Аномия постсоветского пространства СОНАР-2050

Трансформация постсоветского общества после падения советской системы имеет сложный и разнонаправленный характер. Отказ от социалистического пути привёл к ценностному конфликту между новыми либеральными западными ценностями и глубоко укоренившимися в нашем общественном сознании и культуре ценностями социалистическими. Они же, в свою очередь, имеют глубокие корни в нашей общерусской культуре и истории.

Ситуация, в которой отказ от старого сочетается с невозможностью полноценно усвоить новое, порождает в постсоветских обществах перманентное состояние неопределённости и дезориентацию значительной части населения. В социологии такое состояние принято называть аномией.

О том, чем характерно и чем опасно это состояние, пойдёт речь в данной статье.

Для того чтобы немного лучше понять, что же такое аномия, вероятно, стоит обратиться к изначальному смыслу этого термина. Понятие аномии появилось ещё в античном мире, где изначально считалось противоположностью евномии — законности и порядку (не в юридическом смысле, а в более широком ценностно-нормативном). Состояние евномии — это жизнь в условиях цивилизации и рациональности, в свою очередь, аномия — это беззаконие, безнормность, проще говоря, по понятиям того времени — варварство. Соответственно, стремление к установлению норм и законов есть стремление к евномии, то есть цивилизации, и лишь в таком состоянии общество способно противостоять силам природы, варварским культурам, а кроме того, сделать свою жизнь более справедливой и обустроенной. Вполне в логике этого античного понимания происходят и процессы на постсоветском пространстве. Аномия, которая характерна, правда, в различной степени, для всех постсоветских обществ, сопровождается снижением уровня социального, культурного и технического развития нашего региона. То есть снижением его цивилизационного потенциала.

Все эти процессы на постсоветском пространстве происходят не изолированно. По сути сегодняшний мир можно разделить на три группы стран:

1. Условный Запад, который в русле «глобализации» пытается навязывать всему остальному миру свою культуру и свои ценности как единственно приемлемые и наиболее перспективные для всех. Причём зачастую эти ценности подаются в своём утрированном виде, оторванном от тех реалий, которые существуют в самом западном мире.
2. Часть стран, которые с разной степенью эффективности пытаются сопротивляться этому навязыванию, сохраняя в той или иной мере свою самобытность, своё собственное культурное ядро.
3. Страны, которые оказываются не в состоянии сопротивляться этому культурному давлению либо рационально перенимать те или иные западные элементы культуры, гармонично сочетая с элементами культуры собственной, и в конце концов подвергающиеся деформации и разложению.

Если говорить о трёх славянских республиках, то здесь наиболее тяжёлая форма аномии наблюдается на Украине. Бывшая УССР однозначно входит в число стран третьей группы, во многом утратила суверенитет, а процессы в обществе демонстрируют многие крайние состояния аномии, включая деморализацию значительной части населения, рост агрессии, девиантного поведения, деградацию всех сфер государственной и общественной жизни, скатывание в гражданскую войну. Что же касается Российской Федерации и Белоруссии, то здесь явно присутствуют попытки сохранить некие собственные традиционные культурные установки с той или иной степенью эффективности. Однако сам факт того, что делается это недостаточно последовательно и осознанно, пока что не позволяет говорить о том, что данные страны застрахованы от участи бывшей УССР. 

Конфликт ценностей

Для того чтобы выявить наличие ценностного конфликта, стоит сравнить те культурные максимы, которое предлагают обществу «старая» и «новая» системы, между которыми и возникают противоречия. Вместе с социалистическим строем начался последовательный отказ от следующих установок:

1. Большая объединяющая общественная идея, которой была идея построения социалистического общества, более справедливого и прогрессивного в сравнении с предшествующими формами общественного устройства;
2. Ценности солидарности, братства, коллективизма, общественной самоотдачи, интернационализма;
3. Аскетические идеалы, отказ от формирования неразумных и чрезмерных потребностей;
4. Ценности физически, духовно и интеллектуально активной жизни;
5. Ценности высших чувств и эстетических переживаний;
6. Стремление к научному пониманию мира и общества.

На их место пришли, по сути, антагонистические ценности, которые были заявлены как условия успеха западного общества, переняв которые, постсоветское пространство вполне может добиться успеха и процветания. Наиболее радикальными можно назвать следующие установки:  

1. Экономический экспансионизм и эгоизм;
2. Тотальное потребительское отношение к природе, человеку, межличностным взаимоотношениям и культуре;
3. Рыночный подход к оценке и производству социальных благ, понятие рентабельности, которое распространилось с экономической сферы на социальную, включая образование, искусство, заботу о нетрудоспособных членах общества;
4. Крайний индивидуализм и гедонизм, презрение к идеалам аскетизма и умеренности;
5. Крайний релятивизм, который утверждает, что истин не существует, в том числе истин, связанных с морально-этическими нормами. Что ведёт, соответственно, к аморальности, а также к деградации научного мышления;
6. Исключение представлений о необходимости духовно-нравственного развития человека и сведение понятия прогресса лишь к развитию технологий, которые призваны обслуживать гедонистические стремления человека.

Как уже сказано выше, именно украинское общество оказалось в наиболее сильной мере подвержено негативным последствиям этого перелома. При этом именно украинские социологи уделяли наибольшее внимание проблеме по сравнению со своими коллегами из других республик. Поэтому и в данной статье упор будет сделан на иллюстрацию состояния украинского общества как той нижней точки на постсоветском пространстве, которая позволяет понять всю опасность сохранения данного культурного антагонизма.

Современное состояние общественных приоритетов, норм и морали в украинском обществе хорошо иллюстрируют два аналогичных исследования, которые были проведены Институтом социологии академии наук в УССР в 1982 году, а два десятилетия спустя, в 2002 году, уже в независимой Украине. Данные, приведённые в Таблице 1, показывают, какие общественные нормы и приоритеты обнаруживались на Украине десять лет спустя после провозглашения независимости. Ниже мы проанализируем эти результаты более подробно в привязке к конкретным общественным реакциям на изменение ценностно-нормативной системы.

Глобальная проблема подобных преобразований в том, что общество, которому прививается набор «новых» ценностей и целей, в большинстве своём не обладает ни моральными возможностями (кому-то мешает совесть, усвоенные в более раннем возрасте нормы, кому-то — отсутствие энергии и таланта), ни социально организованными средствами удовлетворить порождённые этими целями потребности (материально-экономическая база постсоветского общества не предусматривает обеспечение максимальных возможностей потребления всеми членами общества, тем более в условиях чрезмерно раздутых потребностей). Подобный разрыв между желаниями и возможностями приводит в итоге к девиантным общественным реакциям. Одни нарушают правила, другие отчаиваются изменить свою жизнь и жизнь общества в целом и впадают в апатию. Моральные и интеллектуальные общества скованы отсутствием понимания того, как вновь установить чёткую согласованность между целями и средствами.

Для того чтобы проиллюстрировать разрыв между целями и возможностями по их достижению, возьмём базовый набор ценностей, которые одинаково будут характерны как для постсоветского общества, так и для предыдущего социалистического периода, — обеспеченность едой, одеждой, жильём, медицинской помощью. На Графике 1 представлены результаты исследования Института социологии НАН Украины, которые показывают, какая доля респондентов заявляет о своей необеспеченности. Конечно, стоит понимать, что эти данные носят субъективный характер и отражают представления респондентов, сформированные под влиянием текущих культурных установок. Проще говоря, нынешние потребности под влиянием культуры общества потребления нередко являются объективно завышенными, особенно в сравнении с предыдущим советским периодом. Однако для формирования общественных реакций на ситуацию важна именно субъективная оценка, которая и является приоритетной для каждого отдельного индивида.

Как видно из Графика 1, от трети до половины населения Украины считает, что лишены тех или иных элементов базовых потребностей. Показательно, что, несмотря на более благоприятное положение республики, оценка гражданами Российской Федерации удовлетворённости собственных потребностей не сильно отличается о того, что наблюдается на Украине. Так, в мае 2017 года опрос, проведённый центром ВЦИОМ, показал, что около 10% респондентов заявляют, что им не хватает средств даже на продукты, а ещё 29% респондентов испытывают проблемы с покупкой одежды. Таким образом, доля граждан, которые считают, что не в состоянии удовлетворять в достаточной мере базовые потребности, в РФ составляет около 40%. Вполне вероятно, что объективные статистические данные могли бы показать, что обеспеченность в еде и одежде россиян выше, чем они заявляют. Однако, как уже указывалось выше, в этом случае субъективные ощущения и мнения играют не менее важную роль.

Если говорить о степени достижения более специфических для постсоветского общества целей, то и тут значительная часть респондентов на той же Украине отмечает, что успеха на этом пути страна не достигла. В рамках того же ИСНАНУ 2016 года 67% респондентов заявили, что уровень развития демократии в стране неудовлетворительный. Можно предположить, что для значительной части жителей республики само понятие демократии ассоциируется с построением процветающего общества по примеру стран запада (то есть демократия — это комплексное понятие, связанное не только с политическими, но и социально-экономическими реалиями страны). Косвенно это подтверждается тем, что 60% (опять же по данным исследования ИСНАНУ 2016 года) респондентов уверены, что без демократии невозможны экономический рост и благосостояние населения.

Подобная неудовлетворённость даже в базовых потребностях (не говоря уже о гипертрофированных массовой культурой потребностях) свидетельствует о серьёзном рассогласовании между целями и доступными средствами.  В современной социологии существует ряд концепций, которые описывают, как реагирует общество на подобное рассогласование. В этой статье мы обратимся к одной из базовых концепций социолога Роберта Мертона, идеи которого впоследствии получили своё развитие в работах социологов следующих поколений. Эта концепция выделяет пять типов ненормативных реакций, однако для нашей темы наиболее значимыми являются три из них: инновация, конформизм и мятеж. Рассмотрим теперь каждую из них более подробно.

Инновация

Итак, возникает ситуация, в которой предлагаемые нормативные средства достижения целей, такие, например, как высокая образованность, трудолюбие, соблюдение этических норм и т. д., не позволяют добиться тех целей, которые ставит перед обществом приведённая в начале статьи шкала ценностей и установок. Проще говоря, не нарушив норм и законов, нельзя добиться жизненного успеха. Подобное понимание можно проиллюстрировать данными ИСНАНУ, полученными при ответе на вопрос о том, что позволяет сегодня украинцам добиваться жизненного успеха и высокого социального положения (График 2). Полученные ответы мы разделили условно на три группы, в первой из которых находятся мало зависящие от человека факторы либо факторы нейтральные (синий цвет). Вторая группа — это позитивные факторы, которые закладываются в процессе воспитания и декларируются как нормативные (зелёный). Важно подчеркнуть, что эта группа, названная здесь позитивной, именно декларируется, при этом разница между декларативными и реальными нормами в постсоветском обществе очень существенна. Подробнее об этом будет сказано ниже.

Третья группа — это средства, применение которых противоречит декларируемым нормам (в эту группу также внесены такие факторы, как влиятельные друзья и родственники, так как их высокая оценка связана с признанием значимости в обществе непотизма, или «кумовства», как ключевой предпосылки жизненного успеха, что противоречит декларируемым общественным нормам).

Даже без специального подсчёта удельного веса каждой группы вполне очевидно, что верхнюю часть таблицы занимают в основном либо ненормативные средства достижения жизненного успеха, либо такие, которые мало зависят от самого человека. При этом в низу таблицы оказываются все те средства, которые зачастую декларируются как предпочтительные в процессе жизненной деятельности человека. 

Подобные результаты показывают, что принципы, мораль, этика, законы либо просто бесполезны в процессе достижения целей, либо и вовсе мешают. Поэтому нет иного пути, кроме как обходиться по возможности без них. Это приводит к криминализации общества, закреплению аморального стиля поведения в различных сферах жизни и экономики. Культура, СМИ, политика, бизнес, государственное управление — какой бы ни был выбор жизненного пути, чем меньше отягощён человек нормами, тем зачастую большими становятся шансы на его успех.  Это одна из основных предпосылок коррумпированности и аморальности постсоветского общества на всех уровнях. Наибольшего же успеха нередко добиваются наиболее беспринципные и отчаянные, в результате чего постсоветские элиты просто переполнены личностями, которым в идеале не место не только в высших слоях общества, но и на свободе.

Слишком часто успеха добиваются люди, которые способны на любое преступление, на любое нарушение морально-этических норм. В свою очередь, их успех подаёт пример менее успешным соотечественникам. В упомянутой выше концепции Мертона часть общества, которая прошла путь от понимания недееспособности предлагаемых нормативных средств к решению нарушать существующие нормы и законы, называется «инноваторами». А сама реакция, при которой общественные цели признаются, а предлагаемые средства отвергаются, называется инновацией.

В этом смысле очень показательно изменение отношения к честному труду, которое произошло в украинском и других постсоветских обществах. В Таблице 1 видно, что в 1982 году 87% респондентов заявляли, что верят, будто окружающие считают, что жизненного успеха можно добиться честным трудом. К 2002 году таких респондентов оставалось уже только 32%. Именно истории успеха «инноваторов», и в первую очередь элит, из которых они преимущественно состоят, показали остальным гражданам, что честный труд далеко не обязательное, а нередко излишнее условие для достижения благополучия и успеха. В конце концов это явление достигло такого размаха, что дало повод говорить украинским социологам о феномене «аморального большинства». Наличие такого аморального большинства просматривается в оценке респондентов окружающих, которые представлены на Графике 3.

Как видно из представленной таблицы, осознание «аморальности большинства» достигло на Украине пика уже по итогам 90-х годов. С тех пор это представление закрепилось на максимальном уровне и за исключением некоторых колебаний вот уже второе десятилетие остаётся на крайне высоком уровне. Конечно, данное явление характерно не только для Украины, но и для многих других республик. В частности, исследования российской социологической службы ВЦИОМ демонстрируют очень похожие результаты. Данные этих исследований приведены на Графике 4. Косвенно влияние «инноваторов» отражает и ответ на вопрос о неизбежности войн. Вероятно, впечатление от того, что окружающие могут пойти на всё ради собственной выгоды, что нормы зыбки и не обязательны, убеждает в неизбежности конфликтов между людьми и их неспособности мирно решать вопросы.

Таким образом, очевидно, что первая из описанных ненормативных реакций — «инновация» — порождает, во-первых, криминализацию общества, коррупцию, а в итоге взаимное недоверие, что в социологии носит название социального цинизма. Вероятно, в этом кроется также одна из причин непотизма, или «кумовства», когда родственным или дружественным связям отдаётся предпочтение при выборе партнёров, сотрудников, зачастую в ущерб их профессиональным и личным качествам. Однако в условиях «аморального большинства» такой подход даёт больше предпосылок для личного доверия, что в конце концов перешивает все остальные негативные стороны подобного выбора. Естественно, что данное явление имеет массу негативных общественных последствий, детальное рассмотрение которых — тема отдельной статьи.

Конформизм

Следующей реакцией, согласно Мертону, является конформизм, последствия которого также находят практическое подтверждение в исследованиях постсоветских социологов. По сути конформизм не имеет такой отрицательной окраски, как инновация. Однако, когда идёт речь об обществе, где существует значительное рассогласование между целями и наличными средствами, конформизм цементирует и сохраняет все недостатки общественной системы. Эти люди принимают устанавливаемые культурой общественные цели и принимают те нормативные средства, которые предлагаются для их реализации. Однако согласие и с первым, и со вторым не делает ни предложенную цель более приемлемой и позитивной, ни средства её достижения более эффективными. В итоге попытка соответствовать установленным нормам заранее обрекает конформистов на неудачу в достижении жизненного успеха. Ввиду продемонстрированного на Графике 2 понимания малой эффективности нормативных средств и одновременно нежелания, боязни или неспособности пойти на серьёзные нарушения норм и законов, эта часть общества зачастую осознаёт собственную бесперспективность, смиряется со своим положением «неудачников». На общественном уровне эта часть общества подвержена постоянной апатии и безразличию, то есть социальной депрессии. По сути, из полноценных членов общества они превращаются в безвольных наблюдателей, не способных всерьёз повлиять на реалии окружающего их мира. 

Если перейти в политическую плоскость, то на примере украинского опыта можно видеть, что главный легальный инструмент влияния на власть — выборы — не приводит к достижению тех целей, для которых он предназначен. Избирательный процесс никак не приближает построение материально обеспеченной, безопасной и комфортной страны по примеру того набора представлений о процветающих странах западного типа, который имеется в общественном сознании. Вот уже более двух десятилетий результат выбора либо оказывается неудовлетворительным, либо этот результат отменяют посредством «инноваторских» методов, то есть при помощи обхода норм и законов. В последнем случае речь идёт не только о таких значительных событиях, как майданы, но и об отмене волеизъявления посредством фальсификации выборов, судебных решений, лишения депутатов мандатов и даже убийств. Проще говоря, победившему посредством шахмат раз за разом навязывают игру либо в «дурака», либо в «Чапаева». Результатом подобных политических реалий становится представленная на Графике 5 оценка достижения глобальных общественных целей, которые также традиционно приписываются западным обществам, методы и средства которых мы якобы перенимаем.

Что касается более низового уровня материальной обеспеченности, то степень её достижимости на уровне отдельных представителей украинского общества уже проиллюстрирована на Графике 1. Таким образом, очевидно, что значительная часть украинцев находится в состоянии постоянной рассогласованности между жизненными установками и своим реальным жизненным положением. Это порождает постоянное чувство неудовлетворённости у значительной части населения. Довольно приблизительно о том, какая часть населения находилась в подобном состоянии на 2017 год, можно понять из данных опросов ИСНАНУ и ВЦИОМ, представленных на Графике 6.

В динамике на Украине доля граждан, неудовлетворенных своей жизнью, последние десять лет колеблется от 40% до 50%, а в России — от 20% до 30%. Причём что касается Украины, то тут, как мы видели на Графике 2, нормативные методы, как считает общество, не ведут к жизненному успеху.

Бесполезен, по мнению украинцев, и главный инструмент влияния на общественно-политическую жизнь, а, следовательно, и на социально-экономическую ситуацию — избирательное право. Абсолютное большинство респондентов заявляет, что выборы не имеют особого смысла и зачастую не ведут к улучшению ситуации в стране.

На Графике 7 представлена оценка респондентами на Украине эффективности различных способов взаимодействия с государственной властью.

Стоит учесть, что около 20% респондентов затрудняются ответить на данный вопрос. Следовательно, лишь 20–30% опрошенных не согласны со столь пессимистичными выводами. Однако как бы там ни было, те представители общества, которые выбрали реакцию конформизма, вынуждены оставаться в ситуации, с одной стороны, недовольства своим положением, а с другой стороны, неспособностью найти способы её исправления. Интересно, что в этих условиях вполне логичным чувством, которое позволяет такому человеку до определённой меры сохранять личную и общественную стабильность, является надежда.  На протяжении как минимум последних десяти лет исследования показывают, что около 45% респондентов при ответе на вопрос «Какие чувства у вас возникают, когда вы думаете о будущем?» выбирают вариант ответа «Надежда». Эту особенность вполне используют в политических технологиях, и на Графике 8 видно, что на годы наиболее массированной агитации во время президентских кампаний приходится всплеск оптимистичных настроений, которые спустя несколько месяцев после голосования неизменно идут на спад.

Как видно на графике, всплески приходятся на 2000, 2005, 2010 и 2014 годы, то есть годы избрания нового президента страны. Можно предположить, что жизнь значительной части обнадёженных предвыборной агитацией избирателей, судя по оценке эффективности выборов, к лучшему не изменялась. Конформная часть общества продолжает оставаться в условиях неудовлетворённости формируемых культурой потребностей, а иногда и в условиях неудовлетворённости даже базовых биологических потребностей. Это имеет ряд последствий для этой группы. Во-первых, сразу стоит сказать, что часть этой группы может переходить в той или иной степени к методам, характерным группе инноваторов. После чего в той или иной степени они достигают поставленных перед собой целей. Таким образом, система при которой нарушение норм и законов является непременным слагаемым успеха, самовоспроизводится.

Однако большая часть продолжает привычный образ жизни, и для них становится характерным состояние, которой в социальной психологии принято называть депривацией. В этом смысле под депривацией подразумевается продолжительное лишение удовлетворения своих социальных и психологических потребностей. Разнообразие последствий этого состояния настолько велико, что этому разнообразию в приложении к постсоветскому обществу необходимо посвящать целые монографии. В рамках статьи же стоит отметить наиболее характерные последствия.  Одним из сравнительно лёгких в социальном плане следствий депривации является снижение ощущения счастья и удовлетворения от повседневной жизни. К примеру, на Графике 9 приводятся данные ВЦИОМ 2017 года, которые иллюстрируют мнение россиян о том, стали ли россияне более счастливыми за последние десятилетия.

Что касается Украины, то в нашем распоряжении нет данных опросов с аналогичной формулировкой. Но есть ещё более показательные результаты, полученные ИСНАНУ в 2017 году. Как показано на Графике 10, оценки качества жизни до 1991 года в украинском обществе значительно выше, чем оценка качества жизни в нынешнее время. При этом значительная часть общества поддерживает процесс «декоммунизации», который сейчас активно проводится на Украине. График показывает, что значительная часть представителей украинского общества имеет взаимоисключающие представления одновременно.

Об этом эффекте мы поговорим ниже в разделе, посвящённом релятивизму, а сейчас стоит сказать о более серьёзных социальных последствиях, которые свойственны конформной части общества, находящейся в состоянии депривации. Главным из таких последствий является рост агрессии как у отдельных индивидов, так и у всего общества в целом.

Причём агрессия эта, как известно, может быть направлена как вовне, так и внутрь личности и общества, так называемая аутоагрессия. Именно это состояние является источником таких явлений, как алкоголизм, наркомания, самоубийства среди взрослого населения, бытовая преступность и домашнее насилие, разводы, в какой-то мере аборты. Кроме того, депривация служит источником соматических заболеваний и неврозов, то есть заболеваний, порождённых подавленным состоянием психики.

Не секрет, что по числу подобных негативных явлений Украина, Беларусь и Россия занимают ведущие места в Европе, а иногда и в мире. Таблица 2 представляет рейтинг, составленный на основе данных Всемирной организации здравоохранения и ООН. Трудно гарантировать окончательную точность этих данных, однако они достаточны для общего понимания разрушительной силы депривации.

На данной таблице видно, что даже разница в доходах в 2-3 раза между постсоветскими республиками не имеет решающего значения для преодоления последствий депривации.

Естественно, что состояние депривации не единственный источник подобного положения, но, несомненно, один из наиболее значительных. Стоит также отметить, что, хотя в этой таблице не представлены бывшие страны Варшавского договора, они также нередко фигурируют в верхних строчках подобных антирейтингов (нетрудно заметить, что некоторые порядковые номера в таблице пропущены, их нередко и занимают наши бывшие союзники). Кроме того, показательно, что прибалтийские республики, несмотря на то, что ещё некоторое время назад они позиционировались как витрины западных преобразований, в реальности находятся в столь же бедственном положении, как и другие республики бывшего СССР.

Мятеж и релятивизм

Итак, выше рассмотрели те несколько путей, которые стоят перед конформистом в условиях рассогласованности между целями и средствами их достижения. Переделать персонально под себя нормы и средства, тем самым увеличив шансы на успех, — инновация. Второй путь — оставаться в состоянии конформизма, ничего не меняя ни в своём поведении, ни в ценностно-нормативной структуре общества, при этом обрекая себя на депривацию и все сопутствующие ей проблемы. Но есть и третья реакция (из тех, которые мы рассматриваем в данной статье) — мятеж.

Под данным термином здесь подразумевается не вооружённое восстание, но стремление внедрить во всём обществе, а не лишь для себя персонально, как в случае с инновацией, новые средства достижения целей. При этом не только изменить средства достижения, но и сами цели. Простым примером здесь будет социалистическая революция, которая состоялась в России столетие назад. Перед обществом были поставлены новые цели, и были созданы новые средства их достижения. Но этот пример довольно прост, в то время как состояние постсоветского общества отягчено хроническим расхождением между декларируемыми целями и теми, которые реально подразумеваются в общественной жизни. Для того чтобы учесть именно эту специфику, стоит отвлечься для описания ещё одного характерного для постсоветского общества явления — релятивизма.

Для начала стоит вкратце указать на одну фундаментальную проблему советского периода.

Ожесточённая борьба за установление власти, опирающейся на идеологию марксизма, привела к тому, что уже на ранних этапах это учение начало проявлять признаки догматизма. В какой-то момент советской истории марксизм окончательно превратился в догму, что означало, по сути, отказ его развития и применения к конкретным жизненным условиям. Это постепенно превратило советский марксизм в формальность и декларацию. Постепенно в обществе сформировались новые цели и новые реально действующие нормы. В конце советского периода это расхождение между декларативными и реальными ценностями стало одной из причин формирования того социального цинизма широких слоёв общества и лицемерия элит, которые стали так характерны для постсоветской истории. Советские элиты продолжали говорить о великой цели построения коммунизма, а в реальности при этом искали способ закрепить за собой понадёжнее государственную собственность и материальные богатства страны. Подобная стратегия начала действовать на всех уровнях общества, и руководитель комсомола после собрания, на котором произносил пространные речи о подвигах строителей коммунизма, тут же отправлялся раздобыть «по блату» какой-нибудь иностранный товар или дефицитную материальную ценность. Под гимны коммунистическим идеалам, в которых сомневаться было прямо запрещено, шло нарастающее становление капиталистической системы.

При этом декларативный догматизм никуда не исчез и до самого конца существования Советского Союза продолжал вторгаться даже в те сферы жизни общества, которые на первый взгляд далеки от социально-экономического устройства и идеологии. Под угрозой официальных санкций индивиды продолжали придерживаться декларативной системы ценностей, но в большинстве случаев лишь внешне. То, с какой лёгкостью распалась советская система, как раз и объясняется тем, что под слоем декларативных ценностей давно уже существовали новые, реально и вполне искренне разделяемые обществом. Как только «иго советского тоталитаризма» осталось в прошлом, постсоветское общество бросилось в сторону, на первый взгляд противоположную догматизму, как тогда казалось, к созданию демократического общества западного типа. На деле же это имело два последствия. Во-первых, практика показала, что привычка скрывать истинные ценности за декларациями, то есть социальный цинизм и политическое лицемерие, никуда не исчезли. Отбросив декларации коммунистической идеологии, в течение короткого периода постсоветские общества усвоили новые декларации демократических ценностей. Однако, как и несколько десятилетий назад, под этими декларациями вновь скрываются совсем иные цели и реальные средства. Некоторое представление о них дано в Таблице 1 и Графике 2.

Если в предыдущий период на смену коммунистическому сознанию пришло, выражаясь марксистской терминологией, сознание мелкобуржуазное, то и в постсоветском периоде произошла подмена демократии на релятивизм. То есть произошла абсолютизация относительности познания и невозможности установления истин и устойчивых норм. В условиях разрыва между декларативными и реальными нормами релятивизм оказался вполне логичным принципом. Всякое мнение фактически равноценно иному мнению, даже вне зависимости от того, кто это мнение высказывает и какие при этом преследует реальные цели. Произошла абсолютизация отказа от поиска истины. По сути, здесь проявился диалектический закон единства и борьбы противоположностей — догма стала антидогмой и, в свою очередь, сама превратилась в догму. Всё это способствовало разложению научного мышления, в первую очередь, в сфере общественных наук, и, вероятно, подобный процесс начал затрагивать уже и сферы наук естественных. Подобные процессы несомненно способствуют дальнейшему общественному упадку.

Не остаётся в стороне, естественно, и морально-этическая сфера. Здесь проявляется так называемый моральный релятивизм, который можно охарактеризовать фразой: «Всякая мораль относительна, потому что относительно само добро». Подобная установка в том числе является и одной из предпосылок к формированию «аморального большинства», отражение в социологических исследованиях которого представлено на Графике 3. Тут также можно вспомнить известную фразу Достоевского — «Если бога нет (то есть устойчивой нормы), то всё позволено».  Естественно, что подобная установка вступает в резонанс с рассогласованием между целями и средствами и является дополнительным фактором увеличения числа инноваторов в обществе.

Ещё одним отражением описанного тут релятивизма и расхождения между декларируемым и реальным можно назвать данные, полученные в 2015 году во время исследования ВЦИОМ в России и ИСНАНУ на Украине. Данные представлены на Графике 11 и показывают, что абсолютное большинство респондентов в России находится в состоянии хронического безверия и неопределённости. Причём это состояние сохраняется уже на протяжении четверти века.

Можно сказать, что в постсоветском обществе укоренилась привычка декларировать одни ценности, а в действительности исповедовать другие. Как уже было показано на графике 10, в украинском обществе значительная часть респондентов одновременно заявляет, что жизнь их семьи до 1991 года была значительно лучше нынешней, и при этом поддерживает проводимую правительством декоммунизацию. Ещё более показательным примером является то, что именно часть политических элит, обычно представляемых как «демократические», развязали на Украине войну и массовые преследования инакомыслящих. Часть общества, которая на уровне деклараций поддерживает наиболее гуманные ценности европейского общества, оказала наиболее последовательную поддержку вооружённому подавлению восставших регионов. И таких превращений в украинском обществе наблюдается немало. 

И всё же подобное расхождение между декларациями и реальными целями, возможно, и свидетельствует о том, что традиционные ценности русской культуры, которые воплощены как в лучших произведениях нашего классического искусства, так и в наиболее выдающихся достижениях советского периода, ещё далеко не изжиты. Открыто признать нормой наиболее крайние ценности потребительского общества постсоветские государства всё ещё не решаются. Притворная игра в высокие идеалы, демократичность, коллективизм всё ещё продолжается. А значит, ценности предыдущих периодов истории всё ещё живы и продолжают вносить раздвоенность в общественное сознание постсоветских республик.

В подобном раздвоенном состоянии кроется несколько острых общественно-политических угроз. Как мы уже сказали выше, одной из форм реакции на рассогласование между целями и средствами является мятеж. Некая общественная группа решает, что в обществе необходимо изменить и жизненные установки, и средства их реализации. Общий упадок культуры и низкий уровень общественно-политического самосознания приводит к тому, что в качестве ценностей происходит возрождение архаичных идеологий. Неспособность продуцировать научный подход к изменению общественного устройства приводит к тому, что мятежники пытаются возродить общественные ценности, актуальные для прошлых эпох. Подобные намерения вступают в резонанс с безыдейностью и неопределённостью общественного сознания. Господствующий в обществе релятивизм обращается в свою противоположность — фанатизм. Простота и даже примитивность подхода в этом смысле роднит все подобные попытки, будь то религиозные установки, российская «белогвардейщина», украинская «бандеровщина» или распространённый на постсоветском пространстве обывательский «сталинизм». Общим для таких попыток является также радикальный подход к решению общественных проблем, культ насилия и отсутствие хоть сколько-нибудь приспособленной для современных условий программы преобразования общества. Всё это порождение мятежной реакции в совокупности с угнетающим общественное сознание релятивизмом и низким культурным уровнем самих мятежников. Как показывает пример Украины, подобный архаичный мятеж ведёт общество лишь к конфликту и ещё большему усугублению аномии. Порождаемые подобным мятежом эмоции подтачивают и без того ослабленные интеллектуальные силы общества. Создают препятствие на пути к рациональному осмыслению той ситуации, в которой оказалось постсоветское пространство.

Ещё одним следствием рассогласования между целями и средствами, а также между декларируемыми и реальными ценностями являются цветные революции. Мы можем наблюдать, как раз за разом на постсоветском пространстве появляются «майданные» партии, выдающие себя за мятежников. Они предлагают отбросить царящее в обществе лицемерие и наконец перейти к построению государства на действительных принципах европейской демократии. Проще говоря, появляется лидер, который бросает власти типичное для технологий майдана обвинение в коррупции. Учитывая, что и в российском, и в украинском обществах жизненный успех элит напрямую связан с их коррумпированностью, а реальные меркантильные ценности общества для всех очевидны, то подобное обвинение, как правило, не требует доказательств. В итоге создается «ахиллесова пята» в общественно-политической стабильности, в которую раз за разом могут бить все заинтересованные как внешние, так и внутренние силы. Однако до последнего времени между Россией и Украиной здесь наблюдалось существенное различие. Для начала скажем об Украине. Образ «европейских ценностей» на Украине уже более двух десятилетий имеет в основном позитивную коннотацию. Причём нередко он мало ориентирован на европейские реалии и представляет собою, скорее, заменитель образа коммунизма, который наконец удалось построить. По сути это во многом религиозный образ, который являет собою почти полную противоположность тем неприглядным реалиям, которые имеют место в республике. Проиллюстрировать это можно следующим примером. Как было показано на Графике 2, представления украинского общества о наиболее эффективных методах достижения жизненного успеха связаны в первую очередь с инноваторскими методами. Совершенно иную картину мы наблюдаем при ответе на вопрос о том, какие, по мнению украинских респондентов, наиболее эффективные методы достижения жизненного успеха в Европе (График 12).

Как видно из этого графика, европейское общество представляется украинским респондентам таким, где удалось избавиться от ненормативных методов достижения целей, а значит, реально, а не декларативно установить «демократические» ценности. Возможно, поэтому призывы стать на европейский путь развития психологически воспринимаются и как призывы избавиться, наконец, от долгих лет лицемерия, притворства и безыдейности. Таким образом, группа мятежников оказывается в состоянии втягивать новые и новые слои населения. Ещё вчера безыдейные и ни во что не верящие конформисты проникаются романтизмом идейной убеждённости. Состояние депривации и неопределённости сменяется некой новой благородной целью, добившись которой можно преодолеть бессмыслицу жизни и «недостаток бытия». В то время как постсоветские партии, в которых идейность лишь декларируется, а пребывание в партии служит исключительно целям обеспечения личного жизненного успеха, не могут подобным образом в нужный момент освободить моральные силы даже тех, кто им симпатизирует в обществе или хотя бы поддерживает, видя в них гарантию стабильности всей общественной системы. Даже когда в группе сторонников таких партий начинает само пробуждаться творчество масс, постсоветские партии дистанцируются от подобных порывов, а то и начинают их подавлять. В таких условиях происходит деморализация и дезорганизация их сторонников, а «мятежники», наоборот, привлекают всё больше сторонников и укрепляются.

Исследования ИСНАНУ в период майдана 2013–2014 гг. показывают, что сторонники протестов в целом демонстрировали существенно более низкий показатель деморализованности и цинизма, чем население, которое осталось нейтральным. Интересно, что и противники майдана, которые обрели некий смысл в этом противостоянии, хотя и уступали майдановцам в этих показателях, но при этом несколько превышали показатели «нейтралов». На Графике 13 показаны индексы социального цинизма и аномии для групп населения в зависимости от того, были ли они сторонниками майдана, его противниками или сохранили нейтралитет.

Учитывая, что статистически значимой разницей для этих индексов является 0,05, на представленном графике очевидно, что та часть населения, которая отнеслась к майдану негативно или позитивно, демонстрирует существенно меньший уровень цинизма. Проще говоря, эти люди на какое-то время смогли избавиться от неопределённости, от «пелены» повседневного бытия и пусть даже на уровне моральной поддержки стать участниками исторического процесса. Привлекательность этого состояния и способность к заражению им нельзя недооценивать. Особенно в условиях постсоветского общества. Что касается уровня деморализации, то тут, учитывая, что опрос проводился после бегства Януковича в конце февраля 2014-го, также существует прямая зависимость от уровня поддержки майдана. Естественно, что противники майдана, которые оказались не задействованы в событиях зимы 2013-2014, несмотря на свою психологическую готовность, оказались после краха Януковича в подавленном состоянии. К сожалению, ИСНАНУ не проводил исследования во время событий весны 2014-го на юге и востоке Украины, а потому сравнить показатели мы не можем. Однако, думаю, не ошибёмся, если предположим, что индекс цинизма среди участников событий в Донецке или Крыму также оказался значительно ниже обычных украинских показателей.

Попытка 2014 года перейти от постсоветской раздвоенности между реальностью и декларациями оказала довольно заметное влияние и на традиционное недоверие населения друг к другу. На Графике 3 мы показали, что большинство респондентов считает, что окружающими их людьми движут в основном меркантильные интересы, ради которых они согласны пойти на аморальный поступок или преступление. Им нельзя доверять. В 2014 году эти показатели резко снизились. 

Однако этот народный порыв к отказу от притворства и раздвоенности, а также попытка избавиться от депривации и релятивизма были изначально обречены на провал. Группа, выдававшая себя за «мятежников», естественно, была представителями всё тех же постсоветских сил, лишь вооружённых более продвинутой политической технологией. И, придя к власти, победившая сторона тут же начала воспроизводить аналогичные своим предшественникам практики и добиваться всё тех же привычных для постсоветского общества целей, не забывая при этом декларировать демократичность и реформаторство. Интересно, что в среде майдановского движения были и настоящие «мятежники». Однако они представляли собою описанную выше разновидность архаичного фанатизма под общей маркой «бандеровщины». Как уже было сказано, подобный «мятеж» лишь отчаянная попытка преодолеть постсоветский релятивизм, которая не имеет никакой конструктивной основы, а значит, в принципе не может всерьёз претендовать на то, чтобы возглавить общественные преобразования. Для придания видимости победы «мятежа» в 2014-м в правительстве и парламенте появились подобные «люди из народа», но ненадолго. В 2016 году правительство обновилось, и в нём уже практически нет следов «мятежа». Исключение составляет лишь традиционно малоинтересная для украинских правительств гуманитарная сфера, сфера образования, государственного сектора массовой культуры, языковой политики и т. д. Здесь «мятежникам» дан карт-бланш, что вполне логично, учитывая, что в этих вопросах они имеют хотя бы какой-то план действий, который, впрочем, не выходит за рамки разрушения памятников советского периода, запретов символики, переименований и введения ограничений для общерусской культуры.

Окончательным поражением порыва 2014 года можно считать то, что если в том же 2014 году 41% считал себя в выигрыше от победы над Януковичем, 42% колебались и лишь 17% признавались в своём поражении, то два года спустя, к лету 2016 года, опросы демонстрируют уже совершенно зеркальную картину. Доля колеблющихся и неопределившихся осталась около 40%, а вот доля победителей сократилась почти в десять раз — до 5%, доля проигравших, наоборот, выросла более чем в три раза и достигла 56%. Очередная попытка вырваться из постсоветской действительности закончилась неудачей, причём государству и обществу был нанесён тяжёлый урон, часть территорий страны потеряна, а на востоке всё ещё тлеет вооружённый конфликт.

Что касается России, то здесь пока события по данной схеме, несмотря на аналогичный Украине потенциал аномии и желание избавиться от неопределённости, пока не произошли. Можно предположить, что в первую очередь это связано с отсутствием идеализации западного образа жизни в политическом сознании. Одним из стереотипов здесь является негативная роль Запада, и в частности Европы, в российской истории.

Ещё более актуализирует этот стереотип то, что катастрофу 90-х годов значительная часть нынешнего населения России связывает с вмешательством западных стран. В этом смысле примерно аналогичных воззрений придерживается в основном население восточной и южной Украины, которое не поддержало ни майдан 2004-го, ни майдан 2014 года. Однако, судя по всему, так будет далеко не всегда. Дело в том, что в активный общественный возраст входит поколение, которое родилось уже после 1991 года, и для них эти события не имеют такой актуальности. По косвенным признакам, которые были представлены в статье «Смена поколений и будущее общественного мнения в вопросах союзной интеграции», можно судить о том, что для нового поколения россиян проблемы 90-х уже не имеют такого значения, а позитивное отношение к различным проявлениям европейской культуры выше. Поэтому не исключено, что майдановские технологии фальшивого «мятежа» будут иметь в стране всё больший успех.

Ответом на подспудное желание общества избавиться от рассогласования между целями и средствами, избавиться от разрыва между декларациями и желанием может стать культивирование архаичных идеологий. Уже сегодня очевидно, что власть в республике всё чаще обращается к религиозным идеям и пытается гальванизировать отдельные черты культуры доиндустриального периода, связанные с монархией, аристократизмом и т. д. Естественно, что подобные формы не могут в современных условиях сыграть конструктивной роли, а потому компенсировать постсоветскую безыдейность, как было сказано выше, способны лишь при условии примитивизации и повышения градуса эмоционального накала. Подобный сдвиг в доиндустриальную архаику и национализм мы наблюдаем и в постсоветских элитах на Украине. Нет сомнений, что подобные методы не в состоянии решить ни проблему релятивизма, ни проблему рассогласования целей и средств.

Резюмируя, стоит сказать, что описанное здесь состояние аномии не может консервироваться бесконечно долго. Реакции на изменение сложившегося баланса целей и возможностей неизбежны. Реакция инновации, которая привела российское и украинское общества к высокой коррумпированности на всех уровнях, уже произошла. Причём, похоже, случилось это ещё до развала СССР. Далее неизбежны попытки реакции мятежа.

Похоже, что, учитывая текущую специфику нашего общества, они могут иметь три наиболее перспективные формы. Первая, назовём её условно лже-мятеж, который направлен на полный переход к так называемым «демократическим ценностям». На примере Украины видно, что подобные попытки ведут к переводу республики на обочину цивилизации и окончательному закреплению за ней статуса периферии.

Второй возможный вид мятежа в связи с давлением релятивизма и безыдейности — это возрождение архаичных форм вкупе с фанатизмом и догматизмом в виде националистических или крайних религиозных идей. Подобные реакции не имеют конструктивного потенциала и, как это видно на том же украинском примере, ведут общество к расколу и конфликту.

И, наконец, третья потенциальная форма мятежа — это переход к рациональному переустройству общественной системы с опорой на лучшие достижения отечественной традиции. Позволим себе утверждать, что только этот вариант в случае успеха позволит не только избежать «варварского» аномичного состояния, но и вернуть Россию к мировому духовному и интеллектуальному лидерству, утраченному в конце ХХ века. И, естественно, избежать участи периферии, а значит, исторического переваривания более успешными и прогрессивными обществами.

Аномия в России: причины и проявления

Мысленно мы осваиваем колоссальный кризис России как систему – рассматривая разные его «срезы». Его интегральную, многомерную рациональную модель сложить в уме пока трудно, приходится довольствоваться художественными образами и опираться на «мышечное» мышление. С языком для описания образа этой катастрофы дело тоже обстоит плохо – страшно назвать вещи «своими именами», то есть, адекватными метафорами. Приходится ограничиваться эвфемизмами, чтобы не накликать лиха. Говорим, например, «кризис легитимности власти». Разве это передает степень, а главное, качество отчуждения, которое возникло между населением и властью? Нет, перед нами явление, которого Вебер не мог себе и вообразить.
Разработка аналитического языка для изучения нашей Смуты – большая задача, к которой почти еще не приступали. Надо хотя бы наполнять термины из общепринятого словаря западной социологии нашим содержанием. Ведь почти все понятия, обозначаемые этими терминами, нуждаются в «незамкнутых» определениях, требуют большого числа содержательных примеров из реальности именно нашего кризиса.
В этой работе рассмотрим один срез нашего кризиса, который можно назвать аномия России. В советское время это понятие применялось редко, представление о советском человеке было проникнуто эссенциалистской верой в устойчивость его ценностной матрицы (как в сословном обществе царской России была сильна вера в монархизм православного русского крестьянина). Советское обществоведение отвергало предупреждения вроде того, что сделал К. Лоренц: «Молодой «либерал» … даже не подозревает о том, к каким разрушительным последствиям может повести произвольная модифи¬ка¬ция норм, даже если она затрагивает кажущуюся второстепенной деталь. … Подавление традиции может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения могут угаснуть, как пламя свечи» [1]. Вся перестройка прошла под аплодисменты таких «молодых либералов», воспитанных советским обществоведением.

Постсоветское обществоведение тоже медленно осваивает когнитивные возможности представлений об аномии. В течение двадцати лет едва ли не половина статей в «СОЦИСе» затрагивает проблему аномии той или иной социокультурной общности в России, но даже само понятие, обозначающее это явление, почти применяется. На 2-3 тысячи релевантных статей по проблеме аномии российского общества едва наберется десяток имеющих в заглавии этот термин.
Некоторые социологи видят в концепции аномии развитие идей Маркса об отчуждении (алиенации). Так, В.О. Рукавишников пишет об отчуждении кризисного российского общества от политики власти как об одной из сторон аномии, порожденной реформами, которые свели идею модернизации к вестернизации: «Политическая алиенация в нашей стране связана с кризисом ценностной структуры общества, равно как изменениями в экономической, политической и культурной среде жизнедеятельности россиян. Для старших возрастных групп ее индикаторы коррелируют с негативным отношением к экономической политике и приверженностью традиционным ценностям и неприятием западных культурных стандартов, навязываемых реформаторами. Алиенация связана и с представлениями о том, что в условиях безудержной коррупции, преступности и растущей дифференциации доходов личного успеха можно достичь только противозаконными средствами. Увы, кризис морали и нравственности в период падения благосостояния масс является неизбежным побочным продуктом вестернизации, по крайней мере, обратной зависимости до сих пор не обнаружено ни в одной из стран» [2] .
Более жестко подходит к формулировке проблемы аномии В.В. Кривошеев: «Дезорганизация, дисфункциональность основных социальных институтов, патология социальных связей, взаимодействий в современном российском обществе, которые выражаются, в частности, в несокращающемся числе случаев девиантного и делинквентного поведения значительного количества индивидов, то есть все то, что со времен Э.Дюркгейма определяется как аномия, фиксируется, постоянно анализируется представителями разных отраслей обществознания. Одни социологи, политологи, криминологи полагают, что современное аномичное состояние общества — не более чем издержки переходного периода… Другие рассматривают происходящее с позиций катастрофизма, выделяют определенные социальные параметры, свидетельствующие, по их мнению, о необратимости негативных процессов в обществе, его неотвратимой деградации. Своеобразием отличается точка зрения А.А. Зиновьева, который полагает возможным констатировать едва ли не полное самоуничтожение российского социума.
На наш взгляд, даже обращение к этим позициям свидетельствует об определенной теоретической растерянности перед лицом крайне непростых и, безусловно, не встречавшихся прежде проблем, стоящих перед нынешним российским социумом, своего рода неготовности социального познания к сколь-нибудь полному, если уж не адекватному, их отражению» [3].
Эту «неготовность социального познания» к пониманию конкретного явления современной российской аномии надо срочно преодолевать. Эта работа – обзор отечественной социологической литературы по теме, с привлечением конкретных данных в качестве примеров.

Аномия (букв. беззаконие, безнормность) — такое состояние общества, при котором значительная его часть сознательно нарушает известные нормы этики и права. Э. Дюркгейм, вводя в социологию понятие аномии (1893 г.), видел в ней продукт разрушения солидарности традиционного общества при задержке формирования солидарности общества гражданского. Это пережил Запад в период становления буржуазного общества при трансформации общинного человека в свободного индивида.
Череда революций при возникновении современного Запада (Реформация, Научная и Промышленная революции, великие буржуазные революции) вызвали в Европе не просто всплеск психических расстройств, но и наследуемые физиологические изменения, ставшие этническими маркёрами, присущими народам этого региона, как, например, расщепление сознания (историк науки Нидэм называет его «характерной европейской шизофренией»).
Историк психиатрии Л. Сесс пишет: «Шизофренические заболевания вообще не существовали, по крайней мере в значительном количестве, до конца XVIII — начала XIX века. Таким образом, их возникновение надо связывать с чрезвычайно интенсивным периодом перемен в направлении индустриализации в Европе, временем глубокой перестройки традиционного общинного образа жизни, отступившего перед лицом более деперсонифицированных и атомизированных форм социальной организации» (См. [4]).
На материале американского общества середина ХХ века понятие аномии развил Р. Мертон – в очень актуальном для нынешней России аспекте («Порок и преступление — «нормальная» реакция на ситуацию, когда усвоено культурное акцентирование денежного успеха, но доступ к общепризнанным и законным средствам, обеспечивающим этот успех, недостаточен» [5]).
От аномии человек защищен в устойчивом и сплоченном обществе. Атомизация общества, индивидуализм его членов, одиночество личности, противоречие между «навязанными» обществом потребностями и возможностями их удовлетворения – вот условия возникновения аномии. Атомизированное общество не озабочено жизненными целями людей, нравственными нормами поведения, даже социальным самочувствием. Целые социальные группы перестают чувствовать свою причастность к данному обществу, происходит их отчуждение, новые социальные нормы и ценности отвергаются членами этих групп. Неопределенность социального положения, утрата чувства солидарности ведут к нарастанию отклоняющегося и саморазрушительного поведения. Аномия – важная категория общей теории девиантного поведения.
Причины, порождающие аномию, являются социальными (а не личностными и психологическими) и носят системный характер. Воздействие на сознание и поведение людей оказывают одновременно комплексы факторов, обладающие кооперативным эффектом. Поэтому можно принять, что проявления аномии как результат взаимодействия сложных систем будут мало зависеть от структуры конкретного потрясения, перенесенного конкретной общностью. Это потрясение можно обозначить метафорой «культурная травма», которую ввел П. Штомпка.
Он пишет: «Травма появляется, когда происходит раскол, смещение, дезорганизация в упорядоченном, само собой разумеющемся мире. Влияние травмы на коллектив зависит от относительного уровня раскола с предшествующим порядком или с ожиданиями его сохранения…
Что конкретно поражает травма? Где можно обнаружить симптомы травмы? Травма действует на три области; следовательно, возможны три типа коллективных (социальных) травматических симптомов. Во-первых, травма может возникнуть на биологическом, демографическом уровне коллективности, проявляясь в виде биологической деградации населения, эпидемии, умственных отклонений, снижения уровня рождаемости и роста смертности, голода и так далее…
Во-вторых, травма действует на социальную структуру. Она может разрушить сложившиеся каналы социальных отношений, социальные системы, иерархию. Примеры травмы структуры — политическая анархия, нарушение экономического обмена, паника и дезертирство воюющей армии, нарушение и распад семьи, крах корпорации и т. п…
Конечно, любая травма, по определению, — культурный феномен. Но она может быть воздействующей на культурную ткань общества. Только это и может считаться культурной травмой в полном смысле слова. Такая травма наиболее важна, потому что она, как все феномены культуры, обладает сильнейшей инерцией, продолжает существовать дольше, чем другие виды травм, иногда поколениями сохраняясь в коллективной памяти или в коллективном подсознании, время от времени, при благоприятных условиях, проявляя себя…
Вследствие стремительного, радикального социального изменения «двойственность культуры» проявляется своеобразно: травматические события, сами по себе несущие определенный смысл, наделяются смыслом членами коллектива, нарушая мир смыслов, неся культурную травму. Если происходит нарушение порядка, символы обретают значения, отличные от обычно означаемых. Ценности теряют ценность, требуют неосуществимых целей, нормы предписывают непригодное поведение, жесты и слова обозначают нечто, отличное от прежних значений. Верования отвергаются, вера подрывается, доверие исчезает, харизма терпит крах, идолы рушатся» [6].
Другими словами, радикальные социальные изменения, несущие «свой смысл», наделяются дополнительным смыслом как ответ культуры той общности, которая испытала травму. В целях анализа мы можем прибегнуть к абстракции, выделяя, например, изменения в образе жизни (социальных прав, доступа к жизненным благам и пр.) и изменения в духовной сфере (оскорбление памяти, разрушение символов и пр.), но будем иметь в виду, что обе эти сферы связаны неразрывно. Приватизация завода для многих – не просто экономическое изменение, но и духовная травма, как не сводится к экономическим потерям ограбление в темном переулке.
Поэтому мы будем описывать травмирующие социальные изменения в России и результирующие проявления аномии, не пытаясь установить корреляции между этими двумя структурами.
В социологической литературе гораздо большее внимания уделяется изменениям в образе жизни, даже, скорее, в экономической, материальной стороне жизнеустройства. Здесь мы будем в какой-то мере компенсировать этот перекос собственными соображениями о травмах в духовной сфере.
Вот взгляд извне с обобщающей формулировкой. Вице-президент Международной социологической ассоциации М. Буравой пишет: «Россия поляризуется… Центр интегрируется в передовые сети глобального информационного общества, провинции бредут в противоположном направлении к неофеодализму… Невероятно глубокое разделение общества по имущественному положению повлекло за собой отчужденность. Разрушительной формой протеста стало пренебрежение к социальным нормам. В социальной структуре распадающегося общества возник значительный слой «отверженных» — люмпенизированных лиц, в общности которых процветают преступность, алкоголизм и наркомания» [7]
А вот взгляд из российской глубинки (Ивановская обл.): «Депрессивная экономика, низкий уровень жизни и высокая дифференциация доходов населения сильнее всего сказываются на представителях молодежной когорты, порождая у них глубокий «разрыв между нормативными притязаниями… и средствами их реализации», усиливая аномические тенденции и способствуя тем самым росту суицидальной активности в этой группе…
Бесконечные реформы, результирующиеся в усиление бедности, рост безработицы, углубление социального неравенства и ослабление механизмов социального контроля, неизбежно ведут к деградации трудовых и семейных ценностей, распаду нравственных норм, разрушению социальных связей и дезинтеграции общественной системы. Массовые эксклюзии рождают у людей чувство беспомощности, изоляции, пустоты, создают ощущение ненужности и бессмысленности жизни. В результате теряется идентичность, растет фрустрация, утрачиваются жизненные цели и перспективы. Все это способствует углублению депрессивных состояний, стимулирует алкоголизацию и различные формы суицидального поведения. Общество, перестающее эффективно регулировать и контролировать повседневное поведение своих членов, начинает систематически генерировать самодеструктивные интенции» [8].
Возьмем крайнее выражение аномии – рост преступности (особенно с применением насилия) и числа самоубийств. На рисунке видно, какой всплеск разбоев и грабежей вызвало потрясение от начала реформ в конце 80-х годов. Лишь после 2000 г. началось сокращение числа этих преступлений – произошла и адаптация общества, и «выгорание» потенциала радикальной преступности.
Рис. Число зарегистрированных случаев разбоя и грабежа в России, тыс. за год
Однако положение, несмотря на очень благоприятную экономическую конъюнктуру 2000-2008 годов, остается тяжелым. По официальным данным (Росстат), в 2008 г. от преступных посягательств пострадало 2,3 млн. человек, из них 44 тыс. погибли (без покушения на убийство) и 48,5 тыс. получили тяжкий вред здоровью, зарегистрировано 280 тыс. грабежей и разбоев. Выявлено 1,26 млн. лиц, совершивших преступления. Число тяжких и особо тяжких преступлений уже много лет колеблется на уровне около 1 млн. в год (к тому же сильно сократилась доля тех преступлений, что регистрируются и тем более раскрываются) .
Это значит, что официально примерно в 5% семей в России ежегодно кто-то становится жертвой тяжкого или особо тяжкого преступления! А сколько еще близких им людей переживают эту драму. Сколько миллионов живут с изломанной душой преступника, причинившего страшное зло невинным людям! Только в местах заключения постоянно пребывает около миллиона человек (в 2008 г. 888 тыс.). Таким образом, жертвы преступности, включая саму вовлеченную в нее молодежь, ежегодно исчисляются миллионами.

В.В. Кривошеев исходит из классических представлений о причинах аномии – распада устойчивых связей между людьми под воздействием радикального изменения жизнеустройства и ценностной матрицы общества. Он пишет: «Аномия российского социума реально проявляется в условиях перехода общества от некоего целостного состояния к фрагментарному, атомизированному… Общие духовные черты, характеристики правовой, политической, экономической, технической культуры можно было отметить у представителей по сути всех слоев, групп, в том числе и национальных, составлявших наш общество… Надо к тому же иметь в виду, что несколько поколений людей формировались в духе коллективизма, едва ли не с первых лет жизни воспитывались с сознанием некоего долга перед другими, всем обществом…
Ныне общество все больше воспринимается индивидами как поле битвы за сугубо личные интересы, при этом в значительной мере оказались деформированными пусть порой и непрочные механизмы сопряжения интересов разного уровня. Переход к такому атомизированному обществу и определил своеобразие его аномии» [3].
Не углубляясь сильно, отметим методологическую трудность, присущую нашей теме – трудность измерения аномии. Само это понятие нежесткое, все параметры явления подвержены влиянию большого числа плохо определенных факторов. Следовательно, трудно найти индикаторы, пригодные для выражения количественной меры. Легче оценить масштаб аномии в динамике, через нарастание болезненных явлений. А главное, надо грубо взвешивать смысл качественных оценок.
Мы, в общем, соглашаемся в том, что аномия охватила большие массы людей во всех слоях общества, болезнь эта глубока и обладает большой инерцией. Видимо, обострения и спады превратились в колебательный процесс – после обострения люди как будто подают друг другу сигнал, что надо притормозить (это видно, например, по частоте и грубости нарушений правил дорожного движения – они происходят волнами). Но надо отдавать себе отчет в том, что наряду с углублением аномии непрерывно происходит восстановление общественной ткани и норм.
Р. Мертон также подчеркивал: «Вряд ли возможно, чтобы когда-то усвоенные культурные нормы игнорировались полностью. Что бы от них ни оставалось, они непременно будут вызывать внутреннюю напряженность и конфликтность, а также известную двойственность. Явному отвержению некогда усвоенных институциональных норм будет сопутствовать скрытое сохранение их эмоциональных составляющих. Чувство вины, ощущение греха и угрызения совести свойственны состоянию неисчезающего напряжения» [5].
Таким образом, несмотря на глубокую аномию, состояние российского общества следует считать «стабильно тяжелым» но стабильным. Общество пребывает в условиях динамического равновесия между процессами повреждения и восстановления, которое сдвигается то в одну, то в другую сторону, но не катастрофично.
Об инерционности аномии говорят сообщения самого последнего времени, в которых дается обзор за ряд лет. Авторы обращают внимание на то, что даже в годы заметного улучшения экономического положения страны и роста доходов зажиточных групп населения степень проявления аномии снижалась незначительно.
Вот вывод психиатра, зам. директора Государственного научного центра клинической и судебной психиатрии им. В. П. Сербского (2010 г.): «Затянувшийся характер негативных социальных процессов привели к распаду привычных социальных связей, множеству мелких конфликтов внутри человека и при общении с другими членами общества. Переживания личного опыта каждого человека сформировали общую картину общественного неблагополучия. Переосмысление жизненных целей и крушение устоявшихся идеалов и авторитетов способствовало утрате привычного образа жизни, потере многими людьми чувства собственного достоинства. Отсюда – тревожная напряжённость и развитие «кризиса идентичности личности»… Развиваются чувство неудовлетворённости, опустошённости, постоянной усталости, тягостное ощущение того, что происходит что-то неладное. Люди видят и с трудом переносят усиливающиеся жестокость и хамство сильных» [9].
В этом суждении важное место занимает уже травма, нанесенная духовной сфере людей — крушение устоявшихся идеалов, потеря чувства собственного достоинства, оскорбительные жестокость и хамство сильных…
Вот недавняя оценка состояния молодежи, также включающая в себя социально-психологические факторы: «Для установок значительной части молодежи характерен нормативный релятивизм — готовность молодых людей преступить социальные нормы, если того потребуют их личные интересы и устремления… Обычно такая стратегия реализуется вследствие гиперболизации конфликта с окружением, его переноса на социум в целом. При этом конфликт, который может иметь различные источники, приобретает в сознании субъекта ценностно-ролевой характер и, как следствие этого, ярко выраженную тенденцию к эскалации» [10].
В большом числе статей делается тревожное предупреждение о том, что в последние годы рост средних доходов населения сопровождался относительным и даже абсолютным ухудшением положения бедной части общества (частично из-за массового ухудшения здоровья этой части населения, частично из-за критического износа материальных условий жизни, унаследованных от советского времени.
Можно привести такой вывод (2010 г.): «Хотя в условиях благоприятной экономической конъюнктуры за последние шесть лет уровень благосостояния российского населения в целом вырос, положение всех социально-демографических групп, находящихся в зоне высокого риска бедности и малообеспеченности, относительно ухудшилось, а некоторых (неполные семьи, домохозяйства пенсионеров и т.д.) резко упало» [11].
Если сохранять чувство меры и делать скидку на то волнение, с которым социологи формулируют свои выводы из исследований социального самочувствия разных социальных и гендерных групп, то массив статей «СОЦИСа» за 1990-2010 гг. можно принять за выражение экспертного мнения большого научного сообщества. Важным измерением этого коллективного мнения служит и длинный временной ряд – динамика оценок за все время реформы. В этих оценках сообщество социологов России практически единодушно. Статьи различаются лишь в степени политкорректности формулировок. Как было сказано, подавляющее большинство авторов в качестве основной причины аномии называют социально-экономические потрясения и обеднение большой части населения. Часто указываются также чувство несправедливости происходящего и невозможность повлиять на ход событий.
Вот как В.А. Иванова и В.Н. Шубкин характеризуют мнение респондентов в 1999 и 2003 гг.: «Наибольшее число опрашиваемых в 1999 г. назвали среди самых вероятных [угроз] социально-экономические потрясения и проблемы, связанные с общим ощущением бесправия – снижение жизненного уровня, обнищание (71%), беззаконие (63%), безработица (60%), криминализация (66%), коррупция (58%)…
Усиливается ориентация на готовность к социальному выживанию по принципу «каждый за себя, один Бог за всех». 30% считают, что даже семья, близкое окружение не сможет предоставить им средств защиты, адекватных угрожающим им опасностям, то есть, чувствуют себя абсолютно незащищенными перед угрозам катастроф. Анализ проблемы страхов россиян позволяет говорить о глубокой дезинтеграции российского общества. Практически ни одна из проблем не воспринимается большей частью населения как общая, требующая сочувствия и мобилизации усилий всех» [12].
Дезинтеграция общества, распад человеческих связей с сохранением только семей и малых групп, — это и есть выражение и следствие аномии. Примерно так же описывает ситуацию В.Э. Бойков в 2004 г.: «Состояние массовой фрустрации иллюстрируется данными социологических опросов различных категорий населения. Согласно опроса 2003 г. 73,2% респондентов в той или мной степени испытывают страх в связи с тем, что их будущее может оказаться далеко не безоблачным; 74,6% – опасаются потерять все нажитое и еще 10,4% заявили, что им уже нечего терять; 81,7% – не планируют свою жизнь или планируют ее не более чем на один год; 67,4% – считают, что они совсем не застрахованы от экономических кризисов, которые опускают их в пучину бедности, и 48,3% – чувствуют полную беззащитность перед преступностью; 46% – полагают, что, если в стране все будет происходить как прежде, то наше общество ожидает катастрофа. Заметим, тревожность и неуверенность в завтрашнем дне присущи представителям всех слоев и групп населения, хотя, конечно, у бедных и пожилых людей эти чувства проявляются чаще и острее» [13].
Здесь указано на важный признак аномии – люди «не планируют свою жизнь или планируют ее не более чем на один год». Эту тему развивает В.В. Кривошеев в 2009 г.: «Социальное беспокойство, страхи и опасения людей за достигнутый уровень благополучия субъективно не позволяют людям удлинять видение своих жизненных перспектив. Известно, например, что ныне, как и в середине 1990-х годов, почти три четверти россиян обеспокоены одним: как обеспечить свою жизнь в ближайшем году.
Короткие жизненные проекты — это не только субъективная рассчитанность людьми жизненных планов на непродолжительное физическое время, но и сокращение конкретной продолжительности «социальных жизней» человека, причем сокращение намеренное, хотя и связанное со всеми объективными процессами, которые идут в обществе. Такое сокращение пребывания человека в определенном состоянии («социальная жизнь» как конкретное состояние) приводит к релятивности его взглядов, оценок, отношении к нормам и ценностям. Поэтому короткие жизненные проекты и мыслятся нами как реальное проявление аномии современного общества…
В состоянии социальной катастрофы особенно сильно сказалось сокращение длительности жизненных проектов на молодом поколении… В условиях, когда едва ли не интуитивно все большее число молодых людей понимало и понимает, что они навсегда отрезаны от качественного жилья, образования, отдыха, других благ, многие из них стали ориентироваться на жизнь социального дна, изгоев социума. Поэтому-то и фиксируются короткие жизненные проекты молодых» [14].
В массиве статей журнала дается описание широкого спектра проявлений аномии, от самых мягких – конформизма и мимикрии до немотивированных убийств и самоубийств. Эти проявления начались на ранних стадиях реформы, и российские социологи были к ним не готовы. Результатом стал провал социологических опросов и прогнозов перед выборами 1993 г.
Бывший советский, а в то время уже американский, социолог В.Э. Шляпентох дает подробный обзор той кампании, в которой обнаружилось такое отчуждение от власти и «её социологических служб», что выяснить установки респондентов оказалось невозможным – «народ безмолствовал».
В.Э. Шляпентох пишет: «Исследователи потерпели поражение не только в предсказании победителей, но даже в предсказании очередности, с которой партии пришли к финишу. Проще говоря, они не смогли оценить относительное влияние (вес) политических сил в стране… Российские исследователи потерпели поражение в попытках предсказать число людей, которые примут участие в выборах. Согласно различным опросам предсказывалось, что примут участие 60-65% избирателей. Число же тех, кто голосовал 12 декабря, было официально признано чуть превышающим 50%, хотя эти данные рассматривались некоторыми экспертами (А. Собянин) как вызывающие подозрение. Он считал, что только 46% потенциальных избирателей принимали участие в выборах…
Юрий Левада, руководитель ВЦИОМ, во время беседы по телевидению 2 декабря предсказывал решительную победу правительственных сил. Ожидалось, что партия Гайдара соберет 30% голосов, блок Явлинского («Яблоко») будет иметь поддержку 20%. Ожидалось, что коммунисты и аграрии разделят 6-8% между собой и другими партиями. Либерально-демократическая партия Жириновского была вовсе проигнорирована. … Большинство других организаторов опросов были убеждены, как и ВЦИОМ, в бесспорной победе проправительственных сил…
Результаты выборов потрясли как всю страну, так и Запад … В течение четырех десятилетий, когда эмпирические исследования были распространены в России, российские социологи никогда не были так посрамлены, как в декабре 1993 г… Забота российских социологов о методологических и методических проблемах, очевидно, пришла в упадок…
Несколько месяцев спустя Ю. Левада признал, что новая политическая реальность, которая появилась в стране в 1993 г., «была неправильно понята как политиками, так и исследователями… Б. Грушин сделал более глубокое замечание в оценке декабрьского провала. В своей статье «Фиаско социальной мысли» он сделал крайне пессимистические и агностицистские заявления, предположив, что российское общество в его нынешней изменчивой форме представляет неподдающиеся измерению проблемы для социальных наук» [15].
Б.А. Грушин отметил, что «острое недоверие масс к власти, нежелание иметь любые контакты с правительством, и факт, что опросы идентифицировались с властью, объясняет, почему многие россияне не понимают роль опросов общественного мнения и не хотят быть искренними с интервьюерами». В январе 1994 г. Б. Грушин вышел из Президентского Совета – как пишет В.Э. Шляпентох, потому что «он ощутил несовместимость своей позиции с ролью независимого организатора опросов».
В.Э. Бойков пишет о подобных мягких формах аномии: «Одной из форм социально–психологической адаптации людей к действительности стала их мимикрия, то есть коррекция взглядов, ценностных ориентаций, норм поведения и т.д. в соответствии со стандартами новых взаимоотношений. Нередко это приспособление выражается в амбивалентности моральных воззрений – в несогласованности между исповедуемыми идеями и принципами нравственности, с одной стороны, и реальным уровнем моральных требований к себе и окружающим с другой. Такие явления, как ловкачество, беспринципность, продажность и другие антиподы морали все чаще воспринимаются в обыденном сознании не как аномалия, а как вполне оправданный вариант взаимоотношений в быту, в политической деятельности, бизнесе и т.д.» [13].
Большое число работ посвящено специфическим формам аномии в молодежной среде. В.В. Петухов пишет, выделяя вывод курсивом: «Сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится» [16].

Социальная структура и аномия

Понятие аномии и ее распространенность в жизнедеятельности социума

Определение 1

Аномия – это социальное состояние, которое предполагает такое развитие общества, при котором преступность активно развивается, а нормы общественного поведения полностью игнорируются.

Данное определение было введено в научную практику философом Эмилем Дюркгеймом. Затем, вопрос изучался американским социологом Робертом Мертоном. Он рассматривал границы девиантного поведения и развития преступности и описал свои теории в труде «Социальные структуры и аномии». Кроме того, он рассматривал проблемы управления обществом и борьбы с отклонениями в нем.

В теориях Роберта Мертона были сделаны выводы о том, что ограничения и возможности людей оцениваются ими неадекватно и необъективно.

Например, в случае, когда чиновники занимают важные должности и стремятся скорее разбогатеть, а не развить общество, то они не гнушаются любых методов достижения этой цели, начиная применять коррупцию и иные незаконные методы работы.

Можно рассмотреть пример из спортивной области. Там, часто, возникают ситуации, когда спортсмен стремится к своей цели, но в процессе ее достижения уже не получает должного наслаждения и желает только скорее достичь успеха, чтобы получить удовлетворение.

Замечание 1

Наличие процессов аномии в обществе приводит к его моральному разложению. Оно ведет к укоренению преступности и возникновению иных глобальных проблем в общественном устройстве и развитии.

Как свидетельствуют некоторые ученые, желание не подчиняться законам и разрушать общество заложено в природе человека, поэтому его необходимо строго контролировать и сдерживать.

Также, существует мнение, что подчинение выступает итогом практического расчета человеческого разума. При этом, такой взгляд не дает понимания того, какие социальные условия ведут к развитию девиантного поведения.

Рисунок 1. Аномия. Автор24 — интернет-биржа студенческих работ

Замечание 2

В современной социологии понятии аномии отождествляется с отсутствием самоидентификации личности, нарушением ее целевых установок или моральных принципов социума.

Примером аномий в социальной среде могут быть следующие ситуации:

1. Происходящие в обществе беспорядки.
2. Составные компоненты социума не видят и не осознают реального смысла жизни, а стремятся просто выжить.
3. Потеря уверенности в ближайшем будущем.

Причины развития аномии в социальной среде

Социальная среда имеет развернутую структуру с большим количеством компонентов. В данном случае, нам необходимо рассмотреть два ведущих:

• совокупность целей, намерений и интересов, обусловленных устройством и культурными ценностями социума;
• способ осуществления регулирования и контроля приемов достижения целей, приемлемых для общества.

У каждого коллектива социума должна иметься своя целевая установка деятельности и допустимые границы ее достижения, которые не нарушат нормы общества. Обозначенные два элемента осуществляют совместное функционирование. При этом, целевые установки и возможные способы деятельности или их альтернативные варианты находятся в устойчивом сбалансированном положении.

Степень значимости отдельных целей может изменяться, независимо от степени значимости средств целевого достижения. Если, первоначально был выбран прием для достижения цели, который впоследствии был преобразован в самоцель, социальный коллектив должен разработать систему мероприятий по обеспечению устойчивости системы, развить отрицательное отношение к переменам подобного рода. Таким образом происходит развитие традиционного общества, имеющего признаки неофобии.

Существуют так же социальные коллективы, в которых цели, установленные культурными ценностями находятся в балансе со средствами социальных институтов. Такие коллективы достаточно устойчивы и не противостоят переменам. Устойчивым и положительным для социума является достижение баланса до того момента, пока все участники получают удовлетворение от целевого достижения, делая это общественно разрешенными и безопасными приемами.

Из всех рассмотренных групп, в данном вопросе важны группы первого типа. Возникают ситуации эмоционального убеждения в том, что совокупность общественных целей находится в приоритете и более значима для общества, нежели пути их достижения. Так, критерии и свойства социальной среды приводят в некоторых случаях к развитию антинравственных настроений и антисоциальному поведению, в следствие того, что важность целей находится в приоритете, тогда как, нормам и границам их реализации не отводится особого значения.

Иногда, что бывает крайне редко, приемы и средства достижения целей подрываются акцентированием внимания на самих целях и развивают лимиты в вариантах выбора приемов целевого достижения из-за технической рациональности и целесообразности их применения. В данной ситуации стоит ответить на вопрос о том, насколько продуктивны, имеющиеся средства захвата общественно испытанных ценностей. Техническая сторона вопроса делает выбор в пользу институционно предписанного поведения, не рассматривая его законность и безопасность. Это развивает социальную аномию.

Р. Мертон. Социальная структура и аномия.

Теперь перейдем к анализу типов приспособлений индивидов в обществе, в котором имеют место рассмотренные выше образцы культурных целей и норм. Продолжая изучение культурныхисоциальныхисточниковотклоняющегося поведения,мыпереносимнашевниманиенатипы приспособления к чтим культурным целям и нормам лиц, занимающих различное положение в социальной структуре.

Мы рассматриваем здесь пять типов приспособления, которые схематично представлены в таблице («+» обозначает «принятие», «-» — «отвержение», а «+-» — «отвержение» господствующих ценностей и замена их новыми»).

Прежде чем коснуться способов влияния социальной структуры на выбор индивидом того или иного поведения, заметим, что люди могут переходить от одной альтернативы к другой по мере того, как они вовлекаются в различные виды социальной деятельности. Эти категории относятся к ролевому поведению в специфических ситуациях, а не к личности в целом. Они являются разновидностями более или менее терпеливого реагирования, а не формами организации личности. Рассмотреть типы приспособления применительно к нескольким сферам поведения в рамках одной главы не представляется возможным. Поэтому мы ограничимся изучением прежде всего экономической деятельности в широком смысле слова, т.е. производством, обменом, распределением и потреблением товаров и услуг в обществе конкуренции, в котором богатство занимает весьма знаменательное место.

I. Конформность

Чембольшестабильностиобщества,темшире распространен этот тип приспособления — соответствие и культурным целям, и институционализированным средствам. Если бы дело обстояло иначе, было бы невозможно поддерживать стабильность и преемственность общества. Сеть ожиданий,составляющая каждый социальныйпорядок, основывается на желательном поведении членов общества, соответствующих установленным и, возможно, постоянно меняющимся культурным образцам. Именно вследствие всеобщей ориентации поведения на основные культурные ценности мы можем говорить о массе людей как об обществе. Помимо ценностей, разделяемых взаимодействующими индивидами, существуют также общественные отношения, если так можно назвать беспорядочные взаимодействия индивидов, но не общество. Точно так же в средние века можно было обратиться к Обществу Наций, прежде всего как к риторической фигуре или вымышленной цели, но отнюдь не как к социологической реальности.

Поскольку нас особенно интересуют источники отклоняющегося поведения, и мы уже вкратце проанализировали механизмы, делающие конформность желательной в американском обществе, нет необходимости более подробно останавливаться на этом типе приспособления.

Типология форм индивидуального приспособления


Формы Определяемые Институцианализирован.
приспособления культурой цели cредства
------------------------------------------------------
Конфортность + +
Инновация + -
Ритуализм - +
Ретритизм - -
Мятеж + - + -


II. Инновация

Эта форма приспособления вызывается значительным культурным акцентированием цели-успеха и заключается в использовании институционально запрещаемых, но часто бывающих эффективными средств достижения богатства и власти, или хотя бы их подобия. Такая реакция возникает, когда индивид ассимилировал акцентирование цели без равнозначного усвоения институциональных норм, регулирующих пути и средства ее достижения.

С психологической точки зрения, сильное эмоциональное восприятие цели может вызвать установку на готовность рисковать применяемую представителями всех слоев общества. С точки зрения социологии, возникает вопрос, какие особенности нашей социальной структуры располагают к этому типу приспособления, вызывая более частое отклоняющееся поведение в одном социальном слое и менее частое в другом.

На верхних этажах экономики интонация довольно часто вызывает несоответствие «нравственных» деловых стремлений и их «безнравственной» практической реализации. Как отмечал Веблен, «в каждом конкретном случае нелегко, а порой и совершенно невозможно отличить торговлю, достойную похвалы, от непростительного преступления». Как хорошо показал Роббер Бэронс, история крупных американских состояний переполнена весьма сомнительными инновациями. Вынужденное частное, а нередко и публичное восхищение «хитрыми, умными и успешными людьми» является продуктом культуры, в которой «священная» цель фактически объявляет священными и средства. Этот феномен не нов. Не утверждая, что Чарльз Диккенс был совершенно точным наблюдателем американской жизни и сознавая его беспристрастность, мы цитируем его познавательные заметки об американской склонности «ловко обделывать дела», которая золотит многих мошенников и создает грубейшие злоупотребления доверием, вызываетмногочисленные растраты, произведенные как общественными деятелями, так и частными лицами, и позволяет многим плутам, которых стоило бы вздернуть на виселицу, высоко держать голову наравне с лучшими людьми… Нарушение условий сделки, банкротство или удачное мошенничество расцениваются не с точки зрения золотого правила «поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой», а в зависимости от того, насколько ловко это было проделано…

«Хороший американец, как правило, довольно жестко относится к мошенничеству. Однако эта жесткость часто соседствует с любезной терпимостью. Единственное требование — знать мошенников лично. Все мы громко осуждаем «воров», не будучи знакомы с ними. Но если же мы удостоились такой чести, то наше отношение становится другим, несмотря на веющий от них аромат трущоб и тюрем. Мы можем знать, что они виновны, что они при встрече пожимаем им руку, выпиваем с ними, а если они богаты или чем-то замечательны — приглашаем в гости и считаем за честь встречаться с ними. Мы «не одобряем их методы» (допустим, что это так) и, таким образом, они достаточно наказаны. Вообразить, что мошенника хоть немного волнует, что думает о его методах тот, кто с ним вежлив и дружелюбен, может только юморист. На сцене варьете Марса это, вероятно, принесло бы ему целое состояние.

Еслибыобщественноесознаниенепринимало мошенников, их было бы намного меньше. Некоторые стали бы еще более старательно заметать следы своих темных дел, другие -стремились бы подавить свои побуждения, отказываясь от неудобств мошенничества ради неудобств честной жизни. Ведь недостойный человек больше всего на свете боится быть остановленным честной рукой и холодным презирающим взглядом честного человека.

У нас есть богатые мошенники, так как существуют «уважаемые» люди, которых нельзя пристыдить, взяв их за руку и открыто сказав всем, кто они такие. Именно такое «предательство» должно осудить их. Во всеуслышание объявить об их грабительских действиях — значит выдать сообщников и стать свидетелем обвинения.

Можно мило улыбаться мошеннику (а большинство из нас делает это много раз в день), если вы не знаете, что он мошенник и если вам не сказали бы об этом. Но можно точно знать обо всем и, тем не менее, продолжать улыбаться ему, становясь лицемером или же лицемером-подхалимом, в зависимости от общественного статуса мошенника. Лицемеров первого типа больше, так как больше мошенников небогатых и неизвестных. Каждому из них отпускается меньше улыбок. Американцы будут подвергаться ограблениям и расхищениям до тех пор, пока характер нации будет оставаться прежним, пока они будут терпимы к преуспевающим негодяям и пока американская изобретательность не будет проводить границу между общественным и частным, коммерческим и личным поведением человека. Американцы будут терпеть расхищение, пока они этого заслуживают. Ни один человеческий закон не может, да и не должен, остановить это, так как невозможно отменить действие более высокого и благотворного закона «что посеешь, то и пожнешь».

Живя в эпоху процветания крупных американских мошенников, Бирс не мог пренебречь изучением феномена, позже ставшего известным, как преступление «белых воротничков». Тем не менее, он понимал, что известны не все крупные и драматические отступления от институциональных норм в высших экономических кругах, и что в большей степени изучены отклонения в среде средних классов. Сазерлэнд неоднократно доказывал, что преступность «белых воротничков» преобладает среди бизнесменов. Он отмечал также, что многим из них не было предъявлено обвинений вследствие нераскрытости их преступлений и «тенденции ненаказуемости и сравнительно неорганизованного возмущения общества против такого рода преступников». Изучение 1700 представителей среднего класса показало, что в число совершивших зарегистрированные преступления вошли и «вполне уважаемые» члены общества. 99% опрошенных подтвердили, что совершили, как минимум, одно из сорока девяти нарушений уголовного законодательства штата Нью-Йорка, каждое из которых было достаточно серьезным для того, чтобы получить срок заключения не менее года. Число нарушений законодательства среди взрослых (старше шестнадцати лет) составило 18 для мужчин и 11 для женщин. 64% мужчин и 29% женщин полностью признали свою вину по одному или более пунктам уголовного преступления, по законам штага Нью-Йорк достаточным для лишения их всех гражданских прав. Одна из основных идей этих находок выражена d следующих совах министра, давшего ложные сведения о проданномимтоваре: «Сначала я пробовал говорить правду. Но она не всегда приносит успех». На основе своих данных авторы весьма сдержанно заключили, что «число действий, с юридической точки зрения преступных, сильно превосходит число преступлений, о которых официально сообщается. Противозаконное поведение, далее не являющееся следствием каких-либо социально-психологических аномалий, встречается поистине очень часто».

Но как бы ни были различны масштабы отклоняющегося поведения в разных социальных слоях (из множества источников мы знаем, что официальная статистика часто завышает уровень преступности в нижних социальных слоях, что недостаточно полно и недостаточно надежно отражает действительное положение дел), из нашего анализа видно, что наиболее сильному побуждению к отклоняющемуся поведению подвергаются нижние социальные страты. Примеры позволяют нам выявить социологические механизмы возникновения этих побуждений. В ряде исследований показано, что порок и преступление -«нормальная» реакция на ситуацию, когда усвоено культурное акцентирование денежного успеха, но доступ к общепризнанным изаконнымсредствам, обеспечивающимэтот успех, недостаточен. Профессиональные возможности представителей нижних социальных страт ограничиваются преимущественно ручным трудом и в меньшей степени работой «белых воротничков». Нелюбовь к ручному труду почти в равной степени присуща всем социальным классам американского общества, и результатом отсутствия практических возможностей для продвижения за этот уровень является отмеченная тенденция к отклоняющемуся поведению. С точки зрения существующих стандартовуспеха, общественное положение неквалифицированного труда с соответствующим ему низким доходом никак не может конкурировать с силой и высоким доходом организованного зла, рэкета и преступности. Подобные ситуации имеют две выдающиеся особенности. Во-первых, стремление к успеху вызывается установленными в культуре ценностями и, во-вторых, возможные пути движения к этой цели в значительной степени сведены классовой структурой к отклоняющемусяповедению.Именнотакоесоединение культурных приоритетов и социальной структуры производит сильное побуждение к отклонению. Обращение к законным способам «добывания денег» ограничено классовой структурой, на всех уровнях не полностью открытой для способных людей». Несмотря на нашу широко распространенную идеологию»открытых классов», продвижение к цели -успеху является сравнительно режим и значительно затруднено для имеющих формально низкое образование и незначительные экономические ресурсы. Господствующее в культуре побуждение к успеху ведет к постепенному уменьшению законных, но в целом неэффективных усилий и увеличивающемуся использованию приемов незаконных, но более или менее эффективных.

К представителям нижних социальных слоев культура предъявляет несовместимые между собой требования. С одной стороны, представители низов ориентируют свое поведение на большое богатство («Каждый человек — король», — говорили Марден, Карнеги и Лонг). С другой же стороны, они в значительной мере лишены возможности достичь его законным путем. Эта структурная несовместимость приводит к высокой степени отклоняющегося поведения. Равновесие установленных культурой целей и средств становится весьма нестабильным по мере увеличения акцентирования достижения престижных целей любыми средствами. Это позволило Аль-Капоне говорить о торжествеаморальнойразумностинадморально предписываемой «неудачей» в случае, когда каналы вертикальной мобильности закрыты или сильно сужены в обществе, интенсивно поощряющем экономическое изобилие и социальное восхождение для всех его членов.

Это последнее определение является исключительно важным. Оно показывает, что при изучении социальных корней отклоняющегося поведения следует учитывать и другие аспекты социальной структуры: высокая частота отклоняющегося поведения вызывается не просто отсутствием возможностей, и не просто преувеличенным акцентированием денежного успеха в культуре. Более жесткая, по сравнению с американской, кастовая социальная структура может в значительно большей степени ограничивать возможности достижения целей, не вызывая при этом отклоняющегося поведения. Но когда система культурных ценностей, фактически ни с чем не считаясь, превозносит определенные, общие для всего населения цели успеха, и при этом социальная структура строго ограничивает или полностью закрывает доступ к одобряемым способам достижения этих целей для значительной части того же самого населения, — это приводит к увеличению масштабов отклоняющегося поведения. Иными словами, наша идеология равенства косвенно отрицает существование неконкурирующих индивидов и групп в погоне за денежным успехом. Напротив, все имеют одинаковые символы успеха. Цели не связываются классовыми границами и могут выходить за их пределы. А существующий социальный порядок накладывает классовые ограничения на их доступность. Вот почему основная американская добродетель, «честолюбие», превращается в главный американский порок — «отклоняющееся поведение».

Этот теоретический анализ может быть полезен при объясненииизменяющегосявзаимоотношениямежду преступностью и бедностью. «Бедность» — это не изолированная переменная, предстающая в одной и той же форме независимо от контекста употребления, а лишь одна из переменных величин в системе определенным образом взаимосвязанных социальных и культурных показателей. Одной только бедности и сопутствующего ей ограничения возможностей недостаточно для того, чтобы вызвать значительный уровень преступности. Даже пресловутая «нищета среди роскоши» не обязательно ведет к этому результату. Но высокая степень преступности становится обычным явлением, когда бедность и невзгоды в борьбе за одобряемые всеми членами общества культурные ценности соединяются с культурным акцентированием денежного успеха, какдоминирующей цели. Так, по данным весьма приблизительной и, возможно, не совсем надежной статистики преступности, в юго-восточной Европе бедность в меньшей степени связана с преступностью, чем в Соединенных Штатах. «Жизненные шансы» бедноты в этих европейских районах представляются даже еще значительными, чем в Америке. Поэтому ни бедность, ни обусловленные ею ограниченные возможности, недостаточны для объяснения этих изменяющихся взаимоотношений между преступностью и бедностью. И только при рассмотрении полного комплекса переменных — бедности, ограниченных возможностей и роли культурных целей, -появляется основание для объяснения большей взаимосвязи между бедностью и преступностью в нашем обществе, по сравнению с другими, в которых более жесткая классовая структура соединена с различными для каждого класса символами успеха.

Жертвы этого противоречия между культурным акцентированием денежных притязаний и общественным ограничением возможностей не всегда осознают структурные источники своих неудач. Разумеется, они часто замечают несоответствие между индивидуальной ценностью и общественным вознаграждением. Но они могут и не представлять себе, как возникает это несоответствие. Те, кто склонны видеть его источник в социальной структуре, могут стать отчужденными от нее. Они становятся готовыми кандидатами на проявление пятой формы приспособления — мятежа. Другие же, и их большинство, объясняют свои проблемы в большей степени мистическими, чем социологическими причинами. Выдающийся классицист и социолог Гилберт Муррей отмечал в этой связи: «Лучшая почва для суеверий — общество, в котором успех человека практически не зависит от его достоинств и усилий. Стабильное и хорошо управляемое общество поистине способствует тому, чтобы достойный и усердный ученик преуспел в жизни, а недостойный и ленивый — нет. В таком обществе люди склонны придавать наибольшее значение разумным и очевидным звеньям причинных связей. Но в (обществе, страдающем от аномии)…, обычные добродетели старательности, честности и доброты представляются недостаточно пригодными». В таком обществе люди впадают в мистицизм, все объясняя действиями «судьбы», «случая», «удачи».

Действительно, в нашем обществе и крупные «успехи», и явные «промахи» довольно часто приписываются «удаче». Так, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд отмечал, что «благодаря удаче» получены 95% больших состояний, а один из ведущих деловых журналов, приводя в редакционной статье доказательства общественной полезности большого личного богатства, считает необходимымприбавить к»удаче» «мудрость», как фактор, способствующий накоплению больших капиталов: «когда человек,осуществляя мудрые капиталовложения — и здесь ему действительно во многом помогает удача, — накапливает несколько миллионов, он ничего больше не отнимает от остальных». Рабочий также часто объясняет свое экономическое положение «случаем». «Рабочий видит вокруг себя опытных и квалифицированных людей без работы. Если у него есть работа — он чувствует себя «удачливым», нет — он жертва «неудачи». Рабочий почти не видит взаимосвязи между заслугами и вознаграждением».

Однако эти ссылки на «случай» и «удачу» выполняют различные функции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцентируемых культурой целей, или же теми, кто не достиг их. Для первых, с психологической точки зрения, они являются обезоруживающим выражением скромности. Утверждение о том, что один был более удачлив, чем остальные, столь же заслуживающие счастливой случайности, действительно, далеко от какого-либо подобия бахвальства. С социологической точки зрения, объяснение преуспевающими людьми своих достижений с помощью понятия «удача» выполняет двойственную функцию — «проливает свет» на причины частого несоответствия заслуг и вознаграждений, и таким образом предохраняет социальную структуру от критики, что способствует еще большему увеличению этого несоответствия. Если успех есть прежде всего дело «случая», слепой природы вещей, если в определенный момент он врывается в твою жизнь, и ты не знаешь, откуда он приходит и куда он идет, то, очевидно, он неподвластен контролю и степень его влияния одна и та же, какова бы ни была социальная структура.

Для тех, кто не достиг акцентируемых культурой целей и особенно для тех, кто не получил достаточного вознаграждения за свои усилия и заслуги, идея «случая» выполняет психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудач. Она также может привести к исчезновению мотивации, поддерживающей длительные усилия по достижению цели. С социологической точки зрения, как предполагал Бакке, эта идея может отражать недостаточное понимание социальной и экономической систем, а также может оказаться дисфункциональной,отвергаярациональныйподходк осуществлению структурных изменений в сторону более справедливого распределения возможностей и вознаграждений.

Эта ориентация на случай и риск, акцентируемая напряжением от нереализованности стремлений, позволяет объяснить отмеченный выше интерес представителей определенных социальных слоев к рискованным предприятиям -институционально запрещенным, не предписываемым и не предпочитаемым способам действий.

У тех же, кто не использует идею «удачи» для объяснения колоссального разрывамеждузаслугами,усилиямии вознаграждением, может развиваться индивидуалистическое и циничное отношение к социальной структуре. Ярким примером последнего является широко распространенный афоризм: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь».

В обществах, подобных нашему, культурное акцентирование денежного успеха для всех и социальная структура, слишком сильно ограничивающая практическое использование одобряемых средств большинством, вызывают побуждение к инновативной деятельности, отступающей от институциональных норм. Но такая форма приспособления возможна только при несовершенстве социализации индивидов, позволяющейим пренебрегать институциональными средствами, сохраняя при этом устремленность к успеху. Тех же, кто прочно интернализовал институциональные ценности, аналогичная ситуация, скорее всего, приведет к противоположной реакции отверженияцелиисохранениясоответствиянравам. Остановимся на ней более подробно.

III. Ритуализм

Этот тип приспособления можно легко определить. Он предполагает оставление или понижение слишком высоких культурных целей большого денежного успеха и быструю социальную мобильность там, где эти устремления могут быть удовлетворены. Несмотря на то, что культурное предписание»стараться преуспеть в этом мире» отвергается и, таким образом, горизонты сокращаются, продолжается почти безусловное соблюдение институциональных норм.

Рассуждение о том, действительно ли в данном случае речь идет об отклоняющемся поведении, представляется мудрствованием вокруг слои. Этот тип приспособления в общем не является социальной проблемой, ведь в сущности он представляет собой внутреннее решение, а внешнее его проявление, хотя и не является предпочтительным в культуре, все же институционально разрешено. Ритуалисты могут выносить суждения на основе господствующих культурных приоритетов и могут «сожалеть о них». В индивидуальном случае, они могут переживать, что «дружище Джоунси явно попал в полосу невезения». Считается ли такое поведение отклоняющимся или нет, оно, во всяком случае, представляет собой отступление от культурного эталона, предписывающего обязательность активного стремления вперед и вверх в общественной иерархии, желательно посредством институционализированного поведения.

Следует ожидать, что этот тип приспособления будет весьма распространенным в обществе, в котором социальный статус индивидов в значительной степени определяется их достижениями. Как часто отмечается, непрекращающаяся конкурентная борьба вызывает острое беспокойство индивидов по поводу своего статуса. Один из способов уменьшения этого беспокойства — постоянное снижение уровня притязаний. Страх вызывает бездействие или, точнее, действие строго в рамках заведенного порядка.

Симптомы социального ритуализма известны и поучительны. Его внутренняя философия выражается в следующих имеющихся в культуре высказываниях: «Я стараюсь не высовываться», «Я играю осторожно», «Я всем доволен», «Не ставьте высоких целей — не будет и разочарований». Эти установки пронизаны мыслью, что большие притязания влекут за собой разочарование и опасность, а малые — удовлетворенность и спокойствие. Такова реакция на ситуацию, представляющуюся угрожающей и сомнительной. Такая установка характерна для рабочих, которые опасаясь увольнения и внезапных перемен к худшему, замораживают производительность своего труда на определенном, не уменьшающемся и не увеличивающемся, уровне». Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бюрократ, усердствующий в своем конформизме в окошке кассы частного банка или в канцелярии предприятия общественного труда. Это тип приспособления индивида, лично стремящегося избежать опасностей и неудач посредством отказа от основных культурных целей и приверженности любому обещающему безопасность рутинному распорядку и институциональным нормам.

Если «инновация» (второй тип приспособления) возникает средиамериканцев нижнегокласса,какреакцияна фрустрирующеенесоответствиемалыхвозможностейи господствующего акцентирования больших культурных целей, то «ритуализм» должен иметь место преимущественно среди американцев нижнего среднего класса. Ведь именно в нижнем среднем классе родители обычно оказывают продолжительное давление на своих детей в сторону прочного усвоения ими моральных наказов общества. Да и успешный общественный рост там менее вероятен, чем в верхнем среднем классе. Сильное дисциплинирующее воздействие, побуждающее к соответствию нравам, уменьшает вероятность «инновации» и увеличивает вероятность «ритуализма». Строгое воспитание многих приводит к появлению тяжелого бремени обеспокоенности. Таким образом, сам процесс социализации нижнего среднего класса создает максимально предрасположенную к ритуализму структуру характера. А потому именно в этом социальном слое наиболее часто встречается ритуалистический тип приспособления.

Следует еще раз подчеркнуть, что мы рассматриваем лишь формы приспособления к противоречиям культурной и социальной структур и не останавливаемся на характеристике типов личности. Индивиды, подверженные влиянию этих противоречий, могут переходить от одного типа приспособления к другому. Можно предположить, например, что некоторые ритуалисты, безоговорочно соответствующие институциональным правилам, превратились в бюрократических виртуозов и проявляют чрезмерную конформность, стремясь таким образом загладить чувство вины за свою прежнюю нонконформность (т.е. инновативное приспособление). А иногда случающийся переход от ритуализма к драматическим разновидностям незаконного приспособления хорошо описан в клинических историях болезни и излагается в проникновенных романах. Вспышки открытого неповиновения сменяются продолжительными периодами сверхуступчивости. Однако, несмотрянадовольновысокуюобусловленность психодинамических механизмов ритуализма характером социализации индивида в семье, многие социологические исследования все еще не могут объяснить, почему в одних социальных слоях и группах этот тип приспособления встречается чаще, чем в других. Мы же просто обозначили один из возможных подходов к социологическому изучению этой проблемы.

IV. Ретритизм

Если приспособление типа I (конформность) является наиболее частым, то приспособление типа IV (отвержение культурных целей и институциональных средств) встречается реже всего. Люди, которые «приспособлены»(или не приспособлены) в этом смысле, находятся, строго говоря, в обществе, однако не принадлежат к нему. В социологическом смысле они являются подлинными «чужаками». Как не разделяющие общую ценностную ориентацию, они могут быть отнесены к числу членов общества (в отличие от «населения») чисто фиктивно.

Под эту категориюподпадаютнекоторые виды адаптационной активности страдающих психозами, лиц, ушедших от реального мира в свой внутренний болезненный мир, отверженных, изгнанных, праздношатающихся бродяг, хронических алкоголиков и наркоманов. Они отказались от предписанных культурой целей, и их поведение не соответствует институциональным нормам. Это вовсе не означает, что в каких-то случаях источником данного типа приспособления является не сама отвергаемая ими социальная структура, и что их существование не представляет собой проблему для членов общества.

С точки зрения социально-структурных источников этого типа приспособления, последний часто встречается, когда и культурные цели, и институциональные способы их достижения полностью усвоены, горячо одобряются и высоко ценятся индивидом, но доступные институциональные средства не приводят к успеху. Возникает конфликт: интериоризованное моральное обязательство использовать для достижения целей только институциональные средства противостоит внешнему побуждению прибегнуть к средствам недозволенным, но эффективным. Это приводит к тому, что индивид лишается возможности использовать средства, которые были бы и законными, и эффективными. Конкурентный порядок поддерживается индивидом,но,испытываянеудачии затруднения, индивид выбрасывается из него. Процесс постепенного отстранения, в конце концов приводящий индивида к «бегству» от требований общества, характеризуется пораженчеством, успокоенностью и смирением. Это результат постоянных неудач в стремлении достигнуть цели законными средствами и неспособности прибегнуть к незаконным способам вследствие запрета. Этот процесс продолжается до тех пор, пока высшая ценность цели-успеха еще не отвергнута. Конфликт разрешается путем устранения обоих воздействующих элементов — как целей, так и средств. Бегство завершено, конфликт устранен, индивид выключен из общества.

В общественной и официальной жизни этот вид отклоняющегося поведения наиболее неистово осуждается традиционно-типичными представителями общества. В противоположность непрерывно следующим за социальными изменениями конформистам, ретритисты становятся помехой на их пути. В отличие от инноваторов, по меньшей мере ловко и активно стремящихся к цели, ретритисты вообще не признают ценность «успеха», столь высоко превозносимую в культуре. В отличие от ритуалистов, по меньшей мере соблюдающих нравственные нормы, ретритисты почти не обращают внимания на установленные порядки.

Нельзя сказать, что общество, настаивающее на всеобщем стремлении к успеху, с легкостью принимает ретритистское отречение. Напротив, оно не допускает посягательств на свои ценности и неумолимо преследует тех, кто отказывается от борьбы за успех. Так, в районах обитания чикагских бродяг есть книжные ларьки, заполненные товарами, предназначенными для воскрешения утраченных устремлений.

«Книжная лавка Золотого Берега, расположенная- в подвале старого жилища вдали от улицы, сейчас зажата между двумя деловыми кварталами. Пространство перед ней заполнено ларьками, забастовочными плакатами и афишами.

Эти афиши рекламируют книги, приковывающие внимание неудачников. «… Тысячи людей ежедневно проходят этот уголок, а большинство из них далеки от финансового благополучия. Они никогда не обгоняют хозяйских вышибал более чем на два шага. Вместо этого, им следовало бы быть более дерзкими и смелыми». «Преуспевание в игре» — до тех пор, пока старость не настигнет их и не превратит в груду человеческих развалин. Если ты хочешь избежать этой печальной участи — участи большинства людей -приди и получи текст «Закона о финансовом успехе». Он внесет несколько новых идей в твою голову и выведет тебя на прямую дорогу к успеху 35 центов.

Всегда есть люди, останавливающиеся перед этими ларьками. Но они редко покупают предлагаемый текст. Успех -это слишком много для бездомного рабочего. Даже за тридцать пять центов».

Образ ретритиста, осуждаемый в реальной жизни, может стать источником удовлетворения в жизни вымышленной. Так, Кардинер высказал идею, что фигура ретритиста в современном фольклоре и популярной культуре помогает поддерживать «моральное состояние и самоуважение посредством изображения человека, отвергающего господствующие идеалы и выражающего к ним презрение». Ярким примером такого героя в фильмах, конечно же, является бездельник Чарли Чаплин.

«Он есть г-н Никто и хорошо сознаёт собственную незначительность. Он всегда представляет собой мишень для насмешек безумного и запутанного мира, в котором ему нет места и из которых постоянно бежит в удовлетворяющее ничего-не-деланье. Он свободен от конфликта потому, что оказался от поиска безопасности, престижа и каких бы то ни было притязаний на достоинства и отличительные признав. (Точная характеристика ретритистского приспособления.)Он всегда попадает в мир случайно. Там он сталкивается со злом и агрессией против слабых и беспомощных, и у него нет сил с этим бороться. Но, тем не менее, он всегда становится защитником обиженных и угнетенных — не в силу великих организаторских способностей, аблагодаря своейпростой и дерзкой находчивости, с помощью которой он выискивает слабые стороны обидчика. Он всегда остается скромным, бедным и одиноким, но высокомерным поотношению к этому непостижимому миру и его ценностям. Он, следовательно, типичен для нашего времени с его дилеммой — быть раздавленным в борьбе за достижение социально одобряемых целей успеха и власти (он достигает этого лишь однажды — в «Золотой лихорадке») или же уступить безнадежности и удадимся от них. Бездельник Чарли замечателен своей способностью при желании перехитрить противостоящие ему злые силы, что приносит каждому человеку удовлетворение, ведь окончательное бегство от социальных целей в одиночество, таким образом, предстает как акт выбора, а не как симптом поражения. Микки Маус в этом смысле является продолжением Чаплина».

Ретритистское приспособление также характерно для лиц, которые, несмотря на свою обделенность при распределении общественных богатств и вознаграждений, продолжают поиск этих вознаграждений и почти не испытывают на этом пути разочарований и неудач. Кроме того, этот тип приспособления является скорее индивидуальным, чем коллективным. Несмотря на то, что ретритисты могут тяготеть к контактам с представителями других форм отклоняющегося поведения и даже доходитьдонепосредственногоучастиявгрупповых субкультурах, их приспособления в значительно большей степени являются индивидуальными и изолированными, чем способными к объединению в рамках нового культурного кодекса. Осталось рассмотреть тип коллективного приспособления.

V. Мятеж

Этот тип приспособления выводит людей за пределы окружающей социальной структуры и побуждает их создавать новую, то есть сильно видоизмененную социальную структуру. Это предполагает отчуждение от господствующих целей и стандартов.Последниеначинают считатьсячисто произвольными, а их претензия на законность и приверженность индивидов — несостоятельной, поскольку и цели, и стандарты вполне могли бы быть другими. В нашем обществе движение организованногосопротивлениястремитсяквведению социальной структуры с сильно видоизмененными культурными нормами «успеха» и более тесным соответствием между заслугами и вознаграждением.

Но прежде чем рассмотреть «мятеж» в качестве типа приспособления, мы должны отделить его от другого типа — внешне весьма похожего, но в сущности отличного от него — ressentiment’a. Введенное Ницше в качестве специального термина, данное понятие было принято и разработано социологически Максом Шелером. Это сложное отношение содержит три взаимосвязанных компонента: 1) смешанное чувство ненависти, злобы и враждебности; 2) ощущение собственного бессилия активно выразить эти чувства против человека или социального слоя, их вызывающих; 3) периодически возобновляющееся переживание бесполезной враждебности. Если в случае «мятежа» желаемое, но недостижимое в сущности перестает быть желаемым и ценным, то «ressentiment» напротив, не сопровождается подлинными ценностными изменениями; в этом заключается их основное отличие. Так, Лис в басне не говорит, что он вообще потерял вкус к сладкому винограду, а только утверждает, что именно этот особенный виноград не сладок. «Мятеж», напротив, характеризуется полной переоценкой ценностей. Прямой или опосредованный опыт неудач ведет к полному осуждению ценностей: Лис — «бунтовщик» легко отказывается от своего пристрастия к сладкому винограду. В случае ressentiment’s осуждается то, что втайне желается. В случае «мятежа» осуждается желание само по себе. Однако несмотря на различие этих понятий, организованный мятеж может сопровождаться наличием великого множества возмущенных и недовольных усилением дезорганизации существующей системы.

Мятеж, как реакция приспособления, возникает, когда существующая система представляется препятствием на пути достижения целей, признанных законными. Для участия в организованной политической деятельности необходимо не толькоотказатьсяотприверженностигосподствующей социальной структуре, но и перевести ее в новые социальные слои, обладающие новым мифом. Функция мифа заключается в определении социально-структурногоисточникамассовых разочарований и в изображении альтернативной структуры, которая не должна привести к разочарованию достойных. Таков устав деятельности. В этом смысле становится понятным предназначение контрмифа консерваторов, коротко очерченное в одной из предыдущих частей настоящей главы: каков бы ни был источник массовых разочарований, его не следует видеть в существующем общественном строе. Консервативный миф, таким образом, предполагает, что разочарования заключены в самой природе вещей и присущи любой социальной системе: «Циклическая безработица и временные спады деловых успехов так же неизбежны, как и ежедневные изменения самочувствия человека». Мысль о неизбежности дополняется идеей о постепенном и легком приспособлении: «Немного изменений, и дела пойдут насколько возможно хорошо». Характерной для консервативного мифа кроме того является идея, переносящая недовольство из социальной структуры на индивида-неудачника: «Каждый человек действительно получает то, что в этой стране выпадает на его долю».

И миф мятежа, и миф консерватизма направлены на «монополизацию воображения». Они стремятся повлиять на недовольных таким образом, чтобы приобщить, или же наоборот, отвлечь их от мятежного приспособления. Так, отвержение преуспевающим товарищем господствующих ценностей становится предметом величайшей враждебности мятежников. Ведь, «предатель» не только подвергает эти ценности сомнению, как делает вся группа, но своей успешностью обозначает разрушение ее единства. Однако, как уже часто отмечалось, возмущенных и бунтующих организовывают в революционныегруппыименно представители класса, набирающего в обществе силу, а отнюдь не самых угнетенных слоев.

Социологическое определение аномии

Аномия — это социальное состояние, при котором происходит распад или исчезновение норм и ценностей, которые ранее были общими для общества. Концепция, известная как «отсутствие норм», была разработана социологом-основателем Эмилем Дюркгеймом. В ходе исследований он обнаружил, что аномия возникает во время и после периодов резких и быстрых изменений социальных, экономических или политических структур общества. По мнению Дюркгейма, это переходная фаза, когда ценности и нормы, общие для одного периода, больше не действуют, но новые еще не выработались, чтобы занять их место.

Чувство разобщенности

Люди, которые жили в периоды аномии, обычно чувствуют себя оторванными от своего общества, потому что они больше не видят нормы и ценности, которые им дороги, отраженными в самом обществе. Это приводит к ощущению, что человек не принадлежит к другим и не связан значимым образом. Для некоторых это может означать, что роль, которую они играют (или играли), и их личность больше не ценится обществом. Из-за этого аномия может способствовать возникновению чувства отсутствия цели, порождать безнадежность и поощрять отклонения и преступления.

Аномия по версии Эмиля Дюркгейма

Хотя концепция аномии наиболее тесно связана с исследованием самоубийства Дюркгеймом, на самом деле он впервые написал об этом в своей книге 1893 года « Разделение труда в обществе». В этой книге Дюркгейм написал об аномальном разделении труда, фразе, которую он использовал для описания неупорядоченного разделения труда, в которое некоторые группы больше не вписываются, хотя и делали это в прошлом. Дюркгейм видел, что это происходило по мере того, как европейские общества индустриализировались, и характер труда менялся вместе с развитием более сложного разделения труда.

Он сформулировал это как столкновение между механической солидарностью гомогенных традиционных обществ и органической солидарностью, которая удерживает вместе более сложные общества. Согласно Дюркгейму, аномия не могла возникнуть в контексте органической солидарности, потому что эта неоднородная форма солидарности позволяет разделению труда развиваться по мере необходимости, так что никто не остается в стороне и все играют значимую роль.

Аномичное самоубийство

Несколько лет спустя Дюркгейм развил свою концепцию аномии в своей книге 1897 года «Самоубийство : исследование социологии ».Он определил аномальное самоубийство как форму лишения человека жизни, мотивированную переживанием аномии. Дюркгейм обнаружил, изучая уровень самоубийств протестантов и католиков в Европе девятнадцатого века, что уровень самоубийств был выше среди протестантов. Понимая разные ценности двух форм христианства, Дюркгейм предположил, что это произошло потому, что протестантская культура придавала большее значение индивидуализму. Это сделало протестантов менее склонными к развитию тесных общественных связей, которые могли бы поддерживать их во время эмоционального стресса, что, в свою очередь, делало их более склонными к самоубийству.Наоборот, он рассуждал, что католическая вера обеспечивает больший социальный контроль и сплоченность сообщества, что снижает риск аномии и аномального самоубийства. Социологический смысл состоит в том, что прочные социальные связи помогают людям и группам пережить периоды перемен и волнений в обществе.

Разрыв узы, связывающих людей

Рассматривая все работы Дюркгейма об аномии, можно увидеть, что он видел в этом разрыв связей, которые связывают людей вместе, чтобы создать функциональное общество, состояние социального расстройства.Периоды аномии нестабильны, хаотичны и часто изобилуют конфликтами, потому что социальная сила норм и ценностей, которые в противном случае обеспечивают стабильность, ослаблена или отсутствует.

Теория аномии и отклонений Мертона

Теория аномии Дюркгейма оказала влияние на американского социолога Роберта К. Мертона, который был пионером социологии девиаций и считается одним из самых влиятельных социологов в Соединенных Штатах. Основываясь на теории Дюркгейма о том, что аномия — это социальное состояние, в котором нормы и ценности людей больше не совпадают с нормами и ценностями общества, Мертон создал теорию структурной деформации, которая объясняет, как аномия приводит к отклонениям и преступлениям.Теория утверждает, что, когда общество не предоставляет необходимых законных и законных средств, которые позволяют людям достигать культурно ценимых целей, люди ищут альтернативные средства, которые могут просто нарушать нормы или могут нарушать нормы и законы. Например, если общество не обеспечивает достаточное количество рабочих мест, за которые выплачивается прожиточный минимум, чтобы люди могли работать, чтобы выжить, многие обратятся к преступным методам заработка на жизнь. Итак, для Мертона девиантность и преступность в значительной степени являются результатом аномии, состояния социального беспорядка.

аномия | Определение, типы и факты

Аномия , также обозначаемая как аномия , в обществах или отдельных лицах, состояние нестабильности, возникающее в результате нарушения стандартов и ценностей или отсутствия цели или идеалов.

Термин был введен французским социологом Эмилем Дюркгеймом в его исследовании самоубийств. Он считал, что один тип самоубийства (аномальный) является результатом нарушения социальных стандартов, необходимых для регулирования поведения.Когда социальная система находится в состоянии аномии, общие ценности и общие значения больше не понимаются и не принимаются, а новые ценности и значения не развиваются. Согласно Дюркгейму, такое общество вызывает у многих своих членов психологические состояния, характеризующиеся чувством тщетности, бесцельности, эмоциональной пустотой и отчаянием. Стремление считается бесполезным, потому что нет общепринятого определения желаемого.

Американский социолог Роберт К. Мертон изучил причины аномии или отсутствия норм, обнаружив, что они наиболее серьезны у людей, у которых нет приемлемых средств для достижения своих личных целей.Цели могут стать настолько важными, что, если институционализированные средства, то есть средства, приемлемые в соответствии со стандартами общества, не сработают, могут быть использованы незаконные средства. Больший упор на цели, а не на средства, создает стресс, который приводит к нарушению регулирующей структуры, т. Е. К аномии. Если, например, общество побуждает своих членов приобретать богатство, но предлагает им для этого неадекватные средства, напряжение заставит многих людей нарушить нормы. Единственными регулирующими органами будет стремление к личной выгоде и страх наказания.Таким образом, социальное поведение станет непредсказуемым. Мертон определил континуум реакций на аномию, которые варьировались от конформизма до социальных инноваций, ритуализма, отступничества и, наконец, восстания. Правонарушения, преступления и самоубийства часто являются реакциями на аномию.

Хотя дюркгеймовская концепция аномии относилась к состоянию относительной безнормальности общества или социальной группы, другие авторы использовали этот термин для обозначения состояний индивидов. В этом психологическом использовании аномия означает состояние ума человека, у которого нет стандартов, чувства преемственности или обязательств и который отверг все социальные связи.Люди могут чувствовать, что лидеры сообщества безразличны к их потребностям, что общество в основном непредсказуемо и не имеет порядка и что цели не достигаются. У них также может быть чувство тщетности и убеждение, что окружающие не являются надежным источником поддержки.

Аномия: определение, теория и примеры — видео и стенограмма урока

Примеры

Применяя теорию Дюркгейма, можно представить себе пример, в котором теория применима.Например, представьте бедного подростка из бедного города, не имеющего доступа к профессиональному обучению или колледжу. Преступление пронизывало мир ребенка с самого рождения; все братья и сестры ребенка состояли в банде и отбывали срок в заключении для несовершеннолетних. Родители не имели отношения к делу и имели криминальное прошлое. Подросток, ставший уже взрослым, был хронически безработным и чувствовал себя никчемным, лишенным направления или цели. Подросток оказался вовлеченным в преступление как средство выхода, потому что он чувствовал, что у него нет других вариантов; пытаться достичь высшей цели было бы пустой тратой времени.

Другой пример. На этот раз представьте себе мать-одиночку, живущую в проектах. Она получает государственную помощь и работает неполный рабочий день. Она пыталась устроиться на работу на полный рабочий день, но если заработает слишком много денег, то лишится государственной помощи. Она чувствует себя замкнутой в своей ситуации. Она в депрессии и старается изо всех сил, но для нее больше нет смысла. Она подала заявку на учебу в колледже на ночь, но даже с финансовой помощью не может позволить себе обучение.В конечном итоге она обращается к преступной жизни, продавая наркотики, потому что она может зарабатывать деньги для себя и своего ребенка, и она чувствует, что не существует законного способа, который имел бы смысл.

Оба этих примера показывают людей, которые чувствуют недостаток цели, разочарование и иллюстрируют отчаяние. Они оба считают, что поиски другой работы бесполезны, поэтому обращаются к преступлению. Это аномия.

Краткое содержание урока

Идея аномии означает отсутствие нормальных этических или социальных стандартов.Эта концепция впервые появилась в 1893 году у французского социолога Эмиля Дюркгейма . Отсутствие нормальности — это состояние, при котором ожидания поведения неясны, и система сломалась. Дюркгейм утверждал, что это отсутствие норм вызывает девиантное поведение, а позже, как утверждалось в его работе 1897 года, « самоубийства», «» депрессии и самоубийства. Теория Дюркгейма была основана на идее, что отсутствие правил и ясности приводит к психологическому статусу никчемности, разочарования, отсутствия цели и отчаяния.Кроме того, поскольку нет представления о том, что считается желательным, стремиться к чему-либо бесполезно.

Аномия — ключевые термины и примеры

• Аномия : отсутствие морального компаса
• Эмиль Дюркгейм : издатель своей книги под названием Разделение труда в обществе
• Нормальность : состояние, в котором система вышла из строя, когда ожидаемое поведение неясно

Результаты обучения

Этот урок разработан, чтобы помочь вам сделать следующее:

• Напишите определение аномии
• Напомним теорию Эмиля Дюркгейма
• Приведите примеры аномии в реальной жизни

Написание подсказок об аномии

Подсказка к эссе 1:

Напишите эссе, в котором подробно описывается история концепции аномии, обязательно начните с определения аномии.Совет: обязательно объясните важность работы Эмиля Дюркгейма, а также опишите роль безнормальности в развитии аномии.

Подсказка к эссе 2:

Напишите эссе, состоящее как минимум из трех-пяти абзацев, в котором объясняются типы чувств и эмоций, связанных с аномией.

Пример: Безнадежность — ключевой ингредиент аномии.

Подсказка к эссе 3:

Напишите эссе, состоящее как минимум из трех-пяти абзацев, в котором объясняется связь между аномией и преступным поведением.Совет: обратитесь к примерам, приведенным в уроке.

Подсказка сценария 1:

Напишите сценарий, изображающий пример аномии. Убедитесь, что ваш сценарий включает причины и последствия аномии. Подумайте о том, как адаптировать ваш сценарий к пьесе или фильму.

Пример: Джон вырос в зоне боевых действий, где он был свидетелем бессмысленных убийств и взрывов. Он был свидетелем убийства членов его семьи, а у тех, кто выжил, наблюдались симптомы большой депрессии и посттравматического стрессового расстройства (ПТСР).Другие близкие ему выжившие стали наркоманами. Джону пришлось бросить школу из-за насилия, и он часто был голоден и истощен. Разочарованный, он часто задумывался о самоубийстве, а когда стал достаточно взрослым, купил пистолет и начал сеять насилие и террор в отношении окружающих.

Определение аномии по Merriam-Webster

варианты: или реже аномия

: социальная нестабильность в результате нарушения стандартов и ценностей Реформы разрушенной экономики в этих условиях привели скорее к социальной аномии, отчаянию и бедности, чем к облегчению и процветанию.- Т. Мастнак также : личные волнения, отчуждение и неуверенность, возникающие из-за отсутствия цели или идеалов. Перед лицом этих превалирующих ценностей многие работники испытывают своего рода аномию. Их работа становится пустой, бессмысленной и неудовлетворительной. — Роберт Штраус

Определение аномии в социологии.

Примеры аномии в следующих темах:

• Отчуждение

  • Человек, живущий в густонаселенном многоэтажном многоквартирном доме на Манхэттене, но не знающий никого в этом здании, может испытывать аномию или чувство отстраненности и отчуждения от своего социального окружения.
  • Социальное отчуждение было классно описано французским социологом Эмилем Дюркгеймом в конце девятнадцатого века с его концепцией аномии .
  • Аномия описывает отсутствие социальных норм или разрыв социальных связей между человеком и его общественными связями, что приводит к фрагментации социальной идентичности.
  • Общие принципы, изложенные Дюркгеймом в его описании аномии , можно увидеть в любом социальном контексте, включая наш собственный.
  • Текущие дебаты о социальном отчуждении и аномии всплывают во многих социальных критических анализах все более технологичного мира.

• Невмешательство и распространение ответственности

  • Это ощущение отсутствия индивидуального воздействия в густонаселенных местах способствует чрезмерной представленности аномии в городских районах.
  • Аномия — это концепция, разработанная французским социологом Эмилем Дюркгеймом в его исследовании «Самоубийство» 1897 года, описывающем отсутствие социальных норм или разрыв социальных связей между человеком и его общественными связями, что приводит к фрагментации социальной идентичности.
  • Дюркгейм пишет, что аномия является обычным явлением, когда окружающее общество претерпело значительные изменения в своем экономическом состоянии, будь то в лучшую или худшую сторону, и в более общем плане, когда существует значительное несоответствие между идеологическими теориями и общепринятыми ценностями и тем, что есть. действительно практично в повседневной жизни.
  • Приведите примеры эффекта наблюдателя, распространения ответственности и аномии в современном обществе

• Студенческие субкультуры

  • Объясняя развитие культуры, они использовали концепцию аномии — отсутствия социальных норм.
  • Талкотт Парсонс утверждал, что по мере перехода от семьи и соответствующих ценностей к другой сфере с другими ценностями мы столкнемся с «ситуацией аномии ».

• Капитализм, модернизация и индустриализация

  • Например, в своем классическом исследовании «Самоубийство» Дюркгейм утверждал, что одной из коренных причин самоубийств было снижение социальной солидарности, явление, которое Дюркгейм назвал аномией (по-французски хаос).
  • Дюркгейм также утверждал, что усиление внимания к индивидуализму в протестантских религиях — в отличие от католицизма — способствовало соответствующему росту аномии , что привело к более высокому уровню самоубийств среди протестантов, чем среди католиков.

• Классические взгляды на социальные изменения

  • В своем классическом исследовании «Самоубийство» Дюркгейм утверждал, что одной из коренных причин самоубийств было снижение социальной солидарности, названное Дюркгеймом аномией (по-французски хаос).
  • Дюркгейм также утверждал, что усиление внимания к индивидуализму в протестантских религиях — в отличие от католицизма — способствовало увеличению аномии , что привело к более высокому уровню самоубийств среди протестантов.
  • Таким образом, для Дюркгейма ответом на уменьшение механистической солидарности и нарастающую аномию была органическая солидарность и солидарность, преследуемые в рамках своей специальности.

• Разделение труда

  • Он думал, что переход общества от «примитивного» к развитому может вызвать серьезные беспорядки, кризис и аномию .

• Неформальный социальный контроль

  • Внешние санкции вводятся правительством для предотвращения хаоса, насилия или аномии в обществе.

• Введение

  • Именно тогда, когда Дюркгейм представил идеи аномии и социальной солидарности, он начал объяснять разницу в уровне самоубийств.

• Теоретические перспективы в социологии

  • Когда Дюркгейм представил идеи аномии и социальной солидарности, он начал объяснять разницу в уровне самоубийств.

• Социализм

  • Эмиль Дюркгейм утверждает, что в основе социализма лежит стремление приблизить государство к сфере индивидуальной деятельности в противодействии аномии капиталистического общества.