«БытиЕ» или «бытиЁ», как правильно? Ударение в слове

В сло­ве «бытие» уда­ре­ние ста­вит­ся на глас­ный звук послед­не­го сло­га, обо­зна­чен­ный бук­вой «е».

Значение слова «бытие»

Интересующее нас сло­во явля­ет­ся мно­го­знач­ным. В фило­со­фии этим тер­ми­ном назы­ва­ют объ­ек­тив­ную реаль­ность, суще­ство­ва­ние неза­ви­си­мо от созна­ния инди­ви­да и обще­ства в целом, а так­же мате­рию и природу.

Самое основ­ное поня­тие бытия полу­че­но мною не чрез ощу­ще­ние, ибо нет и спе­ци­аль­но­го орга­на для пере­да­чи это­го поня­тия (Лев Толстой. Анна Каренина).

В  обыч­ном пони­ма­нии это сло­во упо­треб­ля­ют как обо­зна­че­ние жиз­ни, в про­ти­во­вес небы­тию, и усло­вий мате­ри­аль­ной жиз­ни общества.

На обыч­ных тро­пах бытия с каким радост­ным вол­не­ни­ем пред­вку­ша­ют юные умы какое-нибудь дол­го­ждан­ное празд­не­ство (Марк Твен. Приключения Тома Сойера).

Как правильно писать: «бытиё» или «бытие»?

В раз­го­вор­ной речи быту­ет дво­я­кое про­из­но­ше­ние этой лек­се­мы. На какой слог сле­ду­ет поста­вить уда­ре­ние в сло­ве? Как пра­виль­но про­из­не­сти, «бытиЁ» или «бытиЕ», с точ­ки зре­ния орфо­эпии совре­мен­но­го рус­ско­го лите­ра­тур­но­го языка?

Чтобы выяс­нить это, раз­де­лим ана­ли­зи­ру­е­мую лек­се­му на фоне­ти­че­ские сло­ги в соот­вет­ствии с коли­че­ством глас­ных зву­ков, содер­жа­щих­ся в ней:

бы-ти-е́

Это трех­слож­ное сло­во про­из­не­сем пра­виль­но, если голо­сом выде­лим глас­ный звук тре­тье­го слога.

Но вот воз­ни­ка­ет сомне­ние: какой глас­ный звук явля­ет­ся удар­ным: [э] или [о]?

• бытиё [б ы т’ и й’ о́];
• бытие [б ы т’ и й’ э́].

Согласно орфо­эпи­че­ской нор­ме совре­мен­но­го рус­ско­го лите­ра­тур­но­го язы­ка в сло­ве «бытие» пра­виль­но ста­вит­ся уда­ре­ние на послед­ний глас­ный звук [э], обо­зна­чен­ный бук­вой «е».

Это нор­ма­тив­ное уда­ре­ние сохра­ня­ет­ся в падеж­ных фор­мах отвле­чён­но­го суще­стви­тель­но­го сред­не­го рода:

• и. п. что бытие́
• р. п. усло­вия чего? бытия́
• д. п. при­вык к чему? к бытию́
• в. п. имею что? бытие́
• т. п. насла­жда­юсь чем? бытиём
• п. п. повест­вую о чём? о бытии́.

Обратим вни­ма­ние, что в фор­ме пред­лож­но­го паде­жа ана­ли­зи­ру­е­мое суще­стви­тель­ное име­ет окон­ча­ние —и, как и ана­ло­гич­ные сло­ва сред­не­го рода, закан­чи­ва­ю­щи­е­ся в началь­ной фор­ме име­ни­тель­но­го паде­жа бук­во­со­че­та­ни­ем -ие:

• созвез­дие — об созвез­дии;
• тече­ние — в тече­нии реки;
• наме­ре­ние — об наме­ре­нии.

Падежная фор­ма «о бытие« уста­ре­ла, как сви­де­тель­ству­ет автор И. Л. Резниченко в «Современном орфо­эпи­че­ском сло­ва­ре» (М., «Астрель», 2007).

Хочется про­ци­ти­ро­вать муд­рые мыс­ли о бытии вели­ко­го рус­ско­го писа­те­ля, при­знан­но­го зна­то­ка устрем­ле­ний чело­ве­че­ской души, Ф. М. Достоевского:

Сострадание есть глав­ней­ший и, может быть, един­ствен­ный закон бытия́ все­го человечества.

Ибо тай­на бытия́ чело­ве­че­ско­го не в том, что­бы толь­ко жить, а в том, для чего жить.

Скачать ста­тью: PDF

Марина Королева рассказывает о значении слов житьё и житие — Российская газета

В повседневной жизни нам часто задают будничный вопрос про наше житьё-бытьё.

И мы так же ежедневно, рутинно, буднично рассказываем про это свое пресловутое житьё-бытьё. Могу только очень осторожно предположить, что именно из-за этого и возникают сегодня известные ошибки в двух очень похожих друг на друга словах русского языка — житиЕ и бытиЕ.

Понятно, что вышенаписанные слова непростые, небудничные, книжные, с таким исконным, что ли, акцентом. ЖитиЕ происходит от древнерусского слова «жити» (то есть «жить»), в то время как бытиЕ — от старославянского и древнерусского «быти» (то есть существовать). Теперь сосредоточимся на том, что говорят о житиИ и бытиИ словари.

Словарь ударений, например, рекомендует нам во всех случаях, чтобы не запутаться, говорить житиЕ и бытиЕ. Представьте себе, словарь считает, что нам с вами нужно и вовсе, окончательно и бесповоротно, забыть о таких формах, как житиё и бытиЁ

!

Орфоэпический словарь под редакцией профессора Аванесова, к счастью, дает носителям русского языка гораздо более пространные рекомендации. Начнем с бытия: оказывается, их существует два. Первое бытиЕ — философский термин (бытиЕ, как вы должны помнить, определяет сознание). А второе бытиЕ — так это, попросту говоря, «существование, жизнь». Там, где речь о философии, только «бытиЕ«, без всяких там разных вариантов. Если же речь идет о вещах более приземленных, о повседневной жизни, сгодится и бытиЁ.

Впрочем, Словарь ударений под редакцией Резниченко настоятельно предостерегает: вариант бытиё соответствует старой норме, так что, пожалуйста, будьте осторожнее с ним!

Что же касается

жития, с ним нам повезло больше. Тут никаких вам изысков вроде философии. ЖитиЕ всегда будет житиЕм. Все орфоэпические словари категорически возражают против Ё на конце.

В общем, лучше запомнить это сразу: одно дело — житьё-бытьё, совсем другое — житиЕ и бытиЕ.

Истина, тирания и познание. К 250-летию со дня рождения Гегеля

27 августа – внушительный юбилей: 250 лет со дня рождения Георга Вильгельма Фридриха Гегеля – немецкого философа, вершины рационалистического философствования. Динамика становления этой философии была такая: Кант – Шеллинг – Гегель. Кант совершил в философии самый значительный поворот со времени ее возникновения. Он установил, что наше знание о мире не является собственно таковым, ибо оно ограничено и сформировано самим нашим мыслительным аппаратом, существующим априорно, то есть до всякого опыта. Категории мышления не выводятся из опыта, а предшествуют всякому опыту, сами формируют опыт. За пределами нашего мышления остается бытие как таковое, вещь в себе, как назвал это Кант. Философское сознание не могло с этим примириться, и Шеллинг попытался разрешить этот парадокс, провозгласив тождество бытия и мышления. Но это тождество он видел и выражал не в категориальных формах разума, а как некое живое единство, выходящее за пределы рационального знания. Это единство познается не разумом, а живой интуицией, и лучше всего воспринимается эстетическим сознанием, в художественной форме. И Гегель решил вернуть разуму и его формам, его категориям господствующую роль: сам мир, бытие, кантовская вещь в себе и есть ни что иное как разум, строящий мир. Мир существует как абсолютный разум, открывающийся человеку в форме философской рефлексии. То есть рациональное постижение мира есть в то же время его создание. И философ, осознающий этот процесс, выступает в роли некоего демиурга, творца бытия.

Вот это наделение философского разума миротворческой функцией было чревато самыми неожиданными и зловещими последствиями. Это становилось ясным, когда сами философы, отвергнув панлогизм Гегеля, творцом мира объявили самодвижение природы, действующее в том же логическом порядке, в котором он был увиден Гегелем. Он видел этот порядок как диалектический. Что такое диалектика у Гегеля? Диалектика не просто противоречия в развертывании мыслительного процесса, процесса познания, а диалектика – это процесс, в котором всеобщее отвергает формы конечного. Вот так считал и учил Гегель. Истина о мире может быть только истиной о его целостности, тотальности. Истина целостна, истина есть система. Все промежуточные формы знания частичны, то есть не истинны. Истина конкретна, учил Гегель, и это можно правильно понять, только усвоив именно гегелевское понятие конкретного. Конкретное у Гегеля – это всеобщее; буквальный смысл конкретного – это сращенное, существующее только в целостности. Или еще одна формула Гегеля: истина – это не факт, истина – это идеал. А идеал и есть полнота бытия в его целостности, тотальности. Все, что дают частичные науки, – это не открытие истины, а установление фактов. Приоритет всегда и только есть свойство и качество этой тотальности.

Всякие отвлеченно логические, рациональные построения, налагаемые на жизнь, на ее стихийный процесс, дают в сухом остатке форму тоталитарной тирании

Но когда эта схема выводится за пределы чистой логистики и вносится в бытие, то получается, что истина такого – уже общественного – бытия лежит на полюсе не индивидуального существования, а в этой уже социальной всеобщности. Это и есть логический ход к тоталитаризму: примат целого над индивидуальным или, по-другому, государства над личностью, поскольку государство есть форма социального тоталитета. И как у Гегеля философский разум, то есть сам философ, был гегемоном этого процесса, так в пресловутом диалектическом материализме это место имплицитно занимает верховный правитель. Такой вывод поначалу кажется выдумкой, игрой ума, но вспомним, что именно так развернулась человеческая история, когда в одной отдельно взятой стране взялись строить жизнь по марксистским схемам того самого диалектического и исторического материализма. Можно сказать, что это был не всеобщий опыт, но для советских людей иной всеобщности, кроме той, что построил Сталин, не было. Философский разум как демиург бытия логически безупречно трансформировался в фигуру тоталитарного диктатора.

Вот урок, даваемый Гегелем: всякие отвлеченно логические, рациональные построения, налагаемые на жизнь, на ее стихийный процесс, дают в сухом остатке, как теперь говорят, форму тоталитарной тирании. Истина, доступная человеку, существует только в форме частичного знания, установления эмпирических фактов и связи между ними, постигаемой в опыте. Человек не должен мнить себя титаном, претендующим быть хозяином бытия. Человеку приличествует не титанизм, а скромность, сознание своей частичности. Мировое целое, конкретная тотальность, может быть, откроется ему, но только за пределами его эмпирического бытия, где ему – кто знает? – явится вещь в себе.

Как читать Карла Маркса • Arzamas

Художник Дмитрий Гутов рассказывает о философе Михаиле Лифшице — одном из немногих людей, кто правильно понял Карла Маркса, а также объясняет, как Маркс с Лифшицем помогают понимать искусство

Записала Юлия Богатко

Михаил Лифшиц (1905–1983)Доктор философских наук (1973), действительный член АХ СССР (1975), составитель хрестоматий «Маркс и Энгельс об искусстве» (первое издание — 1933), «Ленин об искусстве» (1938), автор книг «Вопросы искусства и философии» (1935), «Кризис безобразия» (1968), «Карл Маркс. Искусство и общественный идеал» (1972),
«В мире эстетики» (1985), автор памфлета «Дневник Мариэтты Шагинян» (1954), соратник Дьёрдя Лукача. © gutov.ru

Я начал внимательно читать Маркса еще в юности. Он мне нравился, и я пытался понять, где связь между ненавистной мне школьной жизнью, чудовищной советской властью
и парнем, который все это придумал. Первый вывод, который я сделал, — что советская власть к Марксу никакого отношения не имеет, что все у нас делается совершенно вопреки его идеям. Примерно в те же годы Михаил Лифшиц (о чем я тогда, конечно, не знал) говорил, что марксизм чувствует себя в СССР, как Татьяна в семействе Лариных: «Вообрази: я здесь одна, никто меня не понимает». 

Маркс очень нравился мне стилистически. А я уверен, что, если текст художественно хорошо написан, значит, в нем не может быть ложных идей — скорее, я их просто не понимаю. Маркс же — это настоящая поэма! Образный, энергичный язык. «Манифест коммунистической партии»  Работа Карла Маркса и Фридриха Энгельса,

в которой они декларируют и обосновывают цели, задачи и методы борьбы коммунистических организаций (1848). можно учить наизусть.
Но как такой человек мог писать эту ахинею про тотальную зависимость духовной сферы от экономики
и классовых интересов, про зависимость надстройки от базиса (как это преподавалось в советское время)? Я жил с этим противоречием много лет, пока, когда мне уже было за 25, я не наткнулся на Лифшица. И в его интерпретации мне открылся совсем другой Маркс. Лифшиц показал, что огромное количество идей, по отношению к которым существует иллюзия понимания, могут быть прочитаны противоположным образом. 

Лифшиц показал, что огромное количество идей, по отношению к которым существует иллюзия понимания, могут быть прочитаны противоположным образом

Дмитрий Гутов Художник, теоретик искусства © afisha.ru

Например, возьмем набившую советским людям оскомину формулу «бытие определяет сознание» (дословно у Маркса: «Не сознание людей определяет их бытие,
а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»  «К критике политической экономии» (1859).). Лифшиц показывает, что это общее положение приобретает смысл, только если мы его уточняем вопросами: как именно бытие определяет сознание? И какое бытие определяет какое сознание? Лифшиц разделял «бытие за спиной» (то есть все то, что внушает нам наше бессознательное — биологическое

или социальное) и «бытие перед глазами» — то есть весь мир как внешний предмет нашего созерцания
и размышления. Малое бытие (определенный класс, к которому я принадлежу, мое физическое состояние, детские травмы и прочее) определяет мою ограниченность. Но как вменяемое существо я могу отвлечься от своей личности и посмотреть на мир в целом: на соотношение всех классов
в обществе и, шире, на связь всего космоса как целого. И в этом случае мы имеем дело уже с принципиально иным сознанием, границы которого совпадают только с границами всего мира. То есть по сути оно оказывается безграничным. Я был потрясен, узнав, что можно Марксову формулу прочитать подобным образом.

Маркс, как грубый материалист, все редуцирующий к примитивно понятым экономическим отношениям, при таком подходе растворялся окончательно

Тут все вставало на свои места: безукоризненный художественный стиль Маркса совпадал не с институтской чушью его интерпретации,
а с по-настоящему серьезными идеями. Маркс, как грубый материалист, все редуцирующий к примитивно понятым экономическим отношениям, при таком подходе растворялся окончательно. В своих текстах Лифшиц подробно показывает, почему сам Маркс старался не пользоваться такими понятиями, как «истина», «абсолют», «идеальное», которые в его эпоху были полностью захвачены противниками. Но это не значит, что самого смысла этих понятий нет в его текстах. Очень жесткие формулы Маркса, высказанные
в полемике, могут быть правильно поняты только в историческом контексте. 

У молодого Маркса есть замечательная фраза: «Разум существовал всегда, только не всегда в разумной форме»  Письмо Маркса Арнольду Руге (сентябрь 1843 года). // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: Т. 1.. Эта загадочная формула находилась
в центре внимания Лифшица на протяжении всей жизни: как стало возможно появление разума во Вселенной? 

В лифшицианской интерпретации человеческое сознание есть концентрация потенциальной разумности самой Вселенной. Начало ее заложено уже в том, что в природе существует не только материя, но и законы, по которым она организована (ведь законы нематериальны, но они тоже есть). Если мы рассуждаем о мире, значит, мир мыслим, то есть в мире потенциально есть нечто такое, что делает возможным его мыслить. Поскольку мы — часть природы, мир мыслит нами о самом себе. Все, что Лифшиц писал об искусстве, и было прикладным применением этой радикальной концепции
к художественному творчеству: не художник отражает мир, а мир сам отражается в художнике. 

Даже если художник обладает великолепной техникой, но жизнь перед его глазами лишена художественной выразительности, он не сможет совершить против мира насилие, мир просто
не будет с ним разговаривать

По Лифшицу, в разные эпохи мир обладает различным коэффициентом отражаемости. В моменты, когда этот коэффициент крайне низок, художник оказывается в очень трудном положении. Даже если он обладает великолепной техникой, но жизнь перед его глазами лишена сама по себе художественной выразительности, он не сможет совершить против мира насилие, мир просто не будет с ним разговаривать. Без этой концепции практически не разобраться в истории искусств. Максимальным коэффициентом отражаемости обладала, конечно, Древняя Греция, когда исторический мир был максимально демократичным и разумным.

Нимфа и сатир. Римская копия греческой скульптуры. II век © Mary Harrsch / Flickr

Собственно, в лифшицианской теории отражения своеобразно преломилась христианская концепция благодати. В христианстве, если ты хочешь, чтобы
у тебя что-то получилось, твоего собственного усилия недостаточно: должна быть благодать. У Маркса есть фраза: «Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли»  Письмо Маркса Арнольду Руге (сентябрь 1843 года). // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: Т. 1..

В какие моменты мир обладает высшим коэффициентом отражаемости? Речь не идет о каком-то особенно мирном бесконфликтном времени. Может быть, даже напротив. Гегель говорил: «Страницы счастья — суть пустые страницы истории». Наиболее благоприятными для искусства оказываются эпохи, когда человек борется за свободу и достигает ее. Среди господствующих в социуме механических сил бывают такие моменты, когда один репрессивный механизм уже заржавел и не работает, а новый еще не сформировался. Тут возникает «зазор» или «щель», где человек себя чувствует относительно свободно. Это способствует расцвету искусства. Именно так выглядела эпоха Ренессанса, особенно в районе 1500 года. Средневековье в смысле жесткой системы цехов, когда художник не сильно отличался от башмачника, заканчивалось, а система жестких денежных отношений, когда он должен выполнять прихоти тех, у кого большой кошелек, еще не сформировалась. Здесь одновременно живут Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Рафаэль, Джорджоне, Тициан —
в течение 30–50 лет в нескольких городах создается львиная доля мировых шедевров всех времен. Дальше общественно-политическая обстановка меняется в худшую сторону, начинается феодально-католическая реакция,
и художнику становится все сложнее. Тут можно сказать, что коэффициент собственной отражаемости мира падает. От художника требуется все больше усилий, чтобы создать убедительную работу. Заканчивается это тем, что экран искусства гаснет и превращается в «Черный квадрат» Малевича и «Сушилку» Дюшана. Таков подход Лифшица к судьбе искусства в буржуазном мире
и возникновению модернизма. 

«Сушилка для бутылок» Марселя Дюшана. Фотография Мана Рэя. 1920 год © Man Ray Trust / Adagp, Paris

В своем программном манифесте «Почему я не модернист?» (1964) Лифшиц обвиняет авангардные направления искусства в том, что они были частью той питательной среды, которая вскормила тоталитарные режимы в Европе. Он писал свой текст в то время, когда идея о том, что модернизм враждебен тоталитаризму, была общим местом. Он же рассматривал это направление как гимн иррационализму, отказу от разума. «Модернизм связан с самыми мрачными психологическими фактами нашего времени. К ним относятся — культ силы, радость уничтожения, любовь к жестокости, жажда бездумной жизни, слепого повиновения». А если вы признаете это в искусстве, философии, показывал он, так может произойти и в жизни. Искусство XX века подготовило почву для варварства, думая, что участвует в эстетической игре,
и настоящие варвары явились следом. Лифшиц видел в этом трагедию искусства. Даже когда оно в своих новейших формах протестует против насилия, то само является насилием над формой. «Герника» Пикассо здесь — один из самых ярких примеров. Лифшиц, сам учившийся в авангардном ВХУТЕМАСе, не пожелал быть актером этой трагедии и принял для себя жесткое решение перестать быть художником, став теоретиком. 

Посетители перед картиной Пикассо «Герника» в Центре искусств королевы Софии © Nicola Albertini / Flickr

Современное искусство в его наиболее радикальных формах в интерпретации Лифшица изображает мир абсурдным в своей основе, лишенным всякой идеальности. Этот мир лишен органичности и поэтому принципиально неизобразим в своем природном виде. Прямой противоположностью этому миру является концепция коммунизма Маркса. (Конечно, она не имеет никакого отношения к утопизму, к праздной мечте о чем-то лучшем.) Коммунизм рассматривает идеальный мир не как выдумку, но как его собственную потенциальность. Когда обществу удастся решить свои проблемы, мы увидим искусство, по духу гораздо более близкое к античной Греции и Ренессансу, чем то, которое создается в наши дни. Формулируя квинтэссенцию своей позиции, Лифшиц писал, заканчивая свой программный текст в начале 1930-х годов: «„Искусство умерло, да здравствует искусство!“ — таков основной мотив эстетических взглядов Маркса».  

Пути постижения истины | Непротиворечие: VIKENT.RU

В поэме «О природе» Парменид вкладывает своё учение в уста некой богини, которая его радушно принимает. Он изображает себя, влекомым ею в карете, запряженной рысаками, переступает порог суровой богини Справедливости, и в компании дочерей Солнца, Ночи и Дня, достигает заветной цели. Богиня, символизирующая Истину, торжественно провозглашает: «Необходимо, чтобы ты Единое изучил».

К нему богиня указывает три пути:

1) путь абсолютной истины; 
2) путь изменчивых мнений, ошибок и фальши; наконец; 
3) путь мнений, достойных похвалы.

1) Наиважнейший принцип Парменида есть принцип истины («незыблемое сердце истины, правильно округлой»): бытие есть и не может не быть; небытия нет и не может нигде и никак быть.  «Я тебе скажу — и ты услышь моё слово — Какие есть пути, чтобы мыслью цель достигнуть: Один, что бытие есть и что невозможно, чтоб не было его…» «Это необходимо говорить и думать, что должно быть бытие: есть лишь бытие, ничто — его нет»; «Один лишь путь нам остаётся: есть бытие».

Бытие и небытие в контексте размышлений Парменида несут в себе интегральный и однозначный смысл; бытие есть чистая позитивность, небытие — чистая негативность, первое есть абсолютная противоположность второго.

Как Парменид обосновывает свой великий принцип? Аргументация очень проста: всё, о чём говорится и думается, есть. Невозможно думать (значит, и говорить), иначе, как думая (значит, говоря) о чём-то, что есть. Думать ничто равнозначно не думать, а говорить о ничто, значит ни о чём не говорить. Именно поэтому ничто немыслимо и невыразимо. Стало быть, «думать» и «быть» соединяются, совпадая: «одно и то же думать и быть».

«Одно и то же думать и быть функцией того, что есть мышление,  Ибо вне бытия, в рамках которого все выражено, 
Никогда не найдешь мышления: есть или будет, значит, 
Что нет ничего вне бытия…»

Интерпретаторы указывали на этот принцип Парменида как на формулировку принципа непротиворечия, согласно которому невозможно сосуществование во времени противоречащих друг другу суждений: если есть бытие, необходимо, чтобы не было небытия. Парменид вскрывает онтологический смысл этого принципа, впоследствии получившего гносеологический и лингвистический смысл, на основе чего конституируется западная логика в её высших достижениях. Именно это недвусмыленное понимание принципа бытия и непротиворечивости очаровало Платона, который нашёл нашего философа «восхитительным и грозным» с его железной логикой.

Бытие есть то, что не порождено и не уничтожимо.
Ибо, если бы оно происходило, то из небытия, что абсурдно, ибо установлено, что небытия нет. В случае происхождения из бытия, это не менее абсурдно, ибо мы должны были бы признать, что оно уже есть. По тем же причинам нет небытия, поскольку двигаться к бытию значило бы, что бытие уже есть, и стало быть, останется. Бытие не имеет прошедшего, ибо прошлое — то, чего уже нет, не имеет и будущего, ибо его ещё нет, оно есть вечное настоящее без начала и без конца.

Бытие неизменно и неподвижно, ибо подвижность и изменчивость предполагают небытие, по отношению к которому бытие двигается или во что бытие трансформируется. Парменидово бытие во всём равно; немыслимо «более бытия» или «менее бытия», ибо это сразу означает вторжение небытия. Парменид также не раз обозначает бытие как ограниченное в значении «законченного» и «совершенного». Абсолютное равенство и завершённость воплощались в идее сферы, которую уже пифагорейцы понимали как совершенную фигуру, как цельность.

Единственная истина, следовательно, состоит в том, что существует бытие ничем и никем непорождённое, неуничтожимое, неизменное, неподвижное, равное себе, сферообразное и единое. Всё прочее суть пустые имена.

2) Путь правды есть путь разума (тропа дня), путь ошибок есть неизбежно данные чувств (тропа ночи). В самом деле, от чувств мы знаем о существовании рождения и смерти, становления и движения, именно их богиня советует Пармениду остерегаться:

«Этот путь поиска да удалит тебя от мысли,
Привычка рождается от многого человеческого опыта и вынудит тебя Употреблять око, что не видит, ухо, что не слышит в грохоте,
И язык: но лишь мыслью суди и проверяй ошибки,
Ведь для того она тебе дана. Один лишь путь приемлем: бытие».

Здесь мы видим, что путь заблуждений объемлет все позиции, осмысляющие и применяющие небытие хотя бы как момент, ибо мы видели, что небытия нет, ибо оно немыслимо и неразрешимо.

3) Богиня также говорит о третьем пути, пути «приемлемых видимостей». Парменид, стало быть, склонен признать приличествующим некий тип рассуждения, который считается с феноменами и видимостями, не вступающими в противоречие с основным принципом. Речь идёт о второй части поэмы (в основном, к сожалению, утраченной), где богиня рассуждает о «порядке являющегося мира». Традиционно космологические теории базировались на динамике оппозиций, одно начало (позитивное) мыслилось как бытие, другое (негативное) мыслилось как небытие. Согласно же Пармениду, ошибка состояла в непонимании того, что сами оппозиции могут быть поняты лишь будучи включёнными в высшее единство бытия: обе противоположности принадлежат бытию. Отсюда дедукция явлений из пары ночь-день, ни одна из которых не есть небытие. Фрагменты, дошедшие до нас, слишком убоги, чтобы реконструировать мир явлений. И всё же ясно, что в мире, где элимировано небытие, нет места смерти, как форме небытия. Известно, что Парменид приписывал трупам чувствительность, например, восприимчивость к холоду, к молчанию и к элементам противоположным. Мрак ночи (холод), в который погружается труп, не есть небытие, т.е. ничто, но, каким-то образом, труп продолжает чувствовать, а, стало быть, и жить. Как бы то ни было, очевидно, что эта попытка была направлена на преодоление апорий, ибо, признав свет и ночь формами бытия, мы утрачиваем возможность их дифференцировать. 

Парменидово бытие не признаёт ни количественных дифференциаций, ни качественных. Феномены, впечатанные в постоянство бытия, становились не только приравненными, но и неподвижными. Значит, великий принцип Парменида спасал бытие, но не феномены. А это станет ещё более ясно из выводов его учеников».

Джованни Реале и Дарио Антисери, Западная философия от истоков до наших дней, Том 1, СПб, «Петрополис», 1994 г., с. 37-39.

Бытие к счастью: эвдемония в этике Аристотеля | Этическая мысль

• Роман Сергеевич Платонов-Поляков МГУ имени М. В. Ломоносова

Ключевые слова: счастье, бытие, благо, цель, развитие, дело, добродетель, мудрец, Аристотель, evergeia, entelecheia, eudaimonia, kalokagathia

Аннотация

В статье ставится цель представить счастье в этике Аристотеля в качестве понятия, раскрывающего состояние возможного для человека развития как в его предельной стадии, где человек полностью актуализирует свои способности и находится в максимальной близости к богу, так и в правильно направленном его движении, когда природа человека проявляется во всем своем телесном, рациональном и социальном многообразии. Развитие, таким образом, определяется не редукцией человека к какому-либо аспекту его природы, а рационально найденной и выраженной в добродетелях гармонией; само бытие человека при этом оказывается нацеленным на счастье.

Рассмотрение сути счастья Аристотель проводит через «назначение» или «дело» (ergon) человека. Здесь «бездельник» (argos) – это тот, кто лишен дела как смысла, бессмысленный, существующий ни за чем, а счастье уже не дар богов или случай, а то зависимое от деятельности человека состояние жизни, которое определяется как совершенная деятельность.

Соответственно, добродетели в самом общем смысле допустимо назвать параметрами актуализации человека, где задается модель идеала как того, что может быть осуществлено. Именно в этот момент мы получаем не действие вообще и не разумное действие, отличающее человеческое существование от животного, а этическое действие – «поступок» (praxis) как действие, раскрывающее самого человека. Подлинно счастливым оказывается полноценно развивающийся человек, то есть человек, находящийся в процессе правильного развития.

Скачивания

Данные скачивания пока недоступны.

«В вечной борьбе с бытом за бытие»

Проект «Устная история» при поддержке Фонда Михаила Прохорова продолжает оцифровывать и публиковать архивные и новые беседы с представителями науки и культуры XX века. 18 июня 1969 года Виктор Дувакин, один из пионеров «устной истории» в СССР, поговорил с Брониславом (Владимиром) Брониславовичем Сосинским (1900—1987) и его женой Ариадной Викторовной Черновой-Сосинской (1908—1974). COLTA.RU публикует фрагменты беседы с Сосинским, посвященные Марине Цветаевой. Полностью материал доступен на сайте «Устной истории».

О дуэли в защиту Цветаевой

Бронислав Сосинский: Вот когда я познакомился с Мариной Цветаевой. После долгих хлопот удалось Ольге Елисеевне Черновой-Колбасиной, моей теще, вызвать Марину Цветаеву в Париж из Праги. Это было довольно трудно в смысле материальном.

Виктор Дувакин: Простите, я вас не понимаю, она еще не была вашей тещей!

Сосинский: Тогда еще нет, я был женихом.

Дувакин: А, значит, вы познакомились с ней…

Сосинский: А познакомился я в 24-м году.

Дувакин: Вот что! Ну да, она сказала, что вы четыре или пять лет были женихом и познакомил вас Вадим Леонидович Андреев в Париже.

Сосинский: В Париже.

Дувакин: Так, и, значит, Ольга Елисеевна Чернова-Колбасина хлопотала о переезде…

Сосинский: …Марины Цветаевой из Праги в Париж. И это ей удалось. И в смысле виз, потому что один из ее дальних родственников был министром здравоохранения в правительстве французском.

Дувакин: Чей?

Сосинский: Ольги Елисеевны.

Дувакин: Да?

Сосинский: Эрнест Ляфон. И, значит, еще и в материальном смысле: переезд и так далее. Даже дело дошло до того, что она по приезде семьи Эфрон—Цветаевой в Париж устроила их у себя в доме, где было три комнаты: одна комната ушла Цветаевым. А мы тем временем, я и Вадим Леонидович Андреев, бывали у Черновых, и, конечно, там же немедленно и познакомились с Мариной Ивановной.

<…>

Дело в том, что мне как-то легче будет о ней говорить, если я вам расскажу одну историю, которая произошла после, скажем, ну, трехлетнего знакомства с Мариной Цветаевой. Был такой ежемесячник «Новый дом», потом переименовали его в «Новый корабль» под редакцией Мережковского, Гиппиус, Ходасевича, Берберовой — в этом журнале Марина Цветаева была оскорблена.

Дувакин: Чем оскорблена?

Сосинский: Ну, ее назвали чуть ли не проституткой.

Дувакин: Это что, специально рецензия была?

Сосинский: Рецензия ^[1].

Дувакин: А что было поводом?

Сосинский: Поводом был выход ее замечательной книги «Ремесло», и автор статьи, перефразируя и переставляя фразы, сделал публичный дом из одного ее стихотворения. И также в этой статье он обрушился и на Алексея Ремизова. Я чувствовал…

Дувакин: Простите, я вас перебиваю, но мне хочется все же понять суть обвинения. Что тут — безнравственность или имелось в виду, так сказать, политическое проституирование, что она вот, может быть… там стихи о Маяковском…

Сосинский: Нет, не политическое, а в смысле того, что это, значит, ну, что ли, эротически влюбленная… вот, скажем, «Поэма горы», «Поэма конца» — влюбленная поэтесса, которая позволяет себе писать вот такие вещи. Причем были выдраны две-три строки из ее поэмы, в которых… в составе которых получалось неприличие, — вот какой смысл был этой статьи…

Дувакин: Был составлен из надерганных строчек…

Сосинский: Да.

Дувакин: …какой-то монтаж с похабным оттенком.

Сосинский: С похабным оттенком.

Дувакин: Верно я сформулировал?

Сосинский: Точно, точно, совершенно верно.

Дувакин: Ага, не знал об этом эпизоде ничего.

Сосинский: А Алексея Ремизова они одновременно там, в другой статье… обрушились на него за то, что он «грабит», что он занимается плагиатом, что «грабит» покойников. В общем, сделали из него такого мародера и подлеца, будто он обокрал протопопа Аввакума, обокрал русские сказки, Афанасьева и так далее. В общем, я счел своим долгом вступиться, конечно, за Марину Ивановну, и на вечере, который был устроен по другому поводу… Такой был Союз молодых поэтов…

Дувакин: Под названием «Колесья»… что-то такое… говорила Ариадна Викторовна.

Сосинский: Нет, «Кочевье».

Дувакин: «Кочевье»?

Сосинский: «Кочевье» — это была другая организация, это мы с Марком Слонимом и Андреевым создали «Кочевье» в противовес «Зеленой лампе», которая была у Зинаиды Гиппиус и Мережковских, вот.

Дувакин: А сейчас вы говорите?..

Сосинский: А Союз молодых поэтов — это была такая специальная группа, которая тоже почти раз в две недели устраивала свои концерты. Это была такая, скорее, профессиональная организация — помогать друг другу.

Дувакин: В Париже?

Сосинский: В Париже.

Дувакин: А концерты эти имели характер…

Сосинский: Литературные концерты, конечно.

Дувакин: Ну да, литературные вечера. Они что, были открытыми?

Сосинский: Открытыми.

Дувакин: На них продавались билеты? Или тоже замкнуто?

Сосинский: Нет. Это по типу французскому было сделано. Мы ходили в кафе в подвале, садились за столик и платили за то пиво или за то вино, которое вы закажете.

Дувакин: И всё?

Сосинский: Всё.

Дувакин: И что, за это получали какие-то проценты?

Сосинский: Нет, никто ничего не получал.

Дувакин: Какое же в этом профессиональное?.. Я понял, что это профессиональное <нрзб>?

Сосинский: Нет, Союз молодых поэтов был профессиональным в том смысле, что если какой-нибудь молодой писатель оказывался в тяжелом положении, то ему помогали.

Дувакин: Из чего? Из каких средств?

Сосинский: Бегали по богатым людям русской колонии…

Дувакин: Ах, просто так. Я думал, что это были платные вечера в пользу молодых поэтов.

Сосинский: Нет-нет.

Дувакин: Я так думал.

Бронислав Сосинский

Сосинский: И вот на этом вечере я выступил с заявлением, что даю пощечину, общественную пощечину, редакции журнала «Новый корабль». Ну, тут разразился скандал. Председательствующий, такой Антонин Ладинский, который недавно умер в Советском Союзе, потушил электричество. Ну, в общем, скандал этот имел большой отклик.

Дувакин: Что, бить хотели?

Сосинский: Да. На следующем вечере, куда я тоже, конечно, пришел, естественно, было продолжение этих событий. Молодой, самый молодой, представитель редакции — конечно, не Мережковский, не Гиппиус и не Ходасевич, а Юрий Терапиано, впоследствии очень известный критик за рубежом, — он дал мне уже не общественную пощечину, а физическую. И у нас произошла драка.

Дувакин: То есть вы ему дали сдачи, и…

Сосинский: Ну, драка, в которой все-таки оказалось… у меня такое впечатление, что мне была нанесена пощечина, несмотря на то что, конечно, драка была, но <нрзб>. И я его вызвал на дуэль. Тогда мы еще были все… еще жили в таких традициях XIX века.

Дувакин: Вы ведь все были бывшими офицерами?

Сосинский: Да. Я был… нет, я был унтер-офицером.

Дувакин: Вы не были офицером?

Сосинский: Нет, офицером не был. И вот…

Дувакин: Но тогда он был вправе, по офицерскому кодексу старому, отказаться. Что он будет драться… Ведь вы ж дворянин?

Сосинский: Дворянин, конечно, барон, но дело не в этом. Дело очень пикантное…

Дувакин: Если по кодексу, то отказаться — и всё.

Сосинский: Но самое забавное здесь то, что неожиданно меня вызвали в полицейское управление по месту жительства. И комиссар, улыбаясь, передал мне текст заявления генеральному прокурору Франции, подписанного Мережковским, Гиппиус, Ходасевичем, Берберовой и другими людьми — редакцией «Нового корабля», — с предложением выслать из Франции Сосинского, который ведет себя недостойным образом, вызывая на дуэль, давно запрещенную во Франции…

Дувакин: Запрещенную во Франции?

Сосинский: Да. …Юрия Терапиано. Значит, вы понимаете, полицейский комиссар улыбнулся мне, рассмеялся: «Прочли?» Я прочел, подписался, этим дело кончилось. И этому делу ход не был дан. Но я все-таки не позволял Юрию Терапиано ускользать от меня в этом смысле и каждый раз при встрече (смеется) давал ему пощечину ^[2]. Так было целый год. Марина Ивановна, узнав об этом, прислала мне в подарок серебряное кольцо, которое имеет очень забавный рисунок — герб Вандеи, ибо тогда в нашем сознании символом благородства и чести была Вандея ^[3].

Серебряный перстень с гербом Вандеи, подаренный М. Цветаевой В. Сосинскому

Дувакин: Во-от как!

Сосинский: Вот так.

Дувакин: Значит, вы там, во Французской революции, были на стороне, так сказать, королевской Вандеи, понятно.

Сосинский: Да.

Дувакин: Все это давняя история, конечно.

Об отношениях Сосинского и Цветаевой

Сосинский: И в одном из писем, которые Марина Ивановна писала мне, запомнились такие слова: «Вот когда меня не будет на земле, то вы судите обо мне не по поступкам моим, а по умыслу. Поступки пропадут, а желания и умыслы останутся. И не забудьте, что там я буду излучать гораздо больше, чем излучаю здесь, потому что там не будет тетрадей, в особенности тетрадей, которые жадно смотрят на меня пустыми страницами и требуют бесконечной еды. Там я буду свободна от тетрадей. И тогда вы поймете, что я была лучше, чем на самом деле вы можете себе представить». Почему вот это она писала нам? Потому что мы были с Вадимом Леонидовичем [Андреевым] и с другим героем нашей эпопеи парижской — Даниилом Георгиевичем Резниковым, которые женились на трех сестрах [Черновых]…

Дувакин: Вот эта фотография, которую вы мне показывали.

Сосинский: Да-да, <нрзб> через сорок лет. Мы были… любили очень Цветаеву и очень по-разному в разное время подходили к ней, но у нас романа не было, и дружбы между нами и Мариной Ивановной не было, потому что, как мы ни восторгались ее стихами, как мы ни любили ее творчество, личный контакт нас всякий раз разочаровывал. Чем? Резкостью некоторой ее, насмешливостью иногда, а иногда просто с ее стороны поступками… ну, теми, что мы называем в быту неблаговидными.

Дело в том, что, конечно, надо о поступках, по ее совету, не говорить, а только думать о том, какой бы могла быть эта дружба. Ну, скажем, к Даниилу Георгиевичу Резникову она относилась с большой, я бы даже сказал, уже не симпатией, а некоторой влюбленностью. Дело в том, что она очень любила многих, и переписывалась с очень многими, и объяснялась в любви многим, выдумывая из каждого человека то, что она хотела себе представить.

Она была очень, если можно так выразиться, жадной к людям, в особенности к мужчинам моложе ее, и это было очень характерно во всем ее поведении, что нам немножко… не нравилось. А с другой стороны, мы как-то, отдавая ей должное, уважая ее и защищая, если можно… как видите, недавно я защищал ее, так сказать, с пистолетом в руках, хотя <нрзб>. Если вы сейчас посмотрите… если вы сейчас возьмете в руки «Антологию советской поэзии» ^[4], вышедшую в Нью-Йорке под редакцией Ольги Карлайл, которую недавно обругал в «Литературной газете» Перцов…

Дувакин: Метченко!

Сосинский: Перцов.

Дувакин: Перцов разве?

Сосинский: Да, в «Литературной газете» 28 мая… там статья о Цветаевой кончается так: «Мы так были близки с Цветаевой, что даже мой дядя вызвал на дуэль одного критика, который оскорбил Марину Цветаеву».

Дувакин: Этот дядя — это вы?

Сосинский: Это я.

Дувакин: Значит, Ольга Карлайл…

Сосинский: Это моя племянница родная, дочь Вадима Леонидовича Андреева. Вот, я хочу сказать, откуда это все о Цветаевой у нас. И еще одно обстоятельство. Вот я вам расскажу маленький такой эпизод, который я никогда нигде не рассказывал. Но это как раз вот покажет, ну, такую странную Марину Ивановну, которая никому неизвестна. Вот она, Марина Ивановна, просила ужасно, хотела познакомиться с Александром Федоровичем Керенским. Александр Федорович Керенский редактировал тогда газету «Дни», а я был секретарем тоже эсеровского издания «Воля России». И я заехал к нему и условился, что он к нам приедет, в дом Черновых, познакомиться с Мариной Ивановной. Александр Федорович Керенский — тоже очень оригинальная личность…

Дувакин: Жив?

Сосинский: Жив еще. Он ехал со мной в метро. Мы приехали туда, Марина Ивановна вместе с Ольгой Елисеевной, как две хозяйки, встретили его за общим таким большим столом, где было вино и так далее. И в такой как раз день, когда все так подготовили, вдруг неожиданно звонок — входит мой старый товарищ, таксист-водитель. Он меня не нашел дома и решил: значит, где я могу быть? Вот только у Черновых — и зашел. Ну, конечно, нельзя было ему отказать, выпроводить его, и он сел тоже с нами за стол.

Нужно сказать, что разговор был самый необыкновенный. У меня такое впечатление, что если Александр Федорович Керенский говорил какую-нибудь глупость, то эту глупость немедленно подхватывала Марина Ивановна, делала ее мудростью и возвращала ему обратно глупостью. Это было что-то совершенно невероятное: два близоруких человека говорили бог знает о чем!

Наконец остановились на Бунине. И вдруг мой друг Селиванов, шофер такси: «Что? Что такое Бунин? Дайте мне бутылку красного вина, и я напишу вам такой же рассказ, как написал Бунин в прошлый раз в “Последних новостях”, — не хуже!» Конечно, такое заверение никакой силы не имело, но Марина Ивановна все воспринимала всерьез. «Александр Федорович! Подумайте, что он говорит! Если бы ему дать бутылку красного вина, он бы написал рассказ лучше Бунина! Ведь это же удивительно!» И вот Александр Федорович тоже говорит: «Да-а! Давайте дадим ему бутылку красного вина». И, в общем, понимаете, опять то, что нам кажется юмором, было возведено в какой-то шедевр, в мудрость и в какую-то такую, понимаете, серьезную…

Дувакин: Очень характерно для той среды.

Сосинский: Да-а. И еще — это уже относится больше к Александру Федоровичу…

Дувакин: Фантасмагория.

Сосинский: Да. Александр Федорович, например, вдруг — тоже немного выпил — начал говорить о том, какая молодежь сейчас в эмиграции растет и развивается: «Черт знает что! Вот совсем недавно один идиот мне рассказывал о том, что в Советском Союзе замечательные поэты и писатели и что мы должны внимательно относиться к Советскому Союзу, и прочее, прочее…» И повторяет те слова, которые я ему три часа назад говорил в метро, едучи на встречу с Мариной Цветаевой.

Дувакин: То есть этот идиот — вы?

Сосинский: Значит, этим идиотом оказался я, сидящий за этим столом. То есть это все вместе вам показывает и какая была Марина Ивановна, и какой был Александр Федорович.

А тут еще на следующий день приезжает в наш дом Святополк-Мирский, замечательный молодой критик, тогда гремел в Оксфорде, в Англии и вообще во всем мире.

Дувакин: Потом стал марксистом.

Ольга Чернова-Колбасина. 1920-е гг.

Сосинский: Потом стал марксистом, вернулся на родину. Он, значит, входит, открывает дверь Ольга Елисеевна, она показывает ему, где живет Марина Ивановна. Он входит к Марине Ивановне в комнату, и Ольга Елисеевна слышит разговор за дверью. Князь спрашивает: «Скажите, Марина Ивановна, кто эта интересная дама, которая мне открыла дверь?» «Ох, — говорит, — не обращайте внимания, это моя квартирная хозяйка».

Дувакин: Это то есть про…

Сосинский: Марина Ивановна говорит об Ольге Елисеевне, которая вывезла ее из Чехии, поселила в своей квартире, не берет ни копейки за пребывание ее в доме и поэтому считается квартирной хозяйкой! Вот вам отношение Марины Ивановны к своему лучшему другу. Вот такие мелочи нас, молодежь, очень раздражали.

Дувакин: Понимаете, теперь можно сказать: это болезнь, это болезнь. Это не… Очень хорошо, что вы рассказали.

Сосинский: Я рассказал об этом, потому что это никогда не будет сказано публично, а так пусть, когда-нибудь в будущем…

Дувакин: В духовном плане она права — судите по намерениям, а в историческом — вы, конечно, совершенно правильно сделали, что это рассказали. А еще в человеческом, так сказать, в душевном, я бы вам сказал… сейчас как-то мне очень много пришлось иметь дело с вопросом о пограничных душевных состояниях и так далее. У меня дочь — врач-психиатр; то, что вы рассказали, — это болезнь. Это не моральное качество личности, а это грань психиатрии в данном фокусе, и так к этому и надо относиться, и поэта Марину Цветаеву, которую мы все, так сказать, очень высоко ценим независимо от личных вкусов и пристрастий, это, конечно, никак не марает. Спасибо, это правильно, что вы… Понимаете… И о Достоевском то же самое можно рассказать.

Сосинский: То же самое.

Дувакин: То же самое, тоже на грани, и такие же выходки…

Сосинский: Абсолютно.

Дувакин: И о Маяковском, которому посвящена вся моя жизнь, я тоже могу рассказать сходные моменты, и это на грани. У Маяковского они реже были, но они… потому что обычно в быту он был страшно вежлив и, так сказать, очарователен. Он был резок на эстраде — это другое, но бывало и так. Вот я недавно записал несколько совершенно неоправданных, так сказать, вещей. Так, ну продолжайте.

Об отношении Цветаевой к детям

Дувакин: Простите, о Марине Ивановне ничего больше не добавите?

Сосинский: О Марине Ивановне?

Дувакин: Так, с фактической стороны. Вы совершенно не пересекаетесь, вы просто дополняете замечательно свою супругу.

Сосинский: Нет, я хотел сказать, что вот Марина Ивановна — она всегда была в такой постоянной беде. Причем эта беда ее житейская всегда носила характер… ну, характер такой, что люди должны ей помочь. Так что она помощь принимала без особой благодарности.

Дувакин: Как должное.

Сосинский: Как должное. И в этом смысле судьба ее дочери… Я не знаю, говорила ли Ариадна Викторовна об Але.

Дувакин: Она говорила, но…

Сосинский: Марина Ивановна ее эксплуатировала.

Дувакин: Нет, этого не знаю.

Сосинский: Она считала, что Аля должна заниматься Муром, потому что Марина Ивановна должна писать стихи.

Дувакин: Понятно.

Сосинский: И вот девочка десяти, двенадцати, четырнадцати лет, которая росла на наших глазах, была очень замучена своей мамой, потому что она не только должна была быть нянькой своего младшего брата, но и вести зачастую хозяйство, которое ей было не по силам, и тоже для нее это была жертва такая: она нигде не училась, ни в одной школе.

Очень талантливая девочка, которая писала стихи с семи лет, которая великолепно рисовала и которая имела все права так же, как Марина, получать образование, она никакого образования не получала, потому что мать ее в этом смысле, зная, что это нехорошо, но что там это зачтется или не зачтется — это не так важно, важно то, что она должна писать стихи. А заниматься Муром она не может. И Муром занималась Аля.

Вот несколько слов об Але нужно сказать, потому что это был необыкновенно талантливый ребенок. Во-первых, она всегда…

Дувакин: Она стала образованным человеком.

Сосинский: Потом она стала очень образованным человеком, но она, понимаете, необыкновенно была симпатична, ласкова и необычайно очаровательна в своей игре. Она вечно играла. Она играла либо то, что она теленочек, косолапый, неуклюжий теленочек, либо что она не тот, за которого ее принимают другие люди. Но, играя вот так, она доигралась до некоторых провокаций, шантажей, издевательств и тоже в этом смысле была и есть не очень легкий человек. В этом смысле у нее много от Цветаевой осталось.

Вот это, если так задуматься над тем, кто был Мур, который даже на похороны своей матери не пришел, представить себе, что такое была Аля — жертва Марины Ивановны в смысле воспитания Мура, самого любимого.

Если она кого-нибудь любила кроме поэзии, то только Мура — не Сергея Яковлевича, мужа, не Алю, а именно Мура, на которого она молилась и который отвечал ей черной неблагодарностью всегда. Так до конца жизни, до последнего часа ее жизни, Мур был несправедлив к ней. Вот я хочу сказать, эта сторона дела, которую мы чувствовали еще в Париже, нас очень огорчала, и мы всячески старались, конечно, ей помогать. Но помогать ей было очень трудно, потому что, во-первых, она часто скрывала настоящее положение дел. Она любила страдать молча. А с другой стороны, вызывала все время отрицательное отношение к себе в редакциях журналов и у людей, которые имели кое-какие средства и желание ей помочь. Ну вот, видите, это я вам просто говорю…

Дувакин: Это все очень интересно и страшно важно, потому что биография Цветаевой не написана.

Сосинский: Не написана.

Дувакин: И когда-нибудь должна быть написана.

Сосинский: Должна быть написана. Ну, я вспоминаю, например, такую вещь. Она жила на берегу океана в Вандее своей любимой. Она без Вандеи жить не могла! И письма, которые писала она мне тогда из Вандеи, — необыкновенные! Море описывалось потрясающим образом и в прозе, и в стихах. Она мне посвятила целое стихотворение о море и писала его — не знаю, мне или просто для меня переписано. Этот автограф у меня особо хранится до сих пор. И потом она говорит о хозяевах своих, которые влюблены в нее необыкновенно. И вот как любопытно: через несколько недель эти хозяева, которыми она восхищалась, эти вандейцы — с необыкновенно высокой точки зрения, она буквально возносила их до небес — как быстро-быстро они таяли в глазах ее самой и в глазах человека, которому она писала эти письма. Они превратились в колдуна и ведьму, в самых подлейших людей на свете — все те же самые герои-вандейцы. И в конце концов, понимаете, она, рассорившись с ними, плюнув на них и до скандала, который с милицией где-то кончался, уехала оттуда. Это вот типичная картина привязанности, любви и конца этого романа. Это у меня сохранилось целиком в письмах: весь этот роман с вандейскими рыбаками-моряками. Но в общем…

Дувакин: Это были простые люди?

Сосинский: Да, абсолютно простые, и люди, которым она успела очень надоесть своей нерегулярной жизнью, неумением ни сварить блюдо какое-нибудь (кухня, наверное, была общая), ни сделать то, что надо, ни убрать свои комнаты и вообще неумением… в общем, тем, что как раз характеризовало Марину Ивановну в быту — в вечной борьбе с бытом за бытие.

Дувакин: Да, как это грустно и страшно, что она должна была это делать. Но все-таки, по-вашему, Аля-то ее любила?

Сосинский: Аля ее? В то время трудно было сказать, любила ли она. Но сейчас она ее обожает. Аля ее обожает так, что не пускает в свой дом ни одного поклонника Марины Цветаевой из новых поклонников в Советском Союзе. Она не может разделить с кем-нибудь любовь к матери в такой степени, что недавно с Урала приехал молодой человек и привез камень, чтобы поставить в Тарусе на том месте, где Марина Ивановна хотела быть схороненной, — этот камень, который вез с Урала человек, — она его выгнала из своего дома и пошла к секретарю райкома, похлопотала, чтоб этот камень не ставили. Она в этом смысле чудовищно относится к тем людям, которые влюблены в Цветаеву. Откуда это у нее? Все оттуда. Она позволяет любить Марину Ивановну только… только чтоб она любила, а другие не должны любить Марину. Потом, у нее другая тенденция: Сергея Яковлевича сделать, в общем, примером семьи, самую примерную семью — отец, мать, дети, никого больше, а был кто-то еще.

Дувакин: А у Сергея Яковлевича?

Сосинский: У Сергея Яковлевича тоже, возможно, был. Это я не гарантирую, во всяком случае, семья была далеко не примерной, но…

Дувакин: Все-таки была семья, что вообще все-таки…

Сосинский: Да, была семья, и она борется сейчас за то, чтобы это не осталось нигде в истории — герой «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца», что это была фантазия. И я боюсь за судьбу этого… я хочу вам сказать, пусть это у вас останется…

Дувакин: И никуда не пойдет.

Сосинский: Да. Я хочу сказать, что я из Парижа привез пачку — пятьдесят писем, совершенно исключительно талантливых, может быть, самое интересное, что написала Марина Цветаева из прозы, — письма к Родзевичу Константину, автору «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца».

Дувакин: Как — автору? Герою.

Сосинский: Как — герою? Герою.

Дувакин: Вы сказали «автору».

Сосинский: Герою. Когда он узнал, что я еду в Советский Союз, он приехал в Париж — он живет где-то в провинции, Константин Родзевич, — в 1960 году, в начале этого года, и передал мне эти письма для Али Цветаевой, причем передал мне открыто, как передают в архив, поэтому я эти письма прочел, потому что меня это в высшей степени интересовало. Я не жалею, что я прочел, потому что это был документ совершенно потрясающий, чисто литературный, художественный и фактически уникальный, который был сильнее, чем «Поэма Горы» и «Поэма Конца», сильнее, я утверждаю это точно. Я с болью в сердце передал эти письма Але Цветаевой. Мы уже знали, что она их сожжет.

Дувакин: И не сняли копию?!

Сосинский: Нет. Я не имел права. Предназначалось это ей, а не кому-нибудь.

Дувакин: Простите, а в ЦГАЛИ вы передали письма к вам?

Сосинский: Письма, адресованные мне, — их около тридцати — я в открытое хранение оставил, а письма, которые она писала Ольге Елисеевне Черновой-Колбасиной и Ариадне Викторовне Сосинской, — на них наложено вето на двадцать пять лет Алей Цветаевой ^[5].

Дувакин: Она вправе это сделать.

Сосинский: Как дочь.

Дувакин: Да, ну, это, слава Богу…

Сосинский: И у меня есть документ, что на двадцать пять лет…

Дувакин: В общем, уже пять лет прошло.

Сосинский: Пять лет уже прошло.

Дувакин: Ну, это хорошо. <нрзб> наши архивы, соблюдение таких правил.

Сосинский: И эти письма, между прочим, для будущего историка биографии Марины Ивановны имеют огромное значение. Ни с кем она не была откровенна, ни с кем она так не делилась своими горестями и злословием о других людях. Как ни странно, такой грешок у нее был — она очень любила злословить, это уникальные тоже письма. Они дают очень выпукло весь облик Марины Цветаевой. Причем, понимаете, учтите, что это говорит человек, который беззаветно предан ее музе и который любит ее стихи, как редко какие. Для меня в русской поэзии существует только несколько поэтов, она входит именно в число этих нескольких поэтов.

Дувакин: То есть вы говорите о себе?

Сосинский: Я говорю о Цветаевой, да.

Дувакин: Ну да, вы говорите «человек», имея в виду себя. Это и дает вам право говорить о ней, потому что, если будет говорить чужой человек, это выглядит гадко, а если говорит человек любящий, то это его право.

Сосинский: Тем более, если так можно выразиться, я немножко выстрадал эту любовь к ней, такого порядка.

Дувакин: Понятно, да. Это очень, очень… какой замечательный для истории материал! Ну, а она вам тогда читала свои стихи?

Марина Цветаева, 1925 г.© Фото П. И. Шумова

Как Цветаева читала стихи. О ее внешности

Сосинский: Очень часто. Если что-нибудь напишет новое, обязательно прочтет. Читала она чуть-чуть нараспев, но почти каждый… я бы не сказал — каждую строку, но каждый абзац делая паузу, причем закрывая иногда глаза (чаще всего она на память читала, а не с листка) и слегка покачиваясь.

Она была в смысле такой фигуры своей сидящей — неизменно на стуле и прикасаясь локтем к колену — всегда для художника интересна в смысле резких угловых линий. Не было ни одной линии в Марине Ивановне мягкой, в ее внешнем облике, даже носик был заостренный, даже щеки как-то слегка скуластые и шея, так сказать, с нашим адамовым яблоком, чуть-чуть выступающим, — все было в ней резкое, угловое и… как бы сказать, заостренное против мира и против людей. Такое впечатление складывалось — не в ладу с миром она. Была ли она красивой? В молодости, наверное, была красивой, но она быстро-быстро теряла свою красоту. К тридцати пяти годам она была уже старше своего возраста.

Дувакин: Тяжелая жизнь.

Сосинский: Да. И уже не было никакого женского обаяния в женщине возраста Бальзака, когда фактически…

Дувакин: Расцвет.

Сосинский: …наиболее обаятельна женщина, да. Вот почему и мы чувствовали некоторое такое оттолкновение от этих углов, от этих шпилек, от этого острого язычка, потому что она очень зло над многими шутила, над людьми, которые…

Дувакин: «Мы» — то есть молодые люди?

Сосинский: Да. Она о том же самом Александре Федоровиче Керенском, которого она так радушно и мило встречала и так много они смеялись, хохотали и говорили глупости, буквально глупости, — она уже на следующий день нам рассказывала то же самое невозможное, как она это понимает. «И этот человек мог управлять Россией! Это курам на смех!» — говорила она.

Дувакин (усмехаясь): Так оно и было.

Сосинский: Так оно и было.

Дувакин: Впрочем, куры смеялись и потом.

Сосинский: Да, куры смеялись.

Дувакин: Да… А вы ее еще с какими-нибудь людьми видали? Вот эта ваша сцена с Керенским — потрясающе интересна.

Сосинский: Да, забавная сцена была. Я ее видел… Дело в том, что я как раз этим горжусь, потому что я все-таки приложил руку к тому, чтобы «Крысолов» был напечатан в «Воле России». «Крысолова» боялись печатать и Марк Слоним, и другие редакторы. Среди редакции «Воли России» были и такие лица: Василий Васильевич Сухомлин, который недавно умер в Москве, член II Интернационала от России, затем… очень известный журналист во Франции, потом Владимир Лебедев, который очень сильно разорялся на Балканах во времена Стамболийского в Болгарии, был правой рукой Стамболийского, эсер, прославился еще в Гражданскую войну на Волге тем, что передал золотой запас чехам, затем был сталинский такой и единственный литератор Марк Слоним, один из самых блестящих ораторов зарубежья русского, который до самого последнего времени читал лекции. На любом языке он может читать, по-итальянски, по-французски, по-английски, по-русски, по-немецки, блестящий в этом смысле человек. Вот с ним у меня всегда были стычки по линии Марины Цветаевой и Ремизова. Я просовывал Ремизова и Цветаеву в «Волю России». Я же (тоже я ему это говорил, он подтвердил это) ему открыл Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, которых он недопонимал. Так что в этом смысле, понимаете, я довольно много сделал в редакции «Воли России» для появления вещей.

И Марина Ивановна так поэтому и относилась ко мне — в высшей степени хорошо, я должен сказать, что такого, что я сегодня говорю о Марине Ивановне, иногда немножко злого, она бы обо мне не сказала. В этом смысле я знаю хорошо, что она ко мне очень хорошо относилась, писала мне: «Володя! Мы потому не вместе, что ни у вас, ни у меня нет времени для того… а любовь — это требует и времени, и… — она еще добавила, — и больших усилий. А вот этих усилий мы и не делаем» <нрзб> игра словами. Главное, надо помнить, что она в высшей степени тянулась ко мне и очень была благодарна… Я помню, как она была мне благодарна. Она хотела видеть портрет на фотографии своего любимого Мура. А для того, чтобы сделать Мура по-настоящему, надо было обратиться к хорошему профессионалу. И у меня был такой друг большой, фотограф Петр Шумов, и он снял этого Мура в десятках видов, и она в восторге была от этих фотографий, которые остались, и вот, кстати, Марину Цветаеву он очень хорошо снял. Этот снимок я привез в Советский Союз, и его напечатали на программе того вечера, который был посвящен ей, — в Союзе писателей в последний раз — фотографию Петра Шумова, лучшую фотографию Марины Цветаевой.

---

^[1] Речь идет о рецензии Владимира Злобина на альманах «Версты», в котором были опубликованы тексты Цветаевой и Ремизова. Подлинным автором рецензии, по позднейшему свидетельству Ю.К. Терапиано, была З.Н. Гиппиус (Злобин В. Версты [Рецензия] // Новый дом, 1926, № 1, с. 36—37). — Прим. ред.

^[2] Был и другой эпизод, связанный с этой несостоявшейся дуэлью. Однажды Б.Б. Сосинский пошел в парикмахерскую стричься, и там сидел человек с намыленным лицом, которого брили. Заметив Сосинского, тот, как был, намыленный, выбежал из парикмахерской. Это был Довид Кнут, поэт. Сосинский не собирался с ним драться, но тот дружил с Терапиано и считал, что он тоже может быть бит. Уже после возвращения Б.Б. Сосинского в Россию стало известно, что Терапиано оказался «недуэлеспособен» не по своей воле, а ему запретил Ходасевич, сказав, что нас мало и русской интеллигенции не пристало стрелять друг в друга. Уже после того, как было записано это интервью, Сосинский встречался с Терапиано в Париже. Они с удовольствием выпили, вспоминая юные годы. — Прим. А.Б. Сосинского.

^[3] Здесь: Вандейский мятеж (1793—1796) — контрреволюционное восстание на западе Франции, закончившееся поражением восставших и унесшее жизни около 200 000 человек. — Прим. ред.

^[4] Poets on Street Corners: Portraits of Fifteen Russian Poets. By Carlisle Olga. — New York: Random House, 1969. XIV, 429 pp. — Прим. ред.

^[5] Письма Цветаевой к О.Е. Колбасиной-Черновой и А.В. и Н.В. Черновым ныне опубликованы. См.: Письма Марины Цветаевой.

Понравился материал? Помоги сайту!

Подписывайтесь на наши обновления

Еженедельная рассылка COLTA.RU о самом интересном за 7 дней

Лента наших текущих обновлений в Яндекс.Дзен

RSS-поток новостей COLTA.RU

Потому что это правильное слово

Боитесь, что любовь к грамматике делает вас квадратным? Не волнуйтесь, но выберите один:

A. Ваша любовь к грамматике не имеет ничего общего с тем, что вы квадрат.

B. Ваша любовь к грамматике не имеет ничего общего с тем, что вы квадрат.

Какой из них вы выбрали: «, ваш — квадрат» или «, ваш — квадрат»? Или они оба казались хорошими? Все в порядке, мы любим вас, несмотря ни на что, и мы расскажем вам все, что вам нужно знать об обоих вариантах.(Следует также отметить, что мы в Merriam-Webster думаем, что любящие грамматику квадраты — это самые крутые кошки в мире. <3) ​​

Фото: saemilee

Существует небольшая разница в значении между фразами «вы квадрат» и «вы квадрат», но удивительная разница в грамматической структуре предложения.

Разница между «, ваш — квадрат» и «, вы — квадрат», конечно же, в том, что местоимение является притяжательным местоимением ваш в одном и личным местоимением вы в другом.Однако в остальном предложения в основном означают одно и то же, что странно. Такие местоимения обычно не взаимозаменяемы; «Этот черный берет — ее» не означает то же самое, что «Этот черный берет — ее».

Так что же такого в том, что « ваше — квадрат» и « ваше — квадрат»? Это — это . То, что здесь , чаще всего воспринимается как герундий, что означает, что он одет как форма глагола -ing , также известная как причастие настоящего времени, но функционирует как существительное.Как существительные, герундий может делать все то же самое, что и существительные, например быть субъектом предложения, как в « Snapping is cool», или объектом предлога, например, «I’m very good at snaping ». » Помимо того, что они являются субъектами и объектами, герундий также может делать то же самое, что и существительное, которым они одержимы (грамматически, а не духовно). В грамматике владение — это владение или отношения, аналогичные владению. В английском языке мы часто показываем это с (берет Мейбл, самый крутой кошачий берет), но мы также можем сделать это с притяжательным местоимением или притяжательным прилагательным (берет ее , ее берет ).Если , являющееся в «квадрате», является герундий, то притяжательное ваше имеет смысл. Но нужно ли это? Давайте посмотрим на новый пример:

Мэйбл не одобряет то, что вы / вы носите ее берет.

Грамматики на протяжении веков разделились во мнениях, какая версия этого предложения лучше. Если , ношение — это существительное во фразе, как это обычно понимается, то, что предшествует ему, должно быть чем-то, что хорошо сочетается с существительным, например, прилагательным или притяжательным местоимением.Некоторые грамматики 18-го века считали притяжательное падежом абсолютно неправильным, в то время как другие (включая Ноя Вебстера) считали притяжательное падежом абсолютно правильным. Ной и др. вышли на первое место в 21 веке; совет, который вы, вероятно, встретите в наши дни, отдает предпочтение собственническому, так что «Мэйбл не одобряет то, что вы носите ее берет». Но вы также увидите множество примеров в безупречном написании предложений вроде «Мэйбл не одобряет, что вы носите ее берет». Так было на протяжении веков: хорошие писатели используют обе конструкции, причем часто в непосредственной близости.

И в некоторых ситуациях все становится немного сложнее. Обратите внимание на следующее:

Мэйбл оценила, что они купили ей берет.

Мэйбл оценила то, что они купили ей берет.

На первый взгляд утверждения кажутся синонимами. Но если копнуть немного глубже, они выражают несколько иные чувства. В «Мэйбл ценила, что они покупают ей берет» использование местоимения им в качестве прямого объекта глагола оценила снимает акцент с акта покупки и переносит его на покупателей: она ценит именно их.В фразе «Мэйбл оценила то, что они купили ей берет», притяжательное местоимение их подчеркивает, что именно покупка ценилась Мейбл: она оценила, что для нее был куплен очень красивый берет.

Иногда разница в значениях еще более разительна. Обратите внимание на эту пару:

Тебе нравится мой снимок?

Тебе нравится, когда я снимаюсь?

Первый пример, «Нравится ли вам моя привязка?», Можно понимать как высказывание: «Я снимаюсь, и я хочу знать, что вы думаете о моих способностях привязки».«Между тем,« Нравится ли вам, что я снимаю? »Можно понимать как« Я демонстрирую свои возможности привязки прямо сейчас, и вы должны сообщить мне, если это очень раздражает, или мне следует продолжить ».

При таких различиях в значениях вряд ли полезно предписывать, чтобы люди всегда выбирали притяжательное слово в таких случаях.

Но что происходит с грамматической точки зрения? Поскольку мы уже так глубоко, мы можем продолжить немного дальше. В тех случаях, когда притяжательного падежа нет, мы, вероятно, вообще не имеем дела с герундийским словом.Давайте посмотрим на новый набор предложений:

Вот фотография, на которой ты в берете моей кошки Мэйбл.

* Вот фото, на котором ты в берете моей кошки Мэйбл.

Нет, мы не можем сделать вторую; это конструкция, которую никогда не использовал бы носитель языка. И все же в нем чаще всего рекомендуется притяжательное местоимение. Заметим, однако, что мы можем сказать следующее:

Ты носишь мой кошачий берет возмутительно.

Это означает, что в то время как в берете может быть герундий, это не герундий в «Вот фото, на котором вы носите мой кошачий берет».«Вместо этого, с в этом предложении является причастием, то есть глагол wear является его глагольным« я »в его -ing , также известной как форма причастия настоящего времени.« Ношение моего кошачьего берета »здесь — это то, что называется« причастной фразой «: фраза, начинающаяся с причастия и функционирующая как прилагательное. В фразе» Вот фотография, на которой вы носите мой кошачий берет «причастная фраза описывает (или, если использовать более точный технический термин, изменяет) местоимение you : вот на фото ты, и ты в берете моей кошки.

Что все это значит для вас? Что ж, если вы носитель английского языка, это означает, что вы должны использовать ту конструкцию, которая вам подходит. В ситуациях, когда любой из них звучит нормально, вы можете выбрать притяжательное, так как это тот, который в настоящее время предпочитают грамматисты. Если вы не являетесь носителем языка, вы должны знать, что притяжательное является предпочтительным, но когда вы хотите сделать акцент на «кто», а не на том, что «кто» делает, вы можете на самом деле захотеть непритяжательного.И если вы прочитали всю эту статью, знайте, что мы считаем вас одним из самых крутых котов в мире.

Примечание: некоторые предварительные исследования лингвиста Марка Либермана показывают, что притяжательная форма до , имеющая значение , в целом теряет свои позиции. Мы не проводили исследования, чтобы подтвердить его выводы, но нашли его сообщение в Language Log убедительным, а комментарии, которые последовали за ним, полезны для обдумывания этого анализа.

Правильность vs.Быть правым | Вакансии в Индианаполисе | Работа в Indy

Робби

В детстве мне нравились одни занятия больше, чем другие. По математике был «правильный» ответ, и мне это понравилось. В истории тоже часто был правильный ответ, особенно если нам приходилось запоминать дату важного события или имя значимой фигуры.

Но не у всех классов были «правильные» ответы. И только намного позже я узнал, что слово «право» было не тем словом, которое я должен был использовать.

© Пользователь Flickr Дэвид Геринг

Слово «правильно» означает, что что-то правильно. Это суждение о предпочтениях и морали. Есть «правильный» способ носить галстук, «правильный» способ держать вилку и «правильный» способ приветствовать нового человека. Иногда это просто условности, и все это знают. В других случаях они являются частью нашего социального порядка, и нам трудно увидеть это иначе.

Но у слова «правильный» есть и обратная сторона. Если что-то правильно, то делать что-то еще — это неправильно .Вот где приходят суждения и моральный авторитет. «Вы делаете это неправильно», или «Вы все не правы», или «Это неправильно». Если есть добро и зло, есть добро и зло, благородство и зло.

Вместо этого нам может быть лучше использовать слово «правильно». Если что-то верно, значит, это проверено. Это можно проверить и протестировать. Как и в случае с математическими задачами моей юности, правильный ответ можно найти в обратном направлении, чтобы прийти к исходному вопросу. В таких обстоятельствах правильный ответ всегда верен.

Противоположность правильному, конечно же, неправильная. Но мы обычно используем это слово для описания ситуаций и действий, а не людей. Мы не говорим «вы не правы», а «это неправильно». Потому что правильность — это факты, а не мнения. Правильность — это порядок, структура и последовательность, а не то, что кто-то считает лучшим.

Возможно, наиболее интригующим из всего является то, что правильное против неправильного по-прежнему оставляет много комнат. Часто существует более одного правильного ответа на проблему и более одного правильного пути к этому ответу.И в некоторых случаях нет правильного ответа или неправильного . Скорее, есть практика, которая приближает нас к правильному. Это не правильный, способ сделать это, потому что не существует единственного правильного пути.

Но это хорошая идея. И поэтому стремясь быть правильным, а не правильным.

Нравится этот пост? Поделитесь в социальных сетях:

5 вещей намного важнее, чем быть правым

Я действительно не люблю ошибаться.А ты?

Вы тот, кто хочет — даже должен — быть прав большую часть времени? Все время? Вам нравится, когда последнее слово в разногласиях остается за вами? Расстраиваетесь ли вы, когда другие не согласны с вашим мнением? Я делаю это гораздо чаще, чем хотелось бы. И это никогда не бывает хорошо.

Быть правым очень переоценивают, особенно когда дело касается элементарной человеческой доброты. Неотъемлемой частью потребности быть правым является желание — сознательно или нет — ставить себя выше других, делать их неправыми, чтобы успокоить нашу собственную неуверенность и потребность нашего эго в совершенстве.

Где в этом самое интересное? Где в этом любовь? Мы можем сделать так много более здоровых решений, чем необходимость быть правыми. Приступим к их изготовлению!

Когда мы обнаруживаем, что наш разум заблокирован необходимостью быть правым — будь то в споре, дискуссии или случайной беседе — давайте призовем свое сердце объединить следующие пять добродетелей.

1. Открытость
Мы не всегда можем соглашаться друг с другом и не должны всегда пытаться это сделать. Это не значит, что все, кто с нами не согласен, ошибаются или что мы всегда правы.Можно многому научиться на идеях и мнениях других, если мы остаемся открытыми для их прислушивания. Когда мы отказываемся от потребности быть правыми, мы общаемся и слушаем на более глубоком уровне, с большим пониманием и принятием и с меньшим осуждением и сопротивлением. Так развиваются диалоги и углубляются связи. Кроме того, наша открытость почти всегда поощряет открытость в тех, с кем мы общаемся.

2. Непривязанность
Действительно, можно увлекаться тем, что мы пытаемся выразить, не привязываясь к тому, как это принято.Когда мы привязаны к тому, что мы говорим, и к необходимости быть правыми в этом, мы часто в конечном итоге навязываем свои идеи другим или искажаем свои убеждения просто для того, чтобы получить одобрение других. Отстраненность дает нам свободу общаться без давления, которое заставляет считаться правильными. Через отстраненность мы можем найти мир с тем, как принимаются наши комментарии и в каком бы направлении ни шел разговор. Кто прав, а кто виноват, уже не имеет значения.

3. Смирение
Потребность быть правым коренится глубоко в эго, и одно наше эго не является скромным.Давайте сделаем вдох и проглотим нашу гордость, когда кто-то скажет что-то, что мы считаем неправильным. Нам не нужно их это доказывать. Более того, мы сами должны быть готовы ошибаться. Речь идет не о компромиссе с нашими истинами, а о смирении в их выражении. Неважно, правы мы или нет. В любом случае важно то, как мы поступаем с собой.

4. Прощение
Хотя потребность быть правым присутствует во всех сферах нашей жизни, она особенно разрушительна во время конфликтов с теми, кого мы любим.Когда мы считаем, что с нами поступили несправедливо, мы часто хотим доказать тому, кто нас обидел или предал, насколько они неправы. Мы хотим нанести им ответный удар. Вместо этого нужно сосредоточиться на прощении. Важно поделиться своими чувствами и выразить, что мы чувствуем себя обиженными, но не без обязательства прощать действие и человека, независимо от того, насколько мы ошибаемся. Когда желание простить имеет прецедент, потребность быть правым рассеивается, открывая дверь для более осознанной и здоровой связи.

5. Доброта
Доктор Уэйн Дайер написал знаменитую фразу: «Когда предоставляется выбор между правильным и добрым, выбирайте добро». Все мы боремся с неуверенностью нашего эго, с неуверенностью в том, что ошибаться. А эго, которому угрожают, почти всегда набрасывается. Когда мы пытаемся доказать, что кто-то неправ, утверждая, что мы правы, мы проявляем недоброжелательность в этом процессе, хотим мы этого или нет. Только эго заботится о различиях между добром и злом.Сердце просто любит и принимает того, кто находится по другую сторону разговора. Давайте действовать от всего сердца, с добротой.

В следующий раз, когда мы почувствуем, что настаиваем на том, чтобы изложить свою точку зрения и быть правыми, давайте вспомним, что быть правым — не цель. Это неважно. Давайте попробуем интегрировать некоторые из вышеперечисленных качеств в нашу манеру говорить, зная, что тем самым мы приглашаем к более сознательному и любящему обмену мнениями с тем, кто находится по ту сторону нашего диалога.

Какие еще качества вы привносите в свои разногласия, чтобы они не говорили о том, кто прав, а кто виноват? Я хотел бы знать.

Быть или быть?

Наша история

Быть или быть?

В чем разница между «быть» и «быть»?

Используйте «быть» после глагола «быть» (например, am, is, are, was, were). Например:

• Самое большое преимущество — пребывание в Париже.
• Он был идиотом.

Используйте «было» после глагола «иметь» (напр.г., имел, иметь, имел, имея). Например:

• Я был в Париже.
• Пума была замечена в городе.

Понял? Сделайте быстрый тест.

Подробнее о «Бытии» и «Бывшем»

Писатели иногда путают слова «быть» и «был», потому что они звучат одинаково и оба происходят от глагола «быть».

Как правило, слово «был» всегда используется после «иметь» (в любой из его форм, например, «имеет», «имел», «будет иметь», «иметь»).И наоборот, слово «быть» никогда не употребляется после «иметь». «Бытие» используется после «быть» (в любой из его форм, например, «есть», «есть», «есть», «был», «был»).

Примеры:

• Я был занят.
• Терри отвозит магазины в приют.
(Помните, что «быть» не может следовать за глаголом «иметь» (здесь «имеет»).)

Был или есть? Эта блок-схема даст вам правильный ответ.

Слова «был» и «бытие» являются причастиями

Давайте на секунду перейдем к техническим вопросам.

Бывший — участник прошлого . Слово «был» — это причастие прошедшего времени от глагола «быть». Таким образом, его можно использовать с «иметь» (во всех его проявлениях) для формирования времен в совершенном (или полном) аспекте. Например:

• Собака пошалила.
(Действие окончено. Оно завершено.)
• Из мыслей человеческих извлечено больше золота, чем извлечено из земли. (Автор Наполеон Хилл)
(Действие завершено.)

«Существо» — это причастие настоящего .Слово «бытие» является причастием настоящего времени от глагола «быть». Таким образом, его можно использовать с «быть» (во всех его обличьях) для формирования времен в прогрессивном (или непрерывном) аспекте. Например:

• Собака шалит.
(Действие продолжается. Оно продолжается.)
• Из мыслей людей добывается больше золота, чем из земли.
(Действие продолжается.)

Существительное как существительное

Слово «существо» может быть существительным нарицательным.В данном случае это означает человека или существо. Например:

• Я не животное. Я человек. (Человек-слон)
• Странное существо появилось в дверях космического корабля.

«Бытие» как герундий

Слово «существо» также может быть герундий, которое является разновидностью существительного. В этом смысле оно имеет значение, аналогичное «существующему». Например:

• Тебе нравится быть таким невежественным?
• Авария была вызвана его неуклюжестью.
• Я живу в страхе, что меня не поймут неправильно. (Драматург Оскар Уайльд)
• Одиночество и ощущение себя ненужным — самая ужасная бедность. (Мать Тереза)

Подробнее о «Бытии» и «Бытии» как причастиях

«Быть» — это причастие настоящего глагола «быть». (Для сравнения, «кулинария» является причастием настоящего времени глагола «готовить».)

«Быть» — это причастие прошедшего времени глагола «быть». (Для сравнения, «приготовленный» — это причастие прошедшего времени глагола «готовить».»)

Часто причастия используются как прилагательные перед существительными, но» бытие «и» был «не используются таким образом. Посмотрите на эти примеры с причастиями прошедшего времени» удаленными «и» сломанными «и причастиями настоящего времени» готовка «и «Бег.»

• ссылка битая
• удаленный файл
• соус кулинарный
• кроссовки

Хотя «был» и «бытие» являются причастиями, они не используются в качестве прилагательных перед существительными.

• Бывшая машина
(Что это значит? Автомобиль, который раньше был автомобилем? Это ерунда.)
• дерево существа
(Дерево, которое есть дерево? Это чепуха.)

«Been» всегда используется вместе с глаголом «иметь», который является его вспомогательным глаголом. Вспомогательный глагол для «быть», с другой стороны, — это глагол «быть» (например, «есть», «есть», «был»). Например:

• Он тупит.
  
• Он был глуп.
(Помните, что «было» сочетается с «имело».)
• Он был глуп.

Однако «бытие» может действовать как прилагательное перед существительным (или местоимением), когда к нему присоединяются другие слова, образуя причастную фразу.

• Будучи таким ленивым болваном, Тони часто ездит в ближайшие магазины.
(«Быть ​​таким ленивым болваном» — это фраза причастия, описывающая Тони.)

Помогите нам улучшить грамматику Monster

• Вы не согласны с чем-то на этой странице?
• Вы заметили опечатку?

Сообщите нам, используя эту форму.

См. Также

неблагоприятный или противный? повлиять или повлиять? оценить или уведомить? месть или месть? голый или медведь? дополнение или комплимент? зависимый или зависимый? сдержанный или незаметный? бескорыстный или незаинтересованный? например или т.е.? зависть или ревность? подразумевать или предполагать? это или это? материал или матчасть? ядовитый или ядовитый? практика или практика? принципал или принцип? арендатор или догмат? кто или чей? Что такое прилагательные? Что такое существительные? Что такое местоимения? Что такое герундий? Что такое глаголы? Что такое причастия прошедшего времени? Что такое вспомогательные глаголы? Список слов, которые легко спутать

Быть правым — Часть 1

«Есть два главных греха: хорошо выглядеть и быть правым».

Мне нравится эта цитата моего наставника Стива Хейса. В следующем блоге мы поговорим о том, как «хорошо выглядеть», а пока сосредоточимся на том, чтобы «быть правыми».

«Что плохого в том, чтобы быть правым?» — спросите вы. Хороший вопрос. И ответ … это зависит от обстоятельств.

Это зависит от ситуации. Во многих ситуациях быть правым вовсе не проблема. Например, если врач прав в своем диагнозе и лечении вашей болезни, это прекрасно! Но в других ситуациях быть правым может быть очень разрушительным.

Например, подумайте, что происходит в наших отношениях с близкими, когда мы убеждены в своей правоте.

Если я настаиваю на том, что «я прав», а затем по умолчанию «вы ошибаетесь!» И каково это, когда я ошибаюсь? Не хорошо.

Когда мы считаем, что «ошибаемся», мы можем чувствовать себя виноватыми, сожалеть, стыдиться, тревожиться, сожалеть, тупо, глупо, неадекватно, некомпетентно и так далее.

А каково быть правым? Мы чувствуем себя сильными, сильными, праведными, правильными.Мы чувствуем себя полностью оправданными, непогрешимыми, превосходящими. Намного лучше, чем ошибаться.

«Я прав, ты ошибаешься» принимает множество различных форм. Это может быть: «Вот, дай мне. Вы не знаете, как это сделать! »Или« Смотрите! Посмотри, что случилось! Я же тебе говорил! »Или« Ты же знаешь, что у тебя это не очень хорошо получается. Позвольте мне разобраться с этим ». Или« Я за рулем! », Или« Неправильно! », Или« Ты снова это сделал! », Или« Нет !!! », или« Почему ты всегда так поступаешь? »Или« Почему ты так поступаешь? » ты никогда не слушаешь меня? »или даже:« Видишь? Я был прав! »

Существует по крайней мере одиннадцать тысяч двести шестьдесят три различных способа общения:« Я прав, ты не прав », от закатывания глазных яблок до хмурого взгляда и укола многочисленных вариаций фраз. выше.

И если мы честны с самими собой, нам очень хочется быть правыми. Почему? Потому что это заставляет нас чувствовать себя сильными, умными, могущественными, превосходными или чем-то подобным. Но, к сожалению, это заставляет другого человека чувствовать себя слабым, немым, бессильным, неполноценным или чем-то столь же неприятным. А это плохо для наших отношений.

Итак, что мы можем с этим поделать? Мы расскажем об этом в части 2.

Разница между «не ошибаться» и «быть правым»

Большинство людей умеют не терпеть неудач.

Они умеют пробовать новое (когда минусов очень мало). Они умеют подталкивать себя (когда никто не увидит, как они проигрывают). У них хорошо получается занять позицию (когда это уже сделала тысяча других людей).

И, честно говоря, я виноват в этих вещах так же, как и все остальные.

Но проблема возникает, когда в повседневной жизни становится важнее «не потерпеть неудачу», чем добиться успеха. Каждый раз, когда вы выбираете избегать неудач, вы приучаете себя не рисковать.Вы приучаете себя упускать потенциальную возможность в пользу безопасной игры. Вы приучаете себя использовать страх неудачи как движущую силу для принятия решений.

Если ваша тенденция в любой ситуации — «не проиграть», тогда вам будет трудно когда-либо по-настоящему выиграть, потому что вы учите себя, что лучше сделать легкий выбор, который «не ошибочен», чем трудный выбор, который будет правильным. .

Учимся снова ходить

Чтобы лучше понять, что я имею в виду, прочтите красивую цитату Ричарда Сола Вурмана…

Когда я был ребенком, я однажды увидел кого-то в инвалидном кресле.Моя мама сказала мне, что человек в инвалидном кресле попал в аварию и выздоровеет, но ему нужно будет снова научиться ходить. Для меня это было откровением, потому что казалось, что, научившись ходить, мы всегда будем знать, как ходить.

Идея обучения ходьбе застряла в моей голове, и я задумался над процессом обучения кого-нибудь снова ходить. Я понял, что этот процесс во многом связан с выталкиванием ноги в ужас потери равновесия, затем с восстановлением равновесия, перемещением вперед и повторением с другой ногой.Неудача как потеря равновесия, успех равновесия и движение вперед. Ужас падения, уверенность, восстановление равновесия — это увлекательная метафора жизни. Риск — это половина процесса движения вперед. Риск неудачи связан с достижением цели.

Нет ничего «плохого» в том, чтобы оставаться в инвалидной коляске. Фактически, пребывание в инвалидном кресле — отличный способ «не потерпеть неудачу».

Но сохранение статус-кво и сохранение нормальности — не то же самое, что успех.

Я не защищаю неудачу, как будто это то, что вы должны искать и принимать. Я просто говорю, что нечего бояться. Если вы хотите встать и идти, вы должны быть готовы упасть.

У всех нас есть мечты и цели, но они не могут стать реальностью без уязвимости, неуверенности и дискомфорта. Трудно снова научиться ходить. То же самое можно сказать о приведении в форму, правильном питании, построении бизнеса, написании книги, завязке жесткого разговора, получении лучшей работы и поддержании более высоких стандартов.

Преимущество ошибаться

Когда вы действительно живете на грани, возможно, идете по Луне или находитесь в тисках крайней нищеты — нет места для ошибки. Это роскошь, которую вы не можете себе позволить.

Для остальных есть подушка. Ошибки не фатальны, это просто то, чего мы бы предпочли избегать. У нас есть привилегия ошибаться. Конечно, не намеренно, но ошибаться как цена на пути к правоте.

— Сет Годин

Вы можете потратить всю свою жизнь, развивая навык не терпеть неудач и принимать правильные решения. Так проще и безопаснее. Но как долго вы будете откладывать то, что вы способны делать, только для того, чтобы поддерживать то, что вы делаете сейчас?

Альтернативой является то, что вы можете бросить вызов себе, делая то, чего большинство людей оправдывается, чтобы избежать. Вы можете выставить ногу вперед и сражаться, чтобы восстановить равновесие. Конечно, вы упадете по пути, но риск падения делает достижение стоящим.

Единственная настоящая неудача — это вообще не предпринимать никаких действий.

Эффективны или правы?

Как лидеру мне часто приходилось помогать своей команде справляться со сложными ситуациями. Во всех этих разговорах всплывала общая тема. Я обнаружил, что спрашиваю их: «Что для вас важнее: быть эффективным или быть правым?»

Нам всем нравится быть правыми, в том числе и мне. Это заложено во многих из нас, особенно в успешных, целеустремленных лидерах, которые во многом были «правы» в своей карьере и были за это щедро вознаграждены.

Но когда возникают сложные ситуации, такие как конфликт внутри команды или конфликт между отделами, Я часто вижу, как возникает менталитет борьбы за право. Хотя это может означать победу в дежурной битве, это может означать проигрыш в долгосрочной войне за вовлеченность сотрудников, инновации и высокие уровни производительности и результатов для вашей организации.

Основной урон, наносимый менталитетом борьбы за право, не в каждый момент, а скорее накапливается с течением времени. Сотрудники, работающие с лидерами, которые «всегда правы», начинают действовать из-за страха и реакции.Они перестают предлагать свои лучшие идеи, потому что знают, что этого никогда не будет достаточно — что-то всегда будет не так, и лидер всегда будет желать, чтобы это было сделано по-своему. Люди начнут делиться только тем, что у них есть, из страха, что конфликт вернется на их пути. Довольно часто я вижу, как сотрудники тратят энергию на то, чтобы прикрыть спину и защитить себя, когда эту энергию можно использовать для инноваций.

Как коуч, работающий с лидерами и их командами, я разработал модель, которая расширяет исходный вопрос, который я задавал своим сотрудникам: «Что важнее: быть эффективным или быть правым?» Этот четырехэтапный процесс поможет подготовиться к трудным ситуациям и справиться с ними.

Шаг 1. Измените свое мышление

Ключ к этой модели коучинга — это изменение мышления.

Изменение мышления — это процесс, требующий размышлений и практики. В качестве коучей мы помогаем лидерам осознать и оспаривать их существующие предположения и убеждения, собираем данные и оцениваем влияние, которое лидеры оказывают по сравнению с их намерениями, и поддерживаем лидеров в целенаправленном выборе действий для повышения эффективности, что приводит к улучшению результатов.

Это может показаться долгим и трудным путешествием, но хорошая новость в том, что вы можете начать менять свое мышление уже сегодня.

Сделайте паузу, прежде чем оказаться в сложной ситуации. Спросите себя: «Какое долгосрочное влияние я хочу добиться? Каков наиболее эффективный подход?» Эта пауза имеет решающее значение, поскольку она поможет вам подойти к ситуации с акцентом на то, чтобы руководить с позиции творчества и видения. Это помогает вам проявить любопытство, подготавливая вас к диалогу вместо дебатов.

Шаг 2. Укажите свою цель

Найдите время, чтобы заявить о своей цели вслух и заранее, когда попадаете в трудную ситуацию.Какая цель? Каким должен быть результат? Этот шаг открывает дверь для диалога и проясняет намерения. Если люди ясно понимают ваши намерения, они будут более открыты для взаимодействия и поиска решения вместе с вами.

Шаг 3: сформулируйте, что происходит

Будьте готовы сформулировать, что происходит. При этом очень важно не выносить суждений и не предполагать намерений. Использование модели SBI (ситуация, поведение, влияние) Центра творческого лидерства — отличный метод.Говорите о ситуации, поведении и влиянии, которое вы видите, используя язык «я», и придерживайтесь фактов. Когда вы можете предоставить обратную связь без осуждения и сосредоточиться на влиянии, которое она оказывает, вы даете возможность другим осознать влияние , которое они, , оказывают и внести изменения, чтобы привести их поведение в соответствие со своими намерениями.

Шаг 4. Найдите точки соприкосновения

Наконец, проявите любопытство и постарайтесь понять. Какие еще перспективы? Каковы намерения другого человека? Что ты можешь создать? Что все узнали, что вы можете применить к будущим вызовам? Людям необходимо быть услышанными, а не добиваться своего.Если вы как лидер можете наладить диалог и лучше понимать друг друга, вы сможете добиться ясности и согласованности, которые хотите продвигать вперед.

Было сказано, что проблемы — это возможности, препятствия — это новые возможности сделать что-то новое, а конфликт может поставить вашу организацию на твердую основу для будущего успеха. Ключ в том, чтобы подходить к конфликту с изменением мышления. Как лидер вас больше беспокоит эффективность или правота?

.