разрешением проблемы зазора между en-soi и pour-soi, проблемы, которая не находит своего адекватного решения у Сартра. «Концепция Сартра Я как чистой свободы может рассматриваться как последний вздох аристотелевской традиции -самоуничтожающее выражение картезианского детерминизма — найти нечто немеханическое в центре машины, даже ценой «пробела в бытии»» [10. P. 160]. Больше того, Сартр полагает, что должно быть нечто такое, что предоставляет человеку «постоянную возможность диссоциации себя от причинных рядов, которые составляют бытие и которые могут произвести лишь одно бытие» [11. P. 25]. «Лобовое» сопоставление философских взглядов Рорти и Сартра представляет значительные трудности, поскольку принадлежат они разным временам и разным стилям философствования. Мы можем лишь выделить несколько черт, которые их объединяют в постановке вопроса и разъединяют в способах его разрешения, как это имеет место, например, в случае эссен-циализма. Естественно, что сама интерпретация экзистенциалистской философии с точки зрения сторонника лингвистического поворота в философии может вызывать возражения.
Однако практика самого Рорти в создании такого жанра необычных сопоставлений представляет значительный интерес как иллюстрация свободы выбора словарей в описании философии.Wellmer A. Rereading Rorty // Krisis. Journal for Contemporary Philosophy, 2008. Issue 2. [Электронный ресурс]. URL: www.krisis.eu (дата обращения: 25.04.15).
Rorty R. Consequences of Pragmatism. Minnesota Press, 1982.
Rorty R. Objectivity, Relativism, and Truth. Philosophical Papers. 1999.
Рорти P. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Сибирское университетское издательство, 1997.
Рорти Р. Случайность, ирония, солидарность. М., 1996.
Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2000.
Кун Т. Структуранаучныхреволюций. М., 1975.
Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумеркибогов. М., 1989.
Power M. Habermas and Transcendental Arguments: A Reappraisal // Philosophy and Social Sciences. 1993. Vol. 23 (1).
Rorty R. Freud and Moral Reflection // Essays on Heidegger and Others.
Cambridge University Press, 1991.
Aboulafia M. On Self-Determination and Cosmopolitanism. Stanford University Press, 2010.
Философия экзистенциализма
Экзистенциализм – это направление в современной западной философии, возникшее в ХХ веке как попытка создания нового, по сравнению с существующим, мировоззрения, отвечающего взглядам современного человека.
Экзистенциализм как философия утвердился в Европе между двумя мировыми войнами и до конца 60-х годов оставался своего рода модой. Это течение выросло из иррационализма, из «философии жизни» ХIХ века и название свое получило от понятия «экзистенция», то есть существование, которое было впервые введено датским философом С.Кьеркегором, и означало способ бытия человеческой личности.
Философия как специфическая область знания всегда ставила и решала на каждом этапе своего развития экзистенциальные проблемы. Она возникает и формируется как размышление человека о самом себе, о своем существовании, о сущности своего бытия, о смысле жизни, о месте и роли человека в мире, в котором он живет, о ценностях, которые определяют его жизненную позицию.
Экзистенциализм как философское течение ХХ века продолжает эту сторону философского знания, когда человек является главным предметом философии. Это течение представляет собой порождение определенного периода современной истории, отражение ситуации, в которой оказалась Европа в итоге Первой мировой войны и после Второй мировой войны, в условиях духовного кризиса, военной, экономической, политической, моральной катастроф. Поэтому можно сказать, что в целом это философия, отражающая исторические катастрофы и место конкретного человека в них и в их последствиях.
Как течение философской мысли экзистенциализм возник в Германии после I мировой войны, и его основателями считались Карл Ясперс и Мартин Хайдеггер; вторая волна экзистенциализма появилась во Франции после II мировой войны, и его представители – Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. Представителем русского экзистенциализма ХХ века является Н.А.Бердяев, хотя в западном мире распространена точка зрения, что основателем экзистенциализма является Ф.
М.Достоевский. Различают также экзистенциализм религиозный (Марсель, Ясперс, Бердяев) и атеистический (Сартр, Камю). Хайдеггер со своим учением, именуемым «фундаментальная онтология», никогда не относил себя к экзистенциализму, хотя своими идеями предопределил его развитие.
Экзистенциализм как направление современной мысли не является системой определенных философских взглядов, а представляет собой способ философского мышления, часто выраженный в литературной форме. Хотя на различные учения экзистенциализма накладывают отпечаток национальные, исторические, личностные особенности авторов, тем не менее, можно выделить некоторые общие черты, характерные для всех его представителей:
• исходной точкой всякого знания является анализ конкретного бытия человеческой личности, которое представляет собой единственную подлинную действительность;
Так, Ясперс, как и все экзистенциалисты, считает, что в основе философии должно лежать не абстрактное бытие, а бытие конкретной человеческой личности.
А Хайдеггер, например, пишет, что в традиционной философии бытие слишком часто понимали как наиболее абстрактную из всех категорий: как высшее существо, как первопричину или просто как набор качеств, свойственных сущему вообще. Он отмечает, что люди – единственные существа, которые ставят вопрос о бытии вообще, только для них бытие является личной, экзистенциальной проблемой. Поэтому, начиная свое исследование проблемы бытия, Хайдеггер считает, что таким началом является фактическая повседневная жизнь человека, а сами люди и есть неповторимые проявления бытия.
Сартр исходит из того, что человеческая реальность является совершенно уникальной в мире, несопоставимой ни с какими другими видами сущего. Он заостряет внимание на субъективном мире человека, на проблемах индивидуального бытия личности. Действительное познание человека состоит в том, чтобы рассматривать его, прежде всего, как индивидуальное бытие. Это дает возможность понимания и осознания уникальности, неповторимости человеческой личности.
• утверждение о том, что существование (экзистенция) предшествует сущности, то есть сначала человек появляется на свет, существует, что-то делает, думает, а потом определяет сам себя, свою сущность, стремясь к своей индивидуальной цели;
По Сартру, например, ничто в мире не может стать причиной человеческого бытия, человеческая реальность детерминирует саму себя целиком, человек есть причина самого себя. Поэтому он провозглашает тезис: существование предшествует сущности. Сначала человек рождается, а потом творит себя каждым своим действием и поступком. То, чем человек станет, определяется его индивидуальным выбором, а не чередой каких-то внешних или даже внутренних причин. Человек просто существует, так как нет никакой природы, которая могла бы определить способ его жизни, нет никаких норм и предписаний, даже «божественных идей», определяющих, что должен делать человек в своей жизни. Человек должен постоянно творить себя, следовательно, постоянно ставить под вопрос свое существование, сам формировать свою личность, индивидуальность и придавать смысл своей жизни.
Человек сам определяет свою сущность, он свободен в том, каким хочет видеть мир, в котором он живет, каким он сам хочет стать, и именно свобода позволяет человеку как можно лучше распорядиться своей жизнью.
• одним из основных является понятие «экзистенция» способ бытия человеческой личности, центральное ядро человеческого Я, благодаря которому оно выступает как неповторимая человеческая личность и рассматривается как процесс и «открытая возможность»;
Существование имеет две разновидности:
1) неподлинное существование, где в качестве сущего выступают вещи, природа, материальное производство, социальные связи. Эта среда противостоит человеку, и он, забывая о своей сущностной определенности, живет как «живая вещь».
Так, Ясперс, критикуя современное положение человека в обществе, его безликое существование среди массы лю¬дей, считает, что отдельный индивид стал про¬стым колесиком в огромной машине современного государ¬ства, утратил свою самостоятельность, ока¬зался во власти чуждых, неподлинных форм существования.
Хайдеггер, например, отмечает, что погруженный в мир человек не может в полной мере быть самим собой; в этом случае человеческое существование определяется бытием вещей, природной или социальной средой, а это, по его мнению, есть неподлинное существование. При неподлинном существовании возникает такой «объективный взгляд» на личность, когда она вполне оказывается заменимой другой личностью. Это Хайдеггер называет феноменом усредненности. Такая реальность нивелирует личность, каждый уже сам хочет быть похожим на других, не хочет выделяться из толпы, а поэтому невозможно никого сделать ответственными за свои поступки.
По Сартру, человек может и должен полагаться только на самого себя, не уповая ни на какие внешние обстоятельства, не подчиняясь никаким авторитетам, не ориентируясь на традиции и установки. Но это имеет обратную сторону: у человека появляется чувство тревоги, так как он «заброшен» в мир, ему приходится жить вместе с другими и для других, формируя жизнь сообразно своему выбору.
У человека также появляется страх за выбор собственных ценностей, за принятие собственных решений, поэтому человек пытается объяснить свои действия объективными обстоятельствами, якобы не зависящими от него причинами, скрыться за какой-нибудь социальной ролью. Это есть неподлинное существование, которое человек принимает в результате свободного выбора. Одной из форм неподлинного существования является социальная жизнь человека, когда общество противостоит свободному развитию личности.
С точки зрения Камю, мир неразумен, так как является внечеловеческой реальностью, не имеющей ничего общего с нашими желаниями и нашим разумом; он также иррационален по своей сути, но при этом вполне познаваем. Индивид очень часто находится во власти этого мира, оказывается погруженным в рутину повседневной жизни, и постепенно им овладевает скука, меланхолия, хандра. В какой-то момент человек начинает осознавать абсурдность своего существования и задается вопросом: как жить без высшего смысла? Такое осознание скуки повседневного существования, бессмысленности жизни, ее иррациональности Камю и называет чувством абсурда.
При этом философ подчеркивает, что абсурд одинаково зависит и от человека, и от мира – это единственная связь между ними, он проявляется только в их совместном присутствии, существовании, столкновении.
Поэтому человеку, который знает о конечности своего существования, необходимо возвыситься посредством свободного выбора от неподлинного существования к подлинному. Но этот переход не может осуществиться автоматически или путем естественного взросления человека; его внутреннее ядро раскрывается в пограничных ситуациях, которыми могут быть страдание, страх, вина, борьба, болезнь или даже смерть, но не собственная, а близких людей.
2) подлинное существование, или экзистенция, – это особый вид существования, открывающий трансцендентную возможность выхода за пределы обыденности, прорыв к «собственной возможности бытия», переход от обезличенного бытия к самобытию, от неподлинного к подлинному существованию.
Хайдеггер считает, что осознание конечности бытия человеком очень важно для его жизни, понимания ее смысла, и осознание феномена смерти позволяет человеку перейти от неподлинного существования к подлинному.
По Ясперсу, обретение экзистенции, подлинного существования связано с «экзистенциальной коммуникацией». Это такое общение между людьми, которое означает внутреннюю, свободно избранную связь людей, где они открываются друг другу как самоценные и неповторимые личности, а не играют роли, предписанные им обществом. К экзистенциальной коммуникации человек приходит только в результате предварительного сосредоточения в самом себе, осознания своих действительных устремлений и желаний.
Сартр считает, что подлинное существование человека связано с реализацией фундаментального проекта, которым и является сам человек. Проект – это замысел, устремленность, цель, на которую ориентирует человек свою деятельность и который всегда незавершен, пока жив человек. Он всегда открыт для новых возможностей, он должен себя постоянно делать, творить, изобретать и нести ответственность за фундаментальный проект своей жизни. Никто не может быть виноват, если проект не сможет реализоваться, причину надо искать лишь в себе, а не списывать на обстоятельства.
Согласно Камю, единственным способом подлинного существования может быть бунт – это протест против всего, что угнетает, подавляет человека, унижает его достоинство, против несправедливости человеческого удела, против абсурдности жизни.
• наиболее развитым понятием философии экзистенциализма является понятие свободы;
Обретая себя как экзистенцию, человек впервые обретает и свою свободу, которая заключается в том, чтобы он не выступал как вещь, формирующаяся под влиянием естественной и социальной необходимости, а «выбирал» самого себя, формировал себя каждым своим действием и поступком.
Наиболее ярко эта проблема отражена в творчестве Сартра. Во- первых, он считает, что человек изначально свободен, «обречен» на свободу, «осужден» быть свободным, так как с самого рождения он не ограничен никакими установками, рамками, предписаниями. Во-вторых, человек делает свободный нравственный выбор, «выбирает себя» в процессе развития. И этот выбор, который каждый человек вынужден делать постоянно, определяется личной ответственностью.
Поэтому для Сартра свобода означает ответственность, которая лежит на самом человеке за его существование, за то, кем он станет, каким содержанием наполнит свое существование.
Но человек ответствен не только за свою индивидуальность, он отвечает за всех людей. Каждый из нас, создавая образ человека, каким он хотел бы быть, в то же время создает образ человека, каким он должен быть, то есть такой образ, который значим для всей эпохи в целом. Значит, ответственность человека распространяется на все человечество. Он пишет: «выбирая себя, я выбираю человека вообще». Сартр считает, что бытие человека есть свобода, она не зависит от других людей, но как только начинается действие, каждый должен желать свободы других, более того, человек обнаруживает, что свобода целиком зависит от свободы других людей, а свобода других зависит от его свободы.
Таким образом, в реальной жизни оказывается, что только ответственность определяет свободный, осознанный выбор человека и для Сартра совершенно очевидно, что свобода – это, прежде всего, ответственность.
Человек есть деятельный, активный индивид, который никогда не может уклониться от выбора и принятия полной ответственности за этот выбор.
• проблема смысла жизни пронизывает творчество всех философов экзистенциалистов. Камю, например, утверждает, что абсолютной, высшей ценностью является сама жизнь человека и его достоинство. Жизнь – единственная ценность, которая не может быть подвергнута никакому сомнению, и ее нужно постоянно насыщать смыслом. А источником смысла и является жизнь каждого человека; она самоценна, неповторима и уникальна. В этом и состоит утверждение гуманизма, который экзистенциалисты считают сутью своего учения.
Таким образом, в философии экзистенциализма выражается деятельная, активная позиция, которая заключается в том, что каждый свободный человек рассматривается как неповторимая, уникальная личность, которая несет ответственность за все свои поступки, а не оправдывает себя обстоятельствами. Человек есть то, чем он сам решил быть в этом мире.
Идеи экзистенциализма оказали огромное влияние на всю культуру ХХ века и продолжают оказывать и сейчас, так как в нем отражены основополагающие принципы человеческого существования в условиях, когда многие люди склонны вести «неподлинное существование».
Эти идеи можно обнаружить не только в творчестве философов, но и экзистенциально мыслящих писателей во всем мире.
- < Назад
- Вперёд >
Мыслить масштабно, быть свободным, заниматься сексом… 10 причин быть экзистенциалистом | Книги по философии
Я был подростком-экзистенциалистом. Я стал им в 16, потратив деньги на день рождения от бабушки на Nausea Жан-Поля Сартра. Меня привлекла обложка: картина Дали с капающими часами и болезненно-зеленой скалой, а также рекламное объявление, описывающее ее как «роман об отчуждении личности и тайне бытия». Я не знал, что было загадочным в бытии и что означало отчуждение, хотя в то время я был прекрасным примером этого.Я просто догадался, что это будет моя книга. В самом деле, это было так: я сразу соединился с его главным героем Антуаном Рокантеном, который дрейфует по своему провинциальному приморскому городку, глядя на стволы деревьев и пляжную гальку, испытывая физическое отвращение к их чистой капризной реальности и делая пренебрежительные замечания в адрес буржуазии.
Книга вдохновила меня: я прогуливал школу и пробовал дрейфовать в своем провинциальном городке Рединг. Я даже пошел в парк и попытался увидеть Существо Дерева. Я не совсем понял это, но решил, что хочу изучать философию, и особенно эту странную философию Сартра, которая, как я узнал, была «экзистенциализмом».
Никто не может быть полностью уверен в том, что такое экзистенциализм, поскольку его собственные главные мыслители расходились во мнениях относительно его принципов, а многие из них вообще отрицали свою принадлежность к экзистенциализму. Среди немногих исключений были два самых известных, Сартр и его спутница Симона де Бовуар, которые приняли этот лейбл главным образом потому, что им надоело говорить людям не называть их им.
Они тщательно разрабатывали свою философию, но их последователи часто относились к экзистенциализму больше как к стилю или позиции, чем к набору убеждений.Несколько поколений разочарованных молодых людей до меня сидели в кафе с тонкими томиками Сартра или Альбера Камю на столе перед ними, курили крепкие сигареты из синих пачки и говорили о пустоте и тревоге. В 1940-х годах, когда началась мода на экзистенциализм, мужчины носили плащи и клетчатые рубашки, а женщины отращивали длинные и распущенные волосы в том, что один журналист назвал «утопающей жертвой». Позже на смену пришла черная шерстяная водолазка, от которой, должно быть, сильно вспотели все в подземных джаз-клубах на левом берегу Парижа, куда они ходили танцевать.Днем они надеялись увидеть легендарных писателей — Камю с его внешностью кинозвезды, Де Бовуар с ее тюрбаном и красиво прикрытыми глазами и Сартр с его трубкой, его коренастое тело и зачесанный начес. Сегодня вся сцена кажется пропитанной ностальгией. Между тем экзистенциалистские идеи о свободе и юношеском бунте стали настолько частью поп-культуры, что мы едва ли помним, насколько они скандальны когда-то.
Я убежден, что экзистенциализм следует рассматривать как нечто большее, чем прихоть, и что ему есть что предложить нам сегодня.В духе эксперимента вот 10 возможных причин быть экзистенциалистом — или, по крайней мере, читать их книги со свежим чувством любопытства.
Deux Magot, Париж, который часто посещали Сартр и Де Бовуар. Фотография: Терри Крайер / Corbis1 Экзистенциалисты — философы жизни
Философия, которую Сартр, Де Бовуар и многие их друзья изучали в школе и университете, была загадочной дисциплиной, очень озабоченной вопросом, как мы можем быть уверены на 100% чего либо.Это важная работа, и кто-то должен ее делать. Но Сартру и де Бовуар это надоело, и их больше привлекали индивидуалисты XIX века Фридрих Ницше и Сёрен Кьеркегор с их философией индивидуального существования и «жизни». Они также открыли новый немецкий метод под названием «феноменология», который пытался начать с непосредственного опыта, а не с абстрактных аксиом. «Видите ли, — сказал друг Сартра Раймон Арон, который познакомил пару с этой идеей за коктейлями в баре во время зимних каникул 1932-1933 годов, — если вы феноменолог, вы можете поговорить об этом коктейле и придать ему философию. ! »
Сартр был так взволнован, когда услышал это, что буквально побледнел, по словам де Бовуара.Он поехал изучать философию в Берлин на год, а затем вернулся, чтобы разработать философию, основанную на собственном парижском опыте. Он создал философию не только коктейлей, но и кафе и джазовых песен; о движениях официантов, скользя по полу, чтобы долить ему стакан; грязных гостиниц и скверов; о страсти к желанному любовнику или отвращении к нежелательному; усталости, беспокойства, возбуждения, головокружения, стыда, войны, революции, музыки и секса. Особенно секс.
Он подчеркивал важность действия в воплощении своей философии, что соответственно вдохновляло читателей на борьбу с колониализмом, расизмом, сексизмом и всеми видами социального зла на экзистенциалистских основаниях. Мартин Лютер Кинг-младший был среди тех, кто читал и его, и Мартина Хайдеггера, немецкого феноменолога, оказавшего наибольшее влияние на Сартра. И когда волны социальных изменений наконец обрушились на студенческие и рабочие восстания 1968 года в Париже и других местах, повстанцы разрисовали стены лозунгами, наполненными экзистенциалистским духом: «Ни бог, ни господин» или «Будь реалистом: требуй невозможного». .Сартр заметил, что 68-е хотели всего и ничего, а это означало, что они хотели свободы.
2 Экзистенциалисты действительно заботятся о свободе
Де Бовуар и Сартр в Париже, июнь 1977 года. Фотография: Associated Press. Экзистенциалисты думают, что то, что отличает людей от всех других существ, — это то, что мы можем выбирать, что делать. Фактически, мы должны выбрать: единственное, что мы не можем делать, — это не быть свободными. У других сущностей есть некоторая предопределенная природа: камень, перочинный нож или даже жук — вот что это такое.Но как человека я не могу производить меня. На меня могут влиять биология, культура и личный опыт, но в каждый момент я придумываю себя по мере продвижения, в зависимости от того, что я выберу делать дальше. Как сказал Сартр: «Не существует проложенного пути, который приведет человека к его спасению; он должен постоянно изобретать свой собственный путь. Но чтобы изобрести это, он свободен, ответственен, без оправдания, и все надежды лежат внутри него ». Это ужасно, но волнительно.
Что бы это значило для нас сегодня, если бы мы искренне верили в эту идею? Для начала, мы могли бы более скептически относиться к упрощенным научно-популярным аргументам, предполагающим, что мы вышли из-под контроля самих себя — что, когда мы говорим, нажимаем кнопку или голосуем, мы скорее следуем бессознательным и статистически предсказуемым силам. чем свободно решать.Что меня интригует, так это рвение, с которым мы, кажется, ухватились за эту идею; это как будто нас больше утешает, чем тревожит. Это позволяет нам сорваться с крючка, снимая экзистенциальную тревогу, возникающую при правильном выборе. Это может быть опасно: другие исследования показывают, что люди, убежденные в том, что они несвободны, склонны делать менее этичный выбор.
Тогда есть вопрос о социальной свободе. После 1960-х годов казалось, что битва за личную свободу в основном выиграна.Достижения были огромными — и все же в 21 веке мы оказались менее уверены, чем когда-либо, в том, насколько наша свобода включает в себя право оскорблять или нарушать, и насколько мы хотим пойти на компромисс в обмен на удобство, развлечения или иллюзия полной безопасности. Свобода может стать одной из величайших загадок нашего времени, и радикальный подход экзистенциалистов к ней, возможно, стоит взглянуть еще раз.
3 (Некоторые) экзистенциалисты ведут интересную половую жизнь
Камамбер, пища любви Сартра? Фотография: Maximilian Stock Ltd / photocuisine / Corbis Сартр и Де Бовуар применили свой принцип свободы, прежде всего, к своему собственному партнерству, которое длилось полвека с начала в 1929 году до смерти Сартра в 1980 году.Они хотели разделить свою жизнь, но не хотели мириться с обычными ограничениями, поэтому согласились оставаться основными партнерами, одновременно проявляя полиамурность с другими.
Это действительно привело к некоторому неприятному поведению, как, например, когда Де Бовуар связалась со своими собственными молодыми учениками, прежде чем, по-видимому, передала их Сартру. Он был серийным соблазнителем: один непристойный журналист в 1945 году хохотал над слухами о том, что он заманивает женщин в свою спальню, предлагая им понюхать свой сыр камамбер (ну, хороший сыр было трудно достать в 1945 году).
Следует помнить, что их образ жизни был мотивирован яростным неприятием «буржуазных» условностей, в которых они выросли, в мире, который ожидал, что люди будут жениться, приобретать собственность и детей и соблюдать традиционные гендерные роли при этом замалчивая дела на стороне. Вместо этого Сартр и де Бовуар предпочли жить своей собственной философией честности и свободного выбора.
Желание де Бовуар порвать с общепринятыми представлениями о сексуальности вдохновило ее новаторскую работу 1949 года о феминизме Второй пол — наиболее влиятельный экзистенциалистский текст из когда-либо созданных.Она собрала доказательства, чтобы показать в эпическом масштабе, как женщины становятся более нерешительными и неуверенными в себе, чем мужчины, и менее склонными преследовать основную экзистенциалистскую цель — брать на себя ответственность за свою жизнь. Многие женщины, читая книгу, решили избавиться от запретов и все-таки попробовать.
Глава, которая больше всего шокировала современников, касалась лесбиянства — и Сартр тоже был сторонником прав геев, хотя он оставался убежденным, что сексуальность является вопросом экзистенциального выбора, а не данной реальности, такой как голубые глаза или темные волосы.В любом случае, философия самоопределения Сартра и де Бовуара побуждала геев жить свободно и честно, а не пытаться соответствовать представлениям других людей о том, какими они должны быть.
Таким образом, если отношение Сартра и де Бовуар к сексуальности заставляло их временами вести себя плохо, это также привело их к феминизму и смелым декларациям прав ЛГБТ в то время, когда немногие осмеливались даже говорить о таких вещах.
4 Экзистенциалисты борются с болезненной реальностью
Не весь экзистенциализм — это веселые секс-шалости.Он также сталкивается с аспектами человеческого состояния, о которых мы, возможно, предпочли бы не думать, но которые никуда не денутся.
Одно — тревога. Сегодня мы часто рассматриваем это как расстройство, нуждающееся в лечении, но экзистенциалисты видели в этом существенную часть человеческого опыта и особенно раскрывающую нашу ситуацию в мире. Хайдеггер описал моменты «сверхъестественности», когда повседневные вещи становятся незнакомыми или тревожными, и мы перестаем воспринимать их как должное. Камю тоже писал о тех временах, когда в внезапной «усталости с изумлением» мы отказывались от повседневных привычек и задаем самый простой вопрос: почему именно я продолжаю жить?
Для Хайдеггера мы также сталкиваемся с ужасающим осознанием того, что что бы я ни делал, я однажды умру.Я смертный, и это ограничение — часть меня. Если я приму истину этого, я смогу достичь высшей формы того, что он весело называет «Бытие к Смерти». Сартр и де Бовуар тоже писали о смерти, но для них это не может быть воспринято так положительно. Смерть — это возмущение, которое приходит к нам извне и уничтожает их. По крайней мере, что мы можем сделать, так это противостоять ложным утешениям веры в бессмертие. Некоторые экзистенциалисты действительно имели религиозную веру, но Сартр и де Бовуар были радикальными гуманистическими атеистами; Сартр сказал, что потерял веру в 11 лет, стоя на автобусной остановке.Они твердо придерживались своей убежденности в том, что это наша жизнь и что наша задача — прожить ее самым полным и честным образом.
5 Экзистенциалисты пытаются быть аутентичными
Настоящая вещь… виниловые пластинки. Фотография: Лиза Вальдер / Getty ImagesКак бы тяжело это ни было, экзистенциалисты обычно стремятся быть «аутентичными». Они считают, что это означает быть менее самообманом, более решительным, более преданным и более готовым взять на себя ответственность за мир.
В большинстве случаев у нас это не очень хорошо получается.Почему? По мнению Хайдеггера, вина заключается в том, что мы околдованы не-сущностью, именуемой das Man , что часто переводится как «они» — например, «они говорят, что все закончится к Рождеству» (или «один» во фразе «Так не делают»). Мы не можем сказать, кто именно эти «они», но они повсюду и крадут те решения, которые я должен принимать сам.
Для Сартра проблема — mauvaise foi , или недобросовестность. Чтобы не задумываться о том, насколько я свободен, я вообще притворяюсь, что не свободен.Если мне не удалось написать свою великую книгу, я убеждаю себя, что у меня слишком много неизбежных требований к моему времени, вместо того, чтобы признать, что я свободно решил потратить это время на просмотр видео с кошками в Интернете.
Мы все предаемся недобросовестности. Иногда это даже полезно, поскольку делает жизнь пригодной для жизни. Я не могу все время смотреть в бездну свободы — мне нужно успеть на поезд. Итак, я установил свой будильник, и когда он сработал, я беспрекословно скатился с кровати, как будто часы управляли мной, как марионетка (так сказал Сартр; я считаю, что моя собственная реакция на будильник менее предсказуема).Полностью аутентичная жизнь, вероятно, невозможна, но попытки найти аутентичный момент время от времени приносят нам пользу.
Подлинность теперь стала чем-то вроде товара. Нам продают аутентично звучащие записи на виниловых пластинках, настоящие хлопья для завтрака, аутентичные половицы и аутентичные заранее упакованные праздничные впечатления. Экзистенциалисты напоминают нам, что подлинная аутентичность больше связана с честностью и внимательностью. Другой экзистенциалист, Габриэль Марсель, сказал, что отличительная задача философа состоит в том, чтобы оставаться всегда бдительным, чтобы, когда соблазнительные политические заблуждения или ложь закрадывались в наши умы, он или она могли звонить, как будильник, и разбудить всех.
6 Экзистенциалисты считают, что то, что мы делаем, имеет значение (и могут не спать всю ночь, споря об этом).
Демонстрация в Алжире для Французского Алжира, апрель 1958. Фотография: Раймонд Дароль / Europress / Sygma / Corbis. Большинство экзистенциалистов были за то, чтобы выйти в мир и изменить ситуацию к лучшему, вместо того, чтобы быть самими собой в комнате. Сартр и де Бовуар сделали акцент на том, что они «вовлечены» или «преданы» своей политической жизни. Это были не просто разговоры: они вели кампании по многим причинам, особенно на стороне борцов за независимость во время войны в Алжире с 1954 по 1962 год.Это сделало их множеством врагов. 7 января 1962 года кто-то заложил бомбу в квартире над той, где Сартр жил со своей матерью. По счастливой случайности никто не пострадал, хотя обе квартиры были повреждены. Он и его мать переехали, но он не позволил нападению остановить его активность. Вера в важность приверженности уходит корнями в идею, заимствованную у прусского философа Иммануила Канта: даже небольшие решения должны приниматься так, как будто мы принимаем решения за все человечество, а не только за себя.Эта вера в суть всего сделала парижских экзистенциалистов страстными спорщиками: казалось таким важным сделать все правильно. Они не спали целыми часами и спорили с друзьями, которые к утру уже не были друзьями.
По каким принципам можно потерять друзей? Что ж, некоторые решения действительно имеют значение для жизни и смерти. После того, как атомные бомбы были сброшены на Хиросиму и Нагасаки в 1945 году, Сартр написал эссе, в котором указывал, как это все изменило.С этого момента, сказал он, мы знаем, что можем уничтожить себя, поэтому мы должны каждый день решать, хотим ли мы продолжать жить. Камю также видел, что человечество стоит перед выбором между коллективным самоубийством и обучением более разумному использованию его технологий — «между адом и разумом». В этом они все еще правы.
7 Экзистенциалисты не конформисты
Де Бовуар и Сарте на улице Парижа после освобождения из-под стражи в июне 1970 года. Они были арестованы за продажу газеты, призывающей к свержению французского правительства.Фотография: Беттманн / Корбис Вопреки общему мнению, Сартр и де Бовуар в целом не придерживались линии партии, хотя некоторые из них опровергали. Сартр ненадолго считал себя коммунистом, обращенным в веру в начале 1950-х годов, особенно после странного инцидента, когда лидер французской коммунистической партии Жак Дюкло был арестован и содержался под стражей в течение месяца после того, как его поймали в машине с двумя мертвыми голубями. Власти думали, что птицы были предназначены для доставки сообщений в Москву; Дюкло сказал, что забирает их домой, чтобы приготовить ужин.Сартр писал: «После 10 лет размышлений я дошел до предела»: это абсурдное дело завершило годы мелких преследований коммунистов во Франции. Он защищал партию, писал статьи, но даже сейчас не подписывался. Позже он отверг советскую модель и экспериментировал с маоизмом, но политику Сартра, вероятно, лучше всего резюмировать высказывание, сделанное им в 1968 году: «Если перечитать все мои книги, то поймешь, что я не сильно изменился и всегда оставался неизменным. остался анархистом.»
Со своей стороны коммунисты никогда не принимали экзистенциализм. Им не нравилось его настойчивое стремление к свободе: как мог груз непослушных экзистенциалистов когда-либо способствовать правильно организованной коллективной революции? Один левый отклонил экзистенциализм как «интроспективный зародыш, который можно было бы раздавить с явным удовольствием». Правые крылья ненавидели его так же сильно, как и католическая церковь, которая в 1948 году поместила все работы Сартра в Индекс запрещенных книг, а затем — Де Бовуара «Второй пол ».Они боялись, что чтение атеистических экзистенциалистов заставит людей усомниться в их вере и авторитете церкви, что и произошло. Экзистенциализм склоняет людей сомневаться и бросать вызов почти всему — даже если его собственным практикующим иногда требовалось время, чтобы увидеть это.
8 Экзистенциалистов читать интересно
Хорошо читаемые… Альбер Камю. Фотография: Лумис Дин / Time & Life Pictures / Getty Image Редко замечаемый факт об экзистенциалистах и их союзниках — это то, что они написали несколько замечательных книг — наряду с некоторыми ужасными.
Камю хорошо читается: он намеренно смоделировал свой роман The Outsider на неровных американских криминальных историях, а не на уравновешенной элегантности высокой французской литературы. Де Бовуар создала увлекательную психологическую фантастику из реальных драм и дискуссий, бушующих среди ее друзей, и она призвала Сартра сделать его Nausea больше похожим на детектив, чем на трактат. Собственно, даже его трактаты обладали новаторскими качествами. Он включил множество личных переживаний в свой шедевр Бытие и ничто , часто с поразительным эффектом, так как его точка зрения включала странные увлечения деревьями, лыжными трассами, медом и слизистыми вещами, а также ужасающие постмескалиновые ретроспективные кадры, в которых его преследовали воображаемые лобстеры. .
Что касается Хайдеггера, то его письмо доставляет разное удовольствие — хотя это слово не часто упоминается в отношении его книг. Он написал их в стиле, наполненном идиосинкразическими чеканками. Например, вместо того, чтобы говорить о людях или сознании, он говорит о Dasein , что буквально означает «бытие там». Идея состоит в том, чтобы не дать нам лениво скатиться к традиционным привычкам и ошибкам мышления. Прочитав несколько десятков страниц, вы обнаружите, что его язык становится соблазнительным и заразительным — по крайней мере, до тех пор, пока вы не встретите такую фразу, как «впереди себя-уже-бытие-в (мире) как бытие-вместе-с (существами»). встречаются в мире) », и в этот момент вы либо падаете в обморок от восторга, либо падаете в отчаяние.
Помимо письма в нетрадиционных стилях…
9 Экзистенциалисты также пишут о нетрадиционных предметах.
Хайдеггер не любил многие приспособления 1950-х годов, в том числе пишущие машинки. Фотография: Alamy Они и их феноменологические друзья часто брали темы, которые ранее рассматривались на грани философии, такие как тело, пол, сексуальность, социальная жизнь, развитие ребенка и наши отношения с технологиями, и ставили их в центр своих мыслей. .
Взять технику. Хайдеггер был пионером, заметившим, насколько это изменило саму природу человеческого опыта. В лекции на эту тему в 1953 году (которую посетил, среди прочего, Вернер Гейзенберг) он сказал, что сущность технологии сама по себе не является чем-то «технологическим». То есть это не имеет ничего общего с тем, чтобы сделать машины более удобными, эффективными или производительными. Настоящий вопрос заключается в нашем собственном образе жизни: изучение технологий приводит нас к глубоким вопросам о том, как мы работаем, как мы живем на Земле и кто мы.Он также предостерег от нашего бесконечного желания сделать все на планете более доступным для использования и хранения. В конце концов, мы даже бросаем вызов и бережно относимся к себе, как видно из фразы «человеческие ресурсы».
Хайдеггер в основном думал о хитростях 1950-х годов, таких как комбайны, плотины гидроэлектростанций, пишущие машинки и кинопроекторы, и это лишь некоторые вещи, которые ему не нравились, но сегодня нельзя читать это, не думая о нашей онлайн-жизни, и компьютеризированное наблюдение. Один дальновидный немецкий комментатор, Фридрих Хайнеманн, в своей книге « Экзистенциализм и современное затруднение » в 1954 году заметил, что грядущая «сверхбыстрая вычислительная машина» поднимет самый «поистине экзистенциальный вопрос» из всех: как мы можем оставаться свободными.В 2001 году философ Хьюберт Дрейфус описал Интернет как совершенное хайдеггеровское устройство: устройство, стремящееся преобразовать все (включая материал нашей собственной жизни) в гладкую сеть хранимых «ресурсов», мгновенно доступных, но лишенных глубины и конфиденциальности.
Спустя пятнадцать лет после того, как эти слова были опубликованы, многие из нас уже настолько погружены в эту сеть, что едва ли можем найти отдельную точку обзора, с которой можно было бы критически об этом подумать. Хайдеггер призван напомнить нам не только о том, чтобы подвергать сомнению саму технологию, но и о самих себе.
Весь этот выпуск представляет собой хороший пример последней причины:
10 Экзистенциалисты мыслят широко
Мартин Хайдеггер, c1933. Фотография: Corbis В отличие от некоторых более поздних континентальных философов, одурманенных игрой значений в текстах и не интересующихся реальными людьми, экзистенциалисты напрямую задавали самые важные и личные вопросы. Кто мы? Что отличает нас от других животных? Что есть свобода? Как мы взаимодействуем? Как, если мы не верим в Бога, мы можем жить осмысленно и целенаправленно? Какой мир мы хотим создать в будущем? Какие у нас обязанности? Что мы делаем?
Экзистенциалисты не предложат нам простых решений, а как личности они даже не подают хороших личных примеров: они слишком ошибочны.Сартр был снисходительным и требовательным, и он защищал одиозные режимы, хотя и мимолетно. Хайдеггер, как теперь хорошо известно, был националистом и сторонником нацизма, который, вероятно, оставался таковым еще долго после войны. Почти каждый участник экзистенциалистской истории проявлял некоторые качества, которые должны вызывать у нас дискомфорт.
Но они предлагают кое-что более полезное: они были интересными мыслителями. Они напоминают нам, что существование сложно и что люди ведут себя ужасно, но в то же время они указывают на то, насколько огромны наши человеческие возможности.Вот почему мы можем почерпнуть некоторые вдохновляющие идеи, прочитав их еще раз, и почему мы можем даже попробовать быть немного более экзистенциалистскими.
В кафе экзистенциализма Сары Бейкуэлл издается Chatto & Windus в Великобритании и Other Press в США.
Эволюционный экзистенциализм, социобиология и смысл жизни | Бионаука
В течение нескольких десятилетий я был очарован двумя интеллектуальными проблемами, которые на первый взгляд кажутся полярными.Один из них — эволюционная биология, особенно социобиология. Другой — экзистенциализм. Я надеюсь показать здесь, что, хотя экзистенциальная философия и эволюционная биология могут показаться странными соратниками, на самом деле они замечательно совместимы. Коллекционеры оксюморонов, вероятно, облизываются перед перспективой «эволюционного экзистенциализма».
Суть данной статьи заключается в том, что экзистенциальная философия и эволюционная биология обладают существенным и до сих пор не оцененным сходством — в частности, пониманием фундаментальной абсурдности жизни, неустанным и продуктивным вниманием к личности и оптимистической презумпцией свободы.Однако сначала я обращусь к некоторым очевидным несовместимости между экзистенциализмом и социобиологией, чтобы случайный читатель мог понять, почему эволюция и экзистенциализм представляются такой странной парой.
Один из организационных принципов экзистенциализма — это базовое представление о том, что у людей нет «сущности», как провозгласила Симона де Бовуар, когда писала, что человек l’être donc l’être est de n’être pas , существо, сущность которого не имеет сущности.Или, как классно выразился Жан-Поль Сартр (1956), «существование предшествует сущности». Для экзистенциалистов люди определяют себя, придают себе смысл и утверждают свою сущность только через свое существование: через то, что мы делаем и как мы выбираем жить своей индивидуальной жизнью. Это потому, что у людей нет сущности (никакой человеческой природы), независимо от специфики их образа жизни, говорят экзистенциалисты.
Концепция выбора оказывается особенно важной, потому что для экзистенциалистов люди уникально свободны.В самом деле, парадоксальными словами Сартра, мы «обречены быть свободными». Не обладая какой-либо сущностью, кроме нашей собственной свободы, мы вынуждены делать выбор и тем самым определять себя. В огромной вселенной, лишенной цели и безразличной к людям, человеческий проект состоит в том, чтобы придать смысл нашей жизни с помощью свободного, сознательного и преднамеренного выбора, который мы делаем.
Существует огромная разница между экзистенциалистской концепцией отсутствия человеческой сущности и перспективой, предоставленной нам эволюцией, особенно через социобиологию.Большинство биологов, вероятно, избежали бы вопроса: «В чем суть человечности?» Однако, если их подтолкнуть, они, вероятно, укажут на геном человека, основную генетическую субстанцию, которая устанавливает границы человеческого потенциала и в конечном итоге отличает один вид от другого. Таким образом, в основе социобиологической концепции природы человека — природы гиппопотама, палтуса или дерева гикори — лежит взгляд на живые существа как на конкатенацию генов, которые соперничают с другими подобными генами (точнее, альтернативными аллелями), чтобы получить предстоящий.Существо, которое является просто физическим проявлением кусков нуклеиновой кислоты, запрограммированных на успех, не имеет выбора для свободного, сознательного, преднамеренного выбора, столь любимого экзистенциалистами.
Краткий отрывок из писем Джона Китса (1952), написанных задолго до социобиологии и даже до Дарвина, в значительной степени отражает суть (каламбур) современного эволюционного мышления:
Я хожу между полями и мельком мельком выглядывающий из засохшей травы горностай или полевая мышь.У этого существа есть цель, и его глаза светятся ею. Я прохожу среди зданий города и вижу человека, спешащего — куда? У этого существа есть цель, и его глаза светятся ею.
Для биологов-эволюционистов не меньше, чем для Китса, живые существа имеют цель, такую же, как у горностаев, полевых мышей и людей. Что это за цель? Проще говоря, проецировать их гены на будущие поколения. Таким образом, поведение живых существ можно рассматривать как результат усилий составляющих их генов, направленных на продвижение себя в будущее (Hamilton, 1964, Williams, 1966, Wilson, 1975).Как подчеркивали Ричард Докинз (1989) и многие другие, живые существа являются средством выживания для своих потенциально бессмертных генов. С биологической точки зрения, это то, что они , , и это все, что они есть. Поскольку они настаивают на том, что люди обладают свободой, способностями и даже обязанностью определять себя по своему выбору, без ограничений, можно ожидать, что большинство экзистенциалистов не согласится с этим.
Поведение и личность
Для социобиолога поведение — это один из способов саморекламы генов.(Другими способами являются создание прочного тела, адаптированного к своей экологической ситуации и способного к различным физиологическим проявлениям, таким как рост, метаболизм и восстановление.) Поведение — это средство достижения эволюционной цели, предполагающее представление о человеческой сущности. это точно совпадает с человеческой ДНК и полностью противоречит экзистенциалистской позиции. Более того, в этой формулировке наша генетическая сущность предшествует нашему существованию, поскольку анатомический, физиологический и поведенческий состав каждого человека следует инструкциям, закодированным в его или ее генотипе.Это прямо противоположно тому, как смотрят на эти вещи Жан-Поль Сартр и другие экзистенциалисты. Для них анафема считать, что люди, как и другие живые существа, всего лишь рабы своих генов.
Но горностай, полевые мыши, палтусы и гикори, скорее всего, не знают, что делают, и почти наверняка не понимают почему. Люди делают. Благодаря недавним открытиям в области эволюции мы начинаем узнавать, чем занимаются наши гены и как наше поведение, вероятно, будет иметь тенденцию всякий раз, когда мы теряем бдительность и позволяем подталкивать и тянуть себя эволюционным шепотом нашей собственной ДНК (Бараш , 1979, Бараш и Липтон, 1997).Предупрежденные, мы обладаем уникально ценными знаниями.
«Человек — мыслящий тростник, самый слабый из возможных в природе», — писал французский математический гений 17 века, религиозный мистик и предшественник экзистенциализма Блез Паскаль (см. Перевод 1961 года).
Но он мыслящий тростник. Необязательно, чтобы вся природа бралась за оружие, чтобы раздавить его: достаточно облачка дыма, капли воды, чтобы убить его. Но даже если вселенная сокрушит его, человек все равно будет более благородным, чем то, что его разрушает, потому что он знает, что он умирает, и осознает преимущество, которое вселенная имеет над ним.Вселенная ничего об этом не знает.
Люди получают новое знание, одно из которых явно отрицает другие компоненты вселенной или, по крайней мере, неизвестно другим живым существам на планете Земля: эволюционное предназначение их генов и, следовательно, их тел. (Как мы увидим, эта цель не обязательно должна быть экзистенциальной целью отдельных людей. В самом деле, я буду утверждать, что важное преимущество эволюционной мудрости состоит в том, что она дает нам самопознание, которым так восхищался Паскаль, социобиологию и его разнообразные идеи наконец-то дают нам возможность преследовать наши собственные избранные цели.)
Паскаль прообразил экзистенциальную мысль не только в том, что указывал на решающую роль человеческого знания и воли, но и в других отношениях, как, например, когда он определил одиночество и изоляцию разумного человеческого существа, написав, что «тишина этих бесконечных пространств» пугает меня »(Паскаль, 1961). Такой страх объясним, потому что комфорт человеческой особенности, которая характеризовала его докоперниканский мир, заменялась огромной вселенной астрономических расстояний и больше не была сосредоточена на земном Homo sapiens .Точно так же огромные пустоты эволюционного времени и возможностей, а также наше родство с низшими формами жизни, которых требует естественный отбор, напугали и оттолкнули многих наблюдателей эволюционной биологии. «Произошел от обезьян?» Известно, что воскликнула жена епископа Вустера. «Моя милость, будем надеяться, что это неправда. Но если это правда, будем надеяться, что это не станет широко известным! »
Что касается Паскаля и последовавших за ним экзистенциалистов, то место Homo sapiens в биологической вселенной является пугающей реальностью.«Когда вы смотрите в пустоту, — писал экзистенциалист конца XIX века Фридрих Ницше, — пустота смотрит в вас». Многие биологи и непрофессиональные последователи эволюционной психологии почувствовали этот холод, когда они заглянули в человеческую перспективу и увидели сопоставимую пустоту, заполненную бесконечно воспроизводящимися генами.
Также пугает, хотя и воодушевляет, как экзистенциализм, так и современная эволюционная биология сосредотачивают внимание на минимально возможной единице анализа. Так, датский философ и первооткрыватель экзистенции Сорен Кьеркегор попросил, чтобы на его надгробии было написано только: «Человек».А в своей мастерской «Человек в современную эпоху » экзистенциальный психиатр и философ Карл Ясперс (1951) подробно остановился на борьбе людей за достижение подлинной жизни перед лицом давления, направленного на массовое подчинение.
Точно так же, как экзистенциальные мыслители подчеркивали примат индивидов над группами, значительная часть интеллектуального импульса социобиологии исходила от отказа от удобных, но устаревших аргументов на уровне групп и «блага вида» и признания того, что естественный отбор сильнее всего действует на индивидуальный уровень.(На самом деле, он идет еще дальше, вместо этого сосредотачиваясь, когда это возможно, на генах.) Его индивидуальный и ориентированный на гены подход вызвал критику, что социобиология по своей сути цинична и что она продвигает мрачный, эгоцентрический план weltensicht . То же, конечно, было сказано об экзистенциализме, стереотипным практикующим которого является страдающий, охваченный тревогой одиночка, одетый в черную водолазку и одержимый, как Гамлет, бессмысленностью жизни.
Ни экзистенциальная, ни эволюционная этика
Допустим (хотя бы в качестве аргумента), что люди, как и другие живые существа, являются просто машинами выживания для своих генов, роботами, чья биологическая цель — не что иное, как распространение этих генов.Если так, то с точки зрения эволюции у жизни нет большего смысла, чем с точки зрения экзистенциалистов. Для большинства биологов распространение генов — это ни хорошо, ни плохо. Это просто так.
Хотя ученые (и некоторые развратные политические лидеры, например, в нацистской Германии) иногда пытались вывести этические принципы из эволюции, так называемая «эволюционная этика», как правило, не имела успеха, потому что такие формулировки обычно противоречили тому, что философ ГРАММ.Э. Мур назвал «натуралистическое заблуждение», впервые разработанное Дэвидом Юмом: ошибочное ожидание, что «это подразумевает, что должно». Хотя из универсальности естественного отбора заманчиво заключить, что эволюция каким-то образом дает модель того, как люди должны вести себя, она этого не делает.
Эволюция с точки зрения социобиологии, вероятно, может многое рассказать нам о том, почему люди придают моральную ценность определенному поведению, а не другим (например, Alexander 1987). Но кажется маловероятным, чтобы прояснить, что по своей сути хорошо или плохо.По моему мнению, большинство людей, придерживающихся эволюционной этики, путают пристрастие к вещам, которые являются естественными и органическими (органические продукты, естественные роды), с тем, что все естественное или органическое должно быть желательно по своей природе. Природа действительно может быть красивой, но также уродливой и жестокой. Что может быть более органическим, чем вирус, вызывающий СПИД, состоящий из белка и нуклеиновых кислот? Тем не менее, ни один разумный человек не оценил бы ВИЧ как положительный. То же самое с брюшным тифом, гангреной, ленточными червями, раком и так далее.Хотя некоторые философы упорно исследуют эволюционную этику, даже самые лучшие из таких усилий (например, Ruse and Maienschein 1999) кажутся попытками сделать шелковый кошелек из уха свиньи.
Большинство биологов-эволюционистов знают, что мир природы ни приятен, ни нравственен. Еще раз, это просто так. В самом деле, некоторые биологи, в частности выдающийся теоретик Джордж К. Уильямс (1988), подчеркивают, что если мы должны судить об эволюции с этической точки зрения, то она вообще плоха (жестока, эгоистична, близорука, безразлична к страданиям человека). другие).Плоды эволюции, как и сам процесс, могут вызывать восхищение своей сложностью и тонкостью, но не святостью или даже доброжелательностью. Конечно, эволюция не является образцом для подражания для человеческого поведения.
Экзистенциалисты тоже имеют неопределенное отношение к морали. Подобно тому, как свобода биологии от этических ограничений привела к огромному разнообразию природного мира (но без наделения какого-либо конкретного примера этого разнообразия неотъемлемой добродетелью), озабоченность экзистенциальных философов свободой выявила огромное разнообразие возможных действий, в то же время исключающих утверждения о том, что люди «должны» делать.В конце концов, для экзистенциалиста было бы лицемерием, если вообще возможно, посягать на чужую свободу. Когда Жан-Поль Сартр спросил один из его учеников, должен ли он присоединиться к Сопротивлению или продолжать заботиться о своей больной матери, Сартр ответил: «Вы свободны; выбирай »(1948).
Хотя Сартр и многие другие французские экзистенциалисты действительно выбрали сопротивление, их философия, как и эволюционная биология, была сильной, когда дело доходило до определения горизонтов разнообразия, но гораздо слабее в том, чтобы указывать, какие пути, если таковые имеются, людям следует. следить.
О бессмысленности
Хорошо известно, что экзистенциалисты очень озабочены бессмысленностью жизни и, как следствие, потребностью людей отстаивать свой собственный смысл, противопоставлять себя абсурдной вселенной, которая диктует, что в конечном итоге все сведется к нулю, потому что они умрет. Менее известно утверждение эволюционных биологов и экзистенциалистов о том, что жизнь поистине абсурдна.
Эволюционисты вполне могут смотреть на все живое как на огромную экзистенциальную игру в рулетку.Никто никогда не сможет обыграть дом. Нет возможности обналичить свои фишки и уйти победителем. Единственная цель — продолжать играть, и, действительно, некоторым генам и филетическим линиям удается оставаться в игре дольше, чем другим. Но где смысл в игре, правил которой никто не писал, которую мы в лучшем случае можем только расшифровать и у которой нет никакой цели, кроме как продолжать играть? Более того, это игра, в которой никогда нельзя выиграть и только в конце концов проиграть.
Короче говоря, в жизни нет никакого эволюционного смысла.Мы просто такие. И наши гены тоже. В самом деле, — это из-за наших генов, а — это только по той причине, что их предшественники избежали уничтожения. Мы просто были, как выразился Хайдеггер (1962), экзистенциальным предшественником Сартра в двадцатом веке, «брошенными в мир». Ни с кем из нас заранее не посоветовались. Биологически это сделали наши гены или, скорее, гены наших родителей. И их родители раньше них. Биологи и экзистенциалисты вполне могли бы присоединиться к хором: «Какой абсурд! Как бессмысленно быть произведенным таким образом и для такой аутичной, самоудовлетворяющей цели — увековечения самих генов.В самом деле, хотя эволюционный успех представляет собой своего рода цель, поскольку он не был выбран сознательно, его вряд ли можно квалифицировать как значимую жизненную траекторию.
Здесь кто-то может сказать, что если эволюционная биология обнаруживает, что жизнь не имеет внутреннего смысла, то этот вывод просто демонстрирует, что биология ошибочна. Но с точки зрения естествознания в целом нет никакой внутренней причины, по которой что-либо вообще имеет или должно иметь смысл. Конечно, именно такую бессмысленность давно подчеркивали экзистенциалисты, указывая на то, что ключом к пониманию смысла жизни является не сама живость, а то, что мы приписываем жизни, то, что люди делают из своего существования.Кьеркегор, например, страстно чувствовал необходимость в людях конструировать себя, чтобы сделать свою жизнь значимой. Хотя религиозные экзистенциалисты, такие как Кьеркегор, были особенно тронуты абсолютной преданностью Богу как целью этого строительного проекта, другие, следуя примеру Ницше, были убеждены, что такое самоопределение обусловлено тем фактом, что Бог мертв. Так или иначе, экзистенциальные философы первыми указали на необходимость того, чтобы люди обретали смысл в своей личной жизни.Эта осознанная необходимость самостроительства является фундаментальной для экзистенциального мышления, потому что для экзистенциалистов нет оснований предполагать, что смысл приходит заранее упакованным вместе с самой жизнью, даже с человеческой жизнью. Так, Кьеркегор однажды написал о человеке, который был настолько абстрактным и рассеянным, что даже не осознавал своего существования… пока однажды он не проснулся и не обнаружил, что он мертв!
Однажды в веселом Путеводителе по галактике Дугласа Адамса (1980) кашалот жалобно задается вопросом: «Почему я здесь.Какова моя цель в жизни? » по мере его падения к вымышленной планете Магратея. Это привлекательное, но обреченное существо стремилось узнать его «значение», но не имело. Он только что был «вызван к существованию» в нескольких милях над поверхностью планеты, когда ядерная ракета, направленная на космический корабль героев, необъяснимым образом превратилась в кашалота с помощью «Генератора бесконечной невероятности». Эволюция также является генератором невероятности, хотя ее результаты значительно более конечны. Будучи вызванным к существованию именно этим генератором невероятности, называемым естественным отбором, ни у кого из нас нет большей цели в жизни, чем у наивного и злополучного кита Адамса, чей жир вскоре забрызгал магратеанский ландшафт.
Для эволюционной биологии, как и для экзистенциализма (и для магратеанского кита), жизнь — это состояние, в которое мы были брошены. Его значение не больше и не меньше, чем то, что мы с ним понимаем. Более того, социобиологическое мировоззрение отрицает не только цель и значение, но даже этические принципы. Поскольку социобиология помогает определить своего рода целенаправленность (максимизацию генетической репрезентативности в будущем), это вряд ли то, что большинство разумных людей с большой вероятностью примет статус хороших.Это даже то, против чего разумные люди могут и, я бы сказал, должны восстать. Действительно, на и без того перенаселенной планете, насчитывающей более 6 миллиардов человек, похоже, что такое восстание необходимо.
Экзистенциальные философы Кьеркегор, Ницше, Сартр и Альбер Камю призывали людей бунтовать в своей личной жизни. Точно так же есть много способов, которыми люди могут восстать против своего эволюционного наследия. Они могут избрать бездетность, сказав НЕТ своим генам.Я бы даже пошел дальше и предположил, что люди должны делать такие вещи, если они хотят быть полностью человечными. Альтернатива — позволить биологии вести нас туда, куда она хочет, — отказаться от ответственности за то, чтобы быть человеком.
«Плыть по течению» наших биологически порожденных наклонностей очень близко к тому, что Сартр назвал «недобросовестностью», когда люди притворяются самим собой и другими, что они несвободны, хотя на самом деле это так. Однако противоположность недобросовестности, которую экзистенциалисты называют «подлинностью», не то же самое, что совершенная, абсолютная свобода.Когда Ортега-и-Гассет (1985) заметил, например, что «у человека нет природы, а есть только история», он не учел, что сюда входит и эволюционная история; как таковые, Homo sapiens ограничены, а также движимы определенными путями и направлениями. Люди не могут принять образ жизни медоносных пчел, например, или португальских военных, но такие ограничения тривиальны и не имеют ничего общего с тем, что в пределах своего диапазона эволюционное завещание человека почти дико дозволительно. И чем шире диапазон возможных действий, тем больше свободы, а также ответственности, пусть даже только перед собой.
Учитывая удивительно широкую перспективу возможных человеческих действий, имеет смысл, что люди пытаются сузить диапазон результатов, чтобы побудить других (особенно молодых и впечатлительных) практиковать то, что широко считается главной добродетелью — послушание. Переосмысление аргумента Зигмунда Фрейда об ограничениях инцеста: если бы мы были от природы послушными, нам, вероятно, не потребовалось бы столько побуждений, возражений и угроз. И все же в целом кажется, что за всю историю человечества послушание принесло гораздо больше вреда, чем непослушание.Поэтому я хотел бы предложить еретическое и, по общему признанию, парадоксальное представление, основанное на «эволюционном экзистенциализме», что нам нужно учить больше dis послушанию. Не только непослушание политическим и социальным властям, но особенно непослушание некоторым из наших проблемных генетических наклонностей.
Генетическое влияние против детерминизма
Я считаю, что тот факт, что на людей по-разному влияют их гены, чрезвычайно важен и заслуживает изучения.Как я уже предположил, такое понимание может быть даже необходимо для исследования возможностей нашей собственной свободы. Если свобода внутри ограничений кажется несочетаемой, имейте в виду, что генетическое влияние очень далеко от генетического детерминизма или контроля. В поведенческом репертуаре человека очень мало того, что находится под генетическим контролем, и очень мало того, что не находится под генетическим влиянием. В то же время люди удивительно ловко преодолевают такие влияния. Несмотря на сильную человеческую тенденцию видеть вещи черным / белым, либо / или дихотомиями, реальность такова, что человеческое поведение состоит как из генетических компонентов, так и из огромной дозы свободной воли.Таким образом, хотя на людей влияют их генетические предрасположенности, большая часть их действий все еще в значительной степени находится под их собственным контролем, и вполне логично утверждать, что люди эволюционировали, чтобы максимизировать свое генетическое представительство в будущем, и в то же время, чтобы отметить их способность восстать против этого наследия.
Рассмотрим игру в волейбол. Талантливые волейболисты делают необычные вещи, совершая потрясающие прыжки и эффектные сейвы, чтобы мяч не касался земли.Игра является метафорой большей части человеческой жизни. Эволюционный императив проецирования наших генов в будущее подобен действию силы тяжести на волейбольном мяче. Гравитация работает настойчиво и даже безжалостно в определенном направлении. Без значительных усилий, если игроки перестанут нырять, прыгать и отбивать мяч в воздухе, сила тяжести побеждает. Но люди невероятно ловко удерживают этот мяч в воздухе. Homo sapiens изобрел всевозможные культурные правила, социальные нравы, системы обучения и традиций, некоторые из которых поддерживают биологию, а многие противоречат ей, чтобы держать свои гены в игре.Каждый удачный удар, каждое нарушение гравитации — это экзистенциальный триумф.
Люди не могут буквально определять свою сущность своим существованием, как провозглашали экзистенциалисты середины двадцатого века, но глубокое понимание социобиологии предполагает, что экзистенциалисты были абсолютно правы: наши гены шепчутся внутри нас, они не кричат. Они вносят предложения. Они не отдают приказов. Наша работа, наша ответственность — выбирать, подчиняться ли. Мы ужасающе свободны принимать эти решения, держать мяч в воздухе, пока сохраняются наша сила и решимость.
Волейбол — особенно полезная метафора, поскольку он также подразумевает командные усилия, а люди — существа социальные. В своей пьесе No Exit Сартр заметил, что «ад — это другие люди», поскольку они мешают свободе человека. Будь то дилемма или восторг, наши социальные отношения во многом являются источником захватывающих и важных эволюционных открытий, освещающих наше сотрудничество с родственниками и сторонниками взаимопомощи. В то же время имидж волейбола может вызывать затруднения, поскольку он также подразумевает соревнование: в конце концов, мяч отрывается от земли для того, чтобы его можно было разбить о площадку соперника! Более подходящим может быть изображение жонглера, работающего в одиночестве, чтобы держать в воздухе множество разных шаров.
Веревка разума и величие Сизифа
Интересно, что метафора шара была преобразована в теперь известном эссе Камю, который разработал своеобразный взгляд на «Миф о Сизифе». Вы можете вспомнить, что Сизиф, фигура из греческой мифологии, рассердил богов и был наказан тем, что вынужден был провести вечность, толкая тяжелый камень на крутой холм, только чтобы он снова скатился вниз. Мучение Сизифа длится вечно, потому что его задача никогда не может быть выполнена.Пересказывая эту историю, Камю (1955) подчеркивал, что Сизиф обладает своего рода благородством именно потому, что знает, что его усилия напрасны. Сизиф никогда не добьется успеха, точно так же, как нам никогда не удастся выиграть в рулетку, нарушив нашу биологию, по крайней мере, когда дело доходит до борьбы со смертью. И все же Сизиф упорствует. Сизиф определил свою задачу, свое дело в жизни, зная его безнадежность и абсурдность. Он все равно борется, потому что такая борьба — это то, что значит быть полноценным человеком.Камю закончил свое эссе, зайдя еще дальше, ошеломляющим заявлением о том, что Сизиф счастлив.
Есть важное сходство между волейбольным мячом человеческой биологии, отчаянно удерживаемым над землей различными уловками человеческой культуры, и скалой Сизифа. В конце концов, игра безнадежна. Биология побеждает, потому что в конечном итоге все умирают, а волейбол прыгает, как рок-ролл вечно катится вниз. Более того, как мы видели, сама игра, как и задача Сизифа, абсурдна.
В этих обстоятельствах, возможно, наша цель, наша человеческая ответственность — сделать нашу жизнь осмысленной, подражая Сизифу. И, возможно, вот еще один путь, по которому эволюция проявляется: для экзистенциалиста Камю Сизиф достигает своего рода величия, потому что он борется, полностью осознавая, что успех буквально невозможен. То есть он с уверенностью знает, что мир настроен против него. Эволюция также предлагает своего рода величие, о чем свидетельствует последний абзац Происхождение видов (Дарвин 1859):
Интересно созерцать запутанный берег, покрытый множеством разных растений, и поющих птиц. в кустах, с летающими насекомыми и с червями, ползающими по влажной земле, и чтобы отразить, что эти тщательно сконструированные формы, столь разные друг от друга и столь сложным образом зависимые друг от друга, были созданы законы, действующие вокруг нас….Таким образом, из войны природы, из голода и смерти непосредственно следует самая возвышенная цель, которую мы можем вообразить, а именно, производство высших животных. В этом взгляде на жизнь есть величие … что, пока эта планета вращалась согласно фиксированному закону тяготения, с самого простого начала развивались и развиваются бесконечные формы, самые прекрасные и самые чудесные.
Эволюционное понимание, особенно с его социобиологическим обновлением, предлагает ужасающую степень самопознания — понимание того, что наши гены просто озабочены своей собственной репликацией.Тогда мы остаемся одни, и мы свободны решать, сидеть ли пассивно или бороться против этой попытки тирании, как Сизиф, изо всех сил.
Откуда эта сила и в чем она состоит? В одном из диалогов Платона Сократ замечает, что люди подобны марионеткам, а боги дергают нас за ниточки по их прихоти. В то же время Сократ указывает, что у нас есть одна золотая нить, с помощью которой можно отступить и утвердиться в ответ. Он имел в виду наше использование разума, с помощью которого, согласно Сократу, Платону и поколениям западных мыслителей с тех пор, люди могут вернуть себе свой уникальный статус автономных сущностей.
И все же здесь есть глубокая ирония: использование этой особой золотой нити, с помощью которой человеческие существа получают возможность отличать себя, привело к постепенному развенчанию человеческого чувства собственной уникальности. В некотором смысле интеллектуальная история представляет собой непрерывную серию землетрясений, которые дополняют непрекращающийся натиск утверждения о том, что люди уникально прекрасны. Ирония заключается, конечно, в том, что наша способность к сложному мышлению (наша способность сопротивляться богам с помощью этой золотой нити) сама по себе является одним из наших самых замечательных особых качеств, и в то же время она отвечает за уменьшение наших видовых претензий на уникальный статус на Земле, если не в космосе.Чем больше мы тянем, тем больше отдаляемся.
Таким образом, с разрушением птолемеевой, центрированной на Земле Вселенной, наш планетарный дом переместился с центра на периферию, и Homo sapiens , косвенно, вместе с ним. Но, по крайней мере, мы остались, названные зеницей ока Божьего, созданным по Его образу. Однако такое тщеславие стало трудно поддерживать с идентификацией самой эволюции (за которой столетие спустя последовало продолжающееся разъяснение социобиологией поведенческих последствий естественного отбора).Затем последовало открытие Фрейдом бессознательного и отрезвляющего факта, что мы даже не хозяева в своем собственном доме. Экзистенциализм также был затронут этими различными интеллектуальными землетрясениями, в частности гипер-дарвиновским утверждением Ницше, что в мире, лишенном Бога и ценностей, люди должны подняться над традиционной моралью и определить себя как ubermenschen . И в эволюционном, и в экзистенциальном смысле, даже когда наш вид становится менее центральным, каждый индивидуум становится больше.
И что?
Вспомните золотую нить Платона, благодаря которой мы получаем силу и возможность отступить от власти богов. Замените богов генами, и вы получите упрощенную эволюционную перспективу. Замените богов ограничениями общества и неизбежностью смерти, и вы получите упрощенную экзистенциальную перспективу. Ни одна из дисциплин не предложила альтернативы рациональной веревке Платона, хотя каждая из них критически относится к ней.Таким образом, экзистенциалисты особенно склонны принижать ценность сухого абстрактного разума, и неслучайно одно из лучших введений непрофессионала в эту дисциплину называется Irrational Man (Barrett 1958). Со своей стороны, социобиологи сразу же указывают на то, что разум сам по себе является адаптацией и, как таковой, зависит от ситуации и часто ограничен. В конце концов, человеческий мозг — это биологически созданный орган, заботящийся о максимальном улучшении приспособленности своего носителя и генов, которые его создали, не обязательно для передачи точной картины реального мира.
Однако остается перспектива, что люди, несмотря на свой биологический багаж, сохранят достаточно свободы, чтобы строить свою собственную жизнь и свое собственное будущее. «Величайшая загадка», по словам Андре Мальро (1989), «не в том, что нас наугад бросили среди изобилия Земли и галактики звезд, а в том, что в этой тюрьме мы можем создавать образы самих себя, достаточно могущественных. отрицать наше ничто ». Если кто-то сомневается в способности людей отрицать свое ничто и определять себя (если необходимо, вопреки их эволюционным тенденциям), я завершаю мысленным экспериментом, который является домашним, домашним и даже скатологическим, но он должен убедить всех в том, что Homo sapiens обладает огромным пространством для экзистенциальной свободы.
Начните с вопроса: почему людей так трудно приучать к туалету, а собак и кошек так легко приучить к дому? Примите во внимание эволюцию, и ответ станет очевидным. Собаки и кошки эволюционировали в мире, в котором им было очень хорошо приспосабливаться, чтобы не загрязнять свои логова. Люди, как приматы, эволюционировали на деревьях, так что исход мочеиспускания и дефекации был не их заботой, а скорее потенциальной проблемой для существ внизу.
Но являются ли люди, которые — подобно собакам и кошкам — живут на земле, обреченные валяться в своих экскрементах, безнадежными и беспомощными жертвами этого конкретного аспекта своей человеческой природы? Нисколько.Хотя для этого нужно идти вразрез с эонами эволюционной истории и глубоко укоренившимся приматом (или нежеланием), люди способны действовать в соответствии со своими просвещенными корыстными интересами. При всей своей эволюционной основе, присущей млекопитающим, примат, которого можно приучить к туалету, по иронии судьбы обнаруживает поразительную способность к свободе, может быть, даже достаточную, чтобы удовлетворить самого ярого экзистенциалиста.
Благодарности
Более ранняя версия настоящей рукописи была представлена в виде лекции Рольфа Бухдаля о науке и обществе в Государственном университете Северной Каролины, Роли.
Цитированные источники
1.
1980
.Автостопом по галактике
.Нью-Йорк
:Хармони Букс
. 2.
1987
.Биология моральных систем
.Хоторн (Нью-Йорк)
:Альдин де Грюйтер
. 3.
1979
.Шепот внутри
.Нью-Йорк
:Harper & Row
. 4.
1997
.Ощущение секса
.Вашингтон (округ Колумбия)
:Island Press
. 5.
1958
.Иррациональный человек
.Гарден-Сити (Нью-Йорк)
:Doubleday
. 6.
1955
.Миф о Сизифе и другие очерки
. , пер.Нью-Йорк
:Альфред А. Кнопф
. 7.
1859
.О происхождении видов
.Нью-Йорк
:Современная библиотека
. 8.
1989
.Эгоистичный ген
.Нью-Йорк
:Oxford University Press
.9.
1964
.Генетическая эволюция социального поведения, I, II
.Журнал теоретической биологии
.7
:1
—52
. 10.
1962
.Бытие и время
. , пер.Лондон
:SCM Press
. 11.
1951
.Человек в современную эпоху
. , пер.Лондон
:Рутледж и К. Пол
. 12.
1952
.Письма Джона Китса
, под редакцией.Лондон
:Oxford University Press
. 13.
1989
.Ореховые деревья Альтенбурга
. , пер.Нью-Йорк
:Х. Фертиг
.14.
1985
.Восстание масс
. , пер.Нотр-Дам (IN)
:University of Notre Dame Press
. 15.
1961
.Pensées
. , пер.Балтимор
:Penguin Books
. 16. ред.
1999
.Биология и основы этики
.Нью-Йорк
:Cambridge University Press
. 17.
1948
.Экзистенциализм и гуманизм
. , пер.Лондон
:Метуэн
. 18.
1956
.Бытие и ничто
. , пер.Нью-Йорк
:Философская библиотека
. 19.
1966
.Адаптация и естественный отбор
.Princeton (NJ)
:Princeton University Press
. 20.
1988
. Эволюция и этика Хаксли в социобиологической перспективе.Зайгон
.23
:383
—407
. 21.
1975
.Социобиология — новый синтез
.Кембридж (Массачусетс)
:Издательство Гарвардского университета
.Заметки автора
© 2000 Американский институт биологических наук
Экзистенциализм — Философская энциклопедия Рутледжа
DOI: 10.4324 / 9780415249126-N020-1
Версия: v1, опубликовано в Интернете: 1998
Получено 5 июня 2021 г. с https://www.rep.routledge.com/articles/thematic/existentialism/v-1
Термин «экзистенциализм» иногда зарезервирован для работ Жан-Поля Сартра, который использовал его для обозначения своей собственной философии в 1940-х годах.Но чаще оно используется как общее название для ряда мыслителей девятнадцатого и двадцатого веков, которые сделали конкретную личность центральной в своей мысли. Экзистенциализм в этом более широком смысле возник как ответная реакция на философские и научные системы, которые рассматривают все частности, включая людей, как членов рода или экземпляры универсальных законов. Он утверждает, что наше собственное существование как уникальных индивидуумов в конкретных ситуациях не может быть адекватно схвачено в таких теориях, и что системы такого рода скрывают от нас сугубо личную задачу попытки достичь самореализации в нашей жизни.Поэтому экзистенциалисты начинают с подробного описания себя как «существующего индивида», понимаемого как агент, вовлеченный в конкретный социальный и исторический мир. Одна из их главных целей — понять, как человек может достичь самой богатой и полноценной жизни в современном мире.
Экзистенциалисты придерживаются самых разных взглядов на человеческое существование, но в их трудах есть ряд повторяющихся тем. Во-первых, экзистенциалисты считают, что у людей нет предопределенной цели или сущности, установленных для них Богом или природой; Каждый из нас сам решает, кем и что мы являемся.В этом суть определения экзистенциализма, данного Сартром, как взгляда, согласно которому для людей «существование предшествует сущности». Это означает, что сначала мы просто существуем — оказываемся рожденными в мире, который не выбираем сами, — и затем каждый из нас должен определить свою собственную идентичность или основные характеристики в ходе того, что мы делаем в жизни из нашей жизни. Таким образом, наша сущность (наш набор определяющих черт) выбрана, а не дана.
Во-вторых, экзистенциалисты считают, что люди сами решают свои судьбы и несут ответственность за то, что они делают со своей жизнью.Люди обладают свободой воли в том смысле, что независимо от того, какие социальные и биологические факторы влияют на их решения, они могут размышлять об этих условиях, решать, что они имеют в виду, а затем делать свой собственный выбор относительно того, как управлять этими факторами, действуя в мире. . Поскольку в этом смысле мы сами создаем или формируем себя, мы несем полную ответственность за то, что мы делаем в своей жизни.
Наконец, экзистенциалисты озабочены определением наиболее аутентичного и полноценного образа жизни, возможного для людей.По их мнению, большинство из нас склонно подчиняться образу жизни «стада»: мы чувствуем, что у нас все хорошо, если мы делаем то, что «кто-то» делает в знакомых социальных ситуациях. В этом отношении говорят, что наша жизнь «недостоверна», а не наша собственная. Согласно этой точке зрения, чтобы стать подлинным, человек должен с ясностью и интенсивностью взять на себя собственное существование. Такое преобразование становится возможным благодаря таким глубоким эмоциональным переживаниям, как тревога или переживание экзистенциальной вины. Когда мы сталкиваемся с тем, что открывается в таких переживаниях, утверждают экзистенциалисты, мы получим более четкое представление о том, что поставлено на карту в жизни, и мы сможем стать более преданными и цельными личностями.
Цитирование этой статьи:
Гиньон, Чарльз Б. Экзистенциализм, 1998, DOI: 10.4324 / 9780415249126-N020-1. Энциклопедия философии Рутледжа, Тейлор и Фрэнсис, https://www.rep.routledge.com/articles/thematic/existentialism/v-1.
Авторские права © 1998-2021 Routledge.
Экзистенциалистский путеводитель по жизни, работе, свиданиям и упражнениям — Quartz
Некоторым людям, по-видимому, совершенно не нравится жить в абсурдном мире. По-видимому, эти люди не считают существование бесполезным и не считают энтузиазм глупым.
Однако не все из нас настолько удачливы или отважны, поэтому нам остается искать причины, чтобы быть и делать, даже если мы чувствуем, что все это бессмысленно. Мы не можем продолжать. Мы должны продолжать. Мы уже здесь.
Соперники должны придумать смысл. Мы делаем что-то даже тогда, когда большая часть того, что делают люди, кажется довольно бессмысленной и глупой, учитывая, сколько нас есть, как недолго мы живем и как трудно изменить ситуацию на этой многолюдной планете.
И все же мы не обречены на вечный мрак.Мы еще можем многое сделать. Мы даже можем повеселиться, несмотря на скрытое в нас чувство страха, скуки и беспокойства — возможно, из-за этого.
Выкованные в огне тщетности
Экзистенциальные философы уже выработали для вас несколько ответов, так что не отчаивайтесь. Или отчаяние, это тоже нормально.
Но не позволяйте своей глубокой мрачности быть поводом ничего не делать. Ибо великая победа сопротивляющихся состоит в том, что мы делаем это, несмотря на то, что лучше знаем — знание нашего вклада не изменит курс человечества.Вот так книга Фридриха Ницше übermensch подошла бы к миру: не полагаясь на кого-либо еще, чтобы подтвердить их существование. Он превращает бессмысленность в некую свободу, позволяющую утверждать жизнь, несмотря на ее абсурдность.
Подумайте об этом. На самом деле, нет ничего страшного в том, чтобы быть порядочным человеком, который не причиняет вреда, а может быть, даже помогает, великодушен духом и усердно трудится, если вы думаете, что есть бог, страна или начальник, который вознаградит вас сейчас или в загробной жизни .
Но если вам удается жить жизнью, основанной на определенных ценностях, потому что вы изучили их и обнаружили, что в данных обстоятельствах они предпочтительнее других, менее похвальных или более деструктивных подходов, это не шутка. Затем вы выковали смысл в огне тщетности и преодолели, что уже кое-что. Или, по крайней мере, больше, чем ничего.
В 20-м веке Жан Поль Сартр утверждал, что «существование предшествует сущности» и что выяснение того, кто мы есть на самом деле, является целью, даже если для нас нет основной причины находиться здесь.То, что мы существуем, может быть бессмысленным само по себе, но есть смысл в процессе раскрытия нашей сущности под всем социальным и культурным мусором, который загромождает жизнь.
Каждый из нас рожден в совокупности фактов, случайностей обстоятельств, которые описывают и формируют нашу реальность — класс, расу, пол, религию и так далее. Но за пределами границ и определений, установленных нашими семьями и обществом, лежит возможность.
Работа
Итак, как вам это сделать, найти немного истины, особенно если вы на самом деле ни во что не верите? Что ж, не верить — это твоя свобода.Поскольку вы не зацикливаетесь на правильности какого-либо одного образа действий, вы можете найти смысл в том, чтобы просто быть, делать все, что вы выбираете, несмотря на неизбежность того, что вы умрете, и жизнь будет продолжаться, и все остальное. живое существо тоже умрет, в том числе когда-нибудь вселенная.
Уловка, чтобы жить полноценной жизнью, несмотря на фундаментальное нежелание, состоит в том, чтобы просто выбрать что-нибудь, что угодно, и сделать это. Не надо думать, что это самая крутая вещь. Необязательно хотеть делать это вечно.Вам даже совсем не обязательно хотеть этого делать.
На самом деле, вероятно, будет лучше, если вы не будете воображать, что ваши действия особенно важны или важны в великой схеме, потому что тогда вы будете такими же эгоистичными, бредовыми и странными, как и все те люди, которыми руководят большие миссии вести «целенаправленную жизнь». Кроме того, вы, вероятно, время от времени вернетесь к своему основному чувству бессмысленности и впадете в депрессию из-за своего предыдущего ликования.
Сосредоточьтесь на текущих задачах и воспринимайте каждый день вместе с домашними делами и обязанностями как возможность забыть об общей картине.С головой окунитесь в работу, будь то скучная офисная работа, работа в сфере обслуживания клиентов, которая постоянно напоминает вам, что люди раздражают, утомляют ручной труд, преподают или что-то еще.
Делая, есть освобождение. В моменты сосредоточения даже на очень мирских начинаниях вы свободны и имеете цель. Эта цель может быть небольшой. Но он также огромен. Вы — герой земного, как Сизиф, каждый день снова и снова катите валун в гору. Это скучно, великолепно и непослушно. Стараясь продолжать идти вперед, вы становитесь гигантом, выжившим.
«Боги осудили Сизифа непрестанно катить камень на вершину горы, откуда камень упадет под собственным весом. Они почему-то думали, что нет более ужасного наказания, чем бесполезный и безнадежный труд », — начал Альбер Камю в своем знаменитом эссе 1942 года о греческом мифе. Однако он заключает: «Самой борьбы за вершину достаточно, чтобы наполнить сердце человека. Надо представить Сизифа счастливым ».
Продолжать перед лицом тщетности — это восстание, и это имеет смысл.Сознание ничтожности и настойчивости жизни превращает Сизифа из кажущегося обреченного дурака в философского героя Камю.
Постройте для себя принцип, противоположный «незнанию — это блаженство». Сознание — это ад, в котором есть потенциал для радости, потому что все похоже на свою противоположность. В борьбе мы достигаем цели и иногда чувствуем что-то вроде счастья. Это неестественно. Это нелегко. И в этом красота.
Датировка
Большинству людей нравится притворяться, что у жизни есть причина: «До того, как столкнуться с абсурдом, обычный человек живет с целями, заботой о будущем или оправданием», — пишет Камю в «Мифе о Сизифе». .«Он взвешивает свои шансы, он рассчитывает« когда-нибудь », выход на пенсию или труд своих сыновей. Он все еще думает, что в его жизни можно что-то направить ».
Но тьфу, это все довольно смешно: мир не действует в соответствии с нашими целями, и, как утверждает Камю, нет высшей силы, которая придает смысл нашим действиям. «[M] an стоит лицом к лицу с иррациональным. Он чувствует в себе тоску по счастью и разуму. Абсурд рождается из этой конфронтации между человеческими потребностями и необоснованным молчанием мира », — пишет Камю.
У человека нет большей потребности, чем чувствовать себя любимым. И все же тишина мира оглушительнее всего, когда дело касается любви. Мы стремимся к партнерству и общению с людьми, которые безразличны к нам и игнорируют тех, кто хочет нас больше всего. Мы катим камень вверх по холму, встречаемся, мучаемся, сражаемся, разбиваемся, и на пути вниз нас разбивает катящийся валун. Подобно Сизифу, те, кто ищет любви, должны вернуться к началу и продолжать снова, постоянно участвуя в борьбе и зная, что все их лучшие намерения и расчеты тщетны против прихотей и непредсказуемости романтики.
Что может быть более сизифовым, чем загрузка приложения для знакомств, загрузка фотографии, а затем постоянное пролистывание лица за лицом, снова и снова участвуя в совершенно мирской задаче, в надежде, что однажды, возможно, найдет связь и смысл.
Затем есть сами свидания: шарада недобросовестной недостоверности, когда вы задаете одни и те же вопросы и слышите одни и те же скучные ответы, казалось бы, бесконечное повторение. И даже если это действительно закончится, если вы встретите кого-то и удалите все приложения, повторяющийся поиск онлайн-знакомств только подчеркивает тщетность всех романтических поисков.Без постоянного потока матчей и встреч легче притвориться, что у свиданий есть причина и ясная цель. Но участие в ритуалах свиданий в более быстром темпе и повторении подчеркивает абсурдность отношений: вы встречаетесь с кем-то, встречаетесь, расстаетесь или остаетесь вместе, и в конце, конечно же, умираете.
Если вам посчастливилось влюбиться, конечно, напряженные моменты аутентичности, которые сопровождают это переживание, достойны празднования даже для циничного экзистенциалиста.А если нет, то, по крайней мере, для Камю само абсурдное путешествие стоит того, пока вы сознаете его абсурдность. Подобно Сизифу, мы должны осознавать бессмысленность наших поисков, даже когда приступаем к ним.
Хостинг
Для экзистенциалистов нет ничего хуже недостоверности. И нет лучшего примера недостоверности, чем играть в роли хозяина. Теперь вы можете подумать, что хотите стать хозяином. Но что, если это желание отражает безоговорочную потребность приспособиться к остальному обществу, а не истинное индивидуальное желание? Как ведущий, у вас нет другого выбора, кроме как бороться с обычаями и требованиями, шарада навязывала роль — «могу я взять ваше пальто?», «Вы хотите выпить?» — и поэтому, если вы хотите быть подлинный, вы должны быть действительно, глубоко уверены, что вы не просто разыгрываете поверхностный спектакль.
Катастрофическое состояние поверхностного хостинга подробно описано в классическом экзистенциалистском тексте Сартра «Бытие и ничто». Сартр описывает официанта как яркий пример недобросовестного поведения, чтобы быть «хорошим» хозяином: у официанта безупречные манеры, он хвалит выбор обедающих в меню и принимает слегка надменный вид, который является обычным для многих. Французские официанты. Но! «Этот официант на самом деле не хочет вести себя так официантно», — заявляет Сартр. Вместо этого он просто разыгрывает ту роль, которую, по его мнению, от него ожидают.(Этот комикс также является изящным изображением взглядов Сартра и подчеркивает экзистенциальную абсурдность, указывая, насколько странно для Сартра выбирать официанта.)
Может быть, вы хотите пригласить друзей … Но вы действительно должны служить им еда и вино? Если вы устали или вам наскучили болтовни, не было бы более аутентичным немного вздремнуть посреди вечеринки? Или выгнать их? Экзистенциализм требует, чтобы мы постоянно спрашивали себя: Почему я так поступаю? Что я действительно хочу делать? Только постоянно задавая эти вопросы, вы можете достичь проблеска подлинности и, возможно, смысла.
В любом случае, если все ваши вопросы приводят вас к выводу, что вы действительно хотите пригласить людей, снять их пальто и подать им вкусную еду и вино, то непременно сделайте это. Просто имейте в виду, что за этой шарадой домашнего уюта скрывается вечно потенциальный ужас недобросовестной недостоверности.
Exercise
Вам не нужно сомневаться, полезно ли выполнять упражнения. К настоящему времени научно доказано, что для вашего здоровья лучше быть активным, чем сидеть и ничего не делать.Все, что вам нужно сделать, это собраться с силами, чтобы встать с дивана и прогуляться, побегать или пойти в спортзал.
На самом деле, когда вы чувствуете, что вас ждет длинная череда бессмысленных дней в совершенно бесполезной жизни, придумывание какой-нибудь абсурдной цели в фитнесе — идеальный способ накопить силу. Во-первых, вы становитесь физически сильнее. А во-вторых, вы сосредотачиваетесь на краткосрочной перспективе, просто дышите или бегаете трусцой, при этом понимая это как философское стремление. Как объясняет «экзистенциальный культурист» и писатель Майкл Броудер в эссе на Medium:
[I] если вы можете позволить себе руководить [Сэмюэл] Беккет или тренироваться у Камю, полностью осознавая тщетность любой миссии. который пытается замедлить ход времени (и если вы можете перестать беспокоиться о том, как вы выглядите в своих шортах), вы можете научиться позволять восстанию стать наградой.Это не должно быть красивым способом сказать, что вы направите свой экзистенциальный гнев в чертовы каре. Это способ отказаться от обреченных на провал, целенаправленных, фобических неудач, обсессивно-компульсивных требований до и после, к которым «приспособленность» заставляет нас обращаться в пользу подхода, сосредоточенного на том, чтобы начать с подножия холма. и обнаруживать неудачи каждый день.
Ключ к тому, чтобы быть подходящим экзистенциалистом, — это признать, что вы не можете победить. Нет никакого выигрыша. Есть только распад, разрушение и утрата.Тем не менее, вы не сдаётесь из-за своего упрямства. И если вам повезет, вы можете найти других людей, которые разделяют ваше мрачное мировоззрение, с которыми можно выпить после спортзала.
Продолжайте
Экзистенциалистский подход к жизни может не наполнять вас непрекращающейся радостью. Но если у вас уже есть смутное ощущение, что ложь изобилует, это может утешить вас, зная, что все эти абсурдные, нелепые моменты, все шарады и игры, пронизывающие жизнь, были признаны.
2018 был годом гибели и отчаяния для большей части мира, с битвами за Брексит в Европе, авторитарным президентом в Бразилии и непредсказуемым президентом с диктаторскими тенденциями в Соединенных Штатах. Экзистенциализм не решает этих бесчисленных проблем и не делает вид, что они не так уж и плохи. Они ужасны, мир полон мрака, и поиск потенциального смысла может показаться безнадежным. Но продолжайте сомневаться, сомневаться и бороться с тревогой и отчаянием. Это не успокаивающая реакция на ужасы мира, но она реальна.
PHIL304: Экзистенциализм | Saylor Academy
-
Время: 58 часов
-
Бесплатный сертификат
Экзистенциалисты подчеркивают место человека в сложном наборе обстоятельств, чтобы подчеркнуть уникальность и индивидуальность каждого из нас. Они подчеркивают роль человеческого тела во всех наших действиях и решениях, утверждая, что разум не может существовать без тела (в отличие от большинства рационалистов, которые утверждают, что разум отделен от тела). Кроме того, экзистенциалисты рассматривают возможность абсолютной индивидуальной свободы; и если да, то каковы последствия такой свободы для нашего чувства ответственности перед собой, перед другими и перед Богом.Они также рассматривают последствия существования или несуществования Бога и то, что любая возможность означает для нашего чувства свободы и ответственности. Больше всего экзистенциалисты размышляют о тревоге и страхе людей перед смертью и рассматривают последствия для нашей индивидуальной жизни примирения с неизбежностью смерти.
В этом курсе вы познакомитесь с основными фигурами и работами экзистенциалистского движения с исторической точки зрения.Вы будете последовательно изучать произведения Блеза Паскаля, Сёрена Кьеркегора, Федора Достоевского, Фридриха Ницше, Мартина Хайдеггера, Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар и Альбер Камю. Успешное завершение курса означает, что вы сможете определять, анализировать и различать основные темы и фигуры в истории экзистенциализма. Что наиболее важно, вы сможете признать вклад, который мыслители-экзистенциалисты внесли в наше современное понимание человеческого существования и места человечества в космосе.
Сначала прочтите программу курса. Затем зарегистрируйтесь на курс, нажав «Записать меня на этот курс». Щелкните Раздел 1, чтобы прочитать введение и результаты обучения. После этого вы увидите учебные материалы и инструкции по их использованию.
Экзистенциалистский поворот 2020 года | Бостон Обзор
По часовой стрелке сверху слева: Ханна Арендт, Симона де Бовуар, Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер.
Хотя экзистенциалистское мышление может предложить много мудрости о тревоге, непредвиденных обстоятельствах и смерти, мы также должны думать конкретно о политике и институтах.
Экзистенциалистские идеи замечательно вернулись во время пандемии COVID-19, начиная с часто упоминаемого романа Альбера Камю Чума, Фридриха Ницше, обращаясь к трагедии, и критики недобросовестности Симоны де Бовуар и Жан-Поля Сартра до Карла Джорджо Агамбена. Вдохновленные Шмиттом размышления о чрезвычайном положении и о том, что Мишель де Монтень, Мартин Хайдеггер и Блез Паскаль могут научить нас о встрече со смертью.
Экзистенциалистские идеи замечательно вернулись во время пандемии COVID-19, от Камю, Сартра и де Бовуара до Хайдеггера и Паскаля.
Нить, проходящая через все эти призывы к экзистенциализму, — это чувствительность к человеческой хрупкости, которая особенно актуальна в разгар глобальной пандемии и серьезных нарушений общественного порядка. Даже Юрген Хабермас, которого обычно не считают философом-экзистенциалистом, сказал в недавнем интервью, что у нас никогда не было столько знаний о нашем незнании и о необходимости действовать и жить в условиях неопределенности.Как описывает это писательница Ребекка Сольнит:
Мы находимся посередине, и конца не видно. Мы ждем, а это наименее любимое занятие большинства людей, когда это означает замечать, что вы поселились в незнании. Мы находимся в terra incognita, где мы всегда находимся в любом случае, но обычно у нас есть более мягкий случай, и мы можем делать наши заявления и спотыкаться.
Возрождение интереса к экзистенциализму неудивительно.Работа, которую мы сейчас считаем экзистенциалистской, возникла в первой половине двадцатого века в охваченных конфликтами Германии и Франции, где неопределенность пронизывала все измерения общества. Его главными защитниками и единственными явными сторонниками были Бовуар и Сартр, которые приобрели огромную популярность в послевоенной Франции. Они последовали за немецкими мыслителями-экзистенциалистами, такими как Хайдеггер, Карл Ясперс и Карл Барт, которые уже прославились в межвоенном Веймаре своими чтениями Ницше и Сёрена Кьеркегора.Хотя их работы различались в деталях, все они разделяли тип мышления, который отвергал религиозные и политические догмы, выражал презрение к академической абстракции и сосредотачивался на конечности и абсурдности человеческого существования.
Экзистенциалисты двадцатого века разделяли тип мышления, который отвергал религиозные и политические догмы, выражал презрение к академической абстракции и сосредотачивался на конечности и абсурдности человеческого существования.
Тем не менее, хотя экзистенциализм возник в современной Германии и Франции, экзистенциалистские взгляды на человеческий смысл на протяжении тысячелетий формировали историю философии и религии.Скептики раннего Нового времени Монтень и Паскаль, всего лишь два примера, часто считаются экзистенциалистами avant la lettre. И, как рассказывает Сара Бейкуэлл в книге В кафе экзистенциализма (2016), Сартр, размышляя о тревогах 1938 года, сравнил свое время с эллинистической Грецией, когда афиняне отвернулись от спокойных рассуждений аристотелевской науки в пользу более личных и преобразующих думая о стоиках и эпикурейцах, «которые научили их жить».
Экзистенциализм прошлого века получил широкую популярность отчасти из-за особого нового акцента на идеях человеческой свободы.То, что Сартр называл «недобросовестностью», Хайдеггера «недостоверностью» и Ясперса «жизнью в скорлупе»: каждое из них формулирует форму отвлечения, которая закрывает нам глаза на нашу свободу. Одна из причин, по которой мы определяем себя и других на основе класса, религии, расы и национальности или даже детских влияний и подсознательных побуждений, заключается в том, чтобы получить контроль над случайностями мира и внедрить себя в бесчисленные способы, которыми люди терпят поражение и преуспевают. в истории человечества. Но этот контроль иллюзорен и обманчив, настаивали экзистенциалисты.Это может быть заманчивым отвлечением от нашей собственной хрупкости, но в конечном итоге это дает псевдосилу, разрушающую нашу способность жить хорошо.
Вместо этого они предложили перевернуть перспективу. Они задавались вопросом, почему мы должны рассматривать экзистенциальную, политическую и эпистемологическую неопределенность как проблему, требующую решения? Разве необоснованность, учитывая нашу уязвимость, не должна стать основанием для человеческого существования? Спустя поколение социолог Бруно Латур задорно спросил, были ли мы когда-нибудь современными.Каждый по-своему экзистенциалисты подняли аналогичный вопрос: были ли мы когда-либо уверены.
За последние несколько месяцев мы стали свидетелями широкого спектра реакций на новую глубокую волну социальной и личной неопределенности. С одной стороны, по большей части, люди выразили желание восстановить определенность. Возможно, мы обнаружили, что предпочитаем быть уверенными в будущем, каким бы мрачным оно ни было. Возможно, мы искали людей, виновных в окружающих нас страданиях, боли и безнадежности.С политической точки зрения граждане обращаются к сильным лидерам для сдерживания и контроля — явление, которое некоторые называют «авторитарным рефлексом». А вакуум неопределенности был заполнен теориями заговора, военной риторикой, отрицанием научных фактов и усилением мер наблюдения. С другой стороны, также были ответы, которые находят сдерживание в признании незнания, в политических лидерах, которые выражают свою склонность к ошибкам, и в форме надежды, «неотделимой от неопределенности», поскольку она открывает критическое пространство для воображения и построения будущее.Эти последние голоса были тише. Они принижают величие, месть и героическую победу и скептически относятся к обещанию контроля.
Писатели-экзистенциалисты дают нам представление о том, как мы можем вообразить пребывание в незнании — за пределами смирения или цинизма и за пределами ложных обещаний спасения.
Где в этом спектре находится экзистенциализм? Может ли его поворот к неопределенности действительно научить нас чему-то о жизни в terra incognita? Экзистенциалисты не только определяют тревогу как наше «головокружение свободы» (по словам Кьеркегора) — головокружительный эффект от рассмотрения случайной безграничности собственных возможностей как предварительного условия личностного роста, — но многие также предлагают размышления о эпидемиях и эпидемиях. .Они используют эти термины метафорически, чтобы выявить связь между политическими кризисами и кризисами человеческого смысла. В момент, когда биологическая респираторная чума обнажает и усиливает системный расизм, который душит и душит жизни Блэков, эта связь не может быть более своевременной.
И все же ответы экзистенциалистов на головокружение у людей также сильно различаются. Часто их представление о неопределенности заканчивается некоторой более высокой формой уверенности. Хайдеггер, например, прославлял трагического героя, который решительно и решительно проникает в бездну; Шмитт был напуган хаосом и поручился за политическую власть, контролирующую чрезвычайное положение; и Сартр довольно хорошо знал, кто его (меняющиеся) враги.Однако, вместе взятые, эти разные точки зрения поучительны. Они дают яркий комментарий о том, как мы реагируем на неопределенность. В сочетании со всеми своими противоречиями они образуют беседу, которая может дать нам представление о том, как мы можем представить себе пребывание в незнании — за пределами смирения или цинизма и за пределами ложных обещаний спасения.
• • •
В этом разговоре участвовала интригующая мыслитель Ханна Арендт. Она лично знала Хайдеггера и Ясперса, побывала на интеллектуальной сцене Парижа, где она жила с 1933 по 1941 год, и вскоре после этого захватила мир своей собственной версией политического экзистенциализма.В 1946 году, когда она боролась с непостижимыми сообщениями из Германии о нацистском терроре, от которого ей удалось сбежать, Арендт опубликовала два эссе о том, что она считала потенциалом и проблемой немецкого и французского экзистенциалистского мышления. Она, в частности, интересовалась, действительно ли экзистенциалисты силой выявили источники неуверенности, которые только вернули их «в старую безопасность». Чтобы проиллюстрировать этот момент, она выбрала две пары контрастирующих фигур: Хайдеггер и Ясперс в своем первом эссе и Сартр и Камю во втором.
Мысль Хайдеггера, утверждала Арендт, была одновременно подтверждением безосновательности человеческого существования — мира, который оставил нас без какой-либо уверенности в Боге или истине, — и попыткой избежать этого. Перед лицом борьбы человечества со смертностью Хайдеггер утверждал, что фундаментальный человеческий опыт — это отчуждение, ощущаемое как бездомность, тревога и всепроникающий страх смерти. Столкновение лицом к лицу с нашей смертностью — единственный способ стать хозяевами своей судьбы и жить осмысленной жизнью. Только если мы поймем, что наша жизнь конечна, и откажемся от стремления к вечности, мы сможем существовать во времени и быть подлинными.
Арендт задалась вопросом, не выявили ли экзистенциалисты принудительно источники неуверенности, которые только вернули их «в старую безопасность».
Как понимал Хайдеггер, одна из основных причин, по которой люди не живут аутентичной жизнью, состоит в том, что они систематически отвлекаются бессмысленной болтовней церкви, науки и современной промышленности, которые служат для того, чтобы скрыть нашу фундаментальную смертность под покровом безличного В маске Хайдеггер называл «сущность» das Man .Этот сомнительный социальный клей можно сравнить с заразным вирусом: он везде и нигде; в нем нет ничего определенного, но каждый из нас может стать его жертвой и принять в ней активное участие. Если я не буду осторожен, я не пойму, насколько я замешан в собственном уничтожении, как das Man решает и отвечает за меня, как я становлюсь совершенно легкомысленным.
Противостоять этой силе означает принять призыв к моему подлинному «я» как против моего беспокойства, так и против моей связи с теми, кто может затащить меня на мелководье das Man .Философ «заброшенности», таким образом, утверждал, что «решительность» уравновешивается, оставляя мало места для сомнений, причастности или выражения вины. Как известно, Хайдеггер никогда публично не извинялся за свой нацизм. Для Арендт решительность Хайдеггера является симптомом перевернутой с ног на голову чувствительности к неопределенности. То, что начиналось как убедительное видение человеческого существования, воплощавшее искусство мышления против ложных утешений загробной жизни, постепенно было поглощено всепоглощающим мистицизмом — сам по себе своего рода отвлечением, — который дает иррациональную уверенность вне всякой болтовни и вне всяких размышлений.Таким образом, хотя современные технологии и наука «не думают», полагал Хайдеггер, наша естественная среда учит нас, как позволить бытию и существам существовать. Арендт предостерегла от лежащего в основе романтизма, который вдохновляет «ориентированное на природу суеверие», которое уводит нас от мыслей к тишине.
Пятнадцать лет спустя Арендт вернулась к проблеме мышления и его связи со злом в своем противоречивом докладе Эйхман в Иерусалиме (1963). Похоже, она повторила Хайдеггера в сравнении зла нацистского офицера СС Отто Адольфа Эйхмана с легкомыслием бактерий.Однако у Арендт было больше общего с Ясперсом, которого она считала единственным экзистенциалистом, который не отказался от идеи Иммануила Канта о человеческой свободе и достоинстве. Вскоре после окончания войны в письме к Арендт Ясперс придумал идею «банальности» для характеристики нацистских преступлений. Свободолюбивый публичный интеллектуал, который решительно поднял вопрос о вине немцев после того, как университеты вновь открылись в 1945 году, также отверг представление о том, что преступления нацистов выражают формы радикального зла, разрушающие все законы.Вместо этого он сравнил их с банальными, но катастрофическими бактериями, которые «могут вызвать эпидемии, которые уничтожат целые страны».
Для Арендт решительность Хайдеггера является симптомом перевернутой с ног на голову чувствительности к неопределенности. То, что началось как критика ложных утешений загробной жизни, было поглощено всепоглощающим мистицизмом.
Там, где Хайдеггер говорил о das Man как о стирании подлинного «я», Ясперс сопротивлялся дискурсу отчуждения. Он скептически относился к идее истинной самости, поскольку она подразумевает форму собственности на свою жизнь, которую он считал невозможной, бесполезной и разрушительной.Более серьезная проблема заключается не в стирании «я», а в стирании неуверенности. Ясперс был убежден, что я могу нести ответственность за то, что делаю, только потому, что я свободно выбираю способами, не сводимыми к социальным ценностям, силе принуждения или законам причинности природы. Я также не могу предсказать последствия своих действий, учитывая сложную работу мира. Другими словами, основания моего выбора не могут быть полностью известны. Они остаются, говоря с Кантом, непостижимыми. Если бы наши жизни не были сильно зависимыми и уязвимыми, и если бы последствия наших действий не выходили за рамки нашего контроля, мы не смогли бы испытать любовь, свободу или цель, а также не знали бы, что значит нести за них ответственность.
Свобода в этом смысле — это не непоколебимая приверженность себе, которую я постепенно открываю и осознаю, но переживание самости, которое одновременно указывает за пределы самого себя. Я могу быть свободным только потому, что я не всеведущ. И я не могу предвидеть свое будущее в этом мире, потому что считаю свою жизнь глубоко зависимой от других. Прежде чем бездумность может распространиться подобно эпидемии, люди активно выбирают бездумность, они активно притворяются, что знают то, чего не знают. А как только распространяется легкомыслие, люди больше не верят, что у них когда-либо был выбор.За банальностью, а не за подлинностью скрывается этот активный выбор на фоне неопределенностей человеческой жизни. Следовательно, в отличие от Хайдеггера, концепция легкомыслия Ясперса не стирает бытие; вместо этого он стирает основу свободы и ответственности, а именно неопределенность — тот факт, что я «не могу ни знать, ни создавать бытие» и что я никогда не могу быть вложен в мир, каким он будет, только в мир, каким он мог бы быть.
• • •
Еще одним экзистенциалистом, считавшим, что неопределенность является порождающей, что ее нельзя победить, но необходимо принять, был Камю, который отверг то, что он считал светской теодицеей Сартра, его безбожное суждение над всеобщим страданием.Вместе с Бовуаром Сартр отождествлял шаткие основания свободы с борьбой угнетенных. Он радикализировал Хайдеггера в борьбе за коммунизм в России (несмотря на зверства, совершенные при Сталине), за независимость Алжира против французского колониализма и за различные социальные движения вплоть до протестов 1968 года. «Бедные с земли» Франца Фанона лучше всех знают, что это такое. означает быть «ничем и, следовательно, свободным», утверждал Сартр, и борьба с насильственными системами, которые идентифицируют людей как ничто, не оправдывает насильственные методы.Камю интересовался, как Сартр может отвергать абсолютное знание, с одной стороны, и при этом выбирать идеологические, часто несовместимые стороны, чтобы положить конец тому, что он определил как грехи истории.
Там, где Хайдеггер говорил о das Man как о стирании подлинного «я», Ясперс сопротивлялся дискурсу отчуждения. Более серьезная проблема заключается не в стирании «я», а в стирании неуверенности.
Эта «обожествленная» версия истории уже полностью проявляется в 1943 году, когда Сартр выбрал метафору чумы для критики немецкой оккупации.Камю сделал то же самое в своем романе « Чума », опубликованном четыре года спустя. В отличие от критики Камю угнетения, символизируемого вспышкой эпидемии, Сартр не ассимилировал The Flies с каким-то естественным вирусом, который появляется без причины. Скорее, как Джасперс и Арендт, он настаивал на человеческом выборе. Вера в то, что чума не могла быть обусловлена историческими и политическими обстоятельствами, придает естественности иерархии власти, что для Сартра означало не что иное, как недобросовестную жизнь.Таким образом, сартровский герой Орест сильно отличается от героя Камю Риэ. Орест бросает вызов недобросовестности горожан, сопротивляется как соблазнительным обещаниям богов, так и общинным связям со своей семьей, и ему удается освободиться от чумы. Он берет на себя бремя вины только за всех и тем самым превращает страдание в смысл.
Напротив, намеренно заниженная версия героизма Камю предполагает, что мы никогда не сможем избавиться от чумы. Камю перешел от самоуверенного принятия победоносного французского сопротивления через решительное противодействие смертному приговору, вынесенному наиболее отъявленным апологетам Виши, к полному раскаяния скептицизму в отношении политики.Этот переход от уверенности к сомнению привел к эпистемическому смирению, которое исследовало бесконечный спектр компромиссов, отрицаний и оправданий, проскользнувших через простую бинарность оппозиции и подчинения. В то время как Орест решительно отвергает метанарративы религии и традиций, Риэ учится терпеть неудачу и вводит позицию незнания. Он не может принять идею о том, что вирус — это наказание от Бога или что наука в конечном итоге спасет общество, и все же он следует научной практике как врач и полностью воздерживается от опровержения религии.Он продолжает пытаться понять и мягко вовлекает своих сограждан в общее стремление помочь больным, несмотря на риск заражения. По сути, неуверенность для Камю — это добродетель: она внушает солидарность и дружбу и делает возможным изгнание, когда просто нет положения, которое не было бы замешано в чуме.
По иронии судьбы Арендт полагала, что Ясперс — наименее известный среди четверых сегодня — будет экзистенциалистом будущего.
Сартр правильно понял, что идея изгнания, представленная Тарру в The Plague , выражает парадоксальную идею о том, что насилие одновременно неизбежно и неоправданно.Ответ Камю на этот парадокс — это «взгляд из ниоткуда», — утверждал Сартр, — взгляд, который, как и его Сизиф, по-прежнему обречен на осуждение и оставляет реальность нетронутой. Действительно, Камю отчаялся из-за эскалации конфликта в своей родной стране Алжире и фактически вызвал чуму на обе палаты, борьбу за независимость и французское подавление. В конце концов, он активно предпочел промолчать. Политический реалист Раймон Арон хорошо уловил проблему, когда он признал, что Камю руководствовался желанием сострадания и справедливости, но пришел к выводу, что его морализаторское молчание «не смогло выйти за рамки настроения колонизатора с благими намерениями».”
Очевидно, что Вторая мировая война и последовавшие вскоре после нее жестокие конфликты радикализировали французских экзистенциалистов, но в противоположном направлении: в то время как Сартр утверждал, что у всех грязные руки, Камю принял иррациональную позицию, согласно которой разум и человеческое достоинство, несмотря на их бессмысленность, должны оставаться высшие ценности. По мнению Арендт, у обоих было больше общего, чем они думали. Они разделяли нигилистическую героическую позу, которая присоединяется к Хайдеггеру в построении человеческого мира ex nihilo .Заменяя бытие на ничто, они оставались частью самой традиционной онтологии, которую стремились преодолеть. По иронии судьбы Арендт полагала, что Ясперс — наименее известный среди четверых сегодня — будет экзистенциалистом будущего, поскольку он был единственным, кто мог выразить неопределенность языком, не впечатленным онтологической субстанцией, но способным соединять людей через различия.
• • •
Все четыре точки зрения содержат богатые истории о том, как мы теряем и обретаем контроль.Одна повторяющаяся проблема, по-видимому, заключается в том, что хрупкие основания сомнения, склонности к ошибкам и внимательности быстро становятся преобладающими бинарными элементами субъективной и объективной истины, иррациональной и рациональной уверенности. Хотя причины для возврата к определенности разнообразны по всем направлениям, а временами являются действительными или даже необходимыми, поразительно, как мало мы слышим о конкретной реальности интерзон человеческой жизни, которые существуют между бинарными системами достоверности. Бовуар, вероятно, самая важная экзистенциалистская феминистка двадцатого века, была особенно чувствительна к этим нечетким сферам, по крайней мере, до тех пор, пока она не отказалась от этого акцента на тонкости и стала убежденной марксисткой в конце 1940-х годов.В Этика неоднозначности (1947) , она утверждала, что неоднозначность — это нашего состояния. Наша задача не может заключаться в том, чтобы овладеть, романтизировать или избежать двусмысленности; вместо этого он должен строить отношения с ним и переводить его в культурную и институциональную реальность. В самом деле, Бовуар предлагает продуктивную идею о том, что нам нужно иметь возможность потерять и получить контроль, чтобы поставить под сомнение прежние убеждения, а найти новые ответы — что жизнь критики также требует стабильности.
Несмотря на все феноменологическое богатство и понимание исключительной жизни, которое предлагает экзистенциализм, он мало что может сказать о реальных контурах terra incognita, о том, как наша хрупкость может проявляться во времени и формировать конкретные институты, законы и ритуалы.
Экзистенциалисты знают, что как только кризис проходит, обещания и обязательства легко теряют свою силу. Но при всем феноменологическом богатстве и понимании жизни исключений, которые предлагает экзистенциализм, он мало что может сказать о реальных контурах terra incognita, о том, как наша хрупкость может проявляться во времени и формировать конкретные институты, законы и ритуалы.Какие политические условия и культурные обычаи допускают проявление склонности к ошибкам? Как сделать так, чтобы уязвимые получали достойную зарплату и чтобы наши школы не только учили, как добиваться успеха, но и терпеть неудачи? В какой степени память связана с чувством вины? И почему в политической борьбе с изменением климата не хватает более решительного отражения нашей хрупкости? Экзистенциализм редко сталкивается с такими вопросами, но, отводя от них взгляд, он рискует увековечить бездумность, которую критикует.Экзистенциалистский разговор о будущем должен будет серьезно отнестись к этим институциональным и практическим проблемам, чтобы построить общество, верное принципам свободы и неопределенности, которые экзистенциализм выражает столь энергично.
Примечание автора: автор хотел бы поблагодарить Дэниела Стейнметца-Дженкинса, Питера Гордона, Даррена На и Кевина Дуонга за содержательные беседы по вопросам этого эссе.